Гром среди ясного неба

– Антон, можно с тобой поговорить?

Я кивнул, чувствуя, как сжимается желудок. Неужели он заметил мои проблемы?

– Я беспокоюсь о твоем состоянии. Сегодня ты несколько раз переспрашивал на совещании, выглядишь уставшим. Все в порядке?

Его голос звучал участливо, но я слышал его как сквозь толщу воды.

– Да, все нормально. Просто плохо спал, – ответил я.

– Может, стоит взять отгул? Отдохнуть?

– Нет, спасибо. Завтра будет лучше.

Он посмотрел на меня внимательно, но не стал настаивать.

– Хорошо. Но если что-то беспокоит, обращайся. Мы можем все обсудить.

После его ухода я остался один со своими страхами. Рабочий день подходил к концу, но я не чувствовал облегчения. Наоборот, впереди меня ждал вечер с Мариной, и я понимал, что скрывать от нее свое состояние становится все сложнее.

Дорога домой прошла в полной тишине. Я не включал радио, боясь еще раз убедиться в том, что музыка превратилась в неразборчивый шум. Мысли крутились в голове как в калейдоскопе. Что со мной происходит? Почему мой слух, который был стабильным годами, внезапно ухудшается?

Дома меня встретила Марина с обычной улыбкой.

– Привет, любимый! Как прошел день?

Ее голос показался мне еще более приглушенным, чем утром. Я понял отдельные слова, но интонация потерялась в акустическом тумане.

– Нормально, – ответил я коротко.

– Расскажи подробнее. Что интересного было на работе?

Она ждала рассказа, как обычно, но я не знал, что сказать. Рассказать о том, как я мучился весь день, пытаясь понять речь коллег? О том, как чувствовал на себе удивленные взгляды? О том, как мир вокруг меня становится все более глухим и неясным?

– Ничего особенного. Обычный день, – сказал я.

Марина посмотрела на меня внимательно.

– Антон, что с тобой? Ты уже второй день какой-то отстраненный.

– Все нормально, просто устал.

– Может, к врачу сходить?

Ее предложение прозвучало как эхо слов Димы. Все вокруг начинали замечать, что со мной что-то не так.

– Зачем? Я здоров.

– Но ты ведешь себя странно. Переспрашиваешь, не сразу отвечаешь…

– Просто задумываюсь о работе, – оборвал я ее.

Вечер прошел в напряженной атмосфере. Марина пыталась рассказывать о своей презентации, о том, как все прошло, но я с трудом следил за ее речью. Приходилось постоянно напрягаться, чтобы понять хотя бы общий смысл.

– Ты меня вообще слушаешь? – спросила она в какой-то момент.

– Конечно, слушаю.

– Тогда что я только что сказала?

Я растерялся. Последние несколько минут я так сосредотачивался на том, чтобы расслышать ее слова, что не мог связать их в единый рассказ.

– Ты говорила о работе, – неуверенно ответил я.

– Я рассказывала о том, что нас с коллегой пригласили на корпоратив в пятницу. И спрашивала, хочешь ли ты пойти со мной.

Я почувствовал, как краснею. Полностью упустил важную информацию.

– Извини, задумался. Конечно, пойдем.

– Антон, что с тобой происходит? – Голос Марины звучал тревожно. – Ты ведешь себя очень странно. Не отвечаешь на вопросы, переспрашиваешь, выглядишь измученным.

Я понял, что больше не могу скрывать. Рано или поздно она все равно поймет, что происходит.

– У меня проблемы со слухом, – тихо сказал я.

– Что? – Она не расслышала.

– Я сказал, у меня проблемы со слухом! – повторил я громче, и в моем голосе прозвучало раздражение.

Марина замерла, глядя на меня с испугом.

– Какие проблемы?

– Не знаю. Вчера начал хуже слышать. Сегодня еще хуже. Все звуки стали приглушенными, неясными.

– Но у тебя же аппараты…

– Аппараты работают нормально. Проблема во мне.

Она подошла ко мне и взяла за руки.

– Нужно к врачу. Завтра же.

– Я уже записался в сервисный центр аппаратов.

– Не в сервисный центр, а к сурдологу! Антон, это серьезно.

Я видел испуг в ее глазах, и это пугало меня еще больше. Если Марина, которая всегда была опорой и поддержкой, выглядит так встревоженно, значит, ситуация действительно серьезная.

– Хорошо, – согласился я. – Завтра пойду к врачу.

Ночь была еще хуже предыдущей. Я лежал без сна, прислушиваясь к тишине. Но даже она была какой-то неправильной. Обычно, сняв аппараты, я погружался в знакомую, комфортную тишину. Сейчас эта тишина казалась мне зловещей, как предвестник чего-то страшного.

Рядом спала Марина, и я слышал ее дыхание. Вернее, чувствовал вибрацию матраса от ее движений. Звуки становились все более призрачными, ускользающими.

Что если завтра будет еще хуже? Что если этот процесс необратим? Что если я теряю то немногое, что у меня осталось от способности слышать мир?

Эти мысли крутились в голове до самого утра, не давая заснуть. Мир вокруг меня погружался в туман, и я не знал, как из него выбраться.

Глава 3. Диагноз

Утром я проснулся с ощущением, что не спал вовсе. Тело болело от напряжения, а в голове стучало от недосыпа. Марина уже встала и готовила завтрак, но звуки с кухни доносились как будто из другого измерения – размытые, далекие, нереальные.

Надев слуховые аппараты, я понял, что за ночь ситуация не улучшилась. Наоборот, мир стал еще более приглушенным. Даже собственный голос звучал странно, словно я говорил в пустой комнате, обитой толстыми коврами.

– Я записала тебя к Елене Владимировне на девять утра, – сообщила Марина, когда я вошел на кухню.

Я разобрал ее слова больше по движению губ, чем на слух, и это напугало меня еще больше. Еще вчера утром я мог хотя бы частично полагаться на слух, а теперь приходилось полностью переключаться на зрение.

– Спасибо, – кивнул я, стараясь не показать панику.

– Антон, все будет хорошо, – сказала она, подходя и обнимая меня. – Елена Владимировна – отличный врач. Она обязательно поможет.

Я прижался к ней, чувствуя тепло ее тела, вдыхая знакомый аромат волос. В эти моменты тишина казалась не такой пугающей. Но стоило отстраниться, как реальность снова накрывала меня своей беззвучной волной.

В клинике нас встретила привычная суета – люди в очереди, медсестры за регистратурой, звуки работающего оборудования. Но вся эта какофония звучала для меня как далекое эхо. Я сидел в коридоре рядом с Мариной, наблюдая за движением губ других пациентов, пытаясь угадать, о чем они говорят.

– Антон Сергеевич? – позвала медсестра.

Я встал, не услышав, а скорее увидев, как она произносит мое имя. Марина сжала мою руку на прощание, и в ее глазах я прочитал поддержку и беспокойство одновременно.

Кабинет Елены Владимировны был знаком мне по предыдущим визитам. Она занималась моим слухом с детства, знала всю мою историю, особенности моей тугоухости. Сейчас врач смотрела на меня внимательно, и я понимал, что она уже заметила изменения в моем состоянии.

– Расскажите, что происходит, – попросила она, и я был благодарен за то, что она говорила четко, медленно, глядя мне в лицо.

– Позавчера начались изменения. Звуки стали приглушенными, неясными. Вчера стало еще хуже. Сегодня утром я практически не слышу даже с аппаратами.

Она кивнула, делая пометки в карте.

– Были ли какие-то предшествующие факторы? Стресс, заболевания, травмы?

– Нет, ничего особенного. Все было как обычно, а потом резко начало ухудшаться.

– Покажите ваши аппараты.

Я снял их и протянул врачу. Она внимательно осмотрела устройства, проверила настройки.

– Аппараты в порядке. Проблема не в них. – Она подняла на меня глаза. – Антон, я должна провести полное обследование. Это может занять некоторое время.

Следующий час превратился в череду тестов и процедур. Отоскопия, тимпанометрия, аудиометрия – знакомые процедуры, которые я проходил множество раз. Но сегодня каждый тест подтверждал мои худшие опасения.

– Тоны не слышу, – говорил я врачу во время аудиометрии, когда она подавала сигналы различной частоты и громкости.

– А сейчас?

– Нет.

– А теперь?

– Очень слабо. Может быть.

График моего слуха, который выводился на экран компьютера, показывал катастрофическое падение. Если еще год назад у меня была умеренная тугоухость, то сейчас график показывал тяжелую степень потери слуха, граничащую с глухотой.

– Нужно сделать МРТ, – сказала Елена Владимировна, когда все тесты были закончены.

– МРТ? – Я почувствовал, как сердце забилось быстрее. – Зачем?

– Такое резкое ухудшение слуха может иметь разные причины. Нужно исключить некоторые… серьезные варианты.

Слово "серьезные" прозвучало зловеще. Я понял, что она подозревает что-то действительно страшное.

– Что вы подозреваете?

Елена Владимировна помолчала, выбирая слова.

– Внезапная сенсоневральная тугоухость может быть вызвана разными факторами. Иногда это вирусная инфекция, иногда – аутоиммунное заболевание. В редких случаях – новообразования. МРТ поможет нам исключить структурные изменения.

Слово "новообразования" ударило как молния. Опухоль. Она подозревает опухоль мозга.

– Когда можно сделать МРТ?

– Сегодня во второй половине дня у них есть окно. Я сейчас позвоню.

Пока она разговаривала по телефону с клиникой, я сидел в кресле, пытаясь осмыслить происходящее. Еще три дня назад у меня была обычная жизнь, обычные проблемы, обычные планы. А сейчас я сижу в кабинете врача, и она подозревает у меня опухоль мозга.

– Записалась на четыре часа, – сообщила доктор, положив трубку. – А пока я выпишу вам преднизолон.

– Для чего?

– Это кортикостероид. В некоторых случаях внезапной тугоухости он может помочь восстановить слух, если начать лечение в первые дни.

Она писала рецепт, а я смотрел на ее руки и думал о том, насколько хрупкими могут быть наши планы, наша уверенность в завтрашнем дне. Вчера я беспокоился о рабочих проектах, о том, как скрыть от коллег свои проблемы со слухом. А сегодня эти проблемы кажутся мелочью по сравнению с тем, что может обнаружить МРТ.

– Есть ли шанс, что слух восстановится? – спросил я.

Елена Владимировна посмотрела на меня честно и открыто.

– При внезапной сенсоневральной тугоухости шансы на восстановление есть, особенно если лечение начато рано. Но я не буду вас обманывать – в вашем случае потеря слуха очень значительная. Нужно быть готовым к разным вариантам развития событий.

Я кивнул, понимая, что она говорит мне правду, какой бы болезненной она ни была.

– Антон, – добавила она мягко, – я знаю вас давно. Вы сильный человек. Что бы ни показали результаты обследования, мы будем с этим работать. Медицина не стоит на месте, есть множество способов адаптации и помощи.

Выходя из кабинета, я чувствовал себя как во сне. Марина ждала меня в коридоре, и по ее лицу я понял, что она читает в моих глазах плохие новости.

– Что сказала врач? – спросила она, вставая мне навстречу.

– Нужно делать МРТ. Сегодня в четыре.

– МРТ? – Ее голос дрогнул.

– Она подозревает… – я запнулся, не в силах произнести слово "опухоль" вслух. – Нужно исключить серьезные причины.

Марина побледнела, но тут же взяла себя в руки.

– Хорошо. Мы это пройдем. Вместе.

До процедуры оставалось несколько часов, и мы решили пойти домой. Дорога прошла в молчании – не потому, что нам нечего было сказать друг другу, а потому, что слова казались бессильными перед лицом надвигающейся неизвестности.

Дома я принял первую таблетку преднизолона, запив ее водой. Лекарство было горьким, и я подумал, что это символично – все в моей жизни сейчас стало горьким и трудным для восприятия.

– Может, поешь что-нибудь? – предложила Марина.

Я покачал головой. Аппетита не было совсем. Вместо этого я лег на диван и закрыл глаза, пытаясь найти хоть немного покоя в этом хаосе мыслей и эмоций.

Марина села рядом, положила руку мне на плечо. Мы молчали, но это молчание было теплым, поддерживающим. В такие моменты понимаешь, что иногда присутствие близкого человека важнее любых слов.

В половине четвертого мы поехали в клинику на МРТ. Процедура оказалась настоящим испытанием – лежать неподвижно в замкнутом пространстве, слушая (или, в моем случае, скорее чувствуя вибрацию) работу аппарата. Тридцать минут показались вечностью.

– Результаты будут готовы завтра утром, – сообщил техник, когда все закончилось.

Еще одна ночь неизвестности. Еще одна ночь страхов и предположений.

Вечером, лежа в постели, я думал о том, как быстро может измениться жизнь. Три дня назад я был обычным человеком с небольшими проблемами со слухом, которые успешно компенсировались аппаратами. Сегодня я лежу и ждет результатов МРТ, которые могут кардинально изменить всё.

Марина спала рядом, и я чувствовал тепло ее тела, слышал (или скорее ощущал) ритм ее дыхания. Что будет, если диагноз окажется серьезным? Сможет ли она справиться с этим? Захочет ли она остаться рядом с человеком, который может стать совсем глухим или еще хуже?

Эти мысли терзали меня до самого утра. Сон приходил урывками, полный кошмаров и тревожных снов. Я просыпался в холодном поту, прислушивался к тишине, которая становилась все более полной и пугающей.

Утром мы снова поехали к Елене Владимировне. В руках у нее была папка с результатами МРТ, и по ее лицу я не мог понять, хорошие новости или плохие она нам сообщит.

– Присаживайтесь, – сказала она, указывая на стулья.

Мы сели, и я почувствовал, как Марина взяла меня за руку. Ее ладонь была влажной от волнения.

– МРТ не показало структурных изменений, – начала врач, и я почувствовал, как с плеч сваливается огромный груз. – Никаких новообразований, воспалительных процессов или других патологий в области внутреннего уха и слуховых нервов.

– Значит, не опухоль? – переспросил я, чтобы убедиться, что правильно понял.

– Нет, не опухоль. Это хорошая новость.

– А плохая? – спросила Марина.

Елена Владимировна помолчала.

– Плохая новость в том, что мы не знаем причину вашего ухудшения. Иногда внезапная сенсоневральная тугоухость развивается без видимых причин. Это называется идиопатической формой.

– То есть вы не знаете, почему это произошло?

– К сожалению, нет. Но отсутствие структурных изменений означает, что у нас есть шансы на восстановление слуха при правильном лечении.

– Какие шансы?

– Сложно сказать точно. При лечении кортикостероидами в первые дни после начала заболевания восстановление происходит примерно в тридцати процентах случаев. Частичное восстановление – еще в тридцати.

Я быстро подсчитал: получается, что в сорока процентах случаев слух не восстанавливается вообще.

– А если лечение не поможет?

– Тогда мы будем рассматривать другие варианты. Более мощные слуховые аппараты, кохлеарную имплантацию. Современные технологии позволяют людям с тяжелой потерей слуха вести полноценную жизнь.

Кохлеарная имплантация. Я слышал об этом, но никогда не думал, что эта тема может коснуться меня лично.

– Сколько времени займет лечение?

– Курс преднизолона – две недели. Эффект, если он будет, станет заметен в первые дни. Параллельно мы проведем дополнительные процедуры – гипербарическую оксигенацию, физиотерапию.

Выходя из клиники, я чувствовал смесь облегчения и тревоги. Облегчения – потому что не опухоль. Тревоги – потому что неопределенность в чем-то хуже конкретного, даже страшного диагноза. Когда знаешь, с чем борешься, можешь составить план действий. А когда причина неизвестна, остается только ждать и надеяться.

– Все будет хорошо, – сказала Марина, когда мы садились в машину.

Я посмотрел на нее и понял, что она говорит это скорее для себя, чем для меня. Ей тоже нужна была эта надежда, эта вера в лучшее.

– Да, – согласился я. – Все будет хорошо.

Но в глубине души я уже понимал, что моя жизнь изменилась навсегда. Независимо от того, поможет лечение или нет, я уже не смогу жить так, как жил раньше. Мир стал другим – более тихим, более неопределенным, более пугающим. И мне предстояло научиться жить в этом новом мире.

Глава 4. Трещина в отношениях

Первую неделю лечения я провел в состоянии напряженного ожидания. Каждое утро, надевая слуховые аппараты, я надеялся услышать хоть какие-то изменения – возвращение привычных звуков, восстановление четкости речи. Но с каждым днем мир становился только тише.

Преднизолон давал побочные эффекты – бессонницу, раздражительность, скачки настроения. Я стал нервным, вспыльчивым, реагировал на малейшие мелочи. Марина пыталась поддерживать меня, но мое поведение делало это все труднее.

– Антон, завтрак готов, – говорила она утром, а я видел движение ее губ, но звуки доходили как сквозь толстое стекло.

– Что? – переспрашивал я, хотя понимал по контексту, о чем речь.

– Завтрак готов, – повторяла она чуть громче.

– Не кричи на меня! – огрызался я, хотя она совсем не кричала.

Такие сцены повторялись постоянно. Каждый разговор превращался в испытание – для меня, потому что я не мог нормально воспринимать речь, для нее, потому что приходилось повторять, объяснять, подстраиваться под мое состояние.

Работать стало практически невозможно. Я брал больничный лист, но даже дома не находил покоя. Телевизор превратился в источник раздражения – я видел движущиеся картинки, читал субтитры, но живого звука не было. Музыка, которую я любил, стала недоступной. Мир обеднел, стал плоским и безжизненным.

Марина старалась поддерживать привычный ритм жизни. Она рассказывала о работе, делилась новостями, пыталась вовлечь меня в разговоры. Но мне становилось все труднее следить за ее речью, особенно когда она говорила быстро или эмоционально.

– Сегодня к нам в офис приходил новый клиент, – рассказывала она за ужином. – Такой интересный проект, мы будем разрабатывать дизайн для сети кафе…

Я смотрел на ее лицо, пытался читать по губам, но быстро уставал от такой концентрации. Слова размывались, смысл терялся, и я чувствовал себя все более изолированным от ее мира.

– …а еще Света сказала, что они планируют корпоратив в следующем месяце, помнишь, я рассказывала…

– Угу, – кивал я, потеряв нить разговора еще несколько предложений назад.

– Антон, ты меня слушаешь?

– Конечно, слушаю, – раздраженно отвечал я. – Ты говорила про кафе.

– Я уже пять минут рассказываю про корпоратив. Про кафе было в начале.

– Ну извини, что я не могу запомнить каждое твое слово!

Марина замолкала, и я видел в ее глазах боль. Она пыталась быть терпеливой, понимающей, но мое постоянное раздражение подтачивало наши отношения.

Особенно тяжело стало, когда к нам приехали ее родители. Они не знали о моих проблемах – Марина решила пока не расстраивать их. Но скрывать ухудшение слуха в компании было практически невозможно.

– Антон, как дела на работе? – спросил ее отец за обеденным столом.

Я понял вопрос только потому, что он всегда спрашивал об этом, но ответить внятно не мог – не знал, что еще говорилось в разговоре до этого.

– Нормально, – коротко ответил я.

– А что с новым проектом? Марина рассказывала, что у вас серьезный заказчик.

Я растерялся. Какой проект? О чем рассказывала Марина? Я посмотрел на нее в поисках подсказки, но она была занята разговором с матерью.

– Да, проект идет хорошо, – соврал я.

– А сколько человек в команде?

Каждый вопрос становился ловушкой. Я не мог нормально участвовать в разговоре, но и признаться в своих проблемах не решался.

– Извините, я плохо себя чувствую, – сказал я, вставая из-за стола. – Наверное, полежу.

В спальне я лег на кровать и закрыл глаза. Через стену доносился приглушенный гул голосов, но разобрать слова было невозможно. Я чувствовал себя изгоем в собственном доме.

Марина пришла ко мне через полчаса.

– Что происходит? – спросила она, садясь на край кровати. – Родители в недоумении. Ты ведешь себя очень странно.

– Я не могу участвовать в разговоре, – признался я. – Не слышу, что говорят. Не понимаю, о чем речь.

– Почему не сказал им правду?

– Не хочу, чтобы они жалели меня.

– Антон, они не будут жалеть. Они поймут и постараются помочь.

– Как они могут помочь? Говорить громче? Повторять каждую фразу? Это унизительно.

– Почему унизительно? Ты не виноват в том, что произошло.

– Не виноват, но расплачиваюсь я. И ты тоже расплачиваешься.

Марина посмотрела на меня внимательно.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе приходится постоянно повторять, объяснять, подстраиваться под меня. Ты устаешь от этого, я вижу.

– Я не устаю…

– Устаешь. И я тебя понимаю. Сам бы устал от такого партнера.

– Не говори так.

– А как говорить? Честно? Хорошо. Я становлюсь обузой. Скоро не смогу работать, нормально общаться с людьми. Буду сидеть дома, а ты будешь содержать меня и переводить для меня каждый разговор.

– Антон, остановись.

– Зачем останавливаться? Это правда. Через месяц, два, год ты поймешь, что связалась не с тем человеком. Что могла бы найти кого-то нормального, здорового.

Марина встала с кровати, и я увидел в ее глазах слезы.

– Как ты можешь так говорить? – Ее губы дрожали. – Я люблю тебя. Не твой слух, не твою работу, не твою способность поддерживать разговор. Тебя.

– Сейчас любишь. А что будет через год?

– Не знаю, что будет через год! – вспылила она. – Не знаю, будем ли мы вообще живы через год! Никто не знает будущего. Но сейчас я с тобой, и хочу быть с тобой.

– Пока хочешь.

– Господи, Антон! – Она вытерла слезы рукавом. – Ты сам разрушаешь наши отношения! Не болезнь, не проблемы со слухом, а ты! Твоя уверенность в том, что я тебя брошу.

Она ушла из комнаты, хлопнув дверью. Я остался один и понял, что она права. Я действительно разрушаю наши отношения. Но не мог остановиться.

Вечером, когда родители Марины уехали, мы пытались поговорить. Но разговор превратился в очередную ссору.

– Ты меня не слышишь, – говорила она. – И речь не о слухе. Ты не хочешь меня слышать.

– Я пытаюсь…

– Ты пытаешься доказать мне, что я должна тебя бросить. Постоянно говоришь о том, какая я несчастная, как тебе со мной тяжело. Может, ты сам хочешь уйти, но боишься это сказать прямо?

Ее слова ударили как пощечина. Может, она права? Может, я действительно хочу уйти первым, чтобы не дожидаться, когда уйдет она?

– Не знаю, – честно ответил я. – Я вообще ничего не знаю. Не знаю, кто я теперь, чего хочу, как жить дальше.

– Тогда давай разберемся вместе.

– А если я не смогу быть таким, каким был раньше?

– А кто сказал, что ты должен быть таким же? Люди меняются. Обстоятельства меняются. Отношения должны развиваться вместе с людьми.

Но я не был готов к развитию. Я хотел вернуться в прошлое, восстановить то, что потерял. А когда понял, что это невозможно, начал разрушать то, что оставалось.

Следующие дни прошли в холодной вежливости. Мы говорили друг с другом только о необходимом – что купить, кто будет готовить, когда следующий визит к врачу. Близости не было. Я спал на диване, объясняя это тем, что из-за лекарств плохо сплю и не хочу беспокоить Марину.

На самом деле я боялся близости. Боялся, что не услышу ее дыхания, ее шепота, всех тех звуков, которые делали наши интимные моменты особенными. Боялся разочаровать ее и себя.

Работать я так и не вернулся. Больничный лист продлевали раз за разом, но я понимал, что долго это продолжаться не может. Коллеги звонили, интересовались моим состоянием, но я просил Марину отвечать им, что мне лучше не беспокоиться.

– Дима опять звонил, – сообщила она однажды вечером. – Спрашивает, когда ты выйдешь на работу. Говорит, что проект останавливается без тебя.

– Скажи, что пока не знаю.

– Антон, может, стоит с ним встретиться? Объяснить ситуацию?

– Зачем? Чтобы он смотрел на меня с жалостью?

– Не все смотрят с жалостью. Многие просто хотят помочь.

– Ничем помочь нельзя.

– Можно. Пониманием, поддержкой, готовностью адаптироваться.

– Я не хочу, чтобы кто-то адаптировался ко мне. Хочу быть нормальным.

– Нормальность – понятие относительное.

– Для меня нет.

Эти разговоры повторялись снова и снова. Марина пыталась вытащить меня из депрессии, а я все глубже в нее погружался. Мир казался мне враждебным, люди – фальшивыми, будущее – безнадежным.

К концу второй недели лечения стало ясно, что преднизолон не помогает. Слух не только не восстанавливался, но продолжал ухудшаться. Елена Владимировна назначила дополнительные процедуры, но я уже не верил в их эффективность.

– Возможно, стоит рассмотреть вопрос кохлеарной имплантации, – сказала она на очередном приеме.

– Это операция?

– Да, хирургическое вмешательство. Но современные импланты дают очень хорошие результаты.

– А риски?

– Как у любой операции. Но в целом процедура отработанная, безопасная.