Активная разведка

27. Отношение к воинской повинности на день ареста —

(Надо пропустить, на учет он вроде бы стал, а потом все завертелось и… А стоит ли он сейчас на учете – непонятно. Если все по-старому, то должен стоять.)

28. Какие члены семьи служили в старой армии, их чин и где они находятся сейчас – отец и старший брат, урядники, сейчас умерли.

29. Состоите ли членом каких-то общественных организаций или союзов – не состою.

30. Состоит ли в партии (какой и с какого времени) – не состою.

31. Ваши политические убеждения теперь – политических убеждений не имею, но против Советской власти воевать больше не намерен.

32. Были ли под судом при царизме (когда, за что и к чему приговорены) – не был.

33. Были ли в тюрьме, ссылке, за что, когда и долго ли —

(Наверное, это про то же вопрос, потому что человека могли приговорить, а он сбежал и не отбыл приговор суда.) Значит, нет.

34. Не были ли арестованы ранее при Сов. власти (когда, где, кем и за что) – в 1919 году, отсидел ночь в сарае, за то, что потребовал освобождения арестованных стариков-казаков.

35. Когда, где и кем арестовывались последний раз – арестован работниками поселкового Совета у себя во дворе, кто они – я не знаю.

36. Когда заключены в концентрационный лагерь —

(Тут надо спросить, что писать. При отсидке в Ростове и поездке сбилось ощущение времени.) Значит, пока ничего.

37. Что найдено и отобрано при аресте и обыске —

(Наверное, надо пропустить.)

38. В чем обвиняетесь – в бандитизме.

39. По чьему приговору вы заключены в конц. лагерь или другое место заключения и на какой срок – Донское ОГПУ, на пять лет.

40. Кто из партийных или советских работников, какой заводской комитет или сов. учреждение может поручиться за вашу лойальность по отношению к советской власти —

(Егор хотел написать своего командира дивизии или комполка и… оставил. Потому что с тех пор он уже к Лысому ушел, какая уже тут «лойальность» к власти.) Нету таких.

41. Документы, удостоверяющие вашу личность (кем выданы, номер и время выдачи) —

(Тоже надо пропустить.)

Подпись заключенного.

Это пожалуйста. И так написал, с хитрым росчерком, что можно потом и отпереться, что так не подписываюсь. А кто подписался? Сары-Чизмели Мехмед-Ага.

Это Егору рассказывал один офицер из болгар, что под Одессой жили. Когда Болгарию от турок освободили, стали там местное управление выбирать. И очень ушлые жители списки избирателей подделывали и записывали туда не существующих на свете людей, но эти призраки голосовали за нужного человека, и того выбирали.

А Сары-Чизмели Мехмед-Ага – это по-турецки означает «Мехмед-Ага в желтых сапогах». Поскольку не у всех фантазии хватало, то был Мехмед во многих селах и везде в одной и той же обувке.

Дополнительную соль шутке придавало то, что у турок фамилии не было. Поэтому такой мог быть вполне: Мехмед – его имя. Ага – как офицер султанской армии. А Сары-Чизмели – прозвище, чтобы от другого Мехмеда из соседней роты отличать. Вырастет в чине – будет Мехмед-бей. Еще выше – Мехмед-паша. И все в желтых сапогах. Но в их хуторе жил казак Илья Распердяев. Уж лучше в желтых сапогах.

2-я часть (заполняется администрацией лагеря)

Примечание: на все вопросы отвечать толково и писать разборчиво. За этим следит администрация, оказывая содействие неграмотным и дает пояснения…

* * *

Подошел тот самый работник, спросил, как получается.

– Да вот, почти все, только некоторое непонятно.

– Что там непонятного: ага, документы. У тебя нету? Нету – значит, прочерк. Наши документы отдельно запишутся. Когда заключены в лагерь? Это я сам напишу… Вроде всё, хорошо справился, иди пока постой на крылечке, можешь подымить.

Егор вышел, а на его место присел тот из коридора, который мог только вывески читать. Но тут следует сказать, что, когда проводилась последняя перепись населения в Империи, то есть в 1897 году, ученые мужи долго спорили и постановили считать – если подданный Империи может читать, а писать нет – быть ему грамотным.

Заполнять бумаги закончили, и тут пришел какой-то другой сотрудник и повел всех четверых за собой, устраивать на место. На территории лагеря места было сейчас довольно много. Два здания совсем пустовали, а в других были свободные комнаты. Здания, где селили заключенных, имелись самые различные – каменные двухэтажные, каменные одноэтажные, деревянные. В одном здании на первом этаже располагалась кухня для заключенных. А на другом – жили они же. Во втором корпусе на первом этаже лазарет, на другом – понятно, кто – снова заключенные. Для женщин отведен отдельный корпус.

Сейчас же Егора и всех остальных троих провели в первый корпус, на верхний этаж, в 12-ю казарму. Здесь почему-то комнаты называли казармами, а не здания. Казарма № 12 была размерами 5 на 7 аршин, и там стояло 6 коек и кроватей. Две уже заняты прежними жильцами, так что теперь все будут не свободными. Окно одно. Это явно корпус с кельями, потому что вдоль всего этажа шел коридор шириной три аршина, и в него выходили двери казарм. Кроме кроватей, имелась печка, ныне по случаю теплого времени не топящаяся, стол, пара венских стульев и две табуретки. Ну и в стены заколочены костыли для одежды. Вот и все. Пол деревянный, кое-где под шагами поскрипывает, стекло в раме есть, но мыли его, наверное, еще при покойном царе Николае. Освещение: пока светло, то из окна. Значит, так здесь жили монашки. Хотя светло жили, у них в хуторе окошки-то поменьше делались.

Сотрудник позвал их с собой получать чехлы для матраса и набивать их сеном. Одного по жребию оставили в комнате, чтобы ничего из вещей не уперли, а прочие пошли набивать матрасы сеном или соломой – чего дадут, тем и набьют. Дали солому.

Появился один из уже живущих в «казарме», поздоровался, назвался Федором и начал рассказывать про местные особенности. Работать можно двумя способами – в лагере есть восемь мастерских, потому можно и в них, если можешь шляпы делать. Можно и за пределами лагеря – поскольку работы разные и в разных местах, то туда могут водить с конвоем. Могут и самостоятельно отпускать, особенно если работа в губернских учреждениях и постоянная. Если сегодня тут, а завтра там – тогда нет. Кормят в обед, а утром и вечером дают кипяток, а сидельцы его пьют с хлебом и сахаром. У кого что есть. В обед выдаются щи и каша, но некоторые повара очень любят варить что-то среднее между супом и кашей, чтобы меньше блюд готовить. Три-четыре раза в неделю дается не только голый кипяток, а чай или кофе. Народ удивился. Как люди простые, сами они кофе не пили, но слышали, что баре таким балуются по утрам.

– Горькое пойло, меня мой знакомый денщик угощал. Я еле дохлебал. Но он мне пояснил, что средь бар на него охотники тоже не все, когда в гостях их напоят, то выпьют, а сами себе уже не делают.

Егор кофе несколько раз пил и решил, что если кофий с молоком и сахаром внакладку, то еще ничего, а если без сахара, то лучше и не пробовать. Чай куда вкуснее. Особенно китайский байховый.

– А мясо или рыбу дают?

– Да, чаще, конечно, рыба, но и мясо при очень хороших глазах найти можно. Но если долго искать будешь – варево остынет.

– А сколько хлеба дают?

– Фунт.

Тут народ стал вспоминать, кому сколько и где давали на службе и вне службы. При царизме, конечно, было сильно больше, но не надо было забывать, что на дворе шел 1922 год. Прошлый год был голодный, катастрофически голодный. В этом вроде как (тьфу-тьфу-тьфу!) виды на урожай были, но всего лишь в начале года в двух артиллерийских дивизионах ТАОН бойцам давали только сухофрукты, лежалые и малость попорченные. А ничего другого в гарнизоне на складах не было. Это были тяжелые артиллерийские дивизионы, и пушки в них тяжелые и с тяжелыми снарядами. Для службы туда старались отобрать народ покрепче, а не тех, кого «соплей перешибешь». Для возки орудий требовались сильные кони весом в сорок пудов. Сено коням давали по норме, но… прелое. Ничего другого в наличии не было.

Как обходились до тех пор, пока снабжение не наладилось? Один из способов – шефство предприятий над частями. Есть в городе Колоколамске ткацкая фабрика, ранее купцов Вельяминовых, а ныне имени Третьего Интернационала, и саперная рота какой-то дивизии. И берет фабрика (а иногда не одна она) шефство над саперами. Закупят им в столовую столовых приборов или занавески. Или деньги выделят на что-то иное. И на фабрике для незамужних ткачих найдется муж из демобилизованных красноармейцев, что службу закончил, но не вернулся в родную деревню. а в Колоколамске остался и на фабрику электриком устроился.

Старожил продолжил, что воду набирают из колодцев, до ветру ходят либо в отдельно стоящие будочки, либо во внутренние ретирады, которые в некоторых корпусах есть.

Ходить по территории лагеря можно свободно, если за ограду не выходишь, и в нерабочее время. Есть библиотека и есть даже театр, его сидящие белые офицеры организовали и в нем играют.

С мытьем дело обстоит так: в теплое время под конвоем сидельцы партиями ходят на Оку и там моются. В холодное время – водят в городские бани. Для борьбы со вшами есть аппарат, только пуговицы из рога в нем портятся, так что лучше их отпороть, а потом пришить.

Услышав насчет Оки, народ переглянулся, вспомнив рассказ встречавшего их начальника, но ничего вслух не сказали.

Вскоре наступил обед, и здешний обитатель про него не соврал.

Постельного белья не выдали, сказали, что с ним туго, и его берегут на холодное время. Одежду тоже выдают только тем, у кого с ней совсем швах. Были тут такие, у кого есть только шинель (не сильно целая) и бывшие кальсоны, ныне их остатки можно назвать набедренной повязкой, если бы сидельцы такое видели раньше. Да, остатки кальсон были не у всех.

«Ну что, Петрович, ино побредем еще», – как сказала жена протопопа Аввакума мужу и побрела в Сибирь дальше. И они тоже побрели по дороге своей судьбы, а то, что пока сидят в одном месте, а не бредут – это не существенно. Жизнь-то проходит, даже если ноги не двигаются. Если найдется в бывшем монастыре новый Зенон, то сочинит апорию о движении у сидящего в лагере. Или даже не одну.

Глава третья

Как воспринимал все это Егор? Тоже философски – коль попал на адскую сковородку, не жалуйся на угар от адских печей. А если она затухла – то наслаждайся перерывом в поджаривании, пока черти ее снова разжигают.

А в лагерной библиотеке нашлись несколько книг по Смутному времени, что было перед воцарением династии Романовых, 300-летие которой пришлось на год призыва Егора. Читал и удивлялся похожести. Хотя что-то подсказывало ему, что господа сочинители о многом не писали. Каково детям и женщинам читать про такое вот: «Отличавшийся особым зверством атаман Баловень не только грабил, где только мог, и не давал правительственным чиновникам собирать деньги и хлебные запасы в казну, но с жестокостью мучил людей. Обычной его забавой было насыпать порох людям в уши, рот и затем поджигать его. Шайка разбойничала на севере, возле Архангельска и Холмогор, и насчитывала до 7 тысяч чел. Местные воеводы доносили царю, что повсеместно по рекам Онега и Вага церкви поруганы, скот выбит, деревни выжжены. На Онеге насчитали 2325 трупов замученных людей, и некому было похоронить их; большая часть тел была изуродована. Многие жители разбежались по лесам и перемёрзли…» И сейчас народ себя вел зачастую так же, хоть триста лет прошло и церковь этому не учила – порох в уши и рот засыпать. Но похвастаться воспитанием и нынешним не стоит, нагляделся он на многое, и на бессудные расстрелы, и на уродование людей не хуже баловневских фокусов, и на насилие над женщинами. И делали это зачастую одни и те же казаки – на службе у атамана Краснова, на службе у атамана Кудинова, на службе у генерала Деникина и на службе у наркома Троцкого. Все те же Иваны и Петры. Честно сказать, конечно, на последней службе можно было за бесчинства и под расстрел пойти, и так делалось. Когда в Шестой кавдивизии занялись погромами, а пытавшегося остановить их комиссара Шепелева убили – почти полторы сотни пошли под расстрел, и командиры среди них тоже. Но снова, если быть честным, то чем черт не шутит, пока бог занят. Пока недреманное око отвернулось, то случалось многое, и по изъятию у населения разного нужного для службы, и с пленными разное происходило, от раздевания-разувания до «попыток к бегству». И костелы во взятых городах поджигали, и на их дверях разные похабные надписи писали.

Иногда раньше приходила мысль, что настал конец света, пошел брат на брата, и преступлениями переполнилась чаша скорби. И прошлогодний голод – как кара всем тем, кто выжили в войне. Но вроде как конец света не настал. И голод закончился, и война закончилась, да и бунтов поуменьшилось.

Должно быть, до края чаши скорби остался еще какой-то вершок. Или два.

А в лагере пришла мысль, что за прегрешения приходит и наказание, иногда не очень скорое, но обязательно приходит. Про это, конечно, попы говорили и ему, и его отцу, возможно, и его деду, хотя по рассказам отца и стариков дед отличался диким нравом, с родней дрался, с начальством всегда был на ножах, да и в церковь ходил не часто, хоть и был крещеным, и по поводу попов отпускал едкие замечания. В станице это связывали с татарской кровью. Егоров прадед во время службы в Польше встретил девицу из польских татар-липков, она от любви к прадеду приняла православие, чтобы их обвенчали (а до того в костел ходила), и на Дон с ним уехала. Ни в облике, ни в поведении у нее ничего татарского, в смысле дикого и необузданного, не было, а вот первенец ее выдался прямо в далеких предков, что в Литву князь Витовт пригласил на службу и землю дал. В детстве и ему про дикую кровь намекали, когда он противился чему-то, хоть с той же женитьбой.

Егора раза три брали на внешние работы – два раза разгружали вагоны и один раз разбирали бывший купеческий лабаз, что там лежит и на что оно годится. А потом его поставили помогать конюху, он же кучер. Никодим Иванович в лагере не сидел, а служил, а этим летом часто прихварывал, поэтому Егору приходилось не только за конями смотреть, но и при нужде выезжать за пределы лагеря. Начальника лагеря в губисполком довез, по дороге не потерял – а следующий раз его посылали с поручениями уже бестрепетно.

Он написал письмо на хутор о своем житье-бытье, но ответа еще не получил. В минувшие годы приход письма был сродни чуду, оттого больше доверяли тем, кто куда-то ездил и потом рассказывал, что там с кем делается. И, как только кто на хутор приезжал, так в его дом вереницей тянулись родичи, чтобы узнать, что там с их мужьями и сынами, а также рассказать для них же, что нового в родном хуторе и от всех поклоны передать.

В конце августа Егора из конюшни позвали в казарму.

– Егор, к тебе человек пришел!

– И что это за человек, и что ему надобно-то?

– Что надобно – сам спросишь, а человек явно не простой, из начальства.

– Даже так?

– Даже, Егор, даже. Когда на него смотришь, чуешь, как Валтасар, что ты взвешен, исчислен и приговор подписан.

– Хоть иди прятаться в самый дальний угол сада, пока он не устанет ждать и уберется! Ладно, я пошел.

И Егор пошел, только руки перед выходом помыл.

Таинственный посетитель сидел на стуле и беседовал с Андреем, которого сегодня на аптекарский склад не взяли, ибо что-то там не привезли, и пока нечего разгружать. Оттого и Андрей на кровати лежал, потому что подметать в казарме уже нечего было – пол закончился.

– Я Егор Лощилин. Кому я тут нужен?

– Пожалуй, что мне. Андрей, выйди-ка погулять, вдохнуть махорочного дыма тоже можешь.

Гостю было лет сорок, даже волосы редеть начали. На левой щеке шрам – «гусиная лапка». Глаза – скорее бутылочного цвета, плечи широкие, рука крепкая, как у человека, работающего руками.

– И у кого ко мне дело?

– Зови меня товарищ Западный. Крестили меня, конечно, по-другому, но сейчас не до того, что отец Виктор выбрал из святец. В том месяце, когда меня крестили, память двух тысяч святых празднуется, так что выбор был большой. А поговорить я хотел о службе. Предложить тебе ее и не задаром.

Как ты помнишь, после 1918 года образовалось много новых государств, и не все из них хотят жить мирно. Есть такая страна, что о своем величии грезит, и его видит в том, чтобы от всех соседей куски оторвать и проглотить. С нею граничит Литва, которой эта самая страна должна была вернуть юг Литвы и столицу Вильно, а отдавать не хотелось. И вот один генерал заявил, что он властям этой страны не подчиняется, их знать не знает, образовал как бы государство Срединная Литва и довольно долго делал вид, что он-де совершенно отдельный. А у Литвы сил не хватило его задавить. Самостоятельную жизнь там изображали два с лишним года, пока этой весною «мятежный» генерал не заявил, что он устал жить вне этой страны и возвращается в ее лоно, и отдает земли Срединной Литвы По… той самой стране. Там его приняли с распростертыми объятиями, поскольку не разведенными в стороны руками все полученное не обхватить и не удержать. Отчего умные люди сказали, что комедию ломали долго, хотя и раньше было видно, что комедия. Другой сосед страны – Чехословакия – тоже попытался отнять у нее Тешинскую область, но чехи этого не дали. Соседняя Германия – и тут не слава богу, организовали три восстания на пограничье и изрядный кусок территории захапали. Причем с шахтами и заводами.

И с нами тоже некрасиво себя повели. Ну, в 1920 году была война, и ты в ней участвовал. Заключен мир. А на территории этой самой страны остались войска той украинской республики, которая была Петлюры и Петрушевича, если ты помнишь такого. По договору в Риге оказалось, что для Петлюриного войска места нет. По эту сторону Збруча эта страна, которой УНР не нужна ни поутру, ни на ночь, а по сю сторону – Советская Украина, которой тоже Петлюра нужен, как корове седло. А они места не имеют. Кто-то из них вернулся и покаялся, кто-то стал искать себя в этой самой стране. Но осталось много непримиримых, которым власти страны сей обещали поддержку, но негласную. Дескать, идите через Збруч на восток, а мы поможем. Сначала тайно, а потом и открыто. И вот под зиму три группы пошли через нашу границу воевать. Как ты понимаешь, военнопленные или мирные граждане не могут просто так взять и идти воевать соседнее государство. Это можно было когда-то давно: по вольности шляхетской воевода Мнишек мог поддерживать Лжедимитрия Первого, а князь Вишневецкий просто с Москвою воевать. А польский король в Варшаве и сенат польский отпирались: «Это-де война Мнишека и Вишневецкого, мы им мешать не можем, потому что обвинят нас в подавлении вольности шляхетской. Но мы-де совсем не против, чтобы ваши ратники Мнишека и Вишневецкого железом и свинцом поражали. Вольности шляхетской железо и свинец ваш урона не наносит». А тут и такие шляхтичи через границу пошли, что я больше похож на царя Николая, чем они на шляхтича. Прорвались они до Коростеня, но потом их время кончилось. А страна, что их приняла, отпиралась, что она тут ни при чем, они сами поезд с оружием и обмундированием захватили, вооружились и побежали через границу Киев брать!

Была еще Бессарабская группа, на нее хватило одного батальона, чтобы разогнать. И Волынская группа, у которой даже винтовок на всех не было, только где-то на треть людей. И на этом не остановились. Кроме этих героев, что в том году вернулись, там и другие есть. Например, атаман Орел, он же Гальчевский. И в этом году через нашу границу лазал, не в силах удержаться от борьбы. Правда, олухов царя небесного, что за ним пошли, набралось только 15 человек.

И это не один цепной пес на их привязи. Есть еще такой Булак-Балахович, тот тоже успокоиться не может, а также разная мелочь, которая через нашу границу шастает и здесь грабит-убивает, причем обычно мирных жителей. Как ты понимаешь, даже когда банда из 15 человек за кордон ходит и там громко себя ведет – о ней власти однозначно знают, и она живет только потому, что властям она нужна, и головная боль для соседей тоже нужна. Это контрабандисты могут быть самостоятельными фигурами, да и то лучше бы им на своей стороне иметь местное начальство в городке близ границы, а в столице… ну, пусть о них даже и не знают.

Добрых слов в этой стране их руководство не понимает. А понимает только силу – дашь в лоб, так и утихнут. А нам воевать пока не с руки, сил надо накопить. Вот и надо бы показать им силу в небольшом масштабе. Не можем все это кубло гадючье сразу разнести, но можно пока понемножку, может, даже поодиночке. Посылаете на нас Орла и Балаховича – мы тоже можем послать отряд, чтобы устроить большое побитие горшков и в ответ сказать, что мы тут ни при чем, это кто-то у вас свой бузит, вот в прошлом году без вашего позволения через кордон полез, пока под Базаром не упокоился. Может, это его дружки, почему-то не убитые, теперь у вас шурудят в ответ на то, что в захваченном у вас поезде на всех теплой одежды не хватило? Как было со взятием Азова казаками, когда турки взвыли, дескать, почто казаки озоруют? А царь им ответил, что это такие вот озорники, к которым мы совершенно ни при чем, и казаки туркам написали, что мы-де гулящие люди и царю не служим, сами ради зипунов город Азов взяли. Все, конечно, понимали, откуда берутся дети, но не подкопаешься.

Вот я и предлагаю поучаствовать в этом деле и показать кое-кому кузькину мать. А вместе с ними и местным гордым помещикам и осадникам, которые украинцам и белорусам жизни не дают. Дело не простое и опасное. Но его предлагают тем, кто не из пугливых и подобными вещами занимался. Может, не совсем такими, но похожими.

– Я ведь и в станице, и в Ростове, и здесь говорил, что надоело мне воевать, оттого и винтовку утопил, и на свое подворье пришел. Если сказанных слов недостает, так и писаные про то есть.

– Я могу и маху дать, думая, что ты и впрямь перегорел и в монахи не ушел только потому, что монастыри позакрывали. Кстати, заметь, что ты таки в монастырь попал, хоть он и женский. Но видится мне другое, что огонь в тебе не погас, а чуть притих. Но даже упрешься ты и с места не сойдешь. Что же, я пойду искать другого, а ты останешься в этой казарме. Дали тебе пять лет, ну, немного скостят за красивые глаза и густые усы, и через три года выйдешь ты на свободу еще не старым, на кусок хлеба заработаешь. И все останемся при своих. Ты с гордыней своей, я со своим делом, которого мне надолго хватит. Кроме той страны, есть еще три беспокойных соседа, а может, и четвертый образуется. И сделаю, что смогу, негромко, но сделаю. А ты с чем останешься? Ты ведь не из домоседов, что поскорее в родной курень стремятся, к земле и скотине. Ты ведь при всяком удобном случае снова за шашку хватался, потому что родился для того, чтобы по степи скакать и врагов рубить, а плуг и жена – это для тебя не первое в жизни. А чуток подальше.

– Кой в чем ты, товарищ Западный, и прав, но все же ты, наверное, не в ту калитку идешь. Я все-таки враг власти, белоповстанец, да и не первый раз против нее с оружием стою. Куда такому за власть быть?

– И такие под знамена становились, чему ты сам свидетель был в Новороссийске. И с воинством батьки Махно тоже знаком, они дважды на нашей стороне воевали. И многие другие. И не только мы это делали. Помню одну бумагу, где сказано, что в Корниловской дивизии целый батальон из пленных петлюровцев. Хотя соглашусь, что есть предел, за который зайдя, уже обратной дороги нет. В Красной Армии служили когда-то знатные мятежники Стрекопытов и Осипов. Про Стрекопытова ты мог слышать, что он в Гомеле творил, а Осипов – из Туркестана. Булак-Балахович тоже одно время в Красной Армии служил. Таким бы я лично руку не протянул и своими товарищами не назвал. А при случае избавил бы мир от их присутствия.

– А все-таки – почему я?

– Тебе выложить всю правду или ее удобный кусочек?

– Если твое, товарищ Западный, начальство позволит, то выкладывай всю.

– Давняя традиция, Егор, много старше нас обоих.

– Что-то такой не припоминаю, но ведь мне и стариком называться рано.

– А была среди казачьих традиций такая, что на рискованные, кто знает, чем могущие заканчиваться дела выдвигали людей определенного сорта. Тебе известен же такой Степан Разин? Какое у него прозвище было – «Тума», то есть полукровка. Другой такой – Емельян Пугачев, у которого мать, может, и из казачек, только для яицких казаков он опять же не свой был. Некоторые умные люди говорили даже, что «казаками» изначально называли тех, кого не очень жалко. Пришли в степи к хану какие-то люди и предложили под его стяг стать, а известных людей с именем среди них нет. Вот и хан ставил их на то место или такое дело поручал, на которое другие не пойдут вообще или за очень большую награду. Пали они там – хану их не жалко, если же сделали, что от них требуется, тогда теперь они не шантрапа и шваль, а чуть получше. Но снова честно тебе скажу, по происхождению слова «казак» единого мнения нет, производят его и от слова «гусь», и от других понятий. Но есть и такое – про тех, кого не жалко. Хотя, может, и сразу все эти пояснения правильные. Скажем, отряды тех, кого не очень жалко, могли ходить в бой под знаменем с гусем, по названию какого-то рода.