Тьма впереди

– Твоё имя Вера? – Его круглое лицо неожиданно скривилось, пошло волной новых морщин, потемнело, рот раскрылся, и из тёмного беззубого провала послышался высокий всхлипывающий звук.

Едва сумев совладать с желанием отшатнуться, Вера протянула руку и положила её на кисть Сартакпая Тарабаева.

– Да.

– То, что ты пришла, знак. Она простила меня. Моя Вера. Но я всё равно не хочу уезжать. Во что я превратился? В трухлявый пень. Ну и оставьте меня в покое. Пень не должен перемещаться с места на место. Он должен гнить сам по себе. В тишине и мраке. Мраке, которого не видывал человек! – Бормотание превратилось в шёпот. – Я был там, где не был никто, и знаю то, чего не знает никто! Зачем, зачем я вернулся сюда… Оставьте меня в покое!

– Всё хорошо. Вам не стоит нервничать. Вас ждёт спокойная жизнь в кругу близких. Расскажите мне что-нибудь о картине. Той, где нарисован пожар. Как она называется?

Старик перестал стенать. Его взгляд сделался расфокусированным.

– Никак. Боже, кто же сумеет дать название тому, что я пережил? Я увидел это там, в Каракаргане. Однажды, находясь между сном и явью. А потом снова и снова. Видение – дом, огонь, женщина – мучило меня так долго и так сильно, что я не мог не нарисовать его. Помогло, да. Я больше не вижу их.

– Что это за дом? Что за женщина?

– Там находится переход. Если тебе очень надо вернуться в прошлое и что-то исправить… Ты можешь приехать туда и перейти. И снова встретишься с любимыми, снова обнимешь их. Сможешь сказать то, что не успела, сделать то, что не сделала, исправить ошибки. Не веришь? Думаешь, я сумасшедший? Но я был там. – Он схватил Веру за запястье и сжал с неожиданной силой. – Ты не просто так оказалась здесь, Вера!

То ли от страха, от ли от боли кровь в её жилах заледенела. Нужно бежать. Но тело не желало слушаться. Она не могла пошевелиться.

– Тебе не нужна картина. Тебе нужно в Каракарган! Запомни это место! – Взгляд Сартакпая был полон боли и решимости.

– А ну отпустите! – Альфия выдернула её руку из хватки старика и заставила подняться. Она всегда оказывалась рядом, когда была нужна, даже если не слышала просьб о помощи.

Выйдя в коридор, Альфия тихо сказала:

– Уходим. Не переживай насчёт картины, она твоя. Дочь готова отдать её бесплатно, если я куплю статуэтку Ганеши. Согласна?

Вера безвольно кивнула. Направляясь к выходу, она продолжала чувствовать крепкую хватку на запястье и слышать слова старика: «Тебе не нужна картина. Тебе нужно в Каракарган!»

***

– Как тебя угораздило? Удивительно, что кости целы и пальцы все на месте. – Лариса Андреевна, заведующая фельдшерским пунктом в Чарыке, где жил Илья, осмотрела рану на его ноге, обработала антисептиком и сделала перевязку, а теперь, сидя за столом, выписывала рецепт на антибиотики и мазь. – Таблетки принимать пять дней утром и вечером после еды. Перевязки – каждый день.

Он пожал плечами.

– Спасибо.

Лара подняла на него глаза. Красивые. Голубые. Ему всегда нравилось, когда в них появлялись и начинали плясать смешинки, словно солнечные зайчики по воде. Илья перевёл взгляд на её губы и вспомнил, как соблазнительно она улыбалась, лёжа на белой простыне в его постели.

– Послушай, может, пока тебе нужен уход, поживёшь у меня?

– Лара, нет, не начинай. Спасибо за помощь, я пошёл.

– Ты знаешь, что ты дурак и индюк напыщенный, Илья Александрович?

Почему же мужики приезжают так нескоро, неожиданно подумал он. Как вытерпеть эту муку заботы и опеки? Может, соврать, что уже завтра в лес? Эх, не поверит ведь. С такой ногой какой лес? Придётся лечиться. И терпеть неловкость в её присутствии. Два года прошло, как они расстались, но каждый раз при встрече его мутило от чувства вины и обиды, а в желудке становилось холодно, как будто он проглотил медузу.

Илья попытался представить, что он раненый солдат, а она – медсестра полевого госпиталя. Если хочешь обойтись без заражения крови или ампутации, терпи. В общем-то, это было недалеко от истины. В Чарыке медицинскую помощь оказывала только фельдшер Королёва. В самых сложных случаях приходилось ехать в райцентр, до которого почти пятьдесят километров, половину из которых нужно трястись по ухабистой грунтовке.

Когда Илья вышел из колонии, у него не оказалось дома. Мать умерла, отец перестал с ним общаться и выгнал из дома. Любимая девушка вышла замуж за другого. Он попытался устроиться на работу, но бывшего сидельца без образования никуда не брали. Единственное, что у него осталось, – разваливающаяся хибара бабки по маминой линии в селе Чарык в Горном Алтае, месте хоть и живописном, но не самом перспективном. Туристические потоки шли мимо, недвижимость тут стоила копейки, но это было хоть что-то. Крыша над головой. Место, где можно начать жизнь сначала.

Он и начал. Брался за любой калым, помогал соседям, которые, помня его смышлёным и хорошеньким мальчишкой, когда он на лето приезжал к бабушке в гости, подкидывали работёнку. То забор поправить, то крышу перестелить, то курятник отремонтировать. За семь лет заключения он научился обращаться с молотком и гвоздями на пять с плюсом и даже получил водительские права. Всё заработанное вкладывал в дом. Укреплял, утеплял, штукатурил. За несколько лет привёл старую избу в пригодное для жизни состояние. Многие дивились: один, без денег и помощников! Называли рукастым. Сватали местных девиц.

На баб не заглядывался. Но когда в селе появился новенький фельдшерский пункт, в Чарык приехала Лариса Андреевна Королёва, и его целибат неожиданно закончился. Она вылечила его сначала от ангины, а следом – от одиночества.

В объятиях ласковой красавицы тело расслаблялось, становилось лёгким, юным. Но темнота в душе не рассеивалась. Он по-прежнему видел кошмары, боролся с приступами агрессии ко всему живому, сменяющимися жутким самобичеванием. Всё, чего он хотел, – это вернуться в ту страшную ночь, когда его жизнь пошла наперекосяк. И всё изменить. Тогда Илья вспомнил про дом бабы Таши.

Много лет он не слышал рассказов о том, что якобы творилось в этом доме. То ли люди забыли об этом, то ли перестали верить. Но Илья так живо помнил и дом, и старуху, и ужас, которой испытал в детстве, однажды оказавшись там, что решил: будь что будет, поеду. А когда через три месяцы вернулся в село, Лара уже встречалась с Толиком, хозяином местного магазина. Они так сладко обнимались у его крыльца – никого не стесняясь и явно наслаждаясь друг другом, что Илья сначала оторопел, а потом развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл прочь.

Конечно, они снова начали общаться, потому что невозможно избегать кого-то, когда живёшь в селе на пятьсот человек, и даже оба делали вид, что остались приятелями, но невысказанное висело между ними паутиной – чем больше пытаешься выпутаться, тем сильнее она прилипает.

Потом Толик продал магазин и уехал в город. Лара не стала долго горевать, а прямо предложила Илье вернуться к ней. И на каждый его отказ реагировала как на слова неразумного ребёнка: мол, куда же ты денешься.

Взяв рецепт и с трудом поднявшись, он заковылял к двери.

– Жду тебя завтра! – услышал вслед.

Глава 4. Гиблое место

Вере снова снился этот сон.

Трасса. С одной стороны – поле, тающее в вечернем тумане, с другой – светлый берёзовый лесок. На тёмном асфальте отблески мигалок: синие с красным. Вокруг люди, много незнакомых людей. Они толпятся, не дают ей пройти, скрывают что-то за своими спинами.

– Где девочки? Где Олег? – спрашивает она, но её никто не слышит.

Кажется, что сейчас совсем стемнеет, и она не успеет их найти. Пытается протиснуться, раздвигает людей руками, но тёмные силуэты сливаются в одну плотную непробиваемую массу. Она кричит, царапается, пинается, но всё зря. Удары отскакивают, как резиновый мячик от стены.

Она знает, что так и не сможет пробиться. Сон вот-вот оборвётся. Но в этот раз, отступив на шаг от толпы, она поворачивает голову и замечает на обочине старуху с телёнком. Та машет ей рукой, зовёт к себе. Оказавшись рядом, Вера слышит:

– Отсюда-то лучше видать. Гляди.

Она оборачивается. Трасса пустая. И только покорёженный, сложенный почти пополам серебристый «Одиссей» светлым пятном выделяется на фоне чёрного асфальта.

Вера застонала и проснулась от звука собственного голоса. Замерла в темноте. Сон начался как обычно, но никогда до этого там не появлялась старуха. Что это значит? Неужели что-то изменилось? Точнее, начало меняться. Картина, Сартакпай, Каракарган, теперь вот сон. Или, что более вероятно, она просто сходит с ума.

В какой-то момент, устав ворочаться в постели, Вера насторожилась. В квартире стояла непроницаемая тишина, как в крепости или подземелье с толстыми каменными стенами. Если днём она всегда включала музыку, то по ночам прислушивалась к невнятному шуму из соседних квартир, звукам дождя или ветра за окном, гулу автомобилей, сопению Немо. Почему сейчас ей кажется, что уши залиты воском?

Вера медленно поднялась и направилась в коридор. На своей лежанке, в дальнем углу спал пёс.

– Немо, – прошептала она, подходя ближе. – Немо?

Встала на четвереньки, подползла.

– Немо?

Голос с трудом выходил из пересохшего горла.

Вера погладила его по морде и провела рукой по мягкой шерсти.

– Нет, пожалуйста…

Он не дышал.

Смерть снова пришла в этот дом без спроса и забрала у неё последнее живое существо, которое было ей дорого.

Уткнувшись лицом в неподвижный бок собаки, Вера заплакала.

***

– Ты правда веришь, что она убивает людей? – шёпотом спросил десятилетний Илья Кольку. Колька был его лучшим другом. Старшим другом. Ему уже двенадцать. Он всё знал и не болтал ерунды. Но спросить всё равно хотелось, потому что если произнести вслух то, чего боишься, станет не так страшно.

– Конечно, – так же тихо ответил Колька. – Я от бати слышал. А он не врёт.

Илья подумал, что спьяну дядя Боря может и не такое придумать, но не стал возражать.

Когда за зарослями ещё не успевшей отцвести черёмухи наметился просвет, мальчишки замедлили шаг и пригнулись. Подошли поближе, присели на корточки. Колька для острастки цыкнул на мелкого подельника и аккуратно раздвинул гибкие ветки. Илья задержал дыхание. Вот он, дом бабы Таши.

Тёмная изба из лиственницы в ярком майском свете и обрамлении свежей берёзовой листвы выглядела совершенно обычно. Давно некрашеный заборчик. Бело-синие резные наличники. Открытые окна. Тюлевые занавески. И тишина. Ни лая собаки, ни бормотания радио.

Оглядев место вторжения и не обнаружив врага, мальчишки, так же на полусогнутых, сиганули к дому, перемахнули через ограду и затаились за крыльцом. Снова прислушались. Ничего. Колька приложил палец к губам, подкрался к окну и заглянул внутрь. Илья последовал за ним.

Сжав тонкими пальцами с грязными ногтями облупленный деревянный подоконник, встал на цыпочки и одними глазами дотянулся до линии обзора. Из полутёмной комнаты пахнуло прохладой и чем-то кислым, похожим на тесто, из которого бабушка жарила лепёшки.

Кровать в углу. Металлическая, с сеткой. Накрыта лоскутным покрывалом. Какие-то фотографии в рамках на стене. Лакированный шкаф. Дверной проём, ведущий, по всей видимости, в кухню. Ничего особенного.

– Смотри, вон там! – выдохнул Колька. Он был выше и, наверное, мог бы даже залезть в окно, если бы подтянулся.

Илья напрягся из последних сил, пытаясь увидеть то, на что показывал друг.

– Эх, мелкотня! Пошли, посмотрим, пока никого нет.

– Куда пошли? На что посмотрим?

– Внутрь, конечно. Там подпол. Тот самый, где она трупы хранит.

Колька нырнул на крыльцо. Ни одна ступенька не скрипнула. Илья замешкался. Одно дело подсматривать в окно, и совсем другое – проникнуть в дом. Хотя если дверь закрыта – пусть только она будет закрыта! – у них ничего не получится. Каким бы смелым ни был Колька, он не станет…

– Открыто, быстрей!

Услышав призыв, Илья застыл. Ещё не поздно развернуться и побежать со всех ног обратно, в село. Никто не узнает, что они были не на речке, а попёрлись за несколько километров к бабе Таше. В гиблое место. Куда никто из взрослых-то не ходит. Но когда дверь открылась, и Колька, мелькнув выгоревшей на солнце светлой шевелюрой, прошмыгнул внутрь, Илья понял, что ему ничего другого не остаётся, как пойти за другом. Не бросит же он его одного.

Крыльцо. Дверь. Сени. Кухня.

Свет. Тень. Свет. Тень.

Колька остановился по центру просторной комнаты. Печь. Стол. Какие-то шкафчики. Илья не смотрел по сторонам. Только прямо, цепляясь взглядом за худую спину друга в застиранной майке. Дощатый пол, покрашенный в коричнево-рыжий. В полу люк. И металлическое кольцо вместо ручки.

«Только не открывай!» – Илье хотелось кричать, но он едва дышал. Перед глазами стояли иссохшие мумии с остатками седых волос на голых черепах. Он уже чувствовал затхлый запах смерти. Ужас накатывал волнами, от пальцев ног до макушки. И снова, и снова.

Когда Колька наклонился и потянулся к кольцу, Илья зажмурился.

– Аль потеряли чего?

Резко открыв глаза, он увидел старуху в фиолетовом бархатном халате, стоящую слева в проёме между кухней и спальней. Как она там оказалась? Ведь в комнате никого не было!

Колька рванул назад, успев больно схватить его за запястье и дёрнуть так сильно, что Илья чуть не упал. Не успев понять, что происходит, они оказались снаружи и побежали так быстро, как только могли. Очухались только, миновав черёмуховые заросли.

– Ведьма! Точно! Ты видел, как она появилась из ниоткуда? Не было её в доме, мамой клянусь, не было! – тараторил Колька, пытаясь отдышаться. – Никому, слышишь, ни одной живой душе об этом не трепать. Клянись!

– Клянусь, – решительно ответил Илья, и они ударили по рукам.

***

Карту на экране ноутбука пришлось долго увеличивать, крутя колёсиком мышки, пока наконец на тёмно-зелёном кучерявом фоне, обозначающем сплошной лес, не появилась мелкая надпись.

Каракарган.

Какое-то село на Алтае. Очень маленькое, очень далёкое и, вероятно, заброшенное. Лишь несколько тёмных прямоугольников, хаотично разбросанных в разных местах, напоминали дома или какие-то строения.

Вера впилась взглядом в точку на карте. Вокруг не было ничего, кроме нитевидной, едва заметной речки под названием Талсу и горы Алтынташ. Что там может находиться? Очередное место силы? Какой-нибудь мегалит? А может, там живёт шаман?

Не всё ли равно?

Она захлопнула ноутбук, вышла в коридор и уставилась в пустой угол, где последние десять лет лежала меховая подстилка Немо. Его нелюбимое место, куда он уходил только по команде и ночью, когда все расползались по спальням. В любое другое время он предпочитал быть в центре семьи, знать, что с ними всё в порядке. Оберегал и заботился как настоящая нянька.

Потом Вера перевела взгляд на дверь в комнату девочек. Тоже пустую. И на кабинет мужа.

Что она вообще тут делает?

В груди заклокотало нетерпение. Бросившись к шкафу, она начала беспорядочно бросать на кровать вещи, которые могут пригодиться в поездке: тёплые кофты, брюки, носки, совершенно новые трекинговые ботинки. Залезла в кладовку и достала оттуда всё, что они с мужем когда-либо покупали для туристических вылазок: газовую плитку, фонарик, нож. Был период, когда они приучали дочерей к походным условиям и ездили на выходные на природу. Жгли костры, варили в котелке супы из пакетов, рыбачили и кормили комаров. Вера нашла даже вместительный рюкзак, куда с остервенением стала запихивать одежду, обувь и снаряжение.

В том же порыве схватила телефон, набрала номер Альфии и зачастила:

– Привет. Я хочу уехать и попросить тебя остаться вместо меня. С выставкой Полунина никаких вопросов не возникнет. Аренду продлишь. Всё остальное в штатном режиме. Справишься же?

– Вер, погоди. – Голос Альфии звучал как-то странно. Глухо и подавленно. – У меня есть новости, и, боюсь, плохие.

– Что ещё случилось?

– Я только что вернулась от Сартакпая. Заезжала после работы, чтобы забрать картину и статуэтку. В общем, сегодня ночью он умер.

– Как? Мы же вот только… Мы были у него два дня назад, и он выглядел бодро. Ну, для своих лет.

– Умер во сне.

– Тебе не отдали картину?

– Дочери, конечно, было не до меня, но она быстро отдала всё, что нужно, и вытолкала за порог. Дело не в этом.

– Ну говори же!

– Она передала мне письмо, которое её отец написал для тебя.

– Что? Серьёзно?

– Оно лежало на полу возле его кровати. Сверху было написано: «Вере Молчановой».

Вера прикрыла глаза, чувствуя, как по позвоночнику снизу вверх прополз паучок страха.

– Я сейчас приеду. Ты дома?

– Да, давай.

Глава 5. Письмо Сартакпая

«Здравствуй, Вера!

Хочу извиниться перед тобой за то, что напугал. В последнее время в связи с этим переездом мои нервы совсем расшатались, я всё чаще плачу и кричу, всё чаще вспоминаю прошлое – хотя, казалось бы, разве возможно делать это чаще? Никакого переезда, конечно, не состоится, и старый пень останется на своём месте. Теперь уже поздно что-то менять. У меня был лишь один шанс, и я его упустил.

Если ты недоумеваешь, почему я рассказываю тебе это или всё ещё считаешь меня сумасшедшим, то я объясню. Дело не в том, что мою горячо любимую жену, которую я потерял слишком рано, тоже звали Верой. И не в том, что ты каким-то неведомым образом отыскала мою картину среди кучи хлама и зацепилась за неё сердцем. И не в том, что я прочитал в твоих глазах, когда ты наклонилась ко мне поближе.

Я скоро умру и хочу покаяться. Дочери ни к чему это знать – я верю, что она не станет читать письмо, написанное другому человеку. А вот ты, незнакомка, выслушаешь и поймёшь.

Вера погибла нелепо, почти случайно. У неё заболел живот, и я уговорил её съездить в больницу. Врач поставил диагноз «острый аппендицит» и назначил операцию. Она не очнулась после наркоза. И никакого аппендицита у неё не было. Я погряз в судебных разбирательствах, чтобы доказать врачебную ошибку и не сойти окончательно с ума, но всё, чего добился, – отстранения того хирурга от работы, и то временного.

Я искал утешения везде, где мог: в искусстве, в выпивке, в самоотречении, в религии, в дальних краях. Не нашёл. Только однажды мне удалось обрести надежду. Во время путешествия по Алтаю, откуда я родом, я познакомился с молодым мужчиной по имени Николай, и он рассказал страшилку из своего детства. Якобы в одном хорошо известном ему месте существует переход в другую реальность, и ты можешь попасть в прошлое или в некий параллельный мир, чтобы прожить жизнь заново.

Терять мне было нечего, я отыскал это место. Но в последний момент струсил. Не смог совершить переход. О чём жалею до сих пор.

А вот ты сможешь. Я понял это по твоему лицу.

Не знаю, что с тобой случилось. Но ты похожа на сломанную куклу. От тебя будто оторвали кусок. Или вынули душу.

Прощай, Вера! Не знаю, помог ли я тебе, но эта мысль согреет моё сердце перед смертью.

Сартакпай».

Первым её порывом было скомкать письмо и откинуть подальше от себя, чтобы не заразиться безумием старика. Но Вера сдержалась. Свернула дрожащими руками лист и подняла глаза на Альфию. Они так и стояли на пороге её квартиры.

– Похоже, его жену звали Верой. И он пытался мне что-то сказать. Но, конечно, это бред сумасшедшего или предсмертная агония. Не имеет значения. – Вера засунула письмо в сумку.

– Пойдём, хоть чаю попьём, – предложила подруга.

На кухне – светлой, просторной, обставленной в стиле прованса с его уютом и изяществом, Вера села на стул с мягкой спинкой, вдохнула запах свежезаваренного чёрного чая с бергамотом и прикрыла глаза. Хотелось насладиться тишиной, покоем и заботой, но это было невозможно – ей казалось, что под землёй пришли в движение тектонические плиты. Никто не замечает этого, но вот-вот их тряхнёт, и всё рухнет, провалится, превратится в руины.

Альфия наливала чай в кружки из тонкого костяного фарфора с золочением. Английский винтаж, двадцатые-тридцатые годы прошлого века. Пить из таких – особое удовольствие.

Вера наблюдала за её неторопливыми движениями, за тем, как смуглые руки с тонкими запястьями порхают над столом, как колышутся широкие рукава шёлкового халата, как появляется и исчезает тонкая вертикальная морщинка между её бровей. Альфия беспокоится за подругу, думает о чём-то нехорошем. Но она умница. Она справится. Только сейчас Вера поняла, как сильно любит эту женщину. Они всегда были больше партнёрами, чем подругами, всегда держались на расстоянии, но Альфия стала единственным человеком, кроме психотерапевта, которому она всё рассказала. Единственным человеком, кто подставил своё плечо, прикрыл, поддержал. Если бы не она, от галереи ничего не осталось бы. Когда Вера блуждала в потёмках своей трагедии, пытаясь найти выход, Альфия общалась с художниками, находила новые таланты, организовывала выставки, заключала контракты, платила по счетам, а ещё заказывала доставку продуктов и собачьего корма на Верин адрес.

Ей повезло однажды встретить эту молоденькую девчушку в архитектурном университете, где Вера читала лекции. Бойкую, упрямую, с тонким вкусом и природным чутьём к красоте.

– Альфия, послушай, – сказала Вера, сделав глоток божественно вкусного чая. – Я решила уехать. Далеко и навсегда. Ничего продавать или сдавать не буду. Оставлять имущество в наследство мне некому. Так что завтра я напишу и оформлю дарственную на квартиру на твоё имя и перепишу на тебя галерею. Не перебивай! Я не могу объяснить тебе всего, но если коротко: меня здесь ничего не держит. Уже давно. А ты достойна. Я очень хочу, чтобы ты управляла галереей вместо меня – со всей своей страстью и порывистостью. Потому что в тебе есть не только это, но ещё и преданность делу, разумность, любовь.

Вера снова пригубила чай, глядя на ошалевшее лицо Альфии. Потом встала, подошла к ней, обняла со спины, поцеловала в макушку и прошептала:

– Ты всегда была умницей. Оставайся ею. И можешь скупить весь стоящий винтаж, который найдёшь.

– Вера, ты сошла с ума?

– Возможно. Кто знает. Спасибо за чай. Я пойду.

– Если ты продолжишь в том же духе, я позвоню твоему врачу, слышишь?

Обуваясь, Вера улыбалась. Она убедилась, что сделала правильный выбор, и сколько бы подруга не артачилась, сколько бы ни пыталась её отговорить, всё закончится тем, чем должно закончиться. Вера исчезнет, а её дело продолжит жить.

***

Устав ворочаться на горячей простыне по вдруг ставшему слишком жёстким дивану, Илья встал. Часы показывали три ночи. Уже не уснуть. Летом он всегда просыпался с рассветом, но до него ещё пара часов.

В дыхании дома слышалось сопение Чёрта, тиканье старых, оставшихся ещё от бабушки часов, песня ночной горихвостки, залетающая в открытое окно. Илья прошёл на кухню, не включая свет, налил воды из крана. Тёплая. Выпил. Через сени вышел на крыльцо, сел на деревянную ступеньку и прикрыл воспалённые бессонницей глаза.

Прохлада ласкала кожу. Пахло сиренью. Одинокая птичка продолжала ласково насвистывать свою мелодию. Всё как тогда, двадцать два года назад.

– Илюша, сердце моё, ты будешь помнить эту ночь? Первую ночь, когда мы сбежали из дома и гуляли до самого утра. Держались за руки и даже, о боже, целовались. Много-много раз.

Она дразнила его, околдовывала, смеялась, лишала разума. Его Виктория. Его победа. Самая сладкая и самая незаслуженная. Ну кто он перед ней – щуплый, растерянный, совершенно пьяный от её ласк и слов подросток. Да, окончивший школу с золотой медалью и уже зачисленный в университет, но всё же недостойный этой волшебной красавицы с васильковыми глазами и такими нежными губами, что от них невозможно оторваться даже взглядом.

Конечно, он будет помнить эту ночь всегда. Ночь, когда они признались друг другу в любви, когда решили, что будущее их ждёт одно на двоих.

Они стояли на набережной Оби, облокотившись о каменный парапет. Уставшие, сопротивляющиеся взаимному притяжению. И не видели ни мощного течения широкой реки, ни метромоста над головами, ни робкого рассвета. Ничего вокруг.

– Какая девочка, о-о-о… – Пьяный голос проник в ошалевший мозг Ильи не сразу, и когда он среагировал, незнакомый парень уже схватил Вику за предплечье.

Она дёрнулась.

– Пусти!

– Пошли с нами, красотка. – Поодаль нарисовались ещё двое. В спортивных костюмах, с пивными бутылками в руках. – Зачем тебе этот задрот? Покатаемся, шампанского бахнем. Хочешь?

– Нет! Пусти! А то закричу! Илья!

Не обращая внимания на Викины вопли, парень сгрёб её в объятия. Его дружки подошли вплотную и, судя по сальным ухмылкам, не собирались вмешиваться.

– Да ладно тебе, поехали!

– Ты слышал, что сказала девушка? Отпусти её. – Илья не узнал собственный голос. Он прозвучал тихо, но спокойно.

– Пошёл отсюда, задрот. Парни, помогите.