Люди как люди. Жизнь неизвестных

21 апреля 1698 г. Царь выехал из моего дома, чтобы вернуться домой. Исключительно ветреная и холодная весна».

У Ивлина просто нет слов. По крайней мере, приличных. А он не Пипс и ведет дневник не для себя по ночам, а для вечности и потомков. Государь разгромил ему поместье до состояния «проще новое купить». Конечно, Ивлин и его знакомые преувеличивают разгром в своей переписке и вовсю оттягиваются на дикарстве русских, приписывая им, вероятно, и то, чего не было. Но факт остается фактом: Ивлин вложил несколько лет в живую ограду на участке, а у государя было любимое развлечение – пьяных катать в садовой тачке сквозь кусты и кататься в ней самому. У Ивлина была любимая искусственная горка-клумба в саду: «400 футов в длину, 9 футов в высоту, 5 в диаметре совершенно уничтоженной садовой растительности, спасибо Царю Московии». Вроде бы, также мебелью топили камин, картинам подрисовывали всякое и раздаривали отдельные произведения захваченным по дороге из театра актрисам. Резиденция Петра на несколько месяцев стала еще одним центром развлечений в и так бурлящем бурлеске Лондона периода Реставрации. Кто бы как ни ругал Петра, все отмечают, что он, как заправский куршевелец, в ответ на любой запрос просто сыпал из кошелька, пока не говорили «довольно».

В сети пишут, что Ивлин сдавал поместье прославленному Стивенсоном адмиралу (тогда еще капитану) Джону Бенбоу, а тот, мол, самочинно отдал угодье в субаренду Петру. Это не так. Поместье принадлежало короне, Ивлин был арендатором, а Бенбоу – субарендатором, а законы об имуществе были там и тогда такие же, как здесь и сейчас. И король мог в любой момент аннулировать все договоры субаренды без консультаций с субарендатором. Государственные нужды требовали, чтобы русский царь поселился поближе к верфям, потому что он хотел там консультироваться с корабелами, – и всё. Бенбоу руководил этими корабелами на дептфордских верфях, поэтому логично, что Его величество ему и предложил разместить царя в своем доме, а уж чем тот провинился перед Вильгельмом III, мы не знаем. После отъезда Петра капитан тоже, как и Ивлин, претендовал на возмещение ущерба, но после первой же жалобы Вильгельму поехал с глаз долой воевать с испанцами в Вест-Индии и уже там стал адмиралом.

После отъезда Петра сам королевский государственный Мастер-Архитектор сэр Кристофер Рен провел инспекцию поместья Сэйс-корт и определил сумму компенсации за нанесенный ущерб в 360 фунтов. Государь Петр уже с дороги домой, вспомнив про Ивлина, прислал ему в подарок пару оленьих перчаток. Это было не оскорбительно, подарок – относительно дорогой, но на грани. Ивлин это достойной компенсацией не счел.

Но вообще все описания петровских похождений по иноземным дворам отличает читающееся между строк беспредельное счастье, в котором государь пребывал за границей. Желающие бросить в него камень пусть сперва растратят свои каменные запасы на российскую золотую молодежь в Куршевеле. Петру было 26 лет, он всего третий год правил один, бесконтрольно и самодержавно, хотя фактически властвовал уже 9 лет. Все иностранцы отмечают, насколько он энергичен, любезен, любознателен и весел, он щедр и любим дамами, ему все рады, он всем рад. И по вечерам у себя дома он закатывает пиры и пьянки, где меры не знает не только он сам, но и все приглашенные. Пеняющие ему дикостью иностранцы оглянулись бы на собственные гравюры этого периода, живописующие их увеселения, и устыдились бы. Но понятное дело, Московия – все еще дикая, далекая и снежная пустыня, где живут собакоголовые люди. Поэтому и все творимое московитами, по умолчанию, – это дичь. Эта картина мира будет сломана только в эпоху российских дворцовых переворотов, и новая картина мира у европейцев сложится только при Елизавете Петровне.

А Петра и всех послов до него и после него нужно просто понять и простить: кроме обычных эмоций золотой молодежи, они были преисполнены и ни с чем не сравнимой эйфории после того, как вырвались из всей этой хтони, грязи и крови, походили пару дней по паркету и попользовались канализацией, глотнули «воздуха свободы», тем более опьяняющего, чем неминуемее было возвращение обратно. Туда, где Петру предстояло, как он отлично понимал, снова оттяпывать головы, бить людей палкой и пытаться раскачать лодку, чтобы хотя бы что-то делалось и намекало на возможность улучшения.

У места, где было здание Сэйс-корт, растет тутовое дерево, которое якобы посадил Петр в качестве компенсации за ущерб, нанесенный Ивлину. Просто по времени это совпало, говорят экскурсоводы, с попыткой Карла II провести с шелковой промышленностью в Англии ту же реформу, что Хрущев – с советским сельским хозяйством, когда кукурузу надо было сажать от Крыма до Ямала. Карл в этом не преуспел. Но шелковица в Дептфорде осталась. Около нее лежит памятный камень.

В 2000 году Михаил Шемякин поставил чуть в отдалении, ближе к докам, очередной памятник Петру. Государь-реформатор вечно не давал покоя скульптору, который изыскивал все новые способы изуродовать его черты. В данном случае ему даже не хватило места на фигуре самого Петра, и он пристроил к нему отдельного уродливого карлика с компасом в руке, чтобы композиция была вдвое уродливее. А если поместить рядом с ними пустой трон и изукрасить его спинку страшными рожами и отрезанными ушами, то уродство возрастет втрое. Профит.

Про дуэлянтов круглого стола

Круглые и прямоугольные «арендные столы» распространились в эпоху Реставрации в Англии скорее не как эстетическое, а как техническое новшество. Это были бюро с ящиками и ящичками каталожного типа – для облегчения сортировки документов. Свое название они получили от первых моделей с семью отделениями, по числу дней недели и якобы для раскладывания домовладельцем документов по уплате аренды жильцами. Однако вскоре они стали востребованы поголовно всеми и приспосабливаемы как для деловой, так и для светской жизни – в качестве туалетных столиков.

Член Государственного совета и заместитель директора Казначейства сэр Уильям Ковентри заказал себе особый арендный стол – следующего поколения технической мысли. В центре стола была круглая дыра, где располагался на крутящемся табурете клерк или сам Ковентри, имея облегченный доступ по всем ящичкам и документам одновременно. Можно себе представить, сколько радости из этого предмета мебели извлекли бы комедианты в описанной выше пьесе. Но она не была ни разу сыграна на сцене, не была опубликована и считалась утраченной или никогда так и не написанной до тех пор, пока ее внезапно не обнаружили в 1973 году в Шекспировской библиотеке в Вашингтоне, как обычно, неописанным подшитым приложением в папке с лондонскими афишами и брошюрами на тему театра за 1680-е годы.

Пьеса «Деревенский джентльмен» (1669) оказалась в центре скандала между самыми знаковыми персонами Реставрационной Англии – герцогом Бэкингемом, двоими братьями Стюартами, их спутницами, главрежами Киллигрю и Дэвенантом и лордами Казначейства.

Всё правление Карла II было отмечено гласной и негласной конкуренцией между ним и его младшим братом Иаковом, ярым католиком (что минус), но гораздо более дельным администратором (что плюс). Сторонники короля и сторонники герцога Йоркского сформировали первые политические партии в Парламенте. У каждого была своя придворная клика, и между ними шли постоянные конфликты и трения. При этом братья отлично друг к другу относились, дельно сотрудничали и извлекали максимум удовольствия из полутайных шпилек друг другу. Смерть Карла, воцарение Иакова и католическая реакция привели к падению дома Стюартов в 1688 году. Это всё хорошо известно.

А театр играл тогда роль современного телевидения, даже не современного, а 1980—2000 годов, когда он был всем. А звезды театра были звездами света. Что, впрочем, совершенно не мешало людям собственно света, как, скажем, известному театралу сэру Чарльзу Сэдли, заказать избиение театрального/ной примы Эдварда Кинастона.

Второй герцог Бэкингем, Джордж Вильерс, сын известного соратника Анны Австрийской и Карла I Стюарта, отстаивал династию Стюартов ценой собственных крови и денег до последнего, сопровождал юного Карла II в странствиях в изгнании, потом помогал реставрировать его на английский престол, и всё это в промежутках между своими химическими упражнениями по учебникам Джона Ди и курсами астрологии. Естественно, после реставрации он в чем-то стал напоминать известного всякому россиянину Меньшикова в том, что касалось чинов, влияния при дворе и всепоглощающей коррупции.

Кроме всего прочего, он взял на себя нелегкий труд поставки Карлу II спутниц жизни, в чем тоже преуспел нешуточно, успев привлечь к делу свою дальнюю родственницу миледи Вильерс, актрису Нелл Гвин, племянницу кардинала Мазарини Гортензию Манчини и горничную сестры короля Луизу де Керуай.

Бэкингем постоянно конфликтовал с лидером парламентских консерваторов Генри Беннетом, графом Арлингтоном. Суть конфликта была стара как мир: у Карла II не было законных детей, и прогрессисты в парламенте (виги) выступали за наследование престола его братом Иаковом, а консерваторы (тори) – за поиски косвенных наследников, только бы не сажать на престол католика. Одним из ходов в этой бесконечной и безуспешной (как выяснится потом) борьбе Бэкингем и вступил в сговор со своим соратником (и алхимиком) драматургом сэром Робертом Говардом. Бэкингем вставил в его пьесу «Деревенский джентльмен» сцену, оскорбительную для главного соратника и главной опоры лорда Арлингтона – заместителя директора Казначейства Ковентри – и назначил день премьеры в Королевском театре Киллигрю. За несколько дней до этого он беседовал с Ковентри и предлагал ему место в Госсовете, если он примкнет к партии якобитов. Тот отказался. Ну что же, Бэкингем сделал всё, что мог.

Главную роль в пьесе отдали спутнице короля Нелл Гвинн, так что успех был обеспечен. Пьесу ставили в театре ближайшего друга короля и официального придворного острослова Киллигрю. Король был заранее накачан и подготовлен леди Вильерс, – Бэкингем был опытным стратегом.

Но Ковентри, узнав о готовящемся перформансе, не ограничился жалобами Пипсу. Он действительно широко распространил свое обещание отрезать актерам носы, а после этого с той же целью пришел к Бэкингему и официально вызвал его на дуэль. Тот еще не отсидел за прошлую дуэль, исключительно по милости короля, поэтому вежливо отказался. Ковентри триумфально развернулся и вышел, но не успел дойти до дома, как его взяли под белы ручки и увели в Тауэр за покушение на жизнь члена Госсовета. Такого поворота от Бэкингема не ждал никто: народ любил его именно как безбашенного хулигана и кутилу. Ковентри просидел в тюрьме два месяца, и два месяца газеты шельмовали Бэкингема за использование служебного положения.

Пьеса так и не была поставлена. Но спустя 304 года американские театроведы выяснили, что она все же была. Такая вот история.

Про плотовы тестикулы

Оксфордский профессор, доктор права и физики Роберт Плот (1640—1696) был светочем раннего Просвещения и просто фантастическим занудой. В историю масонства он вошел тем, что написал первое оформленное антимасонское сочинение в 1686 году, за 30 лет до официальной даты «создания масонства». Он описывает в «Естественной истории Стаффордшира» причудливые ритуалы гильдии каменщиков, подвергает текстологическому анализу их апокрифы о строительстве Первого Храма, потом так назидательно грозит им пальцем и резюмирует: «В Библии ничего такого нет. Значит эти ваши масоны – вруны. Ну и всё».

Но за 10 лет до этого Плот больше интересовался науками естественными, занимался алхимией с Джоном Майо, епископом Ральфом Батерстом и Натаниэлем Хаймором, астрологией – с Эшмолом, потом вообще стал секретарем Королевского общества. И в 1677 году издал «Естественную историю Оксфордшира», где большую часть текста описывал природные сокровища родного края и всякие его примечательности. Так, например, он чуть ли не первым описал динозаврью окаменелость. Ее предоставил ему «преспособнейший д-р Томас Пеннистон» из оксфордширского Корнуэлла, и представляла она собой довольно явный край бедренной кости, похожей на человеческую, но здоровенной.

Окаменелости такого рода находили и раньше. Китайцы называли их, конечно, останками драконов. Но и всё на этом. На удивление, больше никто о драконах и не вспоминал. Греки писали, что это кости грифонов, и закономерно, что их находят в глубине, потому что грифоны стерегут зарытые сокровища. Европейские монахи закономерно писали о реликтовых останках уничтоженных Потопом прежних видов животных и людей. Но Плот был просветителем и занудой. Он во все эти бредни не верил. И резюмировал, что обнаружены останки слонов, которых притащили в Англию римляне при завоевании страны.

Два года спустя ему показали бедренную кость слона, на что он ответил: «Ну и что? Значит, это был очень большой человек». И далее на семи страницах собрал отчеты о великанах, встречавшихся в Оксфордшире – в косвенное подтверждение.

Эта легендарная кость хранится в Эшмолеанском музее университета до сих пор. У нее даже есть собственное имя. Англичане – вообще народ тонкого и изящного юмора, прямо скажем. И прекуртуазных манер. Короче, век спустя врач и зоолог Ричард Брукс (1721—1763) написал свой программный труд, озаглавленный уже в традициях расцвета Просвещения – «Естественная история Вод, Земель, Камней, Окаменелостей и Минералов вместе с их Свойствами, Качествами и Способами применения в Медицине, к коией присовокупляются Методы, применимые ко всему сему Линнеем, а именно Новая и Точная Система Естественной Истории» (1763). В этой работе он приводит описание старинной музейной кости, «напоминающей самую нижнюю часть бедренной кости человека», однако дает ей название «Scrotum Humanum» в силу очевидного сходства с человеческими гениталиями.

Отсюда происходит вековая легенда о том, что в Эшмолеанском музее хранятся окаменелые яйца допотопного человека.

Приезжий восторженный французский натурфилософ Жан-Батист Робине сумел вскоре обнаружить на окаменелости «уретру». Еще полтора века спустя уже нормальный палеонтолог Беверли Холстед хотел дать имя «Scrotum Humanum» более-менее опознанному динозавру, который когда-то этот кусок кости потерял. Но его коллеги защитили покойное животное-инвалида и назвали его просто «мегалозавром». А кость осталась «костью Плота».

Про настоящую одиссею капитана Блада

Дневник Джона Ивлина

10 мая 1671 года

Обедал у г-на Казначея в компании месье де Граммона и нескольких французских придворных, и еще некого Блада, беспардонного, наглого человека, который незадолго до того попытался украсть саму имперскую корону из Тауэра под прикрытием простого желания посмотреть на регалии. Там он нанес хранителю колотую рану, пусть и не смертельную, и нагло удалился с ней, минуя охрану и будучи задержан по случайности, когда его лошадь оступилась и упала. Как так вышло, что его простили и даже одарили милостями, и не только после этого, но и после других дерзких проступков и здесь, и в Ирландии, я, вероятно, никогда не пойму. Поговаривают, что он стал шпионом сразу нескольких партий, будучи на дружеской ноге с сектантами и энтузиастами, и оказывал Его величеству услуги на этом поприще, которые никто на этом свете не мог бы оказать столь же успешно, как он, однако это все равно был наглейший проступок, и измена такого порядка впервые была прощена. Этот человек выглядел не просто дерзким, но злобным и безжалостным, двуличным, пусть и сладкоречивым, и донельзя вызывающе себя вел.

Ивлин полагается на слухи и перевирает некоторые обстоятельства, но в целом передает главное – что это был за человек и чем объясняется вся его биография.

Рафаэль Сабатини писал в отдельной самооправдательной статье «Историческая проза», что писатель ни перед кем не обязан отчитываться, создавая альтернативную реальность на базе реальных исторических событий. Поэтому он и сотворил капитана Питера Блада на основе личности и биографии клерка, хирурга и маркитанта Генри Питмана, попавшего в конце правления Стюартов в Англии в ряд передряг, сделавших из него пирата. И имеет на это суверенное право. И нигде Сабатини ни разу не ссылается на жизнь и творчество капитана Томаса Блада, о котором пишет Ивлин, авантюриста той же самой эпохи, и никакой связи между этими персонажами нет.

…а применительно к капитану Томасу Бладу слово «творчество» используется здесь точно так, как используют его учительницы, сдвигая очки на кончик носа: «Ну что, Сидоров, у директора будем твое творчество обсуждать?».

Томас Блад (1618—1680) был сыном зажиточного ирландского кузнеца и получил неплохое образование в Ирландии и Англии: учился, как водится, на врача и юриста, ни одного факультета не закончил. Отчасти – из-за буйного нрава и постоянных драк с преподавателями и студентами, отчасти – потому что началась война Парламента с королем Карлом I Стюартом, и в 24 года Блад поднял оружие во славу короля. В 25 лет он уже тряс оружием во славу Парламента. К 34 годам уже капитан Томас Блад успел повоевать за обе стороны по два раза, но в итоге оказался солидным кромвелевским чиновником в Ирландии. После Реставрации в 1660 году он потерял все нажитое и скрылся из виду.

Ирландия числилась королевством-сателлитом Англии, как и Шотландия, и управлялась из Дублинского замка вице-королем, то есть «лордом-лейтенантом» Джеймсом Фиц-Томасом Батлером, герцогом Ормондом. Беспокойный дух Блада приказал ему вернуть своей стране достоинство. В апреле 1663 года группа его соратников должна была захватить замок под покровом ночи, потребовать выкуп за Ормонда, поднять над фортами ирландский флаг и провозгласить независимость страны от Карла II. В Ирландии планировалось водворить пресвитерианство в качестве государственной религии, и в этом она должна была получить поддержку Шотландии. А свободная Ирландия в ответ поддержала бы кельтских коллег в обретении политической независимости. Но англичане отбили атаку, и Бладу с парой сторонников удалось бежать. Остальных повесили.

Блад оказался в Нидерландах, на службе у адмирала де Рюйтера во время Первой англо-голландской войны. Но старые военные дружеские связи постоянно мешали ему как-то определиться с местом работы и перестать скакать из-под одного флага под другой. Например, не давали ему нормально строить флотскую карьеру английские шпионы, которых в Голландии было больше, чем сыра. А шпионы очень любят наглых нищих авантюристов.

В 1664 году юрист Джон Лайл, член кромвелевского Парламента и затем – правительства, официальный цареубийца, подписант приговора Карлу I, находился в Швейцарии, куда бежал после Реставрации Стюартов, и продолжал там активную политическую деятельность, направленную против династии. В какой-то момент к нему присоединились двое английских офицеров, тоже политэмигрантов, шотландец Томас Макдоннел и ирландец Томас Мортон. С ними вместе он отправился в ночь на 11 августа на какую-то тайную встречу на кладбище, а утром там обнаружили его труп, а на борту отплывающего в Англию парома в рассветных сумерках обозначились два мрачных силуэта – королевского полковника Джеймса Фиц-Эдмонда Коттера, профессионального охотника за кромвелевскими головами по всей Европе, и его спутника капитана Томаса Блада.

На берег капитан Томас Блад сошел скромным хирургом Томасом Эйлоффом, который полтора года накладывал повязки и отпиливал конечности в окраинных госпиталях Лондона, стараясь вести себя тише воды. Не получилось.

Лондон поразила страшная чума. Хирург Эйлофф поехал проветриться в Шотландию, но там его в 1666 году застало народно-религиозное восстание против английской власти и Англиканской церкви. Блад сбросил кожаный фартук костоправа, предъявил офицерский патент командованию шотландских ковенантеров и бросился в бой. Через два месяца он профессионально и привычно совершил оборот на 180 градусов, вместе с англичанами додавил шотландцев, получил в награду от своего нового покровителя герцога Бэкингема поместье, промотал его распутной жизнью и спокойно вернулся в Лондон, сгоревший и вновь выстроенный, в 1670 году.

И там, в Лондоне, как-то раз столкнулся лицом к лицу с герцогом Ормондом, уже давно преспокойно жившим там в своей резиденции. При воспоминании о нанесенной ему герцогом обиде кровь вновь прилила к щекам Блада, и он затаил недоброе. Проследив за Ормондом около недели, Блад и всегда моментально собиравшаяся вокруг него компания весьма жестоких пьяниц атаковали карету герцога, убили его слугу, вытащили Ормонда из кареты, связали, перебросили через седло и потащили в пригород Тайберн, где ставили городские виселицы. План был повесить его как простолюдина, с пришпиленной к груди бумагой с описанием его преступлений против ирландцев и англичан. Но с помощью другого слуги и кучера Джеймс Ормонд вырвался, заколол одного из нападавших и скрылся. На следующий день он публично обвинил в Парламенте герцога Бэкингема в покушении на себя. А его сын Томас Батлер, присутствовавший тут же, пригрозил пристрелить его светлость как собаку, если с его отцом что-то опять случится. Лорд Бэкингем, который был тут совершенно ни при чем, потребовал от Блада ответа, потому что всем было понятно, от кого его требовать. Но Блад отперся от любой причастности к событиям прошлой ночи и завернулся в плащ незаслуженной обиды. Это испортило его отношения с Бэкингемом уже необратимо.

Блад еще два раза ездил в Европу по делам неофициальных международных отношений, но в свободное время мучился бездельем и очень много пил. В какой-то из таких вечеров ему пришло в голову новое оригинальное предприятие, призванное привлечь к нему внимание власть предержащих.

Королевские регалии Англии – короны, держава, скипетр, посохи, шпоры, обручья и прочее – были при Кромвеле переплавлены на монеты или проданы, драгоценные камни ободраны и тоже проданы в Голландию. После восшествия на престол Карл II повелел камни – выкупить, регалии – отлить заново, следуя старинным образцам. Хранились они в Тауэре.

В начале мая 1671 года обычный день 77-летнего смотрителя сокровищницы Тауэра Тэлбота Эдвардса не предвещал ничего нового. Просто к нему пришел священник Томас Блад, в сутане и с женой, договориться о выкупе арестанта. Договорились, потом пообедали, всё чинно-благородно. Но у жены священника страшно прихватило живот, и паре пришлось переночевать у Эдвардсов, в их квартире над сокровищницей. Живот у жены прошел, но дружба не прошла, и Блад стал наведываться к Эдвардсам мило побеседовать. Смотритель пару раз показывал Бладу королевские регалии, хранившиеся в подвале за чугунной решеткой и накрытые плотной материей. С той же целью Блад пришел к нему и 9 мая вечером. Не знал Эдвардс только про эскорт Блада на этот раз – про компанию его опасных друзей с пистолетами, шпагами и бомбами. Друзья рассредоточились по двору и лестницам Тауэра, встав как «часовые» в ключевых точках.

Блад попросил Эдвардса еще раз показать ему регалии. Старик повел его в сокровищницу, и там ему дали молотком по голове, вытащили ключи, отперли решетку, замотали Эдвардсу голову материей, сорванной с регалий, а сам Блад, подхватив то, на что хватило рук – коронационную корону, скипетр и державу, – бросился к выходу. Кто-то из приятелей, утихомиривая крайне бодрого и активного в сопротивлении старика, несколько раз пнул его под ребра, сломав пару, и пырнул кинжалом. Но Эдвардс выжил.

К радости, наверное, его сына, только что вернувшегося с голландской войны и пришедшего навестить отца. При входе в Тауэр ветерана остановил какой-то «часовой» без формы и попытался с ним сразиться. Ветеран прошел сквозь часового и пошел наверх. Часовой, так уж вышло, от этого скоропостижно заболел и умер. А ветеран услышал сверху крик отца: «Измена! Убивают!». И тут же был сбит с ног несущейся вниз по лестнице компанией, которая устремилась к лошадям, припаркованным во дворе.

Сбежавшиеся на крики четверо стражников и молодой Эдвардс отрезали похитителей от лошадей, единственного успевшего вскочить в седло – свалили вместе с конем ударом алебарды и быстро повязали всех. Блада схватили последним: он остановился, присел и ударами подвернувшегося под руку камня плющил корону и державу, чтобы их было сподручней нести под одеждой. Скипетр он выронил на бегу: его нашли утром.

Потом Бладу и его сподвижникам сильно, долго и профессионально били морды. Потом посадили в камеру, благо, всё было рядом.

Технология общения с Их величествами Карлом II Стюартом и его младшим братом Иаковом, принцем Йоркским, была уже отработана годами и всем приближенным ко двору хорошо известна. Всякому преступнику надлежало а) требовать аудиенции только с королем, упирая на владение секретной информацией, б) достойно вести себя на банкете или балу, потому что другого времени для аудиенций у короля не было, в) дождаться, когда король или принц все сами сделают за преступника из широты души и тяги к роскошным жестам, г) не подкачать с ответом, д) получать профиты.