2125

Он сидел, не шевелясь, глядя на мертвый экран. Руки его дрожали. Перед глазами все еще стояли вспышки света и хаос битых пикселей, а в ушах звучал искаженный, полный ужаса голос Ани.

Сообщение. Фрагментированное, изуродованное, но от этого не менее страшное. Оно прорвалось сквозь все барьеры, сквозь световые годы и слои корпоративной лжи, чтобы донести до него этот крик о помощи из марсианского ада.

Аня была там. И она была в беде. В такой же беде, в какой когда-то была Лена. В какой когда-то был он сам.

Отрицать это было уже невозможно. Призраки прошлого не просто вернулись – они привели с собой новый, еще более чудовищный кошмар. И этот кошмар носил имя «Синтез» и базировался на красной, пыльной планете, так далеко и одновременно так пугающе близко.

Итан медленно поднял голову. Ошеломление сменялось чем-то другим – холодным, тяжелым, как свинец. Это была не решимость героя, не жажда мести. Это было глухое, почти животное осознание того, что его хрупкий мир рухнул окончательно. И что он больше не может прятаться.

Тишина. Такая густая, что, казалось, ее можно было потрогать. Она давила на барабанные перепонки сильнее, чем только что отзвучавший рев умирающего терминала. Итан сидел неподвижно, словно превратившись в часть своего старого, застывшего во времени кресла. Экран был мертв, но образы – хаотичные, пугающие – продолжали плясать перед его глазами, отпечатавшись на сетчатке. А голос… голос Ани, искаженный, полный нечеловеческого страдания, все еще звучал в его ушах, въедаясь в мозг, как кислота.

Первой реакцией был даже не страх, а какое-то оглушенное, тупое оцепенение. Мир сузился до размеров этой пыльной комнаты и эха отчаянного крика с другой планеты. Он не мог пошевелиться, не мог думать. Только слушал тишину и биение собственного сердца, которое отчаянно пыталось проломить ему ребра.

А потом, когда первая волна шока начала отступать, пришло оно – отрицание. Яростное, отчаянное, всепоглощающее. Нет. Этого не может быть. Это просто не может быть правдой.

«Розыгрыш, – пронеслось в его голове, как спасительная мысль. – Жестокий, чудовищный, но всего лишь розыгрыш». Кто-то узнал о нем, о его прошлом, о его связи с Аней, и решил поиграть на его нервах. Кто? Да мало ли ублюдков в этом мире, способных на такую низость. Может быть, даже кто-то из бывших коллег по «Прометею», кто сохранил к нему неприязнь. Или… или это "Aethelred Dynamics" таким изощренным способом пытается либо запугать его, либо, наоборот, проверить его реакцию, выманить из тени?

Эта мысль на мгновение принесла облегчение, смешанное с волной холодной ярости. Если это так, он найдет их. Он…

Но что он сделает? Он – никто. Призрак, отшельник. У него нет ни ресурсов, ни сил, чтобы противостоять кому-либо.

Тогда, может быть, это вирус? Изощренная фишинговая атака, использующая элементы его прошлого, чтобы пробиться сквозь его защиту? Голос Ани… его можно было синтезировать. Фрагменты о Лене, о «Прометее»… эта информация могла где-то сохраниться, в каких-то закрытых архивах, доступных тем, кто умеет искать. Да, это было более правдоподобно. Технологии достигли такого уровня, что подделать можно было все что угодно.

Или… И эта мысль была самой страшной, самой липкой. Или это он сам. Его собственный, измученный разум, окончательно сдавшийся под натиском стресса и одиночества. Эти проклятые флешбэки, этот вечный скрежет в голове, нехватка нормального сна, действие сомнительных препаратов… Может быть, это были галлюцинации? Слуховые, зрительные… Он ведь уже не раз ловил себя на том, что видит или слышит то, чего нет. Может быть, этот «крик с Марса» – всего лишь апогей его собственного, тихого сумасшествия?

Эта мысль была настолько ужасна, что Итан вскочил, едва не опрокинув стул. Нет. Только не это. Он не сумасшедший. По крайней мере, еще не до конца.

Но сообщение, как бы он ни пытался его рационализировать, стало мощнейшим триггером. Призраки прошлого, которых он с таким трудом удерживал на цепи, взбесились, вырвались на свободу. Комната вдруг наполнилась знакомыми запахами – озон, перегретая изоляция, антисептик. Стены, казалось, начали сужаться, давить. Тусклый свет единственной лампы исказился, заплясал, отбрасывая на стены уродливые, подвижные тени.

Вспышка. Он снова там, в лаборатории «Прометея». Холодный гель на висках. Тугие ремни, впивающиеся в запястья. И голоса, бесстрастные, деловые: «…увеличиваем мощность нейростимуляции…», «…отслеживайте когерентность альфа-ритма…», «…пациент демонстрирует признаки повышенной возбудимости… не обращайте внимания, это в пределах нормы…»

А потом – Лена. Ее лицо, искаженное гримасой ужаса, ее расширенные, ничего не видящие глаза. Ее тихий, срывающийся шепот: «Они везде… эти нити… они тянутся ко мне…»

Итан зажал уши руками, пытаясь отогнать эти видения, эти звуки. Скрежет в его голове усилился до невыносимой громкости, превращаясь в физическую боль. Он чувствовал, как по вискам струится холодный пот. Дыхание стало частым, прерывистым.

«Это нереально, – шептал он, мотая головой. – Этого нет. Это просто память. Просто эхо…»

Но теперь это эхо было другим. К нему примешивался голос Ани. Ее крики, ее мольба о помощи. Образ Лены сливался с образом Ани, превращаясь в один бесконечный кошмар повторяющейся трагедии. Цикл замыкался, и он, Итан, снова оказывался в его центре – беспомощный, раздавленный, виноватый.

Он бросился к умывальнику, плеснул себе в лицо ледяной водой. Немного отпустило. Дрожь в руках не унималась, но он хотя бы снова мог сфокусировать взгляд.

Отрицание все еще боролось в нем с ужасающей правдой. Он отчаянно цеплялся за мысль, что это ошибка, обман, игра его воображения. Но голос Ани… он был слишком настоящим. Ужас в нем был слишком подлинным. И упоминание Лены… это было слишком личным, слишком точным ударом в самое сердце его старой раны.

Он посмотрел на мертвый терминал. Теперь он казался ему не просто старым хламом, а зловещим оракулом, принесшим весть из преисподней. И Итан понимал, что как бы он ни старался, он уже не сможет просто выключить его и забыть.

Ночь прошла в каком-то лихорадочном, полубессознательном бреду. Итан так и не смог заставить себя лечь. Он то мерил шагами свою тесную клетку, то застывал у мертвого экрана терминала, словно ожидая, что тот снова оживет и либо подтвердит его худшие опасения, либо, наоборот, развеет их каким-то чудом. Но терминал молчал.

Отрицание, такое сильное поначалу, постепенно давало трещину под напором неотвязных обрывков голоса Ани. Ее крики, ее срывающиеся на рыдания слова – все это въелось в его память, как раскаленное клеймо.

И сквозь этот ужас, как первые лучи солнца сквозь грозовые тучи, начали пробиваться воспоминания об Ане. Не о той, чей голос он слышал из динамиков – сломленной, раздавленной, – а о другой Ане. Той, которую он знал.

Аня Рамирес… Он помнил ее совсем молодой, только что со студенческой скамьи, попавшей в его исследовательскую группу в «Прометее». Немного нескладная, с вечно растрепанными темными волосами и огромными, любопытными глазами, которые, казалось, хотели впитать в себя всю Вселенную. Она была полна того наивного, чистого идеализма, который сам Итан когда-то тоже разделял, но давно похоронил под обломками своей карьеры и рассудка. Она верила в науку как в высшее благо, в прогресс как в единственно возможный путь для человечества. Ее энтузиазм был заразителен, и даже он, уже тогда начавший ощущать первые признаки выгорания и цинизма, иногда невольно поддавался ее обаянию.

Он был ее неформальным наставником. Учил ее азам работы со сложными нейроинтерфейсами, делился своими наработками, предостерегал от слишком поспешных выводов. Она была невероятно способной, схватывала все на лету, задавала такие вопросы, которые заставляли его самого по-новому взглянуть на привычные вещи. Иногда, глядя на нее, он с какой-то горькой усмешкой видел в ней себя – себя прежнего, того, кто еще верил.

Всплыл в памяти один случай. Они бились над какой-то особенно сложной проблемой с кодированием нейронных сигналов. Итан уже готов был все бросить, но Аня, просидев над терминалом почти двое суток без сна, вдруг нашла решение – простое, изящное, гениальное. Он помнил ее тогдашнее лицо – уставшее, с темными кругами под глазами, но сияющее от счастья. «Я знала, что мы сможем, Итан! – сказала она тогда, и в ее голосе было столько неподдельной радости. – Мы просто должны верить!»

Верить… Где была сейчас эта вера, когда ее голос срывался от ужаса, умоляя о помощи с далекого, враждебного Марса? Что стало с той светлой, полной надежд девушкой? Во что превратил ее «Синтез», этот новый кумир человечества, которому она, очевидно, снова поверила, как когда-то поверила «Прометею»?

Эти воспоминания были мучительны. Они резко контрастировали с теми обрывками фраз, что он услышал из терминала: «контроль потерян…», «побочные эффекты… ужасные…», «здесь ад…». Чем ярче он вспоминал прежнюю Аню, тем сильнее ощущал весь кошмар ее нынешнего положения. И тем труднее ему было оставаться равнодушным, прятаться за стеной своей апатии. Это уже не была просто абстрактная угроза, не просто повторение его собственных травм. Это касалось конкретного человека, которого он знал, о котором, как он с удивлением для себя обнаружил, он все еще помнил и, возможно, даже беспокоился.

Не в силах больше выносить это бездействие, это мучительное пережевывание одних и тех же мыслей, Итан начал лихорадочно рыться в своих старых вещах. Где-то здесь, в этом хаосе коробок с деталями, старых дата-чипов и покрытых пылью папок, должны были остаться следы его прошлой жизни. Той жизни, где была и Аня.

Он сам не знал, что ищет. Может быть, какой-то старый протокол связи, который мог бы помочь ему связаться с ней? Или хотя бы какую-то информацию о марсианском проекте "Aethelred Dynamics", завалявшуюся в глубинах его архивов?

Его руки дрожали, перебирая хрупкие от времени распечатки, сдувая пыль с маркированных кристаллических носителей. Большинство из них были связаны с «Прометеем» – отчеты, диаграммы, результаты тестов. Он старался не задерживать на них взгляд, чтобы не спровоцировать новый приступ.

И вот, на самом дне одной из коробок, он наткнулся на небольшой, плоский дата-планшет старого образца. Тот самый, который он использовал для личных заметок и хранения не самых важных рабочих файлов во времена «Прометея». Он уже и забыл о его существовании. С сомнением повертев его в руках – батарея наверняка давно села – он все же подключил его к универсальному зарядному устройству.

К его удивлению, через несколько минут на тусклом экране планшета загорелся индикатор. Он включился. Итан открыл файловый менеджер. Большинство файлов были повреждены или не читались. Но один каталог, названный просто «Личное», открылся. А в нем – несколько старых фотографий.

И среди них – она. Аня. Гораздо моложе, конечно. Они стояли вместе с еще несколькими коллегами на фоне какого-то лабораторного оборудования. Аня улыбалась своей широкой, немного смущенной улыбкой, ее темные волосы были собраны в небрежный хвост, а в глазах светился тот самый неподдельный энтузиазм. Она выглядела такой живой, такой настоящей.

Итан долго смотрел на это изображение. Улыбающееся лицо Ани с фотографии и ее искаженный от ужаса голос из динамиков – эти два образа никак не хотели совмещаться в его сознании. Но именно это несоответствие, эта трагическая разница между «тогда» и «сейчас» окончательно пробила брешь в его защите.

Это больше не было просто эхом его собственного прошлого. Это была Аня. Человек, которого он знал. И этот человек был в беде. И, возможно, только он, Итан, мог понять, насколько серьезна эта беда, и что именно стоит за ее отчаянным, почти безнадежным криком о помощи.

Этот снимок из прошлого, такой яркий и настоящий, безжалостно подчеркивал весь ужас того искаженного, полного боли голоса, который все еще звучал в его ушах. Апатия, так долго бывшая его единственным щитом, давала все новые и новые трещины, и сквозь них просачивалось что-то давно забытое, почти похороненное – чувство ответственности, смешанное с острой, почти физической болью за другого человека.

Он все еще был напуган. Панический ужас отступил, но его место занял холодный, липкий страх – страх перед тем, что сообщение Ани было правдой, страх перед тем, что его прошлое снова настигло его, и страх перед тем, что он, возможно, будет вынужден что-то предпринять. А этого он боялся больше всего. Вмешиваться, действовать – это означало снова погрузиться в тот мир, который однажды едва не уничтожил его.

Но аналитическая часть его разума, та, что когда-то делала его блестящим ученым, та, которую он столько лет пытался заглушить, начала неохотно пробуждаться. Сообщение Ани, при всей его чудовищности, было еще и… проблемой. Загадкой. Фрагментированные данные, поврежденный канал, зашифрованная передача – все это были элементы головоломки, которую его мозг, словно против его воли, уже начал пытаться собрать.

«Я просто проверю, – сказал он сам себе, и его собственный голос прозвучал в пустой комнате хрипло и неуверенно. – Я просто удостоверюсь, что это подделка. Изощренная, да, но подделка. Или сбой. Я найду этому рациональное объяснение, и тогда… тогда я смогу снова все это забыть».