Записки из Торфянска

Даниил Пиунов

Записки из Торфянска

Торфянск – это мы

Когда я начинал писать эти рассказы, то не думал, что они станут чем-то большим, чем просто «записки в стол». Однако некоторые из представленных рассказов выдерживают уже второе издание, а какие-то будут представлены впервые.

Чем больше писал, чем больше вглядывался в лица моих героев, в дома, улицы, рынки и остановки, тем сильнее понимал: это не просто заметки, зарисовки, записки. Это даже не просто рассказы. Это голос целого города. Или даже не одного – целой провинциальной России, которая, как Торфянск, живет своей тихой, незаметной, но при этом удивительно яркой жизнью. Нескладной, противоречивой. Буйной, пестрой – нищей, глухой.

Разной.

Торфянск – это не точка на карте. Это состояние души. Это город, который можно обнаружить где угодно: в центральной полосе России, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке. Это место, где время течет иначе, где события разворачиваются медленно, но оставляют глубокий след в жизни каждого человека. Это город, где каждый знает, как правильно жить, но при этом никто не знает, как выбраться из собственной рутины. Это город, который живет вопреки всему – вопреки экономическим кризисам, вопреки заброшенным заводам, вопреки бесконечным обещаниям о «светлом будущем». У многих людей, героев моего сборника, нет как таковой цели. Они просто живут или выживают – от зарплаты до зарплаты, от нового президентского срока до переизбрания.

Я не могу сказать, что Торфянск – город, где я хотел бы провести всю свою жизнь. Конечно, он часть меня, он часть общего национального кода. И все же он слишком дремучий… Но я точно могу сказать, что совсем не равнодушен к нему.

Писать о провинции – это всегда испытание: ты не можешь просто наблюдать, ты не можешь быть холодным летописцем. Провинция требует, чтобы ты чувствовал. Чувствовал ее боль, ее красоту, ее абсурд, благоговел и млел перед багряной Русью. И именно это я пытался сделать в каждом рассказе. Быть неравнодушным. Быть честным. Быть ироничным, потому что только ирония способна выдержать весь комизм и трагизм, которые переплетаются в жизни маленького города.

Я писал про пенсионеров, торгующих у дороги, потому что это не просто бабушки. Они – наша связь с прошлым, это те, кто вынес на себе всю страну, кто часто влачит жалкое существование, забытый обществом и государством.

Я писал про молодых и людей «за сорок», которые спиваются и стоят на грани развода, потому что их безнадежная жизнь, их несчастливые браки – это зеркало нашего времени. Это несбывшиеся мечты, это потонувшие в болотах представления о прекрасной, стабильной, ясной жизни.

Я писал про чиновников, которые обещают все, но не делают ничего, потому что это не просто карикатурные персонажи – это система, которая стала частью нашей реальности. Реальности, где никто давно не ждет помощи «сверху». Люди надеются на самих себя, живя одним днем.

Вы спросите, зачем я это делал? Зачем я собирал эти истории, смешные и грустные, злободневные и абсурдные? Зачем вам вновь лицезреть свинцовые мерзости русской жизни? «Однобоко и непатриотично», – из раза в раз говорили мои критики.

Ответ прост: я хотел, чтобы все мы посмотрели на провинцию иначе, чтобы увидели ее людей, ее лица, ее души. Провинция – это не просто география. Это часть нашей страны, часть нас самих. И если мы будем равнодушны к ней, мы будем равнодушны к себе. Вся страна – это провинция. И вся провинция – это страна. У нее нет начала и нет конца. Многомерна, бесконечна, сакральна.

Но писать о провинции тяжело. И главная тема этого сборника и, пожалуй, моего творчества вообще – бедность, вернее, нищета – материальная и нравственная. Та нищета, что становится фоном для всего, что происходит в Торфянске. Нищета здесь – не просто отсутствие денег. Это состояние отдельных душ и общества в целом, оно охватывает все: дома, дороги, лица людей. В Торфянске нищета подобна болотной трясине. Она засасывает, держит, не отпускает.

Болота Торфянска – это не только географическая реальность. Это, как ясно, метафора. Они – вызов. Они учат нас бороться, учат искать островки твердой земли, учат строить мосты, чтобы выбраться. И герои моих рассказов – это те, кто каждый день борется с этим болотом. Кто-то проигрывает, кто-то побеждает. Но каждый из них – это пример того, как можно жить, несмотря ни на что.

И все-таки люди продолжают жить. Они продолжают мечтать, продолжают смеяться, продолжают надеяться. В конце, кажется, виден «свет», которого многие так долго ждали от моего творчества.

И здесь я хочу сказать о патриотизме. Настоящем, не показном, не громком, не вымученном, а истинном, любовном. Патриотизм – это не про флаги и лозунги. Это про то, чтобы любить свою землю. Любить ее такой, какая она есть, со всеми ее недостатками, со всеми ее трудностями. Настоящий патриотизм – это неравнодушие, желание что-то изменить, желание сделать свою страну лучше. И провинция – это часть нашей страны, которую нельзя забывать. Нельзя считать ее чем-то второстепенным, чем-то неважным. Провинция – это сердце России. И если мы будем равнодушны к ее болям, мы будем равнодушны к себе.

Данный сборник является попыткой услышать голос маленького города, голос, который звучит тихо, но уверенно, голос, который говорит: «Мы есть. Мы живем. Мы чувствуем». А вместе с тысячей таких голосов слышна и вся Русь – махровая, болотная, багряная. И, конечно же, Святая.

Я надеюсь, что, читая представленные рассказы, вы услышите этот голос. И я надеюсь, что он заставит задуматься, улыбнуться, пережить спектр самых разных чувств и эмоций: от гнева и тоски до восхищения и умиротворения.

Потому что Торфянск – это не только мой город. Это наш общий город.

Это наша Русь. И другой у нас нет.

2025

Конченый человек

Завтра должны были начаться занятия у студентов, вернувшихся с зимних каникул.

Завыла сирена скорой помощи, еле-еле пробирающейся сквозь ряды отечественных автомобилей. До специальной операции они снова начали входить

в моду. Буквально заполонили улицы Твери, чутка потеснили подержанных японцев, немцев, французов. Кризис давал знать о себе каждый раз, когда все выбирались из тесных комнатушек, полученных при советской власти. Комнатушки эти, однако, были тихой гаванью, куда на причал вставали раз и навсегда. Хрущевки умеют приковывать, пленять тебя. Проживший там хотя бы несколько лет не имел возможности, но, главное, желания покидать кротовью нору. Рыть новые тоннели и искать пропитание где-то вне радиуса действия твоего роутера?

Нет, такой вопрос вообще не заботил обитателей коммуналки, куда возвращалась после небольших посиделок с бывшими одногрупниками аспирантка Маргарита, тащившая на плечах портфель с продуктами. Она выбралась из Торфянска около семи лет назад, и возвращаться туда ей было страшно: уж лучше напьется на Стеклозаводе да вернется на Фадеева – но только не домой, к мамане!

Сегодня она решила пополнить запасы. Кончился чай и сахар, крупы и манка, тушенка и батон. В общем, вышло так, что кончилось все, чем обычно питалась худенькая девушка, с короткими темными волосами. Они приятно блестели на солнце, в них чувствовалась живость и свежесть. И не потому, что Маргарита, в отличие от многих, пользовалась шампунем, но хотя бы потому, что еще не совсем утратила интерес к бренной жизни, живя, как и все, от зарплаты до зарплаты. Сейчас же волосы были растрепаны, виднелась проплешина, которая раз за разом вгоняла аспирантку в тоску.

Девушка поправила юбку и невольно уронила взгляд на колготки.

«Опять стрелки», – пронеслось в голове. «Убью продавщицу, подсунула говно. Прошлые носились гораздо дольше».

Расстроилась ли из-за такого пустяка Маргарита? Вряд ли, ведь если бы ей приходилось нервничать каждый раз, когда ее сверлит взглядом бородатый мужчина с четками, когда соседи по коммуналке не смоют в уборной, когда хабалка в типичной забегаловке подсунет протухшую курицу (ее хорошо изваляли в уксусе), то она бы давно потонула в унынии. Аспирантка, по советам друзей и коллег, уже который месяц пыталась не обращать внимания на свои проблемы. Вернее так: она придавала им гораздо меньшее значение, чем они того заслуживают. Прежде девушка сильно переживала, волновалась, даже питала какие-либо надежды. Поговаривали, что она мечтала переехать в Англию, как и ее далекая тетка Джулия, что сбежала на Запад во времена дешевого доллара. Ради такого пришлось выучить хотя бы алфавит. Благо для Маргариты изучение витиеватого языка на этом и закончилось. Еще чуть-чуть грамматики, базовая лексика (в школе учила немецкий – засада!). Теперь же лишь немного «спикает» на ломанном английском. Не имея возможности нормально практиковаться с носителями языка, Маргарита, как и многие ее ровесники, забывала некоторые правила-исключения, путалась во временах. Нынешние студенты, которых ей пришлось бы обучать, не особо придирчивы.

Когда Маргарита поднималась по лестнице, то случайно задела каблуками пухлое тельце, не подававшее признаков жизни. Обычно так валяются свиньи, наевшиеся желудей под дубом. Но, судя по всему, девушка задела не борова, но существо достаточно похожее на него. В собственных испражнениях, в окружении двух бутылок «Охоты», валялся сумасшедший, любивший воровать старую и поеденную молью шубу жены и бегать в ней по двору, оголяясь каждый раз, когда видел прохожего. Сейчас же Василию наверняка снился чудный сон, а потому аспирантка не захотела будить его.

«Молодец Васька. Живет по-скотски и в ус не дует. А мы все жалуемся…».

В голове она держала мысль о штрафе, который нужно было погасить в ближайшее время. Для кого-то несколько тысяч были сущими пустяками, но для кого-то купюра с видами Хабаровска была четвертью зарплаты. Маргарита ступала по лестнице, максимально оттягивая свое возвращение

в коммуналку. Оставаться у друзей уже в которой раз она посчитала неприличным, хотя там, в окружении успешных людей, сделавших карьеру и имевших какое-никакое имя, аспирантка чувствовала себя чуть лучше обычного. Не сказать, что она забывала о быстро умирающих старухах в подъездах, на похороны которых настойчиво собирали дань их юродивые родственнички. По крайней мере, она могла погоготать над ситуацией с остальными.

С завтрашнего дня начинались первые занятия со студентами, вернувшимися с зимних каникул. Это очень пугало Маргариту. Она не успела составить даже план-конспект занятия; не могло быть и речи о том, чтобы подготовить учебную литературу. Вроде как ей даже дали почту старосты группы. Обычно с ними принято держать связь. Однако несколько стопок «Хаски», на которую она, конечно, не могла скинуться, давно притупили разум, и единственное, о чем мечтала девушка с темными короткими волосами, – это об убийстве части соседей, переходящих границы раз за разом. И вновь, прежде чем открыть ржавым ключом дверь, обитую дешевым кожзамом, Маргарита попробовала посчитать, что будет, если она выплатит тот штраф, который

на самом деле был выписан по ошибке.

«Паштета дешевле уже не найду. Можно воровать у Катьки, но этим уже занимается Петрович. Она хоть и убогая, но совсем обделять юродивых не хочется», – подумала про себя Маргарита, несколько раз поворачивая ключ в замочной скважине.

Юродивых было слишком много в ее нескладной, нищей, пахнущей спиртом жизни. И снова душа заныла… Заныла по прошлому, по детству, по Торфянску. И ведь всего два часа езды, но какой езды… Тревожной езды.

«Да и мать мозг вынесет. Достала уже. “Когда внуки, когда внуки?”. Помрут от скуки! Вот ей внуки».

Медленно открылась дверь, истошно и противно скрипя, будто всем своим скрипом крича о том, что здесь лучше вообще не показываться. Снимать жилье получше аспирантка пока не могла, да и менять коммуналку на комнатушку у поехавшей умом старухи особо не хотелось. Старухи вообще часто предлагают пожить за скромную плату, пытаясь отыграться на безвинных студентах. Маргарите рассказывали, как однажды одна полоумная в приступе бешенства начала рубить дверь топором давно почившего деда, чтобы разбудить уставшую после смены девушку и затребовать с нее плату за несколько месяцев вперед. Кончилось все тем, что дедовский топор так напугал несчастную, что она собрала вещи и в ту же ночь покинула старуху. Объявление об аренде комнатушки с туркменским ковром и шкафом-стенкой из ГДР до сих пор можно отыскать на просторах Интернета.

Как мышь, Маргарита проникала в местоназываемое домом, стараясь не потревожить гадов, попрятавшихся в своих норах. К ее большому удивлению, коммуналка продолжала не спать. Не успев войти, Маргарита сполна ощутила запах вонючей мужской обуви. Курсант-сосед вновь привел какую-то девку, судя по всему, школьницу, как это обычно и бывает. Зловонный запах вырывался из его берцев, подобно джину из лампы Алладина.

Брезгливая Маргарита, тем не менее, пересилила себя и, нарушив правило, бросила эти ботинки подальше (к чертовой матери!). Вроде бы никто не услышал. Но в эту же минуту с общей кухни выбежала покрасневшая Марина Павловна, гонявшая, как вшивого по бане, мужа Петровича. По правде говоря, он и правда был вшивым.

– Падла, опять подглядывал за Катькой! Ух я тебя огрею, так огрею, что в дурку сляжешь, – фурия носилась за Петровичем, облачившимся в трико и белую майку. В руках у нее была скалка.

– Маришка, не удивляй других, поди разбудишь солдатика, Ваньку нашего. Угомонись, милая, – жалился Петрович, забившийся в угол прихожей, где снимала пальто аспирантка.

– Видела я, как ты млел перед ней. Понравились ее бидоны? Скотина! – она замахнулась

на него скалкой, и в этот момент Маргарита поспешила открыть свою дверь и юркнуть в темную, крохотную комнатку.

Она заперлась и перевела дух. Попыталась включить свет, но лишь поняла, что лампочка перегорела. Медленно опустившись на пол, девушка обхватила колени и уперлась спиной в дверь. Маринка уже облила кипятком трико мужа, чтобы проучить негодяя, полюбившего смотреть на то, как моется литератор Катерина Солнечная. Эта женщина состояла в каком-то известном лишь ей литературном объединении, где привычно собирались немного отбившиеся от жизни и плохо дружащие с умом люди. На страничке в социальной сети Маргарита долгими вечерами смеялась над фотоотчетами

из старой, медленно рушащейся библиотеки, пельменных и чебуречных, где читались стихи Маяковского и Бродского на новый лад. Сама аспирантка ничего такого не писала и не смыслила, но презирала «писунов», как она их называла, пытавшихся пародировать творческую манеру мэтров. Иногда Катька начинала в порыве вдохновения громко читать то, что родилось в ее голове, на всю коммуналку,

благо тонкие стенки в хрущевках позволяли услышать ее оды.

Маргарита тяжело вздохнула.

Петрович затянулся «Явой» на кухне через полчаса. Маринка, успокоившись, захрапела на одной кровати с сыном Ваней. Сегодня они допоздна мучились с окружающим миром и математикой. Опять нужно было посчитать, через сколько встретится «дебил-велосипедист» и грузовая машина. Маринка плевалась, материлась, давала подзатыльники, когда сын огрызался. Стоял страшный рев, но, повторив параграф по Солнечной системе, уставшие, легли спать. Курсант продолжал скрипеть на кровати с какой-то десятиклассницей, а Катька как раз пошла в ванну. Маргарита слышала, как она поет в душе, как выдавливает шампунь на мочалку и натирает себя, наслаждается пеной. Запах табака Петровича разносился по всей коммуналке, отчего некурящей аспирантке вновь стало не по себе. К горлу подступил рвотный комок, и через минуту ее тошнило в грязный и полуразбитый унитаз,

на котором-то и сидеть было страшно. От алкоголя кружилась голова, мышцы начинали неметь, отнимались руки. Кое-как девушка разложила продукты, выдерживая испепеляющий взгляд Петровича.

– Ты когда начнешь скидываться на туалетку? Так и будешь со своей «Зевой» таскаться, а? – Петрович явно захмелел. И действительно: в дверце холодильника стояли открытые банки пива. – Паштеты жрешь, а бумага вон какая дорогущая.

– Ваша наждачка до геморроя доводит. Мне такое неинтересно. Уже вылечилась, спасибо, – пропищала Маргарита. Ноги подкашивались, она хотела скорее плюхнуться на своей полуторке.

– Неженки какие. Вот помнится в девяностые – тебя еще тогда в проектах наверняка не было. Так вот тогда мы газетками пользовались. Увез я от матушки своей пару десятков килограмм «Правды». Леонид Ильич мне задницу целовал, о как! – поражался своей смекалке Петрович, делая очередную затяжку.

– Весело, видимо, было, – без энтузиазма отозвалась на эту юмореску Маргарита, закрывая холодильник. – Пойду я. Завтра рано вставать.

– Юбочка у тебя хорошая. Только колготаны рваные, но ничего, я готов даже заштопать. У нас

в армии каждый день шитье было. Шевроны, пуговицы, понимаешь ли!

Слава богу, к тому моменту, когда пылкий Петрович уже был готов идти в наступление, из ванны вышла Катька, поправлявшая желтое полотенчико

на голове.

– Привет, соседушка! – как ребенок, она искренне радовалась встрече, приветствовала Маргариту.

И снова пахнуло блажью – искренней, выпестованной, раздражающей блажью.

Маргарита лишь поморщилась в ответ и поспешила спрятаться в комнатушке. Катька решила, что не стоит тревожить человека из мира науки, тем более уставшего после попойки.

Ближе к полуночи все вроде бы разошлись по своим берлогам и уснули. Мерно оседал запах табака, курсант перестал скрипеть на железной кровати, как-то подозрительно притихла Катька. Маргарита так и не смогла включить треклятый свет. Хотелось ли ей пойти к кому-нибудь из мужчин, чтобы ей вкрутили новую? Вряд ли, потому как все это неизбежно кончилось бы вкручиванием лампочки самой аспирантке. От противных мыслей девушка поежилась и решила зажечь ароматическую свечку, подаренную близким со студенческой поры другом на день рождения. Через минуту запахло пряным апельсином и шафраном. Медленно комната наполнялась уютом и жалким теплом. Батареи исправно плохо топили.

«Я не хочу идти к приставам, чтобы разбираться. Но и заплатить штраф я просто не могу. Мне нужно прожить на пять тысяч еще три две недели. Как? Как я проживу?» – лежа на кровати Маргарита, тихо заплакала. В комнату падал лунный свет. Одновременно хотелось и спать, и плакать, и смеяться от собственной ничтожности. Неожиданно в голове всплыл эпизод, произошедший на днях

в университете.

На неделе они сидели со старшими коллегами в одной из аудиторий и обсуждали перспективы приемной кампании. Маргарита не питала иллюзий касательно нового набора студентов. С каждым годом все меньше и меньше человек мечтало оказаться в затерявшемся среди лесов городке. И хотя до Москвы или Петербурга было пару сотен километров, перспективы столичных городов притягивали больше.

– Надо нам в социальных сетях большую агитацию вести, пригласить на семинар в библиотеку. Как считаете, коллеги? – пожилой заведующий кафедрой обращался к уже изрядно уставшим, засыпавшим на ходу с кружкой чая в руке преподавателям.

– Хорошее предложение, Антонина Семеновна! Отличное! – вторила ей старуха, давно выполнявшая функцию почетного артефакта и переставшая вести пары на кафедре межкультурных взаимодействий с народами Евразии.

Аспирантка Маргарита, до сих пор не осознававшая, как ее занесло на столь заплесневелую кафедру, подала голос, пожалуй, впервые за несколько недель.

– Не поможет это нам. Не заставишь сейчас никакими мессенджерами или цветной рекламой людей идти к нам. Хотите, чтобы шел народ? Да начните хотя бы с ремонта здания и обновления учебной программы, которая давно отстала от реальности. Не нужны такие специалисты на рынке, а решает сейчас все спрос и предложение, а не партия товарища Ленина!

Большинство глупо рассмеялось, восприняв реплику Маргариты как очередную шутку. Обсуждения длились еще долго, но девушка утратила какой-либо интерес к ним и к людям, которые на полном серьезе раздували брюхо и похвалялись мнимыми достижениями. Становилось противно каждый раз, когда кто-то горласто кичился и тыкал грязными пальцами в помятые грамоты и пыльные кубки.

Вспомнив это, аспирантка рассмеялась и тут же задумалась. Думалось по ночам ей гораздо лучше, чем днем. Остававшись наедине с собой и своими внутренними страхами, Маргарита смотрела в потолок и представляла, что было, если бы она родилась в другой семье. Как ей казалось, все несчастия и никчемность ее жизни тянулись шлейфом с самого детства. Ненавидела ли она свою мать? О таком не принято говорить в светском обществе, но не всегда отношения между родителями таковы, как учит нас Библия.

Неожиданно для самой себя Маргарита вытащила купюру номиналом в пять тысяч. Рассматривая ее внимательно, каждую деталь рисунка и каждую цифру у окна, она дивилась красоте банкноты. Внутри разливалась приятная истома, хотелось съесть и переварить несколько таких бумажек. Ах, если бы у нее было хотя бы на пару тысяч больше, то противный штраф, выписанный по какой-то системной ошибке, перестал бы являться ей в самых страшных кошмарах. Тут же Маргарита бросилась к старой керосиновой лампе, которую ей отдал на хранение Петрович, любивший спускаться с таким в подпол своего гаража. Со всей злостью она разбила ее, облилась и обмазалась керосином – резким, едким. Как же ужасно он пах!

Маргарита поднесла купюру к свече и подожгла ее. Затем аспирантка поднесла купюру к провонявшей табаком одежде. Она начала гореть.

Хотелось кричать, но Маргарита сдерживала порыв слабой и безвольной дамочки. Хотя бы раз в жизни аспирантка мечтала ощутить себя сильной и независимой от боли и страхов. Она быстро распахнула окно и встала на подоконник, выглядывая из комнаты. Редкий прохожий не обращал внимания на полоумную, решившую поджечь себя. Маргарита противно захихикала, пытаясь утолить жажду в крике от боли. Потом этот крик наконец-то вырвался из ее груди, но то был не крик боящейся и дрожащей аспирантки. То был истинный вой настоящей женщины, впервые знавшей, что она хочет и почему она так делает. Это ощущение значимости даже такого пустякового дела, как самосожжение, показалось Маргарите чем-то забавным и дарящим неподдельную радость.

И тут же, не выдержав, она ощутила легкость, после чего девушка прыгнула, желая взлететь. Пары секунд хватило, чтобы она рухнула с пятого этажа и шмякнулась на недавно отремонтированную дорогу, прямо в грязную лужицу. Горела Маргарита долго, уже, правда, не чувствуя боли и сомнения в том, правильно она поступила или нет. Крик слегка взбудоражил обитателей коммуналки, а когда она грохнулась оземь, то они только переглянулись и провалились в сладкий сон.

Через полчаса вставший в туалет Петрович подошел к окну и довольно усмехнулся, глядя, как полицейские и врачи возятся с трупом. Делая новую затяжку, он приговаривал:

– Хороша была девка, да только быстро кончилась. Теперь мы в ее комнату Ваньку поселим, будет хоть друзей приводить. А нам с Маринкой посвободней будет, займемся личной жизнью наконец.

Луну затянуло темно-серыми облаками, с неба медленно падал мокрый, противный снег. Завтра должны были начаться занятия у студентов, вернувшихся с зимних каникул.

Дитя смирения

Светало. Персикового цвета солнце вставало над холодной землей, пробуждая певчих, трубивших о начале дня. Вдаль уносилось шоссе, по которому не переставая мчались фуры, груженные древесиной или просрочкой для жителей Торфянска. Деревенские, мимо которых и проносились громадные грузовики, облизывались, словно лисицы из басни Крылова, сетуя на то, что «Пятерочка» открывается только в городах. И деревенским хотелось вкусить плоды цивилизации, находящейся так близко и так далеко одновременно, как и фуры, не сбавлявшие скорость на трассе.

Медленно просыпался лес, в котором истоптали ни одну тропинку местные и пришлые жители. Как и полагается, в нем росли и ели, и сосны, и березы, и даже столетние дубы. Даже удивительно, как их до сих пор не вырубили и не пустили в оборот смекалистые дельцы, давно паразитирующие на остатках государственности. В каплях росы важничали и играли друг с другом лучи солнца. Оно все больше проникало в городской лес, освещало прежде темные уголки. Городским его называли лишь потому, что с недавних пор лес включили в черту города, хотя и находился он в добрых десяти километрах от центра, где чин по чину стоял всеми обожаемый и ненавидимый одновременно старик с кепкой в руке, указывающий путь в никуда.

Солнце прожигало горячим взглядом все вокруг. Наконец лесная мгла скрылась, и стал виден обклеванный птицами труп женщины средних лет. Она болталась в петле, повешенная после жестокой расправы. Один глаз был выклеван старым вороном, следившим за порядком на той самой поляне, где и висела милая простушка. Серебряного цвета туфельки были выброшены в канаву вместе с сумочкой, купленной в одном из магазинов на торговых рядах, недалеко от Советской площади. Платье в цветочек изорвано и порезано, причем невооруженным взглядом видно, что руку к убийству женщины приложил профессионал, а быть может, и профессионалы.