Весна воды

Ольга Птицева

Весна воды

А знаешь, все еще будетЮжный ветер еще подуетИ весну еще наколдуетИ память перелистаетВероника Тушнова

Работа над созданием произведения велась в Доме творчества Переделкино

© Ольга Птицева, 2025

© Оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2025

Один

Ночью, когда объявили зимовье, Тая оттирала с пальцев зеленку. В комнате пахло спиртом – он лучше всего смывал пятна с кожи. Рядом Лева еще положил тюбик с жирным кремом. Все – молча. За это молчание Тая была благодарна больше всего.

Верхний свет она выключила, села в кресло, намочила полотенце спиртом и принялась тереть. В теле разливались тепло и усталость. Ломило плечи, но не сильно. Весь день Тая вырезала из плотной бумаги листики разной величины. Простая и методичная работа. Обводишь карандашом много-много вытянутых овалов, потом вооружаешься ножницами – и вперед!

– Ненавижу это ваше рукоделие, – ворчал Шурка, мучаясь с ножницами. – Может, лучше просто пойти и разгромить там все?

– Где именно? – поинтересовалась Влада, расставляя по столу ряд флакончиков с зеленкой.

Шурка помолчал, размышляя.

– Да везде.

Влада хмыкнула, потянулась к нему и провела подушечками пальцев по его бритому затылку.

– Громила ты, Шурка, – сказала она с нежностью. – Но громить уже смысла нет. Нужно действовать умнее.

– Листы эти ваши мазюкать очень умно, ага.

– Листы, может, и не очень. А вот зеленые листы на зимнем дереве – очень.

– Детсад, – буркнул Шурка.

Тая могла бы поспорить с таким заявлением, но не стала. Вырезать листики и складывать их в стопку было все равно что медитировать. Через час пришел Лева с горячей еще пиццей, разложил ее по тарелкам, понаблюдал за кружком умелых ручек, но помощь не предложил. Засел в гостиной с ноутбуком и только пощелкивал оттуда клавиатурой.

– Не в духе? – тихо спросил Витя.

На встречу он пришел в жилетке, из нее торчала парочка ниток. Наверное, закончил перед выходом из дома и не успел отрезать. Тая схватила кончик, цапнула его ножницами. Витя ойкнул и отступил.

– Ряд разойдется, ты чего? – все таким же шепотом проговорил он.

Лева в гостиной отодвинул стул, Тая прислушалась к его шагам в коридоре. В спальню он заглянул с зажигалкой, протянул Вите.

– Прижги, – предложил он. – Чтобы не разошлось.

– Ну то есть ты не всю прослушку снял, да? – уточнила Тая, пока Витя копошился с ниткой.

Лева смотрел на нее, поджав губы.

– Вы тут так пыхтите и шепчетесь, что никакой прослушки не нужно, – наконец ответил он. – Конспираторы, блядь. – И ушел.

Дальше резали молча. Молча же мазюкали по бумаге кисточками, покрывая листья насыщенным изумрудом. Слишком ярким для настоящей листвы, но для высказывания самое то.

– Ты дерево выбрала? – спросил Витя, сгребая подсохшие листья в пакет из «Пятерочки».

К дереву Тая ходила днем раньше. Прошлась по скверу, поглазела на укутанных в теплое горожан. С неба падала острая мелкая крошка, минус был незначительный, скорее влажный холод, чем мороз. Под ногами расквасилось, хотелось горячего сидру и плакать. Тая поглядывала на здание, оно высилось над историческим центром. Не сталинская высотка, где Тая обитала последние годы, но давление ощущалось. Из окон партийцы могли наблюдать за жизнью сограждан. Как они оскальзываются на льду, как теряют перчатки, как пьют кофе из стаканчиков навынос и упрямо надеются на скорую весну – то шапки снимут, то пуховик поменяют на цветастое пальто, что за люди вообще? Зафиксировать, оформить, отправить куда следует. Дерево – невысокий, но разлапистый вяз – росло у велосипедной дорожки, прямо на краю газона, заваленного грязным снегом. Вязу отпилили тонкие ветки, и так он и стоял – инвалид с культями, абсолютно несчастный и голый. Именно то, что было Тае нужно.

– Кажется, достаточно, – задумчиво сказала Влада, пересчитывая пачки с озелененными листьями. – А то замучаемся клеить.

– Кстати, как? – подал голос Шурка, сам он давно уже развалился на кресле и в акте рукоделия не участвовал. – Не на клей же?

– Есть у меня один вариант, но вам он не понравится, – заявил Витя и вытащил из рюкзака пакет с пряжей.

Следующие два часа они методично дырявили листья и нанизывали их на разноцветные мохнатые нити.

– Каждый лист нужно закрепить двумя узелками, – занудствовал Витя. – Так удобней будет их развешивать, понимаете?

Спорил только Шурка, но беззлобно, и Тае начало казаться, что они все просто друзья. Собрались провести вечер вместе, договорились не вести сложные разговоры и вот уткнулись в мудреную настолку, чтобы не сорваться. И только нервно печатающий за стеной Лева не давал раствориться в этой сладостной иллюзии. Нужно было встать и поговорить с ним. Тая думала – вот еще один лист присобачу на нитку и пойду. Ну ладно. Еще один. Ну вот закончу сейчас этот кусок и пойду. Надо же побыстрее, я же для дела.

– Готово, – заключила Влада, закрепляя последний лист. – Наверное, тут двойным узлом.

Витя наклонился, чтобы завязать. Тянуть было некуда, но Тая осталась сидеть за столом. Сгребла получившиеся гирлянды в два шопера. На одном красным было отпечатано «НЕ ВРЕМЯ ПАНИКОВАТЬ», на другом вышит маленький желтый нарцисс. Тая погладила его пальцем, стежки приятно бугрились на хлопковой ткани.

– Тая, – позвал из гостиной Лева. – Подойди, пожалуйста.

Тая закусила губу. Глянула на остальных. Витя смотрел сочувственно, Шурка молча показал средний палец, Влада пожала плечами. Спасибо, очень помогли. Тая поднялась, зачем-то одернула край футболки, хорошо, что волосы не пригладила.

Лева сидел за обеденным столом. Вся комната – слишком большая, обставленная бездушной мебелью за хреналлион рублей, – словно бы обступала его, сдавливала, но не пускала в себя. Лева никогда не вписывался в их квартиру. В этом они с Таей были похожи.

– Ну? – спросила она, застыв на пороге.

Лева поднял на нее уставшие глаза. Мешки под ними были такими – хоть свежие трупы прячь. Лева молчал и смотрел. Тая не выдержала первой.

– Мы поехали, короче, – сказала она, раскачиваясь с пятки на носок и обратно.

– И как поедете? – поинтересовался Лева ровным голосом.

Тая мысленно добавила к количеству слов, что Лева сказал ей за последние два с половиной месяца, еще три штуки.

– Шурка с машиной, – ответила она. – Да мы быстро, там дел минут на двадцать всего.

– Он на служебной? – уточнил Лева.

Тая добавила в копилку слов еще три.

– Нет, сдал после дежурства, на обычной поедем.

Лева закрыл глаза, потер их пальцами, надавил, словно бы надеялся сам себя ослепить и не видеть всего этого кошмара. Папа всегда так делал, когда обдумывал что-то неприятное. Тая отвернулась. Лева еще посидел так и сдался. Поднялся с кресла.

– Только Шуркиной тачки там не хватало. Я вас отвезу.

– Перестань, ты же не хотел с нами… – начала Тая, но Лева ее уже не слушал.

Протиснулся мимо нее в коридор. Прохромал в гостевую спальню, которую давно уже все считали не гостевой, а Левиной. От вида его узкой спины и курчавого затылка сдавило в груди, Тая потерла кулаком под горлом и вернулась к остальным.

– Лева с нами, – сказала она и, не дожидаясь радостных восклицаний, ушла к себе переодеваться.

Три слоя одежды создавали ложное ощущение нормальности. Очередной холодный вечер после очередного холодного дня, ничего особенного. Просто засиделись с друзьями и решили добить замерзшие десять тысяч шагов. Сейчас отъедут в сторону парка. Вывалятся наружу и пойдут, бурча друг другу, что холодно и это тупо – шляться по зимней ночи, это тебе не августовские сумерки, как снегири не гири, ничто не гири, кроме гирь.

Тая крутила в голове их гипотетические диалоги, пока натягивала термобелье – гладкое и плотное. Папе привезли полюбопытствовать прямо с завода – новейшая разработка, хотите, есть легонькая совсем, а есть вообще чума – класс «хеви-энд-хот», выдерживает экстремально низкие температуры даже при отсутствии физической активности, Игорь Виктрч, хоть на минус тридцать покурить, хоть в снегу полежать, никаких проблем. Груня на протянутый пакет с комплектом даже не глянула. Тая распаковала, потрогала термослой – упругий, как надутая шина.

– И куда вы в таком, Игорь Виктрч? – спросила она. – Курить на леднике? Лежать в пещере этой вашей?

Отец отмахнулся. Но морозы только крепчали, от них зудела кожа на бедрах, и Тая начала присматриваться к лайтовому комплекту. Сел он как влитой. Обхватил ее тело, словно был сшит по специальным меркам. А может, так и было. Тая представила, как ночью в ее спальню проникают холодовики, чтобы бесшумно измерить полуобхват ее голеней. Хихикнула нервно, тогда ей казалось, что это злая шутка – и только.

– Флиску еще надень, – голос Левы выдернул Таю из воспоминаний.

Он стоял в дверях и смотрел спокойно и чуть встревоженно, почти как раньше. Тая замерла, чтобы растянуть этот момент. Но Лева уже отвернулся. И снова стал чужаком.

– Да там не прям дубак, – ответила Тая ему в скулу, скула предательски покраснела. – Но я надену, да.

Лева буркнул что-то себе под нос и скрылся в коридоре. Из зала доносились возбужденные голоса. Кажется, Владка затянула привычный спор, кто будет за рулем. Тая накинула поверх водолазки флисовую рубашку. Потянулась за трениками. Подумала, что Лева мог быть сколько угодно отстраненным, но забота пробивалась через слой его холода, как должны пробиться через ночь гирлянды из листьев, выкрашенных зеленкой.

Ехали к дереву молча. Лева даже слушать не стал Владкины возмущения, сел за руль и застыл там, пока они рассаживались. Тая по привычке бухнулась рядом с ним и только потом подумала, что привычки теперь не очень уместны, но не пересаживаться же? Так и сидели, смотря строго перед собой, пока на задних сиденьях пытались уместиться остальные.

Тая знала Левину машину до мельчайших потертостей. Собственно, почти все они были как-то да связаны с Таей. То она проливала кофе на обивку, то роняла горячую искорку с зажженной сигареты, то специально долбила кулаком по дверце, чтобы Лева немедленно выпустил ее, пес сторожевой, гребаный улан, вот бы ты сдох, выпусти, сука, я сейчас закричу. Лева сносил ее выходки стоически. Не жаловался, не огрызался, не хватал ее за плечи и не тряс, ведь она этого, очевидно, и добивалась. Хоть что-нибудь, чтобы прийти к папе и потребовать сменить надсмотрщика.

– Поехали? – спросил Витя с заднего сиденья, когда возня там утихомирилась.

И Лева тут же завел мотор. Они выехали с парковки, шлагбаум нехотя поднялся, пропуская машину Левы – он все еще оставался на должности сотрудника аппарата Партии холода, так что вопросов к его передвижениям возникнуть не могло.

Тая стискивала в пальцах холщовые ручки шопера.

«Не время паниковать, не время паниковать, не время паниковать», – крутилось у нее в голове. Хотя, кажется, было самое время. Они как раз выехали на проспект.

– Точку отметишь? – спросил Лева.

Тая потянулась к навигатору, смахнула карту в сторону головного департамента партии, плечом чувствуя, как осуждающе наблюдает за ней Лева. Потом не выдержала, глянула вскользь – тот не отрывался от дороги.

– И зачем точка, если уже понял куда? – спросила она.

Лева закрыл на мгновение глаза, ответил глухо:

– Чтобы ты сама осознала, что делаешь.

В горле перехватило, Тая прижала пальцы к впадине между ключицами. Три слоя одежды смягчили прикосновение.

– То есть ты думаешь, что я это все наобум делаю?

Лева наконец оторвался от созерцания пустого проспекта. Проговорил чуть слышно, глаза у него подозрительно заблестели.

– Лучше уж наобум. Продумывать такое – совсем пиздец.

Тая схватила ртом воздух. Сзади окончательно притихли и, кажется, сжались так, что даже сдавливать друг друга перестали. Но было не до них. Вообще не до чего было. Тая спросила на выдохе:

– Мы все еще про акцию говорим?..

Лева дернул щекой.

– Я так понял, для тебя теперь всё – акция.

Это было несправедливо. Это было жестоко. Тая это заслужила, конечно, но не так. Не при всех. Не наотмашь, плюсуя к жалкому списку произнесенных для нее слов череду таких – безжалостных и оскорбительных. Нужно было толкнуть его. Размахнуться и ударить. Плюнуть прямо ему в лицо.

– Может, музычку какую врубим? – невпопад спросил Шурка. – А то едем как на похороны.

И вскрикнул – это Влада ткнула его локтем под ребра. Тая сглотнула комок в горле и застыла, уставившись на пересечение двух полос. Они как раз свернули с проспекта в переулок, и точка, которую Тая отметила на карте навигатора, замаячила в двухстах метрах впереди.

– Вываливайтесь, – сказал им Лева, паркуясь у обочины. – У вас минут десять на все, не больше.

Тая рассчитывала минимум на двадцать пять, но спорить не стала. Камеры наружного наблюдения были повернуты в сторону департамента. Обрубленное дерево мало кого волновало. Не слепое пятно, конечно, но веник, под которым можно спрятаться, если ты мелкая и очень шустрая мышь.

– Раскидывайте по веткам, как гирлянду на Новый год, – внушал Витя. – Замахнулись – бросили, подтянули, замахнулись – бросили, подтянули.

– Жалко, только на нижние ветки получится, – пробормотала Тая, выбираясь из салона наружу.

Лева последовал за ней. Обошел машину и суетящихся вокруг нее, открыл багажник и вытащил складную лестницу. Всучил ее оторопевшему Шурке и так же молча вернулся в машину. Вся злость мгновенно скукожилась внутри Таи. Она приоткрыла дверцу, заглянула в душное тепло салона.

– Спасибо, – пробормотала она.

Но Лева ничего не ответил.

Лестницу тащил Шурка, и она недовольно лязгала креплениями на каждом его шагу. Рядом шел Витя и пугливо вздрагивал от каждого лязга. Еще и озирался. Влада отстала от них метров на пятьдесят и шагала, засунув руки в карманы длинного пуховика. Задержавшаяся у машины Тая смотрела теперь на них чуть со стороны, и зрелище это ее смешило и пугало с одинаковой силой. Разношерстные и подмерзшие, они все точно не тянули на звание акционистов года. Да и на компанию друзей посреди прогулки тоже. Были ли они друзьями, Тая не знала. На берегу знакомства договоренность была простая – так совпало, что мы познакомились и сошлись в одной болевой точке, давайте точку эту отработаем и разбежимся. Дурацкая формулировка, но какое-то время она действовала.

– Постарайся к ним не привязываться, – попросила Груня, убирая со стола чашки, оставшиеся после их первой общей встречи. – В таких делах личное всегда мешает проекту.

Она смешно называла их акции проектами, словно бы ожидала получить на руки папку с результатами и статистикой, когда дело будет завершено. Чтобы там были таблицы, выкладки и развернутая диаграмма. Сколько бюджета было освоено, сколько участников было вовлечено. И какие СМИ задействованы в освещении. Хотя вариантов становилось все меньше. Канал ЗИМ – «Заметки информационного министерства» – расширялся, заполняя все информационные ниши. Сторонние медиа стремительно закрывались, и даже цифровой след их затирался с пугающей тщательностью. Словно снежком засыпали, думала Тая, рыская по сети в поисках материалов об акциях, которые проводились когда-то, теперь и не вспомнить когда.

Три девушки заносят в центр изучения снежного покрова ведра свежего снега, опрокидывают их на пол, медлят немного, но все-таки достают тонкие скальпели и разрезают себе запястья. Алая кровь течет по их рукам и прожигает снежные куличики. Охрана скручивает девушек почти сразу. На руки акционисткам наложат швы и наручники, на них самих – жесткий срок за экстремистскую деятельность. Чтобы все поняли. Чтобы все испугались. И это сработало. Больше никаких упоминаний успешных акций Тая не обнаружила.

– Ку-вык-си, – повторила она название последней. – Кувыкси.

Утробное слово обозначало горячую оленью кровь, которой чукчи поливали снег в день Пэгытти – зимнего солнцестояния. Северные народы считали, что так они прогоняют зиму. У них получалось, у акционисток – нет.

– Слышишь, – окликнула Груня, – постарайся не привязываться.

– Не думаю, что я теперь способна на привязанность, – ответила Тая, допивая из тонкой чашечки остаток их вечернего чая.

Груня, постаревшая за месяц лет на десять, только головой покачала:

– Ты еще даже не представляешь, каким адаптивным бывает человек.

– Адаптивным – значит сволочным?

Эти их вечерние чаепития оставались рутиной, которую не смог смести даже ужас последних недель. Ноги сами несли Таю в гостиную ближе к девяти. Груня была уже на кухне – грела чайные пары, кипятила воду, выбирала сорт чая, вдыхая аромат из множества баночек.

Тая не любила чай – его терпкость, чувствительность к температуре воды и ее качеству, мудреность и медлительность. Куда проще залить на бегу кофейный дрип и выпить, не отрываясь от телефона. Груня так вообще не признавала никакие другие жидкости, кроме хорошего вина и чистой воды. Единственным, кто чай признавал, был папа. Привозил мудреные купажи, заставлял вдыхать их сухой дух и закатывать глаза, словно бы землистость и ферментированность правда могли быть удовольствием.

Вечером после похорон Тая долго стояла у дубовой полки, где папа хранил бесконечные банки и коробки своих запасов. Таю тошнило одновременно и от голода, и от любых мыслей о еде. Лежать в комнате было невыносимо, стеной та граничила с папиным кабинетом, эту близость Тая чувствовала кожей, каждой мышцей и всеми внутренними органами. Словно зуд где-то в глубине тела. Тая скребла живот и бедра, запускала пальцы под волосы и чесала с остервенением голову. Облегчения это не приносило. В кухне лучше, конечно, не стало. Но категория «лучше» в целом потеряла достижимость.

– Заварим? – спросила Груня, появляясь в дверях.

Тая молча щелкнула по панели чайника. Они пили золотые иглы – тонкие и острые чайные почки, покрытые золотыми ворсинками. Насыщенный до абрикосовости, чай чуть вязал язык. Тая глотала его, обжигаясь. Груня сидела напротив, в этом своем вдовьем платье – тяжелом, с длинным поясом и рукавами. На груди у нее висело кольцо на толстой цепочке. Тая старалась не смотреть ни на него, ни на Груню целиком. Они молча допили чай. Молча убрали чашки на поднос. Тая отнесла их в кухню, Груня перехватила ее на пороге:

– Если я могу тебя чем-то поддержать, то скажи. Я тебе теперь обязана.

Тая помнила, как ловко она вывернулась из рук Груни и в два прыжка по коридору оказалась с обратной стороны двери своей спальни. Порыв ветра швырнул ей в лицо пригоршню колючего снега и разметал воспоминания. Вместо кухни с папиной чайной полкой была ночная набережная и обрубленное голое дерево, возле которого Шурка уже возился с лестницей. Влада что-то говорила ему на ухо, он только плечом дергал. Витя же начал вытаскивать из пакетов гирлянды. В тускловатом свете фонаря листья казались траурными. Тая поморщилась – нужно было развести зеленку водой, чтобы изумрудный стал менее насыщенным. Хотя траурные ленты подходили даже больше, что уж. Она прибавила шаг и выгребла перед Витей гирлянды из шопера.

– Не запутай, – шикнул он.

В акциях Витя всегда отвечал за материалы и сохранность исполнения. Завхоз – как назвала его Груня, предлагая вовлечь в подготовку. Тая была не слишком за, но спорить сил не нашлось. Витя, к счастью, вписался хорошо и крепко. У Груни была чуйка на полезные кадры.

– Давай тогда сам, – так же шепотом ответила Тая.

Достала телефон и поставила таймер на десять минут. Если Лева сказал, что дольше опасно, значит, так и есть.

Они справились за восемь. Технично и ловко все вышло. На лестницу забралась Влада. Шурка поддерживал ее за ноги, чтобы не шаталась. Витя подавал гирлянды наверх. Тая раскидывала оставшиеся по нижним веткам. Ничего сложного, словно елку новогоднюю дождиком украшаешь. Замахнулся – бросил, подтянул. Замахнулся – бросил, подтянул. И так по кругу, пока не кончится гирлянда. Только руки все в зеленке испачкала.

– Готово! – возвестил Шурка, помогая Владе спрыгнуть на снег.

Они чуть отошли, чтобы посмотреть. Зеленые листья свисали с мертвых веток. Ветер трепал их, но Витя закрепил кончики на тонких сучках. И теперь обрубленное дерево утыкалось в небо культями, обвязанными бумажной листвой. Траурной и лаконичной. Тая достала телефон, остановила таймер, хотела включить камеру, чтобы сделать снимок для Груни, но объектив накрыл ладонью Лева, возникший, по своему обычаю, бесшумно и неожиданно.

– Давай без доказательств сопричастности, – попросил он. – И вообще садитесь в машину уже.

А сам разровнял снег под деревом, ловко орудуя лопатой.

– Может, у тебя еще термос с горячим чаем есть? – поинтересовалась Владка.

Лева не ответил, только махнул рукой.

В машине всех мгновенно разморило от тепла. Шурка что-то бурчал, протирая бритую голову стянутой шапкой, но Тая не вслушивалась. Прислонилась виском к прохладному стеклу, закрыла глаза. Лева вернулся минут через пять, но она, кажется, успела задремать.

– Как разъезжаться будем? – спросила Влада.

– Высажу там же, где посадил, – ответил Лева.

– Таксист вы так себе, конечно, – пробурчала Тая.

Лева закатил глаза. На секунду все стало как раньше. Поздняя ночь, усталое тело гудит, хочется съесть что-то вредное и завалиться спать, а Лева отказывается заезжать в «Макдоналдс», потому что задача была привезти Таю домой как можно скорее – папа не ляжет, пока они не вернутся. Сейчас машина тронется. Тая подключится к системе и выберет что-нибудь смешное вроде Владислава Стрыкало. Лева закатит глаза, но на втором треке уже начнет подпевать. А в «Макдоналдсе» они возьмут три чизбургера – Тае, Леве и папе.

– Яхта, парус, в этом мире только мы одни, – беззвучно пропела Тая, всматриваясь в замерзший город за окном. – Ялта, август, и мы с тобой влюблены. – Все, только бы не зарыдать в голос, пока Лева везет их по знакомому маршруту.

От департамента, где папа больше не работал, к дому, где он больше не жил.

Витя выскочил из машины, не доезжая до финальной точки. Закинул на спину длинный конец шарфа и мгновенно скрылся в ночном холоде. Пешком ему было пройти четыре квартала, а там уже сесть на ночной автобус. Они все еще ходили, хотя активнее расползались слухи, что скоро весь общественный транспорт будет заканчивать работу после девяти вечера. Тая пыталась отыскать подтверждение, но ЗИМ подобные ограничения отрицали.

– Значит, точно сделают, – ворчал Шурик.

Так оно и бывало: чем активнее источники, приближенные к Партии холода, отрицали слухи, тем вероятнее было, что слухи эти совсем скоро станут реальностью.

Но пока Витя мог добраться до дома своим ходом. Там его ждала бабушкина пряжа и бабушкин же набор мебели. Квартира тоже была бабушкина, с соответствующим ремонтом и запахом, вот только самой бабушки в ней уже не было. Об этом Витя разговаривать не любил. Только вязать принялся как сумасшедший. Сначала Тая подумала, что его способ горевать – тупой и странный. Теперь она даже завидовала. Ничего созидательного, чтобы выразить свою боль, ей на ум не приходило.

Влада и Шура доехали до парковки у дома. Высотка уходила в небо, пронзала его шпилем, подсвечивала драматично-красным. Тая задрала голову, выглядывая окна их квартиры – темные, значит, Груня еще не вернулась с ночных бдений, как она сама называла вечерние заседания комитета по сохранению снежного покрова. Должность досталась ей по наследству. Скорее почетная, чем активная. Даже без права голоса. Но Груня не собиралась от нее отказываться.

– Зачем оно тебе? – спрашивала Тая, прислонившись к дверному косяку.

Груня сидела у косметического столика и внимательно смотрела на свое отражение, подсвеченное лампочками, что обрамляли зеркало. В контровом свете она казалась старше, чем была. Старше, чем даже стала.

– Хочу смотреть на их лица.

Кисточкой Груня смахивала тени, осыпавшиеся с тяжелых век. Потом брала карандаш и подводила губы. Все медленно. Движениями человека, который не спал толком недели две минимум.

– Думаешь достучаться до совести одним выразительным взглядом?

Груня отложила кисточку, посмотрела на Таю через отражение.

– Никакой совести не существует. Только расчет и страх.

Тая хмыкнула, подошла поближе и смахнула с черной ткани вдовьего платья Груни немного пудры.

– Будем надеяться, что им станет слишком страшно? Или что они просчитаются?

Груня на секунду прижалась щекой к ее руке.

– Кажется, именно страх и толкает их к просчету. Но нам это никак не поможет.

Пока Тая всматривалась в окна, Шурик успел пожать руку Леве, выбравшемуся из машины, и натянуть белую балаклаву. Тая скривилась.