Тройной полярный сюжет

– Хек! Хек! – послышался из-за холмика голос Помьяе.

Сашка сдёрнул с лица шарф, Анютка бежала к нему с очками.

– Молчок, Анютка, молчок.

Анютка согласно покивала. Глаза её хитро блестели. На холмик вылетели олени. Помьяе, бог тундры, сидел, развалившись в нарте.

– Саша, этти![4] – крикнул он, улыбнулся во всю ширь лица.

– И, этти[5], Помьяе.

– Совсем скоро чукча будешь, – одобрительно сказал Помьяе.

– Да, – согласился Сашка. – Неплохой вариант. Сейчас нарублю дровишек, сварю мясо и пойду в стадо, сменю Сапсегая.

Круглая луна висела над чахлым лесостоем. Сашка, неловко ступая, на снегоступах обходил стадо. Он был в узких меховых брюках, коротко подпоясанной кухлянке, на поясе болтался нож. Ночь была очень светлой.

Стадо сгрудилось массой, над ним поднимался пар.

– И когда волна раз-да-вит в трюме крепкие бочон-ки, всех наверх засвищет боц-ман: к нам идёт де-е-вятый ва-ал… – напевал Сашка.

Мягко скрипел снег под снегоступами. Сашка остановился. Закурил, поднял глаза. Огромные колючие звёзды висели на небе.

– Чудеса, – подивился Сашка. – Как есть чудеса.

И тут же стадо тревожно заволновалось, взорвалось и текучей чёрной лавиной ринулось между деревьями. Снег был очень глубоким, олени грудью вспахивали его и текли, и текли мимо Сашки.

– У-уй! – заорал Сашка.

Он кинулся туда, откуда бежало стадо, вгляделся в темноту. Ему показалась мелькнувшая серая тень. Сашка вскинул двустволку. Пламя разорвало тишину.

Помьяе у яранги поднял голову. Громыхнул вдали второй выстрел. Он вытащил карабин, ловко вставил ноги в петли снегоступов и побежал в лес.

Накидывая на ходу дошку, выполз из яранги Сапсегай.

– Чёрт, чёрт слепой, – тихо ругался Сашка и шарил вокруг себя в снегу. Нащупал очки, надел и побежал по широкой полосе, выпаханной стадом.

Он пробежал мимо оленя с распоротым горлом.

Олень смотрел на него огромным глазом и сучил ногами. Сашка на ходу загнал новые патроны в стволы.

Вдалеке грохнул выстрел, второй. И лес прорезал торжествующий крик Помьяе.

Сашка спешил мимо залитых лунным светом деревьев. Остановился. Сдёрнул шапку, потряс головой. Помассировал глаза.

– Са-ша! – донёсся слабый стариковский крик.

– Иду! – крикнул Сашка. Надел шапку, очки и пошёл, щупая деревья перед собой стволом ружья.

Старик Сапсегай вёл связку гружёных нарт. На нартах сидела Ольга с Анюткой. Вторые и третьи нарты были привязаны к предыдущим. Сзади всех, держась за верёвку, шёл Сашка Ивакин.

Иней вырывался из-под капюшонов кухлянок, из оленьих ноздрей. Толстым слоем инея заросли очки на носу Сашки.

Два дня назад они свернули с обычных кочевых маршрутов, и теперь только опыт Сапсегая вёл их вперёд. Они уходили в гибельные равнинные места, куда уже несколько десятков лет не заходили оленеводы, потому что дорога к пастбищам через долины с наледями, перевалы, где срывались беспричинные ураганные ветры, требовала опыта: точного знания местности и знания погоды именно для этого места, именно в это время года. Оленей гнал Помьяе, уезжая вперёд на легковой нарте. Он гнал их короткими перегонами до указанию Сапсегая и после каждого перегона поджидал старика. Сапсегай сам бы мог гнать стадо, но он хотел, чтобы Помьяе запомнил дорогу к невыбитым пастбищам. Пригодится.

…Над оленьим стадом, сгрудившимся в долине, подымалось облако пара.

Долина сужалась. Стадо впереди поднималось на пологий перевал. Огромная наледь запирала долину. Ослепительный голубой лёд был рассечён трещинами. По борту над ним нависали красные скалы. Пушечный грохот пронёсся над долиной.

– Лёд треснул, – сказал Сапсегай. – Уходить надо, сейчас вода пойдёт.

Они поспешили вслед за ушедшим стадом.

Огромная тундровая равнина раскинулась перед ними с высоты перевала. На холодном солнце отблёскивал лёд обдутых ветрами озёр. Полосами шла по тундре позёмка. Посвистывал ветерок.

– Февраль, – сказал Сашка. – Весна скоро. Солнце!

Старик молча уселся на снег, вынул трубку, но не стал её раскуривать. Так сидел и смотрел на равнину слезящимися глазами.

– Идём? – спросил Сашка.

Сапсегай ничего не ответил, смотрел на бесконечную равнину: снег, лёд, холодное солнце на горизонте. Но видел он сейчас другое.

…Тогда на тундру падал первый медленный снег. Падал на кочки, на тёмную воду озёр, на побуревшие травы.

На небольшом бугорке стоял эвенкийский чум. Над крышей медленно курился дым и тут же падал к земле. Незнакомец огляделся и медленно вошёл.

У костра сидел Сапсегай-мальчишка.

– Старый знакомый, – улыбнулся незнакомец. – Где хозяин?

Он сел и положил винчестер рядом с собой.

– Ушли в Сексурдах, – буркнул пацан.

Незнакомец снял с треноги котелок, вынул оттуда кусок мяса. Принялся обгладывать его.

– И оставили тебя без ружья. Не боишься?

– Я эвенк.

– Вот что, эвенк. У меня погиб товарищ. К властям идти нет времени. Передай кому-нибудь… это. Адрес написан. – Незнакомец вынул пакет и кинул его мальчишке.

– Он не погиб. Ты его убил, – тихо сказал мальчишка. – Я видел, как он упал. Почему не спас?

– Ну, мальчик, это ты говоришь глупости, – спокойно сказал незнакомец. Он быстро осмотрелся. – Глупости это, мальчик, – повторил он. Притянул к себе винчестер и быстро вышел из чума.

Мальчишка вытащил из-под шкуры короткий таёжный лук и стрелу.

Незнакомец обошёл чум кругом, вглядываясь в следы.

– Убиение младенцев. Не ожидал, Серёжа, что ты дойдёшь до такого, – пробормотал он.

Лицо у него стало жёстким. Он снял с плеча винчестер, бесшумно передёрнул скобу.

Мальчишка в щёлку между шкурами наблюдал за ним.

– Юноша! – крикнул незнакомец. – Выйди сюда. Скорей!

Парнишка снял кухлянку.

Незнакомец стоял с винчестером наперевес и ждал, глядя на чум. С правой стороны мелькнуло что-то меховое. Незнакомец, не целясь, вскинул винчестер, грохнул выстрел.

И в тот же момент короткая тяжёлая стрела воткнулась ему в горло. Незнакомец рухнул на снег. Хлынула кровь изо рта.

Парнишка выбежал из чума. Поднял кухлянку. Осмотрел дыру, пробитую пулей. Вынес рюкзак незнакомца и кинул его к трупу.

Сапсегай сидел на перевале. Курил. Лицо его было печальным.

То самое лето

– Здесь! – сказал Сапсегай.

Сашка вынул кожаный мешочек и надел очки. Это были те самые очки с «бронебойной» толщины стёклами. Ослепительный свет заливал всё кругом. У подножия лиственниц бурели пятна. Голые ветви кустов выглядели беззащитно и жалко, как обнажённые дети.

– Где? – хрипло спросил Сашка.

– Две лиственницы, – бормотал старик. – Должна быть третья. Посмотри там. Там должна быть лиственница.

Проваливаясь в мокром весеннем снегу, Сашка прошёл в указанном стариком направлении. Опираясь на «пальму»[6], старик следил за ним: седой кусочек высохшей плоти.

– Есть пень! – радостно крикнул Сашка.

– Тут! – устало сказал старик.

– Кости должны быть!

– Растащили песцы. Изгрызли мыши. В лесу кость не лежит. В тундре тоже.

– Сумка, – твердил Сашка. – Должна быть сумка, одежда.

Старик подошёл к нему, осмотрел оставшийся лиственничный комель.

– Здесь. – Он стал разгребать снег.

– Осторожно! – крикнул Сашка.

Бурые слипшиеся лохмотья, поросшие травой. Сашка наклонился над ними. Это был остаток парусинового мешка. Внутри торчал свёрток. Сашка развернул клеёнку. Вынул мокрый комок того, что когда-то было тетрадью.

– Дневник Шаваносова! – прошептал Сашка.

Старик зорко смотрел на лохмотья. Нагнулся и поднял что-то. В пальцах резко сверкнул кристалл. Он протянул его Сашке и пошёл.

Сашка остался один.

Он сел, докурил сигарету. Потом попробовал развернуть слипшийся серый комок. Комок разломился у него в руках.

Сашка бережно завернул всё это в клеёнку и положил на землю. Подумал и положил сверху алмаз.

– Эгэ-эй! – донёсся издали крик Сапсегая.

Сашка встал и, не оглядываясь, пошёл на крик. Он шёл без очков и только временами инстинктивно вытягивал руку вперёд.

Сапсегай сидел под лиственницей, блаженно подняв морщинистое жидкобородое лицо.

Сашка сел рядом.

– Это хорошо, что ты не взял ничего, – заметил старик.

– Почему думаешь, что не взял?

– Узнал по шагу.

Сашка молчал.

– На том месте, где погиб первый, большая топь. Надо спешить туда, пока она не раскисла. И там я покажу тебе птицу.

– Пойдём? – тихо сказал Сашка.

– Кочуем, – поправил старик, но не двинулся с места, всё так же блаженно грел на солнце лицо.

– Якутский алмаз, – пробормотал Сашка. – Надо же так.

– Скоро умру, – думая о своём, вслух подытожил Сапсегай. – Солнцу радуюсь, значит, скоро умру.

Он вынул из-за пазухи два деревянных диска, скреплённых ремешком.

– Сделал, пока тебя ждал.

– Что это?

– Очки для весны. Чтобы не болели глаза.

– Как носить?

– Там дырочки. Величиной с иголку. Маленько видно.

– Я и так ничего не вижу.

– Легче будет учиться, – сказал старик. – Я знаю, что ты учишься быть слепым, – хитро улыбнулся он. И неожиданно заключил: – Из тебя мог бы получиться эвенк.

– Спасибо. Лучшего мне не говорил никто. Даже когда был чемпионом.

– Всё! – остановился старик. – Теперь я показал тебе всё.

Плоская равнина с крохотными лиственницами, редкими пятнами снега лежала перед ними. Горизонт сливался с однообразно серым небом. Это было то, что когда-то Джек Лондон образно и точно назвал «страной маленьких палок».

– Как ты нашёл место? – спросил Сашка.

– Я эвенк. Мне надо пройти один раз, чтобы потом вернуться точно.

Рядом с ними в обрамлении кустиков ивняка была голая заплывшая площадка. Ослизлый кусок льда выглядывал из-под бурой, расплывающейся на солнце жижи.

– Он сильно кричал, – сказал старик.

– Раскопать бы. Похоронить как следует. Впрочем, глупости. Надо памятник сделать.

– Ничего не трогай, Саша. Он хорошо лежит.

Они вышли на берег речки. Лёд был синий.

– Смотри! – показал Сашка.

В кустарнике стояли два ветхих деревянных креста.

– Давние люди, – сказал Сапсегай. – Сколько помню, они такие стоят. Там в лесу церковь есть. Дома были, сгорели, однако. Давно, дед мой плохо помнил.

Слепота

Сашка коротким ломиком бил яму во льду. Залитая весенним солнцем равнина лежала кругом. Дремотно курился дым возле яранги.

– Замечательный ледник, – похвалила Ольга, заглянув в яму.

– А ты не хотела! Тут целое стадо заморозить можно. Представляешь: жара, а ты строганину жуешь.

– Очень вкусно, – засмеялась Ольга.

Сашка вытер пот, согнулся и, яростно выдыхая, бил и бил ломиком лёд. Осколки врезались в лицо. Сашка снял кухлянку и остался в одной мятой грязной ковбойке.

– У тебя лицо красное-красное, – заметила Ольга.

Сашка не ответил и всё колотил лёд. Ольга ушла.

Сашка разогнулся, и вдруг тундра закачалась, поплыла перед ним, он опёрся о край ямы, рука скользнула, Сашка упал, встал и широко раскрытыми глазами стал смотреть кругом.

– Са-а-ша! – раздался отчаянный детский крик. – Дядя Саша!

Девчонка со всех ног бежала по жёлтой тундре: короткое платьишко, меховые штаны и смешные ботинки с загнутыми носками.

– Дядя Саша! Птицы! Птицы же! Они! Ой, какие! К вам, к вам…

– Не вижу! – тихо сказал Сашка. – Не вижу… Совсем.

Розовые чайки с тихими криками покружились над ним.

– Не вижу! – крикнул Сашка.

Птицы взметнулись и в порхающем полёте направились прочь.

– Не вижу! – Сашка бил кулаком о лёд; по лицу, смешиваясь с потом и грязью, текли слёзы.

– Они здесь, – говорила девчонка. – Вот прямо.

– Розовые?

– Очень!

– Красивые?

– Очень! – Девчонка в замызганном платье и смешных ботинках с загнутыми носками смотрела на землю. – Очень красивые. И всё кружат, кружат.

– Хорошо, – сказал Помьяе. – Я буду бежать быстро. Семьдесят километров. Завтра вечером буду у моря. Потом на полярной станции. Сразу радио. Сразу вертолёт. Я буду бежать быстро.

Помьяе зашнуровал лёгкие пастушьи олочи. Немного попрыгал. Скинул кухлянку, остался только в узких кожаных брюках. Ольга протянула ему белую камлейку – ситцевую штормовку с капюшоном.

– Так хорошо. – Помьяе натянул камлейку. Коричневый, черноволосый, он застенчиво подошёл к Сашке, который сидел на оленьей шкуре.

– Возьми пожевать, – посоветовал Сашка. – И не спеши. У меня ничего не болит.

Помьяе поднял свою неизменную палку и вышел. В белой камлейке, легко, точно в полёте, он плыл над тундрой. Руки, закинутые на палку, белели, как чаячьи крылья.

А Сашка Ивакин сидел, прислонившись к стенке яранги. Он был в расстёгнутой на груди ковбойке, загорелый и подсохший от подвижной оленеводческой жизни. На коричневом лице странно выделялись, светлели глаза и неожиданно стали видны тонкие складки в углах рта и морщины вокруг глаз.

В ярангу вошёл Сапсегай.

– Убежал Помьяе. Хорошо убежал. Как олень.

– Вот и всё, Сапсегай, – сказал Сашка. – Вот и конец маршрута.

– Нет, – не согласился Сапсегай, – начало.

– Какое, к чертям, начало?

– Следующий переход начинается там, где кончился первый. Разве не так?

Сашка ничего не ответил.

Сапсегай с кряхтением опустился на землю.

– Уставать стал. Раньше совсем не уставал. Всё бегал и бегал. Как Помьяе я бегал… Немножко лучше, – подумав, добавил он.

– Ты, наверное, лучше бегал.

– А сейчас устал. Налей чаю.

– Согреть? Или просто налить? – напряжённо спросил Сашка.

– Свежего заварим. Ты больной, я старик. Будем пить свежий хороший чай.

Сашка встал. Потрогал стенку яранги. Потрогал другую. И неуверенно направился к чайнику.

Зажав в кулаке трубку, Сапсегай наблюдал за ним.

– Ты не слепой, – сказал Сапсегай. – Это глупость, что ты слепой.

Сашка ничего не ответил. Вытащив нож из ножен, висевших на поясе, он строгал «петушка» – ёршик из стружек, которым так удобно разводить костёр.

– Анютку отправлю с тобой. Ей в школу. Пусть привыкает к домам и людям.

– Это ты хорошо придумал, – отозвался Сашка и чиркнул спичкой. Неожиданно он засмеялся. – Говорят, что немцы – самый педантичный народ. Интересно им будет узнать, что гораздо педантичнее их – кочевники. Каждая вещь веками кладётся на своё место. Я это давно заметил. Придётся мне как кочевнику жить. Поставлю ярангу и…

Он не договорил. Огонь разгорелся, и Сашка подкладывал прутики, сидя на корточках. В полумраке яранги он чем-то напоминал того бронзоволицего бога земли, что сидел на завалинке аэропорта в бухте Тикси.

В маленькой поселковой больнице была тишина, белые стены и пустота.

Сашка лежал с забинтованными глазами. Вошла молоденькая медсестра, сунула Сашке градусник.

– Хорошо, что вас положили, – сказала она. – А то пусто так.

Сашка молчал.

– Запрос отправили за вашей карточкой. Наверное, в Ленинград повезут. С сопровождающим. Вот счастливый человек! В Ленинград!

– Я счастливый? – спросил Сашка.

– Нет, сопровождающий. Вы несчастный. Врач говорит…

– Шли бы вы к чертям, – перебил Сашка.

– Нервный какой…

– Ко мне должна прийти девочка, – сказал Сашка. – Пустите её сразу. В любое время.

– А она в коридоре с утра. Сидит и молчит.

…Анютка сидела у Сашкиной койки. Сидела, благонравно сложив руки на коленях.

– Как живёшь? – спросил Сашка.

– Хорошо живу. У тёти, – тихо сказала Анютка.

– Надо нам, Анютка, выбираться отсюда.

– Надо, – подтвердила Анютка.

– Поэтому сделай вот что. Сходи в аэропорт и найди Витю Ципера. Механика Витю.

– Я его знаю, – сказала Анютка. – Кто на вертолёте, я всех знаю.

– Умница! Скажи, чтоб пришёл сюда.

– Сейчас?

– Лучше сейчас.

Анютка встала, оглянулась в дверях на Сашку. Каблуки застучали по коридору. Сашка размотал бинт с лица. Вынул из-под подушки очки. В зыбком тумане плавали белые стены. Даже в очках теперь он почти ничего не видел. Сашка сгрёб с тумбочки лекарства. Подумал и поставил их на место. Сел на койку и стал ждать.

Анютка бежала по посёлку мимо деревянных домов, спящих на тротуарах собак. Из-за дальних домов со взлёта пошёл вверх оранжевый самолёт. Она остановилась, посмотрела на него и побежала дальше.

Витя Ципер в кожаной куртке с неизменной своей улыбкой появился в палате.

– Такие дела, – сказал Сашка. – Выручай.

– Всё, что можно.

– Раздобудь мне одежду. Возьми у кого-нибудь из ребят. Будем сбегать из больницы.

– А цель? – спросил Витя Ципер.

– Бога нет? Как считаешь?

– Вроде бы нет. А что?

– А райисполком есть. Понял? И отдел народного образования тоже, – тихо ответил Сашка.

– Полежать бы тебе, – осторожно сказал Витя Ципер.

– Я полежу. Сколько надо, столько и полежу. Но надо всё обусловить. У тебя деньги есть?

– Есть. Сколько тебе?

– Полтинник. Буханку чёрного хлеба купить. Представь себе, что в тундре я его во сне видел. Черняшку. Черняшку и липы. А больше ничего не видел.

Школа

Было ещё темно. На востоке небо уже окрасилось в светло-лимонный цвет, но в посёлке, между домами, ещё держалась темнота. Сашка вышел на крыльцо. Было тихо. Сашка сошёл с крыльца и подошёл к умывальнику во дворике. Рядом стояло ведро. Сашка пощупал корочку льда на ведре, пробил её кулаком и налил воды в умывальник. Стянул с себя рубашку. Он долго плескался, потом тёр себя полотенцем.

Взбалмошная гусиная стая подлетела к посёлку, в тревожных трубных звуках разбился строй, потом гуси взмыли вверх, выстроились и пошли дальше, тяжёлые и уверенные птицы. Сашка стоял с полотенцем через плечо, пока не затих последний гусиный крик.

…По посёлку он шёл, держа в руке короткий прутик и похлопывая им бездельно по тротуару. Трудно было угадать в нём слепого человека. Разве что по неестественно прямой фигуре и излишне чёткому шагу.

Был класс. Ребячьи глаза осмотрели Сашку. На доске висела карта полушарий. Как бы поправляя карту, Сашка ощупью нашёл один край карты, другой. Повернулся к классу.

– Прежде чем мы будем изучать, что такое горизонт, как велика Земля и сколько материков, я хочу сказать вам о географии. Это лучшая из наук, потому что эта наука о чудесах.

– Как фокусы? – спросил белобрысый мальчишка.

Конопатый отчаюга с выбитым зубом, не отрывая от Сашки обожающих глаз, влепил белобрысому локтем в бок.

– Мы узнаем с вами о людях, которые ходят босиком по раскалённым углям, о реке Амазонке, где живут интересные рыбы пираньи, о летучих мышах величиною с собаку, о водопадах, горах, пустынях и льдах.

Для вас вся карта мира состоит из белых пятен, загадок и тайн. Таким образом, мы с вами отправимся в великие и опасные путешествия по земле, и в этом есть смысл географии…

Возвращение из Антарктики

Прошло время, и наступил день, когда весь Ленинград встречал дизель-электроход, доставивший домой очередную антарктическую экспедицию.

Была толпа на причале, вечно волнующий миг швартовки, были объятия, шампанское, слёзы, и поцелуи, и смех.

Встреча развеяла на какое-то время продутую антарктическими ветрами дружбу, и Васька Прозрачный спускался по трапу один, ибо никто его не встречал и не мог встречать.

Полтора года полярной жизни сделали жёстче его лицо, исчезла деревенская его припухлость, и тем более выделялись глаза его, наполненные изумлением перед миром.

Зимовка и антарктическая работа убрали лишнее и оставили основное.

Он успел загореть во время перехода через тропики, успел «прибарахлиться» во время захода в Танжер и Касабланку, и теперь это был загорелый крепыш Васька Прозрачный в сногсшибательном костюме, плащ через руку, в другой чемоданчик, – всегда он был лёгким, не отягощённым собственностью человеком.

Он растерянно покрутился среди обнимающихся, целующихся, тараторящих людей и пошёл к выходу.

– Вась, Василий! – крикнул ему вслед бородач, обнимающий за плечи старушку-маму. Но Прозрачный сделал вид, что не слышит.

Он остановил такси. Сел на переднее сиденье рядом с водителем.

– Поедем в аэропорт.

Пожилой таксист окинул его привычным взглядом, тронул машину с места.

– С Антарктики?

– Оттуда.

– И в Ленинграде задержаться не хочется?

– Ещё вернусь, – широко улыбнулся Васька. – Кореш у меня из связи ушёл. Найду и вернусь вместе с ним.

Он вытащил из кармана шикарные сигареты, вздохнул и спросил:

– «Беломорчика» не найдётся? Фабрики Урицкого.

Шофёр протянул пачку «Беломора».

– Возьми себе!

От Васькиных сигарет шофёр отказался:

– Ты это тоже оставь. Оставь при костюме. Такой костюм требует.

– Механик Лев Клавдиевич уговорил. Ты, говорит, должен быть современным человеком, Прозрачный. Ты, говорит, на переднем фронте науки.

Васька сидел у Никодимыча.

– Писал, – сказал Никодимыч. – Писал и теперь пишет.

Он достал с книжной полки какой-то толстый научный том. Мелькнула надпись: «Никодимычу от верного ученика».

В томе были запрятаны замызганные конверты.

– От Лены прячу, – пояснил Никодимыч. – Она тут уборку по временам затевает.

– Так, – сказал Васька. – А прятать зачем?

– Он ослеп. Совершенно ослеп. Преподаёт географию за полярным кругом. Он, видишь ли, убеждён, что Лене лучше забыть про него.

– Понятно. – Васька налил в рюмки ещё коньяка.

Они сидели по-домашнему в тесной комнате Никодимыча и толковали, положив локти на стол.

– А вы как считаете? – спросил Прозрачный.

– Я ведь уже не тренер. Ушёл. Решил, что взгляды мои устарели. И потому не могу вмешаться. Может быть, если бы я раньше ушёл, Сашка бы не ослеп. Хотел я красиво уйти с горнолыжного горизонта. Оставить после себя.

Васька отодвинул свою рюмку и встал.

– Вот что, я их сведу. Разлетелись шестерёнки, но я их сведу.

– Как? – спросил Никодимыч.

– Отпуск четыре месяца. Денег хватит. Я её в мешок посажу и…

– А надо?

– Не знаю. Я не умом. Я движением души буду действовать. Где адрес Лены? И какой к ней подход?

– Никакого, – сказал Никодимыч. – Скажи, что адрес Сашки тебе известен. Билет помоги купить.

– Я сам с ней полечу. Для присмотра за этими дурачками.

– Таких девушек нет, Вась, – сказал Никодимыч. – Или очень немного.

Васька накинул пиджак, висевший на спинке стула. Затянул распущенный галстук.

– Девятая специальность, – пошутил он. – Васька в качестве свата.

Берег

…Море входило здесь в берег широкой бухтой. Сашка сидел на поросшем травой обрывчике. За спиной с косогора шла дорога, и по дороге пыльно катили грузовики. Солнце садилось. Сзади подошёл тот самый конопатый парнишка с выбитым зубом.

– Сапрыкин? – не оглядываясь, спросил Сашка.

– Я!

– Садись рядом.

Пацан сел рядом с Сашкой.

– Вы как меня узнали?

– По дыху, – серьёзно ответил Сашка. – Я, брат, любого мальчишку за сто метров узнаю по дыху. Помолчи!

Сапрыкин всё так же обожающе глянул на Сашку, прихлопнул рот.

– Солнце садится?

– Садится, – ответил Сапрыкин.

– Бухта гладкая?

– Гладкая.

– Видишь зелёный луч? Смотри на бухту.

– Вижу, – искренне соврал рыжий Сапрыкин.

Сашка молчал.

– А к вам дядя и тётя приехали. Кра-асивые оба! – вздохнул Сапрыкин. – Это правда, что он был в Антарктиде? А тётя – ваша жена? Она, значит, Нютке мамой будет? Или нет?

Сашка молчал. Он стиснул руками неизменный свой прутик так, что побелели суставы.

– Иди, Сапрыкин, домой, – глухо сказал он. – Я посижу один.

– А всё равно они вас найдут. – Сапрыкин был безжалостен.

– Это ты прав, – сказал Сашка. Он поднялся. Сапрыкин шёл рядом.

– А песню не будем петь? – спросил Сапрыкин.

– Какую?

– Какую всегда. «Дрожите, королевские купцы и скаредное лондонское Сити. На шумный праздник, на весёлый пир мы к вам придём… при-дём?» – отчаянным фальцетом завопил Сапрыкин. – А дальше забыл.

– «Мы к вам придём незваными гостями. И никогда мы не умрём, пока качаются светила над снастями».

– Незваные гости – это они?

– Они не гости, Сапрыкин. Они напоминание.

– О чём?

– Потом объясню.

– А пингвины всё-таки не хохочут, Саш. Потом, когда я уж познакомился с ними, были, значит, моменты. Один момент капитальный был, – говорил Васька Прозрачный.

– Слышал по радио. В тундре был и про твои подвиги слышал.

– Ну-у, это не то говорили. Там, значит, так… – Неожиданно Васька осёкся. – Когда магазин закрывается?

– Зачем тебе магазин?

– Ну-у, зайду, узнаю зачем. Я пошёл.

Сашка стоял у окна. Лена сидела на диване у стенки. Хлопнула дверь.

– Здравствуй, Лен, – сказал Сашка.

Она молчала. По лицу её текли слёзы.

– Ты какая сейчас?

– Очень красивая. – И голос её был голосом прежней Ленки.

– А я какой?

– Старый и безобразный.