Федька Щукин и Ватерлоо

В какой-то момент, сквозь эту блаженную бесформенность, начали проступать звуки. Сначала глухие, неясные, затем более отчетливые. Чьи-то голоса, скрип телеги, хлюпанье грязи под ногами. И, самое главное, ноющая боль в бедре, которая возвращала его к проклятой реальности.

«Вот же ж, черт возьми, – пронеслось в голове Федьки, – неужто выжил? А я уж настроился на вечный покой. А тут опять эта земная суета и, что самое мерзкое, боль».

Он попытался открыть глаза. Веки казались свинцовыми, но он все же сумел разглядеть что-то неясное. Размытые силуэты, тусклый свет. Он был в движении, ощущая мерное покачивание. Словно его куда-то везут. И эта мысль, как ушат холодной воды, мгновенно привела его в чувство. Если везут, значит, он не на том свете. А если не на том свете, то, скорее всего, в плену. Французы. Ну, конечно. Иначе и быть не могло. Какой же дурак будет тащить раненого русского барина, да ещё и в бальной форме, куда-то, кроме вражеского стана?

Он застонал. Голос его был хриплым и слабым.

«Очнулся, каналья!» – раздался над ним грубый голос, произнесенный с характерным французским акцентом.

Федька с трудом сфокусировал взгляд. Над ним склонилось небритое лицо французского солдата. Глаза солдата были полны любопытства и легкой брезгливости.

«Где я, ёж твою кочерыжку?» – прохрипел Федька, пытаясь приподняться. Боль пронзила его с новой силой.

Солдат рассмеялся, обнажив щербатые зубы. «Где, где… В плену, монсеньор. В плену. У нас, у французов. А куда же ещё? Не на бал же вас везти, верно?»

Мир Федьки, только что бывший эфемерной пустотой, вновь обрел отчетливые очертания. И эти очертания пахли французскими солдатами, грязью и неминуемым геморроем. Он был в плену. Ну, что ж. Теперь, когда худшее (то есть, смерть на поле боя) миновало, можно было подумать и о том, как извлечь из этого положения максимальную выгоду. А Федька, как известно, умел извлекать выгоду из любой, даже самой безнадежной ситуации. Особенно если она была связана с женщинами и алкоголем.

Глава 7: Пробуждение в плену

Федька пришел в себя окончательно. Голова гудела, а нога ныла так, словно по ней прошлась вся французская гвардия. Он лежал на чем-то жестком и скрипучем, отчего-то пахнущем соломой и немытыми телами. Вокруг стоял приглушенный гомон, смешанный с запахами сырости и чего-то кислого. Он был в плену у французов.

«Ну что, проснулся, мосье русский?» – раздался над ним голос, не то насмешливый, не то участливый. Федька с трудом разлепил веки и увидел над собой лицо молодого французского солдата. У того были веснушки, и он грыз какую-то травинку.

«Проснулся, будь он неладен, – прохрипел Федька, ощупывая повязку на бедре. – А куда вы меня, мать вашу, притащили? В Париж, что ли? Я слышал, там бордели знатные».

Солдат хохотнул. «В Париж? Да, конечно! Прямо к Наполеону на чай с булочками! Мы сейчас в какой-то заднице мира, мосье. В обозе. Раненых везем, а заодно и таких вот… ценных экземпляров». Он кивнул на Федьку, явно имея в виду его аристократический вид, несмотря на помятую форму.

Федька попытался сесть, но боль пронзила его. «Твою дивизию! Да что ж это за ранение такое? Мне казалось, меня всего лишь поцарапали».

«Поцарапали, – фыркнул француз. – Да вам, мосье, повезло. Пуля прошла навылет, не задев кость. Заживет, как на собаке. Только хромать будете. Ну, первое время, пока привыкнете к мысли, что вы теперь… э-э-э… инвалид войны».

«Инвалид? – Федька нахмурился. – Да я на этой войне и не воевал толком! Я больше по части дипломатии, понимаешь? Развлекать женщин, вести светские беседы… А тут, черт возьми, пули, кровь, грязь. Отвратительно!»

Он огляделся. Рядом с ним, на соломе, лежали другие раненые. Русские, французы – все перемешались в общей куче страданий. Некоторые стонали, другие тихо бредили. Комичные попытки понять, где он и что происходит, перемежались с ощущением полного абсурда.

«Так, значит, мы едем куда-то… вглубь Франции, я так понимаю?» – уточнил Федька.

«Да, на восток, – подтвердил солдат. – А потом, может, и в Париж. Кто знает, что с вами Бонапарт сделает. Вы же, говорят, князь какой-то там? Аристократ?»

«Князь, будь он неладен. Князь Щукин. И что с того? Разве князьям не положено нормального обращения? Мне бы водочки. И, если можно, кого-нибудь из медсестер. Желательно молоденьких и не слишком уродливых».

Француз недоуменно поднял бровь. «Водки? Медсестер? Мосье, вы, кажется, не совсем понимаете, где находитесь. Это плен. Здесь дают что дают, и благодарят, что живы остались».

«Это вы не понимаете, милейший, – усмехнулся Федька. – Если человек привык к комфорту, то отсутствие комфорта для него хуже смерти. Так что, будьте любезны, подумайте о моем душевном состоянии. Мне вот что-то подсказывает, что я для вашего Наполеона могу быть очень даже ценным кадром. Иначе зачем бы меня тащили? А ценные кадры, как известно, требуют особого отношения. Вы же не хотите, чтобы я сбежал?»

Последняя фраза прозвучала с такой искренностью и обезоруживающим обаянием, что солдат на секунду задумался. Этот русский был не похож на других пленных. В его глазах плясали бесенята, а в голосе сквозила такая непринужденная наглость, что это подкупало.

«Сбежать? Вы, раненый? Куда?» – он наконец усмехнулся.

«Куда глаза глядят, милейший. Главное, чтобы там были бабы и водка. А остальное – дело техники. Ну так что? Бутылочка найдётся?»

Солдат покачал головой, но в его взгляде уже не было той прежней брезгливости. Скорее, удивление и легкое восхищение. Похоже, Федька начинал осваиваться в новой для себя роли – «интересной диковинки» при французском дворе. Или, по крайней мере, в французском обозе. А это уже что-то. Начало пути к свободе. И, возможно, к новым приключениям.

Глава 8: Дорога вглубь

Дорога вглубь французских территорий оказалась нудной и однообразной. Федька, хоть и предпочитал движение застою, не выносил однообразия. Их везли в грязных, скрипучих повозках, в компании таких же несчастных пленных, а вокруг расстилались бескрайние поля, которые казались ему до омерзения одинаковыми. Единственным развлечением были редкие остановки в деревнях, где можно было хоть на кого-то посмотреть, кроме замурзанных солдат и тоскливых лиц сокамерников.

Условия содержания пленных были, прямо скажем, не царскими. Кормили баландой, от которой воротило даже его, привыкшего к изысканным яствам. Спали на голой земле или, в лучшем случае, на тонкой охапке соломы. Но Федька не унывал. Его природный гедонизм и неискоренимая вера в то, что даже из дерьма можно выжать каплю нектара, не давали ему пасть духом.

«Ну что, братцы, – обращался он к окружающим, – как вам эта французская кухня? По мне, так она хуже, чем свиной хрящик без соли. А ведь говорят, они там, в Париже, лягушек жрут! Ужас, мать его!»

Пленные, как русские, так и французы (среди них были и дезертиры, и просто несчастные, попавшие под горячую руку), иногда слушали его, иногда отмахивались. Но Федька не требовал внимания. Ему достаточно было самого процесса вещания.

Его острый ум и неистребимое обаяние вскоре принесли свои плоды. Во время одной из остановок, в небольшой деревеньке, Федька заметил молоденькую девушку, дочь местного мельника, которая с любопытством разглядывала пленных. В её взгляде не было ни страха, ни брезгливости, лишь чистое, незамутненное любопытство.

«О! – воскликнул Федька, поднимаясь с земли, несмотря на ноющую боль в ноге. – Вот это я понимаю! Наконец-то хоть кто-то, кто не пахнет порохом и мерзостьм! Мадемуазель, позвольте представиться. Князь Федор Щукин. К вашим услугам. Или, скорее, к вашим коленям, ибо стоять в полную высоту не могу, ногу подстрелили, чтоб ей пусто было».

Девушка покраснела, но не отвернулась. «Вы… вы говорите по-французски?» – спросила она, слегка запинаясь.

«Не просто говорю, мадемуазель, а пою! – Федька расплылся в своей самой обезоруживающей улыбке. – Мой французский так же прекрасен, как ваши глаза, и так же свободен, как птица в небе. В отличие от меня, хе-хе. Я, к сожалению, сейчас нахожусь в гостях у вашего императора, и, как вы видите, он не слишком церемонится с гостеприимством».

Он начал отпускать комплименты, полные двойного смысла и легкого флирта. Рассказывал ей о своей якобы трагической судьбе, о том, как его, несчастного поэта и любителя женских сердец, загребли на эту бессмысленную войну. Девушка слушала, раскрыв рот, и, кажется, искренне ему сочувствовала. Федька же, пользуясь моментом, незаметно выудил из кармана какую-то мелкую безделушку – старинную запонку, которую чудом не отобрали при обыске, и протянул ей.

«Это вам, мадемуазель, в знак моего глубочайшего уважения и восхищения вашей несравненной красотой. И, возможно, в качестве залога того, что, когда я вернусь в Петербург, я обязательно напишу о вас сонет. Или даже оду. Если вспомню ваше имя, конечно».

Девушка, очарованная, взяла запонку. Ее отец, мельник, наблюдавший за этой сценой издалека, поначалу хмурился, но потом, видимо, решив, что безобидный флирт лучше, чем бунт пленных, лишь махнул рукой.

Попытки Федьки найти выгоду в своём положении не ограничивались флиртом. Он внимательно слушал разговоры солдат, пытаясь уловить хоть какую-то полезную информацию. Кто-то говорил о передвижении войск, кто-то – о нехватке провианта, кто-то – о том, что Наполеон очень зол на русских и, возможно, собирается их наказать. Федька мотал всё это на ус. Ему это могло пригодиться. Чем больше информации, тем легче будет вывернуться из этой «золотой клетки».

Однажды, когда они остановились в относительно крупном городке, к их повозке подошел французский офицер, немолодой, с проницательным взглядом. Он долго разглядывал Федьку, который в это время, казалось, задремал, но на самом деле внимательно следил за ним.

«Мосье, – произнес офицер, – говорят, вы князь Щукин. И весьма образованный человек. Говорите на нескольких языках, к тому же обладаете… э-э-э… необычайным красноречием».

Федька приоткрыл один глаз. «Образован, офицер, как сама богиня мудрости, только, к сожалению, не настолько красив. А красноречие… это дар, который я использую исключительно для того, чтобы уболтать женщин и выторговать себе лишнюю бутылку вина. А вы что, хотите меня нанять в качестве придворного шута? Или, может, хотите пофилософствовать о бренности бытия? Только предупреждаю: я на голодный желудок не философствую. И без водочки – тоже».

Офицер лишь усмехнулся. «Не шута, мосье. И не философа. На вас обратили внимание. Вы, похоже, не так просты, как кажетесь. И ваше знание языков, и ваш… характер… могут быть полезны. Очень полезны. Для кого-то весьма влиятельного».

Федька внутренне ликовал. Кажется, его план начинал работать. Он улыбнулся своей самой обезоруживающей улыбкой. «Ну что ж, офицер, я всегда к услугам тех, кто ценит таланты. Особенно когда эти таланты могут быть оплачены. И, желательно, бутылкой хорошего французского вина».

Офицер кивнул. «Посмотрим. А пока… приготовьтесь. Ваше путешествие скоро закончится. И начнется нечто… гораздо более интересное».

Федька закрыл глаза, скрывая торжество. Дорога вглубь принесла свои плоды. Он, кажется, нашел свой путь к свободе. Или, по крайней мере, к более комфортному плену. А это, по его меркам, уже было победой. Большой победой над этой бессмысленной, отвратительной войной.

Глава 9: Неожиданное приглашение

Путешествие закончилось так же неожиданно, как и началось. Повозка, в которой везли Федьку и других «ценных экземпляров», остановилась у ворот какого-то большого, внушительного дома. Он был не так роскошен, как петербургские дворцы, но и не походил на лазарет или тюрьму. Скорее, это было нечто среднее между поместьем и военным штабом. Воздух здесь был чище, а вокруг царили относительный порядок и дисциплина, от которых Федька уже успел отвыкнуть.

Тот самый офицер, который намедни беседовал с ним, подошел к повозке и жестом приказал солдатам выгрузить Федьку.

«Вы, мосье князь, теперь наш гость, – произнес офицер с едва заметной усмешкой. – И, смею заверить, условия здесь будут несколько лучше, чем те, к которым вы, должно быть, уже привыкли».

Федька с кряхтеньем выбрался из повозки, стараясь не показать, как ноет раненая нога. Он огляделся. Его аристократический статус и знание языков, похоже, действительно привлекли внимание высшего командования французов. Ну, или его неимоверное обаяние, в чем он сам был абсолютно уверен.

«Гость, говорите? – Федька усмехнулся. – Надеюсь, ваш хлеб-соль включает не только баланду, но и что-нибудь покрепче. И, желательно, с женским обществом. А то я, знаете ли, уже начал забывать, как выглядят приличные женщины, не измазанные грязью и потом».

Офицер лишь хмыкнул. «Ваши пристрастия, мосье князь, нам известны. Но сейчас вам предстоит встреча. С весьма… важной персоной».

Федьку провели по длинным коридорам, обитым гобеленами, которые явно повидали лучшие времена, но все еще хранили следы былой роскоши. В воздухе витал запах старой пыли, воска и чего-то неуловимо официального. Они остановились у массивной двери.

«Приготовьтесь, мосье, – сказал офицер, открывая дверь. – И постарайтесь вести себя… достойно».

Федька лишь хмыкнул. «Достойно? Это вряд ли. Я обычно веду себя так, как мне вздумается. Но попробую. Если там будет что-нибудь интересное».

В кабинете было просторно и светло. За большим столом, заваленным картами и бумагами, сидел человек, чью внешность Федька узнал бы из тысячи. Невысокий, но внушительный, с проницательным, цепким взглядом. Наполеон Бонапарт. Или, по крайней мере, один из его ближайших приближенных, кто-то из тех, кто дышал императорской волей и служил её воплощением.

Это была первая встреча Федьки с кем-то из высших эшелонов французской власти. Он ожидал увидеть надменность, высокомерие, но вместо этого встретил взгляд, полный холодного расчета и… легкой усталости.

«Мосье Щукин?» – произнес человек за столом, его голос был низким и властным, но без лишней театральности. – «О вас ходят… интересные слухи. Вы, говорят, не промах. И умеете извлечь выгоду из любой ситуации».

Федька поклонился, насколько позволяла раненая нога. «Ваша Светлость… или как там вас принято называть… Слухи, они как девки легкого поведения – никогда не врут полностью, но и правды всей не скажут. Я – человек скромный. Но, признаюсь, талантами не обделен. Особенно, когда речь заходит о выживании и… ну, вы поняли».

Человек за столом позволил себе легкую улыбку. «Понимаю. Ваше… непринужденное общение с нашими солдатами, ваше знание языка. Всё это не осталось незамеченным. Мы, мосье Щукин, ищем людей, которые мыслят… нестандартно. И вы, кажется, из таких».

«Нестандартно? – Федька усмехнулся. – Да я вообще, если честно, полный абсурд. Но, как показывает практика, в этом мире абсурд часто бывает куда полезнее здравого смысла. Особенно, когда речь идет о войне. Или о женщинах».

«Женщины пока подождут, мосье. А вот война… Война – это серьёзно. Мы предлагаем вам… сотрудничество. Не воевать, нет. Но быть… полезным. Возможно, при дворе. Вы, говорят, весьма… обаятельны».

Федька внутренне ликовал. Его интуиция не подвела. Из простой жертвы обстоятельств он превращался в нечто большее. В инструмент. А инструмент, который хорошо себя зарекомендовал, всегда получает лучшую смазку и самый комфортный ящик.

«Сотрудничество? – Федька сделал вид, что глубоко задумался, хотя на самом деле уже предвкушал все прелести жизни при французском дворе. – Ну что ж. Я человек гибкий. И, как говорится, за хороший стол и красивые женские глаза готов на многое. А условия? Я, знаете ли, к аскетизму не приучен».

Человек за столом вновь улыбнулся. «Условия будут. Весьма привлекательные. Вы скоро отправитесь в Париж. И там… там мы обсудим всё подробно. А пока… отдохните, мосье Щукин. Привыкайте к мысли, что ваша жизнь в плену будет не такой уж и плохой».

Федька кивнул. Париж. Придворные интриги. Возможно, новые знакомства. И, кто знает, может быть, даже какие-нибудь незамужние фрейлины. Война войной, а жизнь, как известно, продолжается. И Федька был готов продолжать её во всей красе. Особенно если это означало избежать грязи и скуки фронта.

Глава 10: Под крылом Императора

Путь в Париж оказался долгим и, как ни странно, вполне комфортным для Федьки. Его везли не с обозом пленных, а в относительно приличной карете, что уже было знаком особого расположения. За окном проносились аккуратные французские деревушки, ухоженные поля и редкие, но живописные леса, порой сюрреалистичные в своем спокойствии, словно мир вокруг замер в ожидании чего-то неизбежного. Контраст с выжженными русскими землями и хаосом Бородинского поля был разительным и, признаться, весьма приятным. Здесь не пахло смертью и гарью, только свежим хлебом и виноградниками.

Наконец, показался Париж. Город предстал перед Федькой во всей своей поразительной роскоши, разительно контрастирующей с суровым российским фронтом. Величественные здания, шумные улицы, элегантные экипажи и толпы праздно одетых людей – всё это ошеломило его после месяцев лишений и военных будней. Федька, хоть и был аристократом, давно уже отвык от такой демонстративной роскоши.

Его доставили не в тюрьму и не в казарму, а в один из особняков, принадлежащих, как ему объяснили, кому-то из приближенных Наполеона. Здесь его встретили как если не гостя, то, по крайней мере, как весьма ценный экспонат. Комнаты были просторными, мебель – дорогой, а еда – изысканной. Правда, за ним постоянно приглядывали, но Федька уже привык к тому, что его свобода всегда была лишь иллюзией.

«Ну что, князь Щукин, – обратился к нему один из офицеров, принесший вино и свежие фрукты, – теперь вы под крылом самого Императора. Можете считать себя… интересной диковинкой при дворе. Вами заинтересовались. И не только как пленником».

«Диковинкой, говорите? – Федька откусил сочную грушу. – Что ж, я не против быть диковинкой, если диковинкам дают есть, пить и, желательно, спать не одному. А то я, знаете ли, к одиночеству не привык».

Следующие несколько дней Федька провел, изучая свое новое положение. Он был своего рода пленником почетным, но все же пленником. Его никто не запирал на ключ, но каждый его шаг ненавязчиво отслеживался. Тем не менее, ему позволяли прогулки по саду, чтение книг из обширной библиотеки и даже, к его несказанной радости, доступ к винным погребам. Он даже умудрился флиртовать с одной из горничных, которая, кажется, была не прочь ответить на его заигрывания.

«Ну, хоть что-то хорошее в этом чертовом плену, – бормотал он себе под нос, отпивая глоток прекрасного бургундского. – Бабы, вино, а не эта вонючая баландой. Жизнь налаживается, мать ее!»

Его аристократический статус, природное обаяние и умение вести светские беседы (даже если эти беседы были полны цинизма и крепких слов) сделали его объектом любопытства при дворе. Его приглашали на приемы, где он с блеском демонстрировал свое остроумие, шокируя дам и забавляя мужчин. Он стал своего рода аттракционом – диким русским князем, который не боится сказать правду-матку, даже если эта правда не совсем соответствует придворному этикету. Его "крепкое словцо" всегда к месту и подчеркивало его цинизм, иронию и отстранённость от общепринятых норм.

На одном из таких приемов, который проходил в каком-то пышном салоне, Федька впервые увидел её. Загадочное появление Марии-Луизы. Она стояла чуть в стороне от основной толпы, окруженная свитой, но при этом казалась удивительно одинокой. Светлые волосы, голубые глаза, часто задумчивый или слегка печальный взгляд. Она была элегантной, утонченной, но без показной роскоши, более сдержанной и хрупкой по сравнению с яркой Жозефиной.

Федька, привыкший сразу оценивать женщин по их внешности и потенциальной доступности, был озадачен. В ней не было той броской красоты, к которой он привык, той разудалой страсти, что так притягивала его в русских и французских куртизанках. Но в её глазах, полных какой-то скрытой печали, он увидел нечто большее. Нечто, что заставило его, закоренелого циника, на мгновение забыть о вине и легких интрижках.

Это было лишь первое, мимолетное впечатление. Он не знал, кто она, но чувствовал, что эта женщина не такая, как все. В ней была загадка, некое обещание чего-то неразгаданного. И Федьке, который ненавидел скуку больше, чем смерть, это было куда интереснее, чем любая придворная сплетня или карточный долг. Он почувствовал, как в его душе, привыкшей к поверхностным удовольствиям, зарождается что-то новое, странное. Это было предвкушение. Предвкушение чего-то большого и, возможно, опасного.

Он поднял свой бокал, провожая её взглядом. «Ну что ж, Франция, – прошептал он, – похоже, ты приготовила для меня нечто большее, чем просто вино и бордели. И, чувствую я, это будет чертовски интересно». Он еще не знал, что эта женщина станет катализатором его внутренних изменений и символом запретной, но истинной страсти. Пока же он просто предвкушал новую игру. А Федька, как известно, был лучшим игроком в этом чертовом мире.

Глава 11: Золотая клетка

Париж встретил Федьку, как потаскуху знатного рода – со всей своей показной роскошью и тонким расчетом. Дворец, куда его поселили, был воплощением французской вычурности: позолота лезла изо всех щелей, херувимы с наглыми мордами скакали по потолкам, а каждый предмет мебели кричал о своей несусветной стоимости. «Твою ж мать, – думал Федька, потягиваясь в мягчайшей постели, обтянутой, кажется, самим императорским бархатом. – Вот это я понимаю, плен. Не то что на родине, где даже в собственных хоромах порой пахнет если не навозом, то, сука, квашеной капустой».

Его статус "интересной диковинки" при дворе Наполеона оказался куда приятнее, чем любая свобода, которую он знал. Он не был заперт, но и не мог просто так выйти за ворота, словно на прогулку по Невскому. Это была золотая клетка, но чертовски удобная. Еда была настолько изысканной, что Федька поначалу даже стеснялся привычно чавкать. Вино лилось рекой, а горничные, хоть и были под присмотром, явно не страдали от недостатка внимания со стороны русского князя. Он осваивался, как старый кот в новой сметане, изучая каждый уголок своего нового мира.

Его дни протекали в приятной праздности. Утром – поздний завтрак с бриошами и кофе, от которого почему-то несло чем-то горьким, вроде смолы или недожаренных грехов. Днем – прогулки по дворцовым садам, где каждая кустовая роза казалась вымученной избытком внимания. Он наблюдал за придворными, за их вечными интригами, за их притворными улыбками и ядовитыми шепотками. Федька, с его циничным взглядом на человеческую натуру, быстро понял, что этот двор – та же Бородинская битва, только без крови и пушек, но с гораздо большим количеством лицемерия. И тут, и там люди бились за что-то эфемерное, только вместо родины тут была власть, а вместо чести – место под солнцем Наполеона. «Пиздец, – думал он, – да тут даже интриги скучные. Где кровь? Где страсть? Где хоть какая-то ебаная искренность?»

Вечера были посвящены приемам. Федька блистал. Его острый язык, его матерные афоризмы, его небрежная элегантность, даже его расхлябанность – все это делало его центром притяжения. Дамы хихикали и краснели, мужчины восхищались его наглостью, а Наполеон, кажется, видел в нем забавную диковинку. «Этот русский – он как медведь, который научился танцевать менуэт, – однажды услышал Федька обрывок фразы кого-то из генералов. – Он неотесан, но чертовски обаятелен».

Федька же наслаждался моментом. Он флиртовал без устали, пил за здоровье императора, а затем за его погибель, когда никто не видел. Он играл в карты, выигрывая порой целые состояния у незадачливых маркизов, которые не могли понять, как этот дикарь так блефует. Скука, его главный враг, пока отступила. Но где-то на задворках сознания, под слоем винного хмеля и женских улыбок, маячила та загадочная дама, которую он мельком увидел на первом приеме. Та, в чьих глазах была не броская красота, а нечто иное, что-то, что заставило его, циника до мозга костей, задуматься. Он ждал следующей встречи, не зная, что это ожидание станет началом его самой безумной и, возможно, самой опасной авантюры.

Он был в золотой клетке. Но кажется, клетка эта начала медленно раскрывать свои запертые двери, пропуская нечто, что навсегда изменит его жизнь.

Глава 12: Императрица. Первый взгляд.

Дни текли, словно дорогие французские вина, оставляя за собой легкое, но настойчивое послевкусие ожидания. Федька, с его врожденным чутьем на интересное, знал, что где-то поблизости бродит та самая загадка, которую он мельком увидел на балу. Он не искал ее целенаправленно, ибо истинные авантюры, по его глубокому убеждению, всегда находили тебя сами, как муха – липкую ленту.

И она нашлась. На очередном приеме, куда его, как обычно, пригласили в качестве "придворного шута", Федька заметил ее в небольшой группе дам. Мария-Луиза. Она не смеялась громко, не кокетничала с молодыми офицерами, не блистала умом в пустых светских беседах. Напротив, она стояла чуть в стороне, ее светлые волосы падали на плечи, а голубые глаза были устремлены куда-то в пустоту, полные той самой меланхолии и застенчивости, что Федька подметил при первой встрече. В ней не было напускной помпы Жозефины, лишь утонченная хрупкость.