Полная версия
Королева Парижа. Роман-фантазия о Коко Шанель
– Я Нос, месье директор.
– Вы художник.
Коко никогда не думала о себе как о художнике. Но если говорить об этом аромате, то да, пожалуй.
– Chanel № 5 – это икона, это Франция.
«И без него расходы вскоре превысят доходы, и мои фонды истощатся».
Прюдон надул щеки, потом выдохнул.
– Понимаю. Разумеется, № 5 – это икона. Да, я поеду в Грасс. Но что вы станете делать со всем этим жасмином, когда мы его купим, мадемуазель?
Коко чуть улыбнулась ему.
– Я решила заняться Нейи и бизнесом. Я буду выпускать № 5 без Пьера. На данную минуту моя первейшая забота – это обеспечить адекватные поставки на тот случай, если странная война с немцами станет реальной.
– Это может оказаться достаточно сложным. Летний урожай, скорее всего, уже продан.
Коко сурово посмотрела на него.
– Покупайте все, что сможете. Если урожай зарезервирован, предложите цену выше, чем в заключенных контрактах. Я разрешаю вам удвоить цену. – Прюдон нахмурился, но Коко продолжала с напором: – Напомните им, что надо думать о будущем. Напомните им, что вы представляете Дом Шанель. И им нечего терять, потому что мое предложение гарантирует немедленную прибыль в неспокойное время.
– А месье Вертхаймер? – Прюдон покачал головой. – Ох, мадемуазель, пойдут разговоры.
– При упоминании Пьера напоминайте им, что он в Америке, а я здесь, и между нами океан и война. Теперь именно я буду вести дела.
Поколебавшись немного, директор кивнул.
– Возможно, это и есть реальная война, мадемуазель.
Она склонила голову к плечу.
– Возможно, вся жизнь – война, месье директор. – Коко откинулась на спинку стула и принялась один за другим разглаживать пальцы на перчатках. – Пусть продавцы в Грассе подготовят контракты к завтрашнему дню, я их просмотрю. Я должна немедленно получить жасмин.
Но директор все еще колебался.
– Мадемуазель, мы обсуждаем покупку целых плантаций цветов. Я не уверен, что мы сможем перевезти такое количество. Грузовые составы были конфискованы правительством для военных нужд.
Она оперлась локтями о столешницу.
– Я вижу, что вы плохо учились, директор Прюдон. Разумеется, мы не станем перевозить живые цветы. Химики из Грасса извлекут из цветов эссенцию. Придется мне дать вам несколько уроков об ароматах, – с коротким смешком сказала Коко. – Конечный продукт – это масло, полученное из цветов, так называемый абсолют. После экстракции его хранят в литровых стеклянных бутылях. Один килограмм абсолюта жасмина содержит масло, полученное из цветков со многих акров. – Она подняла плечо. – Перевозка в Нейи не станет проблемой.
Прюдон покраснел.
– Разумеется. Мне следовало это знать.
– Так как мы не продаем платья, месье директор, вы должны понимать важность такого шага для нашего Дома. – Ее тон стал резким. – Не сомневайтесь, Грасс это тоже понимает. В Грассе должны понять, что мадемуазель Шанель требует верности в обмен на бизнес.
– Да, мадемуазель.
«Подумай дважды, Коко. Пьер верил в тебя с самого начала, когда ты была еще рискованным вложением, когда Дом Шанель был новым и никому не известным. Помнишь ли ты, как он показал тебе первый флакон № 5, выпущенный после того, как было основано «Общество Мадемуазель»?»
Этот первый флакон до сих пор хранится у нее в сейфе на улице Камбон.
Но прошло столько лет, и Пьер изменился. Если она не будет действовать быстро, он ее уничтожит. Она этого не допустит. Она никогда не вернется к своей старой жизни, к тому, чем она была.
На Коко нахлынули старые страхи. Габриэль, малышка, которой она когда-то была, брошенная отцом, со стертыми в кровь руками, стоящая на коленях и скребущая каменный пол в коридоре аббатства на горе в Обазине. Она даже теперь чувствовала запах желтого мыла, леденящий холод северной части здания, где жили сироты.
Плиты в длинном коридоре образовывали узор в виде цветков с пятью лепестками. Пять – это ее счастливое число. Монахини сказали ей, что, когда она вымоет каждый камень, она сможет поесть. Господь говорит, что только чистоплотным, хорошим девочкам можно есть. Тогда она была Габриэль, сирота. Еще не Коко.
Пять, пять, пять, даже тогда она знала, что это число принесет ей удачу.
Коко вздрогнула, снова ощутив холод того коридора. Она не сомневалась, что приняла правильное решение. Деньги – это безопасность. Chanel № 5 – это еще раз безопасность. Пьер не оставил ей выбора, приходится бороться за то, что принадлежало ей. Никогда больше она не будет мыть полы ради еды и крова.
– Мадемуазель?
Голос Прюдона вернул ее в реальность. Она снова была Коко, и стены, возведенные ею за годы после Обазина, снова поднялись вокруг нее.
– Все, достаточно, – нетерпеливо сказала она. – Прошу вас, месье директор, отправляйтесь в Грасс. Вы останетесь в Каннах до тех пор, пока все контракты не будут подписаны. Мы проведем здесь столько времени, сколько потребуется.
– Да, разумеется. – Прюдон взял шляпу и встал.
– Завтра утром жду вас ровно в десять у меня на вилле. Так у нас будет время подписать и вернуть контракты.
Когда директор ушел, что-то мягкое коснулось ее лодыжки. Коко отодвинула стул, посмотрела вниз и увидела рыжую кошку, смотревшую на нее агатовыми глазами, зелеными с янтарными прожилками. Коко нагнулась и подхватила Цыганку на руки. Обняв кошку, она прошептала:
– Все хорошо, моя сладкая, ты в безопасности. – Коко позволила кошке устроиться у нее на коленях. Почесывая шелковистую шерстку за ушами, она заметила, что к ней торопливо идет официант.
– Прошу прощения, мадемуазель, – сказал он, протягивая руки к кошке.
Коко покачала головой.
– Нет, оставьте ее. Мы понимаем друг друга.
– Никто не понимает кошку, – хмыкнул официант. – А это умная кошка. Она скрывает свои мысли, как опытный вор.
– Пожалуй, я возьму ее домой.
Официант дернул подбородком в сторону отелей на бульваре.
– Цыганка живет там, в переулках, за кухнями. Она одичавшая, мадемуазель, она не останется. Цыганка не может без свободы улиц.
Коко гладила довольную кошку. Цыганка была теплой и мягкой. Но официант был прав. Она неохотно согласилась с ним:
– Я приму ваш совет, месье. Кошка останется свободной. Но пока я не ушла, принесите нам миску сливок.
Глава вторая
«Ла Пауза», неподалеку от КаннВесна 1940 годаВечером того же дня Коко сидела во дворе. Воздух, согретый мягким бризом, благоухал ароматами лаванды, мимозы и гиацинтов. Ветер с моря прогнал мысли о письме, которое Прюдон привез из Парижа.
Днем, когда боль от воровства Пьера еще не утихла, она отправила письмо с сожалениями Уоллис и Дэвиду на мыс Антиб. Слишком поздно она отказалась от званого ужина, который устраивали герцог и герцогиня Виндзорские, и понимала это. Не принято доставлять неудобства бывшему королю Англии, но такова жизнь. Пока она не получит контракты из Грасса, она не успокоится.
Вилла «Ла Пауза» расположилась в роще оливковых деревьев на скалистом мысу над Средиземным морем и была ее убежищем. Частично это был подарок Вестминстера перед его женитьбой. Всего лишь частично, потому что он купил участок, а Коко стала дизайнером дома и следила за стройкой, контролируя все до последней детали, даже состаренное дерево и фальшивую патину на ставнях, что придавало дому аристократичный вид, как у ношеных, но элегантно скроенных и сшитых твидовых пиджаков Вестминстера. Такой дом построил бы ее папа, если бы ему повезло и… если бы он вернулся.
Освещенная лунным светом Коко перебирала длинные нити жемчуга. Они заменили подарок Вестминстера, который теперь покоился на дне моря. Мама всегда носила нитку жемчуга вокруг шеи, пока не умерла от страшного кашля.
После смерти мамы папа отправил младших братьев Коко работать на ферму. Она до сих пор помнит, как мелькали их маленькие ножки, когда они бежали за старым фермером через поля, а папина повозка уезжала все дальше и дальше. Она смотрела вслед мальчикам, пока они не превратились в точки на горизонте.
А потом и папа ушел.
Он оставил Антуанетту, Жюли-Берту и Габриэль, всех трех сестер, в аббатстве в Обазине. Он пообещал вернуться за своими детьми, как только заработает денег, чтобы о них заботиться. Даже теперь при воспоминании об этом Коко помрачнела. Пока они долго ехали в сиротский приют, он сказал дочерям, куда они едут. Услышав эту новость, девочки зарылись в солому и теснее прижались друг к другу. Папа дал им яблоки, чтобы они поели. Но Антуанетта и Жюли-Берта плакали часами напролет. А Габриэль держала горе в себе.
В сумерках в Лиможе папа остановил повозку перед лавкой. Вывеска на двери обещала «Честные цены за ваш фарфор, серебро, украшения». Папа долго сидел, не шевелясь, сжимая в руке мамино ожерелье, как будто взвешивал его. Его лицо исказила гримаса. И Габриэль подумала, что он может заплакать. Но вместо этого он спрыгнул с повозки, выпрямился, крепче сжал пальцы и направился в лавку.
Коко вспомнила, как ощутила прилив надежды, пока смотрела на дверь. Папа передумал! Он продаст ожерелье, получит деньги и построит для них дом, обязательно теплый, и там будет место для сада. Ее охватило предчувствие счастья, когда она лежала на соломе и представляла это новое будущее. Они заведут корову и будут выращивать овощи. Они пойдут в школу, после полудня мальчики будут работать, а девочки – готовить еду и убираться. Папа будет торговать на деревенских рынках и каждый вечер возвращаться домой.
Но через несколько минут он вышел из лавки, втянув голову в плечи и нахмурившись. Глаза его смотрели сердито. Габриэль снова зарылась в солому. У папы был вспыльчивый характер. Отвязывая мула, он проорал: «Шейлок!» Габриэль почувствовала, как повозка покачнулась под его весом, когда он сел на место возницы.
– Десять франков! – пробормотал он, хватая вожжи. – Десять жалких франков за ее жемчуг.
Этого не хватит, чтобы заплатить за дом.
Жюли-Берта подняла голову.
– Папа, что такое шейлок?
– Шейлок – это вор, еврей.
– Вернись туда, папа! – Габриэль села в повозке. Она подала голос, когда ее охватило отчаяние. – Скажи этому человеку, что жемчуг стоит больше.
– Тихо, девочки. – У отца был напряженный, сдавленный голос. – Это не поможет. – Он стегнул вожжами мула. – Слушайте папу. Когда вы бедны, всем на вас плевать. Бедняки страдают. Вы должны это понять. Готовьтесь сражаться за все то, чего вы хотите в жизни. Это единственный способ выжить. – Он плюнул в сторону лавки, и повозка загрохотала по улице.
Огни деревни остались позади, дорога стала у`же. Если не считать тяжелой поступи мула и звука деревянных колес на неровной грунтовой дороге, мир вокруг них был темен и тих, когда они поднимались в гору к аббатству. Обнявшись с Антуанеттой и Жюли-Бертой, Габриэль вдруг отчетливо поняла, что мама ушла навсегда и папа оставит их в Обазине так же, как он оставил мальчиков у фермера. Это был поворотный пункт.
Коко посмотрела через двор виллы, ощущая внутри ту же пустоту, которую чувствовала в ту далекую ночь. Странно это – оглядываться назад. Она редко позволяла себе такое. Но перед ее внутренним взором предстал папа, шаркающей походкой уходящий по коридору и скрывающийся за дверью. Она смотрела ему вслед, все еще надеясь, что он передумает. Но он даже не обернулся.
Девочки быстро узнали, что папа за их пребывание в монастыре не платит и они должны отрабатывать свое содержание. Габриэль старалась помогать обеим сестрам, но в конце концов они оказались не слишком крепкими и не слишком стойкими. Много лет спустя обе покончили жизнь самоубийством. А братья… Ну что с ними поделаешь? Они живы и нищенствуют. Иногда они пишут ей, и порой она посылает им деньги. Какое-то время она еще надеялась. А потом поняла, что семьи у нее больше нет.
Правда такова: после той ночи, когда папа ушел, она знала, что осталась одна.
Коко закурила сигарету и положила голову на спинку кресла, наблюдая, как дым кружится в темноте. Она отлично справилась одна. Тогда она еще была Габриэль и зависела от других. Теперь она полностью изменилась, она Коко. Она построила новую жизнь, и Габриэль осталась в прошлом. Правда о бедности и несчастьях осталась ее секретом.
Знал его только один человек. Она отдалась ему телом и душой в ту же минуту, когда они встретились. Шелест волн у подножия утесов в «Ла Паузе» успокаивал ее, завораживал, позволяя течь опасным воспоминаниям. Ритм волн убаюкивал, почти гипнотизировал. Теплая вода набегала на берег и отступала. Бой Кейпл был единственным мужчиной, которого она когда-либо любила. Как же она ему верила!
Нет. Она бросила сигарету на землю и раздавила носком туфли. Этим вечером у нее достаточно проблем, чтобы думать о Бое Кейпле. Коко встала, пересекла сад, чтобы выйти к крытой дорожке, огибающей двор. Галерея напоминала ей о монахинях, скользящих по переходам и читающих молитвы.
Она вошла в спальню через высокие стеклянные двери, открытые навстречу бризу. Горничная Алиса только что разобрала постель. При виде Коко она улыбнулась и быстро вышла. Коко сняла одежду и надела белую шелковую ночную сорочку, которую Алиса разложила на кровати. Это была одна из любимых сорочек – на тонких бретелях и без всяких прочих украшений.
Коко подошла к туалетному столику и села перед зеркалом. Оставшись одна, она разглядывала свое отражение, чуть повернув голову направо. Фотографы называли ее профиль классическим – нос идеальной формы, челюсть излишне квадратная, но сильная, шея длинная и стройная. Оливковый тон кожи, унаследованный от папы – она всегда утверждала, что это загар, – чуть темнее, чем предпочитало общество. Но он выгодно подчеркивал ее большие черные глаза под бровями вразлет и короткие черные завитки, обрамлявшие лицо. Бой однажды сказал, что она не хорошенькая в общепринятом смысле, но красивая. Она до сих пор пыталась расшифровать эту его фразу. Коко улыбнулась, взяла щетку, но потом встала и подошла ближе к зеркалу.
Когда в уголках ее глаз появились эти мелкие морщинки?
Коко выключила все лампы в спальне, оставив только ночник на столике у кровати. Скользнув под шелковые, пахнущие лавандой простыни, она протянула руку за книгой, которую оставила накануне у кровати. Это был новый роман Колетт. Коко вздохнула, устраивая книгу на коленях. Колетт отличная писательница, но дружить с ней сложно.
Мысли Коко не задержались на романе, а вернулись к предательству Пьера. В прошлом они с Пьером воевали из-за разных взглядов на «Общество Мадемуазель» и духи, созданные Коко, но каждый раз им в итоге удавалось сохранить их дружбу. На самом деле Коко часто гадала, не влюблен ли в нее Пьер немного. Несколько раз он присылал ей букет ее любимых белых камелий, даже тогда, когда она выигрывала дело в суде.
Коко вспомнила тот день, когда они встретились впервые. Он был похож на красивую картину. Солнечный день на скачках. Ветер колышет красные, белые и синие флаги, всюду насыщенные цвета драгоценных камней, и все это в густом соленом морском воздухе на побережье Нормандии.
Пьер выглядел изысканно, высокий и стройный, с темными волосами и высоким лбом. Он всегда улыбался. Коко восхищалась его стилем – модный жилет, аккуратный галстук и пальто из светлой шерсти, шляпа-дерби слегка сдвинута набок. Но особое внимание привлекали его глаза, глубоко посаженные, с дружелюбными искорками и морщинками в уголках. И очень темные круги под ними.
При воспоминании об этом Коко вздохнула. Она всегда считала, что по глазам Пьера ничего прочесть нельзя. Был ли он в те времена ее истинным другом или все же конкурентом?
Она захлопнула книгу Колетт, отбросила ее в сторону и погасила свет.
Когда Шарль Прюдон вернется из Грасса, она подпишет все контракты и решит судьбу Пьера. Ни один французский суд не отклонит иск о признании ее единственной владелицей «Общества Мадемуазель» после того, как ее юристы представят его в суде.
Но, как это всегда бывало при появлении проблем, внутри нее заговорила Габриэль: «Пьер победит тебя, и что ты станешь делать, если он со всеми его деньгами выиграет суд? Мы снова станем бедными».
Ее мозг тут же начал подсчитывать расходы. Номер в отеле «Риц». Но это же ее дом. А еще расходы на содержание «Ла Паузы» и на поддержку того, что осталось от бизнеса в Доме моды.
Коко щелкнула языком: «Я не позволю Пьеру выиграть».
Перекатившись на спину, она уставилась в потолок. Если бы Бой Кейпл оказался в эту минуту с ней рядом, он бы обнял ее. Он бы прошептал, что любит свою маленькую Коко, и ей не пришлось бы жить в нескончаемой борьбе. Он бы негромко сказал, что Коко его единственная любовь навеки.
Длинные темные ресницы Боя коснулись ее щеки. Его дыхание щекотало ей шею. Глаза Коко начали закрываться, а бриз тем временем гулял по комнате, бледная луна освещала любовников. Обнявшись, они погружались в волшебство, Коко и Бой. И снова Бой Кейпл был ее любовником, отцом, братом, другом, наперсником. Ее защитником.
Глава третья
Компьень, замок Руайальё1904 годВ тот день, когда я впервые увидела Боя в Руайальё, Этьен так спешил попасть в загоны с лошадьми, что едва остановился в холле замка, чтобы коротко представить нас друг другу. Он тут же ушел, а Артур Кейпл, известный всем как Бой, остался на месте и молча изучал меня. Не говоря ни слова, он приподнял мой подбородок. Его зеленые глаза встретились с моими, и я не отводила от него глаз, от этого вырубленного творцом из камня мужчины, обожженного солнцем так же, как и я. Мне показалось, что он способен заглянуть в мои мысли и мою душу. Я слышала голос Этьена, приветствовавшего кого-то во дворе. Сверху эхом отдавались шаги горничной, ходившей по деревянному полу. Но Бой и я были словно отгорожены от этих звуков. Я была одурманена.
Он наконец заговорил, нарушив напряжение момента.
– Значит, это и есть малышка Коко. – Бой сделал шаг назад и сунул руки в карманы, сразу сделавшись беззаботным. – Ты фея, такая же восхитительная, как хвастался Этьен. – Когда он улыбался, его глаза смеялись. – Я слышал, что ты была самой популярной певицей в Мулене и заставила Этьена за тобой побегать.
Когда в семнадцать лет я вышла из монастыря, Этьен уговорил меня бросить сцену в кабаре в Мулене, что неподалеку от Обазина, и привез меня в свое имение Руайальё, расположенное примерно в сорока пяти километрах к северо-востоку от Парижа. Этьен был высок, красив и женат, хотя его жена жила в другом месте. Он был богат, а я была молода и бедна, совсем девчонка. В Мулене я оставила работу швеи в мастерской портного и пение за чаевые по вечерам в кабаре «Ротонда».
Эти вечера были возбуждающими: сверкали огни, играла музыка, люди танцевали. Все военные, расквартированные в Мулене, приходили в «Ротонду», как и молодые люди из города. Они приветствовали меня, пока я с важным видом расхаживала по сцене и пела. Мне нравилось все это: мужчины и мальчики, запахи кожи, дыма и вина, гнилые дубовые доски старой сцены. Они называли меня Коко, по имени героини одной из моих песенок. Имя прижилось. Я сказала себе, что я больше не бедняжка Габриэль.
В Руайальё, впервые после смерти мамы, я сразу почувствовала себя в безопасности. Благодаря Этьену у меня была своя комната, собственное пространство и роскошная большая кровать с шелковыми простынями и грудой подушек. И я могла спать допоздна.
Той весной, когда я впервые приехала в Руайальё, по утрам я наслаждалась бездельем, через открытые окна смотрела на просторные поля поместья Этьена, сверкающие свежей зеленью и золотыми валками соломы, на конюшни неподалеку, выстроенные из того же старого серого камня, что и сам замок. Я вдыхала чистые ароматы скошенной травы, сухих лепестков попурри в вазах, лимонной полироли для дерева и душистого дрожжевого хлеба, который пекли в кухне внизу.
Пока я жила в аббатстве, у меня постоянно урчало в животе от голода. Но теперь я могла съесть хоть целую буханку, если бы мне этого захотелось! И все это потому, что Этьен Бальсан выбрал меня. Я была его любовницей, и это был мой новый дом. Этьен сказал, что я могу жить в Руайальё столько, сколько захочу, – вечно.
Конюшни Этьена славились по всей Европе. Он был почти французским аристократом – по образованию, если не по крови. Деньги в его семье были «старые». Этьен научил меня ездить верхом, спокойно чувствовать себя за столом, накрытым на тридцать человек, и делать вид, что я люблю человека, которого в душе я считала только другом.
У Этьена было много домов и много любовниц, а где-то жила его жена, но она не была помехой. Я знала, что я особенная, не похожая на других. Когда другие его женщины приезжали в замок с визитом, они были одеты в длинные платья с тугими корсетами, сжимавшими талию. Они пользовались макияжем, делали сложные прически, носили шляпы и ездили верхом в дамском седле. Я носила старые хлопковые сорочки Этьена, его бриджи и старый сюртук, которые я перешила. Тогда у меня были длинные волосы, и когда мы ездили верхом, я позволяла им свободно развеваться на ветру.
Мы мчались наперегонки. Он дразнил меня, утверждая, что я езжу как банши. Я была Коко, его любовницей, но еще я была ему другом. Уже тогда мне хватило мудрости понять, что дружба часто живет дольше, чем любовь.
Бой Кейпл покорил мое сердце в Руайальё. Элегантный в любое время дня и в любой ситуации. У него были тонкие усики, волосы зачесаны назад так, чтобы прикрывать уши по новой и современной моде. Бой был англичанином, изящным, остроумным и с деньгами, которые ему приносили угольные шахты в Ньюкасле, корабли и железные дороги. Состояние он составил собственными руками, а не унаследовал от отца, как Этьен. Бой был очаровательным, умным, богатым, холостым и спортивным. Он играл в поло и владел конюшнями с пони. Как и у Этьена, у него было много любовниц. А еще он был проницательным и амбициозным, но это я упустила из виду.
Меня потянуло к Бою с первой же минуты нашей встречи. Но поначалу я пыталась справиться с чувствами. Я думала: «Что ж, вот еще один мужчина, которому нравятся хорошенькие кокетки».
После нашей первой встречи Бой приезжал в Руайальё почти каждые выходные. Мы были просто друзьями, но только внешне. Нас сильно тянуло друг к другу. Я это ощущала и знала, что Бой тоже это ощущает. Я чувствовала, что в этом мужчине есть какая-то глубина, которую он еще мне не открыл.
Каждые субботу и воскресенье замок заполнялся друзьями Этьена. От восхода и до поздней ночи мы находили для себя занятие: долго завтракали, потом катались верхом, играли в карты, разыгрывали фарсы и загадывали шарады, устраивали пикники и ужины, танцевали, пили коктейли на террасе и много смеялись. На выходные мужчины приезжали с любовницами и никогда с женами. Бой обычно выбирал меня в качестве партнерши в играх, и мы почти всегда выигрывали.
Моим самым любимым временем были теплые вечера, когда другие гости расходились, а мы с Боем сидели вдвоем. Он был прирожденным учителем, и ему удалось увлечь меня рассказами об астрономии, о звездах, Луне, планетах и о том, как во Вселенной все сбалансировано.
Мне нравилось слушать его. Он хорошо владел своим низким, с выразительными модуляциями голосом, когда рассказывал о других измерениях во времени и в пространстве. От него я узнала названия созвездий и связанные с ними мифы, истории богов, любовников и трагедий. Мы часто говорили о музыке, об искусстве, об истории, и он всегда подводил разговор к философии и тому миру, который он называл духовным.
Порой я чувствовала себя дурочкой. Я католичка и знала о загробной жизни, но Бой говорил совершенно о другой духовности. И однажды вечером я попросила его объяснить.
Бой встал, подошел к низкой каменной стене, окружавшей террасу, и сорвал цветок с вьющегося жасмина.
– Смотри, – сказал он, поворачиваясь ко мне и поднимая цветок вверх.
Это был обычный цветок. Бой протянул его мне, я взяла и вдохнула аромат. Бой вернулся в кресло и с улыбкой смотрел на меня.
– Тебе нравится аромат? Форма? Цвет?
Я кивнула.
– Этот цветок вызывает у тебя воспоминания?
Я закрыла глаза, снова понюхала жасмин и мгновенно оказалась в прошлом, в сиянии солнечного света. Я почти чувствовала его тепло на моих плечах. Я снова сидела в папиной повозке с братьями и сестрами. Колеса повозки подпрыгивали на рытвинах узкой грунтовой дороги, идущей через поле сладко пахнущего жасмина. Мы направлялись на летнюю праздничную ярмарку в каком-то местечке в Провансе. И мама была с нами, живая, она сидела рядом с папой на месте возницы.
– Видишь? – ворвался в мои воспоминания голос Боя.
Я открыла глаза, положила цветок на колени и кивнула.
– Ничего не заканчивается. Хотя реальных растений уже нет, тех самых цветов, которые ты когда-то видела и нюхала, их суть остается. Спустя многие годы запах выпускает на волю воспоминания, связанные в твоей голове с этим ароматом, и возвращают те же самые ощущения радости, счастья.
