Российская проза на рубеже 2-го и 3-го тысячелетий

Сергей Огольцов

Российская проза на рубеже 2-го и 3-го тысячелетий

Эпиграф:

[Здесь, взамен куска, традиционно выдираемой из того или иного литератора, предлагается включить воображалу, чтобы ещё раз дать возможность своему умственному взору насладиться картиной В. Васнецова “Богатыри”

Те, кому удалось, – заново обозрейте заголовок данной работы, чтобы на этот раз врубить уже соображальник и придти к выводу: who is who, в конце концов?

Кто из авторов заявленных в названии обзора годится на роль какого из витязей в богатырской троице? Для вящей интерактивности – сравните собственные предположения с выводами автора (предложение касается лишь тех, кто сдюжит дотянуть до обещанных выводов).]

…

Произведение В.

Сорокина 'Норма' с позиций постмодернизма

Введение

а. Обоснование предпринятому труду

До объявления всенародного праздника с неподдельным ликованием или перехода на особое положение с комендантским часом и т. д., сперва надо оценить масштабы ущерба или привалившего счастья. Таков закон логистики. А уж затем переходить к вопросам второстепенным, типа: что делать? кто виноват?

Не претендуя на второстепенности, данный обзор есть попыткой диагностировать состояние Рос Лит-ры на текущий день переломного момента в её судьбе. Чтобы не сильно больно было, при зондировании обещаюсь не проводить сравнений с русской литературой ХIХ века (всех же ведь разделывали как хотели! под орех! не хуже сборной СССР по хоккею век спустя! А эта неповторимая тройка, а? Рогулин, Достоевский и этот… эээ… как его…. ну, в общем).

Короче – приступим.

б. Синопсис

1. Счисление стартовой черты обзора. Определение терминологии. Структура произведения «Норма». Сопоставление «Нормы» с краеугольными романами модернизма и постмодернизма. Содержание частей «Нормы» и эпилога. Технические приёмы автора по ходу производства. К вопросу об отношении «автор – произведение». Причины возникновения «невольного» плагиата. Беспредельная актуальность нормализации.

2. Извечная ирония жизни: исполнение завета Ленина диссидентом Довлатовым. Отношение автора критики к собирательному протагонисту произведения «Заповедник». Неполный перечень составных элементов основного героя. Художественный срез российского общества накануне коллапса СССР. Непригодность средств литературоведения для определения параметров распахнутой души.

3. Разбор глав Книги Года – 2023, «Петровы в гриппе и вокруг него», с попутными определениями плеоназменного письма, нежданной концовки, количественной унификации сегментирования, своевременного контраста, и, среди всего прочего, с выявлением национальных особенностей метода «расщепление личности» в литературных целях.

Предварительные соображения

А оно мне надо?

Согласна заветам российского философа XIX века Н. Фёдорова, от культа которого фанатели не только светочи посторонних культов типа Достоевского с Толстым, но и аз грешный, чьи персонально выстраданные творения всегда распространялись не иначе, как забесплатно. Ещё со времён, когда про Н. Фёдорова ни сном ни духом, его заветы блюл я свято. Как-то само по себе предвосхитилось. Материальных трат не понёс ни один читатель, качавший с первоисточных сайтов (а за франчайзерно-браконьерские капканы на лохов я не ответчик). Автор тоже не пострадал (в смысле расходов на бумагу, покупку галстука и прочий пиар). Да святится имя твоё, Интернет!

Обуревавшие меня идеи прорывались в массы, которым это всё по барабану, в различных формах – повести, романы, публицистика и т. д., а нынче докатился вот и до литературной критики. Должно быть – возрастное уже.

Таковые предпосылки подсказывают мне, преждевременному разделителю идей Н. Фёдорова и, попутно, затяжному фанату литературы, ответствовать на заглавный вопрос предварительных соображений в утвердительной форме.

Да, конечно.

Прежде всего раскроем скобки подзаголовка.

Мыслимо ли парой пунктирных дефисов объять период в 40 лет? Неужто смогут всего-навсего три автора стать отражением безостановочной бумажной Ниагары, что извергается печатными машинами множества издательств? Настолько ли тощими выдались года означенного периода в давно (и по заслугам) прославленной литературе?

Не углубляясь в полемику, отвечу кратко: да. Ещё как, – да!

Во-1-х, после «Острого чувства субботы» Игоря Сахновского, на всё прочее, творящееся на внутреннем рынке Российской литературы у меня как-то совсем даже и не поднимался интерес, – что там и как.

Ну, а до знакомства с ним вообще тем паче, да будет светлое перо пухом всей плеяде Пелее-Солоухо-Пикле-Фандоринских фанерщиков.

Возникающий при этом вопрос о недошлифованных членах разнокалиберных Союзов писателей (критерии образования объединений неисчислимы: от географической принадлежности до возрастных категорий целевой аудитории) несёт внутри себя ответ на себя же. Если внимательно вдуматься.

И уже прицепом (что довольно просто) приходим к умозаключению об издателях, литсотрудниках, критиках, цензорах, менторах – (всё «ах», да «ах», тут тебе не роддом, следи за стилем!) – сюда же можно отнести дипломодавцев, поставщиков сертифицированности, и прочих рыбок-лоцманов, что кормятся на отведенных им глубинах данного поприща, в соответствии со штатным расписанием, из завов, замов, включая персонал их окружения, тружениц бухгалтерии, работников охраны, курьеров, уборщиц… и многих остальных, от кого зависит и на ком зиждется книгоиздательское дело.

Им всем фанера требуется, как воздух. Они же тоже люди! Их теперь в расход, что ли?!

Да, Боже упаси! Не надо делать из меня изверга, я самый благодушный среди социопатов! Пусть заседают, трудятся и ИИ им в помощь – повышать рост читабельности на душу населения среди домохозяек и основного сегмента лохотронутых – нашей молодёжи.

Короче выражаясь, мне претит мостовая из чуждых мне мозолей своих современников, сожителей и сомучеников по данному, прекраснейшему из миров. Вертитесь и дальше с миром.

Ещё короче – за период между Булатом и Игорем в прозе было совсем голО (спасибо Михал Афанасичу за ёмкое определение).

С одной стороны, – жутковато, это ж типа Мёртвого Сезона длиной во многие десятилетия, но с другой – а что поделаешь? Литература, чай, не Бразилия, чтоб ежегодно карнавалиться.

Таких примерно понятий придерживалось моё расхожее мнение до мимолётной беседы с представителем понаехавших из Москвы релокантов, который вскрыл прогал в моей недоинформированной заносчивости, указав автора (Сорокин), а также наименование труда («Норма») и год издания (1983).

Его и взято точкой старта в предстоящем пунктирном обзоре.

. . .

По ходу поиска произведения с намерением прочесть, имели место непрошенные случаи столкнуться с оценками критики – комменты читателей, просвещавших друг друга, пестрели пересказом заключений со стороны дипломированных специалистов касаемо искомого, которых оказалась всего одна и та же пара (не специалистов, а мнений):

1) «Норма» произведена в стиле концептуализма;

2) «Норма» произведена в стиле постмодернизма,

обогатив собой российскую литературу.

(Попадались и более краткие определения, однако беспардонно площадная брань не вписывается в нормы научной терминологии и мировоззренческих установок автора.)

Создавшаяся ситуация требовала разобраться и уяснить, в конце концов, хотя бы для себя – что есть что, прибегая к эмоционально нейтральной критико-литературоведческой традиции изложения.

1) (что есть концептуализм)

Вопреки изначальному намерению отделаться одним только постмодернизмом для рассмотрения творения Сорокина В. Г., автор вынужден был постичь, заодно, суть концептуализма, порою задыхаясь в миазмах, испускаемых данным направлением в искусстве.

Нюхал из элементарного чувства порядочности – куда ни ткнись литкритики, которые помаститее, твердят, как заведённые, что «Норма» и концептуализм неразрывнее, чем "Ленин и партия". Конечно, цитату эту из вертухаевоспевателя они не приводили, но пафосностью – один в один (чтобы не утруждаться лишними сносками к примечаниям, тангенциально брыкнут В. Маяковский, непревзойдённо воспевавшем ментов своей поэмой «Хорошо»).

Совокупность вышеозначенных причин вынудила занюхать полный список произведений концептуализма выложенный Википедией.

А никуда не денешься, выбор довольно ограничен, когда ты уродился правдолюбом, а и к тому же самочинно произвёл себя в инди писатели…

Взятым вкратце, концептуализм, – это открытая канализация, куда кому не лень могут спускать, бросать, валить, сливать и так далее. Откровенная клоака.

Единственное отличие от реально натуральной открытой канализации, – что, тужась в своём творческом акте, концептуал обязан выдать заклинание: «Это мой вклад в искусство!» И – всё.

А после хоть раком становись под коллекционера за 20 000 долларов, как та концептутка из того же списка (Нет в жизни справедливости! Вон за прискочёванный банан 6 миллионов выложили, а тут несчастные 20 тыщ зеленью. И самое обидное, – ты от банана не услышишь: «Это мой вклад в искусство!»).

2) (что есть постмодернизм)

Термин “модернизм” дотянулся до нас из прекрасного далёка конца XIX века, когда литкритики оперились до понимания бесценной пользы бирок/ярлыков на поприще избранной ими профессии.

В те поры словом «символизм» принялись обклеивать отрицание общепризнанного, поиск непроторенных путей, радикальный пересмотр всего бывшего дотоле, использование непривычных форм, и много-много прочих т. д.

Всего одно слово-бирка избавляет от необходимости впрягаться в труд покрытия текстом 3/4 страницы как минимум. Удобно ж, правда?

На появление непривычных, необиркованных явлений литкритика отвечает родами новых терминов. – поэзию А. Рэмбо, например, которая не укладывалась под уже модную тогда бирку «символизм», определили ярлыком “модернизм внутри символизма”. Основная отличительная черта его – это ненормативная, вплоть до явной шизоидности, интерпретация вполне обыденных явлений.

Так, в стихах Артюра головки стеблистой травы трутся, в целях полового удовлетворения, между широко расставленных ног скамейки, которая сверху, и т. п.

Довольно тривиальные симптомы шизофрении, до зевоты известные любому практикующему психиатру.

(Попутно отметим, что терминологические разборки в среде литкритиков составляют неотъемлемую, большую часть их жизненной карьеры.)

Отличительная черта модернизма в прозе (по мнению большинства) – переплетение деталей материальной либо иллюзорной жизни с комментариями, возникающими по их же поводу в сознании наблюдающего/воображающего эти детали индивида. Данному течению присущ раскол повествования на множественно дробные эпизоды.

Классически общепринятым примером модернизма служит «Улисс» Дж. Джойса (долгие годы запрещавшийся, сжигавшийся, топившийся в море, затабуированный для неэлитарных слоёв населения различных англоязычных стран) с тектоническим массивом из 705 страниц текста. Роман был издан в Париже в 1921 г.

Полвека спустя, в 1973, трах по мозгам повторился книгой Т. Пинчона «Gravity’s Rainbow». Модерновый по своей тематике роман не укладывался в рамки “модернизма” из-за отсутствия раздробленно раскольнического изложения. Всего четыре части линейно развивающегося сюжета.

Но как-то и неловко было зачислять “Радугу” в ряды «классицизма», чьи представители вымерли пару сот лет тому.

Однако у литкритики уже имелась отработанная схема и готовый термин, которому, особо не парясь, они прихерячили приставку «пост-», как говориться “на готовенькое”, и отлили расхожую монету хождения в литературоведении: «постмодернизм».

Отсюда напрашиваются 3 нижеследующие вывода, что отныне:

1) если хочешь оставить след в литературе, без шизофрении в неё не суйся;

2) если для твоего труда не изобретают/переиначивают термина, значит не в полной мере ты их протрахал;

3) интересно бы таки рассмотреть, что именно не дало Сорокину покинуть рамки «постмодернизма» и вырваться на необъятные горизонты х3 чего-то свежеотлитого специально для его случая.

Засим, поясниловке конец, кто выдержал молодец…

(Девушка! Да, вы, в дверях там – не забудьте прикрыть за собой, чтоб сквозняков не напустили… ну а вас, судари мои, прошу проследовать за мною.

А вам, инди оруженосные канальи, особого приглашения надо или, что ли?

– Вперёд!)

. . .

Итак, произведение (не побоюсь этого слова) «Норма» составлено из 8 частей. Сопоставим это количество с 18-ю эпизодами Джойса, или же 4-мя частями у Пинчона, и осознаем, что количество разделов далеко не решающий фактор.

Тогда, быть может, объём?

Не исключено, ведь по количеству печатных листов «Норма» заметно уступает застрельщикам как «пост-» так и «предпостмодернизма». Но! Весьма допустимо, что это различие коренится в самой тематике сопоставляемых произведений:

– у Джойса энциклопедический охват мировой культуры/истории с древнейших времён и вплоть до забегаловок Дублина;

– у Пинчона экстравагантное описание спрута глобальной корпоративности, удушающего данную планету;

– полотно Сорокина скромнее по размашистости, и представляет гнидючник на одной (отдельно взятой) шестой части земного шара сотворённый кровососающим сегментом двуногих гнид для паразитирования на себе подобных.

Часть Первая

Составлена по образу и подобию 10-го эпизода “Улисса” (The Wandering Rocks).

Нет! Нет! И ещё раз нет! О плагиате не может быть и речи!

Подобные наговоры явились бы несостоятельней обвинения «Иванушек-International» в гоп-стопе «Оды Радости» Бетховена, на том основании, что в распоряжении любого музыканта имеются всего 7 нот (плюс полутона, итого – 12).

Свой эпизод Джойс сложил из множества осколков поголовно объединённых тем, что происходят одновременно. Каждый нанизан на один и тот же текущий миг, который их и скрепляет.

Кусочки первой части «Норма» тоже скреплены одним и тем же – нормой, нормативной порцией говна для ежедневного и о-б-я-з-а-т-е-л-ь-н-о-г-о употребления в пищу любым и каждым гражданином. На том основании, что он/а живёт в самой лучшей стране мира.

(Брезгливым порекомендую не блевать против ветра, а даже и удалиться – воля ваша, но таковые не смогут постичь в полной мере смысл последующих частей сорокинского произведения, особенно 2-й, и 6-й.)

Заметим, кстати и a propos, что подробное живописание акта копрофагии, в целях получения полового удовлетворения путём возбуждения вкусовых рецепторов, с последующим заглатыванием и провождением кала через пищевод, предоставило ретроградным членам комиссии по присуждению Пулитцеровской литературной премии (самой престижной в США) основание не присуждать Пинчону эту награду, что, впрочем, не помешало Томасу стать отцом «пика постмодернизма».

И всё-таки при всём при том, язык Части первой сразу же и без обиняков выказывает незаурядного мастера слова, который чутко слышит окружающую среду и тонко передаёт нюансы её самовыражения.

С полной ответственностью отмечаю, – сработано мастеровито, мастером с большой буквы 'M'. А и к тому же – в лучших традициях соцреализма. И тут уж ничего не попишешь, под ним нам довелось взрастать, счастливчикам, родившимся в одну эпоху с «Нормо»-делом.

Вот почему в 1-й части концептуализмом и не пахнет. Чем угодно смердит, прёт, воняет, но только не им.

Диалоги – выверено чётки, выпуклы, правдивы.

Монологи (по телефону в основном) – неотразимо соответствуют характерам и ситуациям.

Да, и снова – да: в части 1-й наш автор предстаёт, как вполне нормальный соцреалист. Несмотря на отмечавшийся органами биографический факт общения с московскими концептуалистами, прежде чем приступил к написанию рассматриваемого произведения. Молоденький ещё был, в подобном возрасте с кем только не поякшаешься.

(Тем не менее, позволю себе предположить, что упомянутое общение производилось не за доллары. В 70-е монетизация не успела ещё стать превалирующим аспектом творческих путей.)

Всё в данной части – правда, но увы, и это уже отмечалось, грёбаная узость тематики, окольцованной железным занавесом, сделало «Норму» книгой для внутрисемейного чтения, настольной книгой владеющих Русским в одной/шестой, но разноязыкой части.

И в этом, как обычно, кому-то повезло, а кому-то нет.

Часть Вторая

Визуально представляет собой нескончаемый ослиный уд в виде единого абзаца. Читается легко, благодаря отсутствию знаков препинания, – скользит буквально.

Удобоваримость и легкоусвояемость части 2-й обусловлена её тематикой, изливающей стандартный круг жизни человека в форме уже отмечавшегося нескончаемого ослиного члена.

К решению стоящей перед ним задачи автор подошёл новаторски. На всём своём протяжении, конструкция сложена из однострочных элементов, заключающих в себе цитаты широко известных выражений, лозунгов, прибауток, афоризмов…

Каждый построчный элемент составлен из всего только пары слов – прилагательное + определяемое им существительное. Обещанную лёгкость обеспечивает факт использования в каждой паре одного и того же прилагательного – «нормальный/ая/ое/ые».

«нормальный вес / нормальная тёлка / нормальное бухалово» и т. п.

Порядка полутора тысяч таких двусловесных строк, составивших часть 2-ю, целенаправленно отражают возрастные перемены среднестатистического гуманоида из отдельно взятой страны в ходе пробежки по кругу его/её жизни.

Зачастую эти строко-спарки содержат ухмылистую иронию, иногда беспощадную. (Впрочем, это уже ближе к концу члена.) Порою забавную комичность. Но главное – подкупает простота приёма. Доступность творчества без окончания литзаведений.

Умиляюще первозданная простота и непритязательность приёма работает безотказно. Оттого-то вся 2-я часть катит – словно реченька течёт.

На какой-то из пар гордо приосанишься, на другой ностальгически вздохнёшь, по пути к легко предсказуемому, вполне нормальному концу.

Тоже без точки.

Но главное достоинство – незамысловатость: после десятой строчки начало следующей вставляешь авто-рефреном, и даже предугадываешь, что выскочит дальше, спустя десяток строк. Хоть и не всегда в десятку.

Однако в целом она подкупает, эта часть сорокинской страды, и в ней ты начинаешь чувствовать себя хозяином, субъектом творческого процесса, умиляясь точностью попаданий своих угадок предстоящего полстраницей глубже по скользящему ослочлену. Да, промахи тоже случаются, но разброс не далее чем на пару строк.

Попробуйте! Вы сотворите нормальный нормалёк, уверяю вас.

Призна́юсь, что лично мне, как читателю, не хватило «нормальных пиздюлей». Остаётся лишь надеяться и ждать нового, дополненного и переработанного издания «Нормы», где автор отмудохает недоудовлетворившихся.

(Попутное примечание № 1: Об отношении “автор – произведение”)

А если начистоту, сугубо между нами, – не скрою, что предыдущий абзац просто бла для красного словца.

Что ставить промашки данного автора, как и остальных, причастных к любым другим произведениям, им в вину – есть нагло вопиющая несправедливость. И даже если он в одиночку, а хоть и с подмогой его концептуальной шоблы выпишет мне нормальных пиздюлей, то в том никак не стоит усматривать его/их заслуг.

Чем дальше занимаешься писательским ремеслом, тем яснее видишь, что – да, не мы пишем, но пишут нами, если, конечно, хватает смелости трезво взглянуть правде в глаза.

Автор – всего лишь труба для переливания из «бассейна А в бассейн Б», но что конкретно льётся – к тому он не при чём, и на его совести, единственно, ответственность за выбор: быть или не быть трубой?

Отмечались случаи отказников и забастовщиков. Саботаж тоже имел место. Достаточно вспомнить Николай Василича, спалившего второй том недоизлитой поэмы про Мёртвых Душ. Приступ пиромании вызван, несомненно, беспочвенными страхами, что из-за вливания помянутого тома мир станет гнуснее, чем его и так и так всё равно испаскудят. По любому.

Ах! Эти милые наивные классики! Да оглянитесь вы! Ведь этих труб вокруг миллионы – не через ту, так чрез другую, но хлюпнут в мир и «Апрельские Тезисы» и «Гарри Поттеры» и фейлетоны этого… (ну ты ж глянь! я ведь помнил… фамилия у трубы такая… жабье-лягушачья, не то цыплячья… как же, бишь, его ?.. а да пошёл он нах¥й!)

Однако хватит впадать в эмоциональную прострацию. Продолжим рассмотрение.)

Вторая часть «Нормы», как сказано неоднократно и не одним и тем же критиком, “полна иронии”.

(“Ирония” по-русски – “негласное ниспровержение”, однако в современной критике верх взяла струя, где вместо “иронии” правильнее говорить “десакрализация”.)

И каким же образом устраивается ниспровергающая десакрализация в каждой, что ни на есть членостроке?

Да легко! Как уже вскользь упоминалось, обильная куча эпизодиков, навалянная автором в первой части, замазала смысл знакомого слова, втемяшила раскрывшему сорокинский шедевр неортодоксальное прочтение существительного «норма». Оно, его трудами, превращено в говно.

Теперь при слове «норма», читателю мерещится порожний коробок от спичек, набитый говном, но не для анализа, а чтоб есть, ибо в том есть священный долг гражданина СССР. Любого и каждого.

Услышав «норма», челюсть правоверных непроизвольно приходит в движение, перемалывающее, а слюнные железы выдают на-гора объём сверхплановых секреций. Качают слюну сверх нормы. В попытке самообороны.

Говно, подменяя ключевой эпитет в каждом из словосочетаний на любой строке, неодолимо ниспровергает привычный прежде смысл знакомых словопар. Настолько простенький, но со вкусом сработанный приёмчик поверг меня в леденящий ужас – сколько сил и бесценного времени потрачено безвозвратно, впустую! Когда с пеной у рта доказывал, что я – нормальный!

. . .

Основная цель литературного критика – прокормиться посредством избранной профессии, а в ней очень важно умение выражаться афористично и с непререкаемым апломбом.

Некий поднаторелый, съевший на этом деле не одну собаку, критик афористично заявил, что, де, говно в «Норме» ничего не олицетворяет: говно – есть говно, и – точка!

Ух, голова! Ушлый засранец. Типа говно в чистом виде, полная абстракция и кушайте на здоровье. Молодчага! Сказал, как отрезал. И диплом имеет, и членство там и сям. Что скажет – соглашайся или назубок учи, если на том же поприще ищешь продвижения по стезе.

Да только вот заврался господин хороший, для всех, кто поимел счастье жить в СССР, говно очень даже олицетворяющая субстанция. Для нас оно, оно же «Норма», – это ложь, которой нас пичкали с утра до ночи.

Для нас “Жить не по лжи” – это “не жрать говна”.

Довольно сложная задача, когда вокруг тебя чавкают миллионы, потребляя “норму" – высранное центральными печатными органами, телевидением и прочими СМИ, совместно с тобой, господин литературный критик, выдавший нормальный афоризм, что “говно – это просто говно”, вещь сама по себе, а никакого госзаказа не было.

Да и откуда ему взяться? Всё само по себе идёт. Впрочем, это уже занос в темы социальные, вернёмся же в русло литературной критики.

Часть Третья

Вот она, часть вскрывшая истинную подоплеку Сорокина-художника. Он – прирождённый копиист.

В первой из 2 половин части третьей, мы обнаруживаем сертифицированную копию бунинской прозы. Один к одному, просто рукопись завалялась где-то, пока не оказалась вставленной в рамку из «Нормы». Однако от аутентичности обрамлённой прозы даже и Бунин вряд ли б открестился.

Увы, недолго верёвочка вилась, и вот уже заложен крутой вираж в следующую, вторую половину той же части, в монохромный супрематизм, присущий Оконам РОСТа.

Но стоит ли удивляться? Владимир Сорокин, помимо прочего, числится художником, проиллюстрировавшим немало книжек. Так что ему, покуда на художника учился, немало всякого пришлось перекопировать!

(Попутное примечание № 2: истоки плагиата)

На этом месте сам собою встаёт вопрос о правомерной правомочности пишущего на копирование кого-то из предыдущих ему авторов.

Где проведена черта между плагиатом и творческим продолжением идей, манеры письма из полюбившегося образца?

Ведь любой автор является в мир, где и до него много чего уже понатворили. Для своего как эстетического, так и творческого роста, начинающему приходится много чего всосать. Однако питающие вещества не маркируются, не вносятся в каталог, базу данных с пометками: когда, откуда и зачем впитывалось.

Впитанное становится неотъемлемой составной миросозерцания и практических навыков выкормыша. И оно пускается в ход безотчётно и, по большей части, неосознанно.

Порою такой подход даже и культивируется, чтобы пластичней соответствовать биржевому курсу и текущим вкусам потребителя.