Тугие узлы отечественной истории. Книга вторая

Таким образом, все, что говорится, – ложно. Всякое слово, по меньшей мере всякое публично произнесенное слово, является ложью. Только то, что не говорят, или то, что по меньшей мере открывают только «своим», является или может быть истинным».

Пожалуй, достаточно цитирования труда Койре. По его твердому убеждению, «мысль, т. е. разум, различие между верным и ложным, решение и суждение – «это дело элиты, а не массы. Что касается последней, она не умеет думать. Или хотеть. Она умеет только подчиняться и верить. И она верит всему, что ей говорят. Лишь бы ей это говорили достаточно настойчиво. И только бы потворствовали ее страстям, ненависти и страхам. Таким образом, бесполезно стараться остаться по эту сторону границ правдивости: наоборот, чем больше, чем массовее, чем резче лгут, тем больше поверят и скорее последуют». Койре вроде бы относил свои научные выводы главным образом к теории и практике тоталитарных режимов Гитлера и Муссолини, а на деле он смотрел на вещи гораздо шире, прямо связывая свои наблюдения с деятельностью любых тайных сообществ. «Свои» имеют право на истину, а «другие» – нет. Истина для своих, ложь для других – это стало бы правилом, вошло бы в обычаи рассматриваемой группы».

«Мы-они», «свои-чужаки», «друзья-недруги», «посвященные-профаны», «сакральное-профанное», «избранные-парии» – вопрос лишь в том, к какому из этих сообществ вы в данный момент времени принадлежите, если строго следовать теории Койре. «Отнимем у нашей группы возможность существовать автономно, окунем ее целиком во враждебный мир посторонней группы, погрузим ее в центр враждебного общества, с которым она находится в ежедневном контакте: очевидно, что для рассматриваемой группы способность лгать станет тем нужнее и достоинство лжи будет тем ценнее, чем больше будет увеличиваться и возрастать интенсивность внешнего давления, напряжения между «мы» и «они», «их» неприязнь к «нам», «их» угрозы по отношению к «нам» – эти рассуждения автора вас не наталкивают ни на какие мысли?

Койре далеко не случайно уделял повышенное внимание изучению поведенческих особенностей и иных важнейших элементов социологии тайных групп, тайных сообществ, сект и заговоров. В которых любое произнесенное на публику слово фактически является ложью, а истина всегда эзотерична, тщательно скрывается от окружающих и недоступна для публичного, вульгарного или профанного. Не случайно также и то, что одна из самых первых книг А.Койре носила название «Философия и национальная проблема в России начала XIX века». Она была посвящена разбору так называемой правительственной философии, концепта «духовного режима» как основы для будущего рождения знаменитой триады графа Уварова и феномена нарождавшегося славянофильства как особой вариации «консервативной утопии» в деле формирования национального самосознания русского народа. Снова на острие общественного внимания извечная «национальная проблема» в России…

Думаете. мировую известность в довоенный период А.Койре заслужил публикацией своих многочисленных очерков по истории философской мысли и исследованию влияния различных философских течений в процессах прогрессивного развития науки и техники? Ошибаетесь, он стал широко известным и весьма популярным во Франции и в Германии после выхода в свет сделанного им немецкого перевода изданных Бернхардом Швертфегером «посмертных мемуаров» Максимиллиана фон Швацкоппена – одного из ключевых персонажей т.н. дела Дрейфуса.

Сами «Записки полковника Шварцкоппена» – яркий пример осуществленного кем-то специального мероприятия – были изначально опубликована во французской газете «Л’Ёвр» («Произведение») в июне 1930 года. В них Шварцкоппен, к тому времени уже тринадцать лет покоившийся в могиле (умер в январе 1917 года в чине генерала от инфантерии), «задним числом» якобы «самолично свидетельствует», что Альфред Дрейфус, дескать, никогда не являлся ни его агентом, ни осведомителем немецкого генерального штаба.

Вся эта история мне тот час живо напомнила эпизод с «отысканием двух набитых битком чемоданов с записками Ивана Серова». Причем в творческой обработке известного думца – журналиста А.Е.Хинштейна, в силу чего в них почему-то совершенно внезапно обнаружились очень четкие, очень ясные и вполне правдоподобные ответы на многие актуальные и наиболее злободневные проблемы именно нынешней, быстротекущей политической действительности. Естественно, изложенные авторами в духе «эти тезисы под диктовку Серова записывал его зять, известный писатель Эдуард Хруцкий». Так, к примеру, нам всем стало, наконец-то, достоверно известным, что «Валленберг, как агент американской разведки, установил связь с сотрудниками германских спецслужб, а под видом ведения переговоров о судьбе евреев на оккупированных территориях на самом деле весьма успешно действовал неофициальный канал регулярной связи между гитлеровской и американской разведками».

Попробуйте-ка отразить ту же мысль в её «чистом», незамутненном виде без какой-либо привязки к содержимому «чемодана Серова» – вы тут же, сходу, буквально незамедлительно станете самым популярным и цитируемым человеком как в Швеции, так и в Израиле, правда, с очевидным знаком «минус». «Открыли нам всем глаза», впрочем, также и на то, что Н.С.Хрущев «хотел дело Валленберга, как и ряд других, использовать для того, чтобы освободиться от некоторых (?) членов Президиума ЦК, которые представляли для него опасность» – речь совершенно очевидно шла о членах широко известной из отечественной истории «антипартийной группировки», включая гротескный персонаж «ипримкнувшегокнимШепилова».

Почему я счел уместным провести здесь исторические параллели между посмертными «записками Шварцкоппена» и посмертными «записками Серова»? Дело в том, что жанр «документы из чемодана» (из таинственного сундука графа Монте-Кристо, из полусгнившего снарядного ящика, из ячейки ограбленного банковского хранизища, из сейфа затопленного «Титаника» и пр.) в политической авантюристике различных стран хорошо известен и достаточно широко используется до сих пор в самых различных, порой весьма забавных житейских ситуациях фантазийно – конспирологического толка. Я напомню в этой связи лишь один подобный эпизод – достаточно темную и явно намеренно приглушенную историю со знаменитым «ленинским архивом ЦК».

В декабре 2017 года, в ходе очередной дискуссии на портале РНЛ по «екатеринбургским останкам» я вступил в оживленный диалог с известным исследователем этой темы из многострадальной ныне Одессы Виктором Ивановичем Корном (Корненко). Написал ему, в частности, следующее: «Хотите, позабавлю слегка всех любителей отечественной конспирологии? В своей научной статье "Оригиналы секретных договоров – на стол!" (http://observer.materik.ru/observer/N8_2008/087_105.pdf), написанной еще в 2008 году, я писал не только об "археологах-любителях" Рябове и Авдонине, но также и о Е.Д.Стасовой, близком соратнике В.И.Ленина. Цитирую пассаж из нее: "А ведь покоятся еще где-то в уральской земле два металлических чемодана с "секретным архивом ЦК" и ленинскими документами, о существовании которых один из руководителей Секретариата ЦК Е.Д.Стасова, будучи уже почти в девяностолетнем возрасте, почему-то сочла необходимым "предупредить" работников Института марксизма-ленинизма лишь в начале 60-х годов прошлого века. Что в этих чемоданах находится – остается лишь гадать". Совсем недавно в СМИ начали вновь активно вбрасываться публикации, что это "тайное захоронение" находится на окраине Барнаула. И опять же, в основе ведущихся "любителями" поисков лежит очередная "записка Юровского №2" (говорю образно, просто схема «вброса» примерно такая же, как и в случае с "екатеринбургскими останками").

Существование такого архива ЦК – исторически установленный факт, подтвержденный учеными и работниками партархива. А вот дальше пошли сплошные домыслы: и по времени переправки "чемоданов" на Урал (то, что они переправлялись через Екатеринбург – тоже подтверждается сведениями из целого ряда архивных источников, в том числе и местных), и по персоналии самого "курьера". По одним данным – дело было в марте-апреле, а вот по другим – уже в ИЮЛЕ 1918 года.

Чуете, чем тут дело пахнет? Голощекиным, не иначе, и это допущение вполне возможно. Известно, что это был некий "надежный товарищ, приехавший в Москву с Урала". Называют, правда, две фамилии руководителей Алтайской парторганизации того периода, один из них был чуть ли не слушателем ленинской школы в Лонжюмо. Оба были расстреляны белогвардейцами, но шофер одного из них якобы сказал своему внуку "здесь закопали" и показал место. Внук в 60-е годы якобы упорно обивал пороги крайкома КПСС, но ему не верили и опасались подвоха. И еще точно известно, что в этом "архиве" были два типа документов: одни – материалы В.И.Ленина, другие – Я.М.Свердлова. Поскольку возня вокруг этого «чемодана» возникла именно в то же время, что и фиксация А.Н.Яковлевым "воспоминаний цареубийц", невольно напрашивается мысль, а нет ли какой-то связи между двумя этими событиями? Лично я был почти уверен, что "ленинские чемоданы" отроют из-под земли аккурат к 100-летию Великого Октября. Но, по-видимому, нужное время «для их отыскания» еще не пришло…».

Давайте-ка вместе более пристально посмотрим на первоисточник и источник опубликованных во Франции в 1930 году «записок Шварцкоппена». Первоисточник – немецкий военный историк, сотрудник МИД Германии и Центрального управления по исследованию причин войны (Первой мировой – авт.), специалист по вопросам «жизненного пространства Германии» Бернхард Швертфегер, управляющий поместьем покойного Максимилиана фон Шварцкоппена, почему-то представляемый в современной исторической литературе в качестве его преемника на посту военного атташе Германии во Франции. Источник – парижская газета «Л’Ёвр» («L’Œuvre»), основанная в мае 1904 года (то есть, чуть позднее даты рождения газеты «Орор» ) журналистом Гюставом Тери – известным активистом движения «дрейфуссаров». Название выпущенного им таблоида вовсе не случайно совпадало с оглавлением 14-го тома романов из знаменитого цикла «Ругон-Маккары. Естественная и социальная история одной семьи в эпоху Второй империи». Автор этой многотомной эпопеи о семействе Ругон-Маккрар – талантливый французский писатель и стойкий, убежденный антиклерикал Эмиль Золя. Именно он был автором всемирно известной статьи «Я обвиняю!», опубликованной в специально созданной в связи с «делом Дрейфуса» будущим премьер-министром Франции, уроженцем Вандеи Жоржем Бенжаменом Клемансо газете «Орор», буквально взорвавшей Францию тех времен!

Гюстав Тери – фигура явно неординарная даже по меркам тогдашнего социально-литературного измерения, поскольку он легко и играючи бросался из одной политической крайности в другую. Так, основным рекламным девизом издаваемой им газеты якобы был слоган «Дураки не читают «L’Œuvre»! На деле же, согласно утверждению писателя Льва Полякова в разделе «Европа на пути к самоубийству» из книги «История антисемитизма. Эпоха знаний», оригинал размещенного газетой рекламного объявления, относящийся к 1911 году, гласил: «Ни один еврей не подписался на «L’Œuvre».

Разницу в незаметном для порядком замыленных пропагандой глаз смещении интонации и ударения в произнесенном Л.Поляковым все же, надеюсь, почувствовали? Помимо прочего, Густав Тери также имел самое прямое и непосредственное отношение к триумфальному становлению во Франции наиболее скандальной сатирической газеты «Канар аншене» – традиционного и наиболее эффективного на протяжении целого века «сливного бачка» политических помоев, рожденных в недрах французских спецслужб. Его пресловутая «Л’Ёвр», а, тем более, известная во всем мире «Канар аншене», которая по степени скандальности является аналогом знаменитой ныне «Шарли эбдо» – всё это классические каналы для осуществления активных мероприятий с участием специальных служб самых разных стран, специалистам здесь и толковать-то более не о чем…

Я вовсе не намерен в «–тысячный» раз пережевывать общеизвестные факты из так называемого дела Дрейфуса, реально поставившего Францию на грань ожесточенной гражданской войны. Хотел бы привлечь внимание читателя лишь к двум характерным особенностям страниц этой исторической драмы, трагедии и, отчасти, даже комедии. А именно – опасности разрастания воинствующего национализма для ослабления единства страны и ожесточенного противоборства разведывательных и контрразведывательных структур внутри собственной страны. В этом противоборстве конкурирующие подразделения специальных служб преследовали порой диаметрально противоположные цели, и в силу данного обстоятельства их противостояние внешне выглядело лишь как борьба за влияние в военно-политической верхушке двух наиболее мощных политических группировок и связанных с ними тайных сообществ. Применительно к «делу Дрейфуса» – противоборства постоянно снижающегося в политическом весе союза клерикалов и иезуитов с одной стороны и крепнущей совокупной мощи стремительно растущего числа сторонников перерождающихся в политический сионизм Т.Герцля многочисленных еврейских движений типа «Ховевей Цион» при мощной финансовой поддержке «синдиката» в лице французского барона Эдмона Ротшильда, немецкого барона Мориса Хирша и английского баронета Мозеса Монтефиори – с другой. Постараюсь наглядно показать случаи наиболее активного задействования противоборствующими сторонами испытанных методик лжи и обмана (и не только по теории Койре) как очень эффективного оружия для нанесения чувствительных ударов по своему противнику.

С политической точки зрения т.н. дело Дрейфуса совершенно очевидно явилось своеобразным «непрямым ответом» на три грандиозных общественно-политических скандал во Франции. Первые два, несшие в себе вполне реальную угрозу возникновения системного внутриполитического кризиса: попытка государственного переворота в 1989 году генерала-реваншиста Жоржа Эрнеста Буланже, якобы покончившего с собой в изгнании прямо на могиле своей любовницы на Иксельском кладбище в Брюсселе в 1891 году, и дерзкое убийство кинжалом посреди белого дня в Лионе в июне 1894 года итальянским анархистом Санте Джеронимо Казерио 5-го президента Франции Мари Франсуа Сади Карно якобы в знак протеста против казни французских террористов Огюста Вайяна и Эмиля Анри (кстати, очень показательным выглядит тот факт, что подрывника-террориста Вайяна защищал знаменитый парижский депутат, журналист и адвокат Фернан Лабори – впоследствии один из двух основных адвокатов Альфреда Дрейфуса и адвокат писателя Эмиля Золя).

Третий, наиболее громкий и наиболее резонансный – 1892-1893 гг., был связан с участием еврейского банкирского сообщества (позднее окрещенного как «синдикат») в международной коррупционной афере вокруг строительства в 1989 году Панамского канала. Вовсе не случайно, что одно из главных действующих лиц скандала – банкир Жак де Рейнак (Якоб Адольф Рейнах) внезапно покончил с собой, но перед своей смертью он передал список подкупленных аферистами депутатов Национальной ассамблеи именно Эдуарду Дрюмону, редактору газеты «Свободное слово» и будущему лидеру движения антидрейфуссаров. Племянник и зять де Рейнака Жозеф, сын банкира Хермана Рейнаха – французский политик, директор кабинета премьер-министра Л.Гамбетта и политический редактор основанного им журнала «Французская Республика», автор наиболее полного до сей поры исследования под названием «История дела Дрейфуса» в семи томах, а также научной публикации о кровавом навете во Франции 17-го века, в результате которого в Лотарингии был осужден и сожжен Рафаэль Леви. Его брат-археолог Саломон являлся видным деятелем движения дрейфуссаров, еще один брат – адвокат и историк Теодор был одним из главных защитников А.Дрейфуса, членом центрального комитета «Общества еврейских исследований», написал «Историю евреев со времен рассеяния до наших дней, а также «Краткую историю дела Дрейфуса».

Мне довелось побывать и в Эльзасе, и в Лотарингии, причем неоднократно, и в итоге у меня сложилось стойкое впечатление, что богатая железной рудой Лотарингия – это, несомненно, преимущественно Франция, причем ярко окрашенная в весьма специфические тона польского короля-изгнанника Станислава Лещинского. А в то же время швейцарскоподобный Эльзас – типичная алеманская рейнская провинция, наскрозь пропитанная неистребимым германским духом с тотальным этническом преобладанием именно немецкого населения. Эта территория бывшего герцогства с одноименным названием стала прямым детищем известного из истории Вестфальского мира в Тридцатилетней и Восьмидесятилетней европейских войнах. Этот мирный договор некоторые скорые на поспешные обобщения и беспочвенные аналогии отечественные «геополитики» и «политологи» сочли для себя уместным расценивать как начало зарождения «первой договорно узаконенной дипломатической системы миропорядка», наряду с общепризнанными системами Вены, Версаля и Ялты-Потсдама (а теперь еще и Беловежья…). Это далеко не так, ибо участие в тогдашнем «геополитическом разделе Европы» приняла сравнительно небольшая часть государств континента. Те же Англия, Польша, Литва, Оттоманская Порта, Португалия, Россия, Валахия, Крымское ханство и другие страны в этом процессе никак не участвовали, а сам Вестфальский договор во многом носил характер не столько межгосударственного, сколько, скорее, межконфессионального регулирования. А знаменитый принцип «вестфальского суверенитета» (равенства прав на исключительный суверенитет над своей территорией), положенный в основу деятельности ООН, сегодня выглядит как откровенный исторический атавизм ввиду повсеместного его нарушения.

Большинство современных исследователей делают, на мой взгляд, неоправданно смещенный упор прежде всего на этнических корнях Адольфа Дрейфуса. В то время, как в условиях очень неоднозначной исторической ситуации 90-х годов XIX века следовало бы обратить свой пытливый взор в основном в сторону понимания особенностей восприятия населением того региона, в котором он родился и вырос, своей национально-государственной идентичности. Почему акценты смещены именно в сторону этнического происхождения главного героя, долго гадать не придется – «дело Дрейфуса» это столь же вечная и нескончаемая тема, как и исторические легенды и сказания об Агасфере («Вечном Жиде»), берущие свое начало аж в 13 веке. То, что на бульваре Распай в Париже сравнительно недавно воздвигли памятник А.Дрейфусу с очень символическим обломком офицерской шпаги в руке (ранее статуя размещалась в саду Тюильри, а копия этой статуи находится в центре внутреннего двора Музея истории и искусства иудаизма в фешенебельном особняке Сэнт-Эньян парижского квартала Марэ («Лужа», «Болото») – это неудивительно, все основные действия данного исторического события разворачивались в основном в Париже. Хотя другая копия этого же памятника – у дома №1 на бульваре Ротшильда в Тель-Авиве (Израиль) – уже вполне недвусмысленно представляется публике не как акт торжества юридической справедливости, а как «символ борьбы с мировым антисемитизмом». Но зачем нужно было через сто лет, в 1998 (!) году в честь А.Дрейфуса со скандалом устанавливать мемориальную доску на здании Эколь милитэр на Марсовом поле, настойчиво пытаться похоронить его останки в Пантеоне рядом с могилой Эмиля Золя, а в 2019 году на правительственном уровне еще и всерьез рассматривать вопрос о посмертном (!) присвоении Адольфу Дрейфусу чина бригадного генерала – это уже за гранью понимания и обычного здравого смысла…

Как известно, согласно франкфуртскому мирному договору от 10 мая 1871 года за жителями Эльзаса и Лотарингии закреплялось право на сохранение французского гражданства и свободного переселения в другие регионы Франции при условии соответствующего уведомления местных властей до 1 октября 1872 года. Следует особо подчеркнуть, что статья 2 Договора предоставляла французам из Эльзаса и Лотарингии право оптации во Францию с сохранением их недвижимого имущества! То-есть, речь шла не о каких-то беженцам или вынужденных переселенцах, а о свободном выборе своего гражданства или подданства по известному житейскому принципу: «Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше». Дословно это звучало так: «Статья 2. Французские подданные, уроженцы уступаемых территорий и ныне проживающие на этой территории, которые пожелают сохранить французское гражданство, будут пользоваться до первого октября 1872 года, по предварительному заявлению о том надлежащим властям, правом перенести свое местожительство во Францию и обосноваться там, причем это право не может быть умалено законами о военной службе, в каковом случае за ними будет сохранено состояние во французском подданстве. Они будут иметь право сохранять за собой недвижимости, расположенные на территории, присоединяемой к Германии. Никакой житель уступаемых территорий не сможет подвергаться преследованию, беспокойству либо ущемлению своей личности или имущества за свои политические или военные действия во время войны».

И еще одно интересное положение этого Договора, содержится в статье 6: «Еврейские общины на территориях, расположенных к востоку от новой границы, не будут более подчинены еврейской центральной консистории, пребывающей в Париже». Тем самым ликвидировался один из наиболее важных каналов регулирования отдельных видов деятельности, прежде всего ростовщической, осуществлявшихся в тот период членами еврейских общин Франции исключительно по рекомендациям местных консисторий при условии выдачи ими гарантий честности евреев-лицензиатов, введенных Наполеоном I в 1808 году в рамках целой серии законодательных актов об эмансипации евреев в этой стране.

Знаменитые наполеоновские декреты от 17 марта 1808 года, аннулировавшие, сокращавшие размер выплат ростовщикам или предоставлявшие право на отсрочку возврата кредита в условиях 10-летнего запрета на любой вид еврейской деятельности по кредитованию касались прежде всего евреев Эльзаса, ограничивая, помимо прочего, их право на свободу миграции по стране. В одном из этих законодательных актов прямо содержалось требование, чтобы евреи служили во французской армии без какой-либо возможности обеспечить себе замену (ранее в законах о рекрутском наборе существовали системы заместительства и жеребьевки, допускавшие возможность уклонения от военной службы). После аннексии Эльзаса Германской империей многие евреи этой провинции, в том числе и семейство А.Дрейфуса, предпочли мигрировать внутрь страны, спасаясь от более жестких по отношению к ним прусских порядков Бисмарка, однако свои прочные эльзасские исторические корни по-прежнему сохраняли неприкосновенными. Судя по всему, семейство Дрейфусов по итогам франко-прусской войны фактически разделилось на две части: по отрывочным данным, Альфред и его брат переехали из Базеля (Швейцария) во Францию, возможно вместе со своей матерью Жаннет Дрейфус (урожденной Либман), в то время как его отец – крупный фабрикант текстиля Рафаэль Дрейфус из города Мюлуз (Мюльхаузен) вместе с другими семью братьями и сестрами остались в жить Эльзасе, на границе со Швейцарией. Во всяком случае, известные обвинения в изменнических настроениях в адрес Альфреда посыпались вскоре после его поездки в Эльзас на похороны отца в декабре 1893 года.

Внимательно посмотрим на основную, центральную фабулу «дела Дрейфуса» – на содержание письменного обращения какого-то неизвестного «шпиона-инициативника» в адрес резидента германского разведки в Париже полковника Шварцкоппена. Вот полное содержание перехваченного французской контрразведкой «бордеро» (письма-описи) этого анонима. «Не имея информации о том, желаете ли Вы меня видеть, я, тем не менее, посылаю Вам, мсье, некоторую интересную информацию, а именно: 1. Заметки о гидравлическом тормозе орудия 120-го калибра и о том, как работает это оружие. 2. Заметка о «воинских формированиях прикрытия». 3. Записка об изменениях в структуре артиллерийских формирований. 4. Записка о положении на Мадагаскаре. 5. Прилагаемое руководство по стрельбе из сборника руководства по артиллерии от 14 марта 1894 года. Последний документ чрезвычайно трудно достать, и я могу иметь его в своем распоряжении всего несколько дней. Военный министр распространил в войсках ограниченное количество экземпляров, и каждый корпус несет за них свою ответственность. Каждый офицер, у которого есть копия, обязан вернуть ее после окончания маневров. Поэтому, если из всего этого что-то Вас заинтересует и Вы возвратите мне данный материал как можно скорее, я смогу получить его в свое распоряжение. Если только Вы при этом не предпочтете, чтобы я скопировал что-то из них полностью и отправил Вам копию. Вскоре я отбываю на маневры».

Вне зависимости от персоналии истинного автора этого послания, конкретного содержания проведенных французской контрразведки оперативных мероприятий по его розыску и разоблачению, весомости или ошибочности доводов участников многочисленных графологических экспертиз и прочих деталей проведенного следствия, ясно одно: эти документы действительно были секретными, а отчет о новой французской 120-миллиметровой гаубице и, особенно, о конструкции ее гидравлического возвратного механизма (гидропневматического тормоза), равно как и закрытая документация по организационной структуре французской полевой артиллерии представляли значительный интерес для германского военного руководства. Свидетельством тому явилось письменное указание руководства немецкой разведки своему резиденту в Париже об обязательном и непременном приобретении этих документов за денежное вознаграждение. «Танцевать» необходимо все же «от печки», от содержания похищенных немцами документов, а не от особенностей национального происхождения Дрейфуса или Эстерхази. Дрейфус имел артиллерийское образование, служил в артиллерийских частях, в 1889 году был назначен адъютантом начальника Буржского государственного арсенала – одного из четырех ведущих французских государственных военных центров (Мёдон, Шательро, Брест и Сент-Этьен) по производству и испытанию новых артиллерийских систем. В частности, серии орудий нарезной казнозарядной артиллерийской системы де Банжа с французским «know-how» тех времен – гидравлическим тормозом компании Сен-Шомон. То-есть он, в отличие от великосветского хлыща графа Шарля Вальсен-Эстерхази, офицера пехоты и переводчика военного министерства, Дрейфус действительно имел обширный доступ к документации по наиболее интересному для немцев вопросу, упомянутому в перехваченному французской контрразведкой рукописном меморандуме. Все остальные соображения на сей счет носит уже второстепенный и во многом привходящий характер, поэту чьи-то попытки «приплести к делу» какого-то невнятного агента-авантюриста по фамилии Жак Дюбуа (во французском языке это примерно обозначает то же, что в российском «Иванов» или «Сидоров», то есть «кто-то») лишены весомого смысла.