Камень Зари, Пепел Веков. Книга 2

Алексей Хромов

Камень Зари, Пепел Веков. Книга 2

Пролог

В бездонных, вечно меняющихся глубинах Нави воцарилась тишина, но не скорбная, а выжидающая, полная затаенного движения. Падение Морока, того, кто дерзнул попытаться слить миры под своей дланью, прокатилось по ту сторону Завесы не громом трагедии, а скорее эхом лопнувшей струны, затихшим криком воли, разбившейся о свет восстановленного Камня Зари.

Для тех, кто обитал в этих сумрачных пределах – для древних шепотов, прячущихся в складках небытия, для голодных пустот, что взирали из-за грани восприятия, для безымянных стражей изломов реальности – поражение Морока не было горем. Лишь… изменением. Освободившимся пространством в вечной игре теней. Новым шансом.

И был еще один эффект. Камень Зари, вновь сияющий в мире Яви, пусть и восстановленный не до конца, стал маяком. Его чистая энергия пульсировала, и истончившаяся Завеса между мирами вибрировала в ответ, словно натянутая кожа бубна. Сквозь нее теперь просачивались не только искаженные твари, но и слабые отголоски мира смертных – их страхи, их надежды, их теплая, хрупкая, манящая жизнь.

И кто-то – или что-то, дремавшее в самых темных, самых древних слоях Нави, куда не смел заглядывать даже Морок – обратило на это внимание. Неясный, холодный, бесстрастный взгляд из безмерной дали коснулся вибрирующей Грани. Это не было похоже на Морока, на его ярость и жажду власти. Это было иное. Древнее. Бесконечно чуждое. Оно ощутило свет Камня. Оно почуяло запах слабости Яви. Запах… возможности. Легчайшее движение, почти неощутимое смещение теней в глубинах Нави стало первым предвестником новой бури.

Далеко от сияния Камня Зари, в сырой, затхлой пещере, укрытой от посторонних глаз густым ельником и остатками собственной магии, зализывал раны Чернояр. Ожоги от светлых чар ученицы Велемудра и рваные раны от меча богатыря-изгоя еще ныли, напоминая о сокрушительном поражении. Но физическая боль была ничем по сравнению с кипящей в душе яростью и жгучим унижением. Он, Чернояр, доверенный слуга Морока, знаток тайных путей, был повержен кучкой выскочек!

Он проиграл битву, но война для него только начиналась. Мысли метались в лихорадочном темпе, сплетаясь в узлы планов мести, ища слабости в каждом из троицы героев, перебирая в памяти забытые ритуалы и темные союзы. Морок пал, его хватка ослабла. Теперь Чернояр был свободен. И эта свобода, смешанная с жаждой реванша, пьянила и придавала сил. Он найдет способ вернуть себе власть, сокрушить тех, кто встал на его пути, и занять свое место – место, которое, как он считал, принадлежало ему по праву.

Именно в этот момент, когда его воля была наточена до остроты бритвы, а ненависть стала холодным пламенем, он ощутил их. Тонкие, незнакомые вибрации, идущие со стороны Нави. Это была не громогласная, удушающая сила Морока. Нет. Это было иное. Холодное, как вода в глубоком омуте. Скользкое, как чешуя невиданной рыбы. Многоголосое, шепчущее на языках, от которых стыла кровь.

Чернояр замер, мгновенно отбросив мысли о мести. Он всем своим существом прислушался к этому новому эху из-за Грани. Что-то изменилось там, в Нави, после падения Морока. Что-то проснулось. Или пришло на запах слабости мира Яви… и, возможно, на отголоски его собственной темной магии?

Новая опасность? Или… новый, куда более могущественный инструмент для его собственных целей? Губы Чернояра тронула хищная усмешка. Мир еще содрогнется от его имени.

Сага о Камне Зари: Тени Прошлого, Эхо Грядущего

Глава 1: Отголоски Бури

Часть 1

Поздняя осень опустилась на земли вокруг древнего святилища. Воздух был чист и прохладен, палая листва шуршала под ногами золотым ковром, а солнце, уже невысокое, бросало длинные тени от возрожденных деревьев и очищенных камней. Мир Яви дышал спокойствием, но для Милавы это спокойствие было тонким, как первый ледок на луже.

Каждый рассвет она встречала здесь, у алтаря, на котором теперь покоился вновь цельный Камень Зари. Он сиял ровным, теплым, золотисто-белым светом, надежно удерживая границу между мирами. Свет его питал землю, прогонял застарелую скверну, и под его лучами даже самые древние мхи на камнях святилища выглядели свежими и живыми. Камень был стабилен, здоров. Но он требовал внимания, как требует неустанной заботы очаг, хранящий тепло дома. Он был жив, и его жизнь нуждалась в поддержке и наблюдении.

Милава бережно разложила на плоском камне рядом с алтарем несколько свитков и одну из толстых тетрадей Велемудра, исписанных его убористым почерком. Учителя не было уже несколько месяцев, но его присутствие ощущалось в каждой строчке, в каждом оставленном знаке. Она погрузилась в изучение – не великих заклинаний битвы, а тонкостей мироздания: разделов о симпатических связях между Явью и Навью, о природе самой Грани, о «слабых днях» и «местах истончения», о которых Велемудр писал с особой осторожностью. Знания были бездонны, и она чувствовала себя лишь на берегу огромного океана мудрости.

В последние дни к чувству ответственности и тихой скорби по учителю примешалось новое, едва уловимое беспокойство. Иногда, касаясь Камня или погружаясь в глубокую медитацию рядом с ним, она ощущала… флуктуации. Это было похоже на краткий сбой в гармонии мира, на едва слышный диссонанс в великой песне бытия. Легкий озноб, пробегающий по коже без видимой причины. Мимолетное ощущение неправильности, словно взгляд скользнул по чему-то неуловимо чужеродному на самой кромке восприятия. Грань, удерживаемая Камнем, была прочна, но эта прочность казалась… вибрирующей. Словно кто-то или что-то осторожно пробовало ее на крепость извне.

Ее размышления прервал звук приближающихся шагов и голосов. От ближайшего села, что ютилось в нескольких верстах ниже по склону, к святилищу поднималась небольшая делегация. Трое мужчин, старших в своих семьях, с лицами, полными застарелой усталости и свежей тревоги. Они приблизились к Милаве с почтением, но и с видимым страхом – она была теперь для них Хранительницей этого места, преемницей могущественного, хоть и пугавшего многих, Велемудра.

– Хранительница, – начал самый старший из них, низко поклонившись. Звали его Богдан, лицо его было изрезано морщинами, как кора старого дуба. – Прости, что тревожим твое уединение, но беда у нас… Странная беда.

Милава внимательно посмотрела на них, отложив свитки.

– Говорите, дед Богдан. Что случилось?

– Сны, Хранительница, – вступил второй, помоложе. – Сны дурные людям снятся. Не просто страхи ночные, а… липкие какие-то. У кого тени по углам ползают, кто кричит от пауков из дыма сплетенных, а жена моя третьего дня видела во сне, как молоко в кринке червями расходится. И ведь у многих похожее… Просыпаемся – все в холодном поту, а сердце колотится, будто за ним гнались всю ночь.

– А скотина? – спросила Милава, вспомнив свои ощущения флуктуаций.

– И скотина хворает, – кивнул Богдан с горечью. – Коровы молока не дают, стоят, в стену уставясь, будто видят там что. Овцы жмутся друг к другу, боятся из хлева выйти. Куры не несутся. И не поймем – чем болеют? Ветеринар наш разводит руками, травы знахаркины не помогают. Словно… сама жизня из них уходит по капле.

Милава слушала внимательно, и беспокойство внутри нее крепло. Кошмары, мор скота… это не было похоже на происки Морока – тот действовал грубее, масштабнее. Это было что-то иное. Мелкое, подспудное, просачивающееся сквозь едва заметные трещины. Те самые флуктуации, что она чувствовала. Отголоски бури, что пронеслась над миром, не стихли окончательно.

– Я посмотрю, что можно сделать, дед Богдан, – сказала она тихо, но твердо. – Изучу книги учителя. Возможно, это… остаточное эхо тьмы. Но будьте осторожны. И рассказывайте мне обо всем необычном.

Мужчины с облегчением поклонились и отправились назад, оставив Милаву наедине со своими мыслями, сияющим Камнем и записями Велемудра, которые теперь казались не просто хранилищем знаний, но и единственным ключом к пониманию новой, подкрадывающейся угрозы. Она снова коснулась Камня Зари. Он был теплым, стабильным, но под этой стабильностью теперь явственно ощущался легкий, тревожный трепет.

Часть 2

Пыль дорог стала для Ратибора привычнее мягкой постели, а стук копыт его верного, хоть и не богатырской стати, коня – привычнее дворцовой музыки. Победа над Мороком и восстановление Камня Зари не принесли ему ни покоя, ни признания, которого он, возможно, втайне жаждал. Слава прошла стороной, зацепив его лишь тенью – кто-то шептался о странном богатыре, помогшем колдунье и лесной ведьме, кто-то и вовсе приписывал все заслуги исчезнувшему Велемудру или самой Милаве. Семья молчала. Брат, Святко, ставший во главе рода и получивший немалую власть в ослабленном княжестве, не звал его обратно. И Ратибор не навязывался. Он снова был сам по себе, странствуя по окраинам, пытаясь найти свое место в мире, который, казалось, едва не погиб, но так и не изменился для него лично.

Дорога привела его к небольшой деревушке, притулившейся у кромки древнего, сумрачного леса. Вечерние сумерки уже сгущались, когда до его слуха донеслись крики – не боевые кличи, а полный ужаса визг, перемежающийся с отчаянным лаем собак и низким, утробным рычанием, от которого стыла кровь.

Ратибор без раздумий пришпорил коня. Картина, открывшаяся на околице, была ему знакома по недавним временам – и одновременно пугающе новой. Несколько мужиков с вилами и топорами пытались отбиться от стаи волков. Но это были не обычные лесные хищники. Их было неестественно много, двигались они с жуткой, слаженной яростью, а в свете разгорающихся факелов их глаза горели болезненным, зеленоватым огнем. Шерсть на загривках стояла дыбом, клочковатая, будто пораженная неведомой хворью, а пасти казались непропорционально большими, полными лишних, игловидных зубов.

Это была не просто стая. Это было искажение. Отголосок Нави, просочившийся в плоть обычных зверей.

Ратибор спрыгнул с коня, выхватывая меч. Он не бросился в лобовую атаку, как поступил бы его брат или любой другой «правильный» богатырь. Он скользнул в тень ближайшего сарая, оценивая обстановку. Волки действовали слишком умно, загоняя людей, отрезая пути к отступлению. Один, самый крупный, с клочьями пены на морде и светящимися глазами, явно верховодил.

«Целтесь в вожака,» – крикнул Ратибор мужикам, и в тот же момент, оттолкнувшись от стены, метнулся вперед. Не на вожака – на двух других тварей, оттеснявших к забору старика и мальчишку. Его движения были быстрыми, почти танцующими. Удар меча – не на силу, а на точность – перерубил сухожилия на лапе одного волка. Увернувшись от ответного выпада, он использовал инерцию, чтобы вогнать клинок под ребра второму.

Его появление и неожиданная тактика внесли сумятицу в ряды нападавших. Мужики, ободренные подмогой, с новыми силами обрушились на стаю. Ратибор, не давая волкам опомниться, кружил между ними, используя ловкость, уходя от клыков, нанося короткие, точные удары. Он заметил, как вожак, оскалив кривые зубы, повернулся к нему. Этот был опаснее других – быстрее, сильнее, и в его мутных глазах читался проблеск злобного разума.

Бой был коротким, но яростным. Наконец, последний из мутировавших волков был повержен. Воздух наполнился запахом крови и псины, смешанным с едва уловимым, тошнотворным душком чего-то чуждого. Ратибор стоял, тяжело дыша, и рассматривал трупы тварей. Мутации были очевидны и отвратительны. Это не было простым бешенством. Это было что-то хуже. Что-то, связанное с той тьмой, которую они, казалось бы, изгнали. Неужели Камень Зари не смог полностью закрыть прореху? Или… или Навь нашла новые лазейки?

Благодарные селяне окружили его, наперебой предлагая кров и скудную еду. Сидя у огня в самой большой избе, Ратибор слушал их разговоры. Сначала – о страхе, о том, что такие твари появились впервые, о порче на лесе. А потом, как водится, речь зашла о делах в большом мире, о столице. И тут имя его брата, Святка, прозвучало снова и снова.

Говорили, что Святко железной рукой наводит порядок в княжестве после смуты, вызванной колдуном Чернояром и падением князя Борислава. Говорили, что бояре, учуяв слабость власти, подняли головы, плетя интриги, но Святко не дает им спуску. Вот только методы его вызывали не только уважение, но и страх. Рассказывали шепотом о скорых и жестоких расправах над соперниками, о показательных казнях, о тяжелых поборах для укрепления дружины. «Жесток стал Святко, – вздохнул седой староста, – Словно не человек правит, а сама гроза небесная. Бояре его боятся, да и простой люд тоже… Говорят, сердце у него закаменело после того, как вы… ну, как вы с ним тогда у Храма…»

Ратибор слушал молча, глядя в пляшущее пламя. Значит, Святко взял власть. И делает это так, как умеет – силой и страхом. Часть Ратибора понимала – в смутные времена нужна твердая рука. Но другая часть, та, что помнила брата другим, и та, что видела ужасы Нави, чувствовала беспокойство. Жестокость часто порождает лишь большую жестокость. И не станет ли Святко, в своей борьбе за земную власть, слеп к той, другой угрозе, что снова начала просачиваться в их мир, меняя волков и, возможно, не только их? Мысль о мутировавших тварях и слухи о брате сплелись в тревожный узор. Покой этому миру, похоже, только снился.

Часть 3

Жива брела по тропам, которые знала лучше, чем линии на собственной ладони. Ее лес, ее дом, медленно приходил в себя после долгой болезни, насланной Мороком. Воздух снова пах хвоей и влажной землей, а не пеплом и страхом. Солнечные лучи пробивались сквозь помолодевшую листву, играя на изумрудном мху. Птицы, вернувшиеся из дальних уголков, снова наполняли тишину своим гомоном. Старый Леший, хоть и ворчал по-прежнему, но уже не источал той черной тоски, что сковывала его раньше. Жива чувствовала, как жизненные соки снова бегут по стволам вековых сосен, как пробуждаются ручьи, как возвращается древняя, спокойная сила.

Но исцеление шло неровно. Как шрамы на коже остаются после глубокой раны, так и в лесу оставались места, где болезнь, казалось, пустила слишком глубокие корни или где сама ткань мира истончилась и прохудилась после недавних потрясений.

Сегодня она забрела в одну из таких «больных» зон. Место, где еще недавно шумел молодой березняк, теперь выглядело… неправильным. Тишина здесь была не умиротворяющей, а звенящей, давящей на уши. Деревья стояли искривленными, с ветвями, вывернутыми под неестественными углами, словно в беззвучном крике. Под ногами хрустела не сухая листва, а серая, безжизненная труха, пахнущая плесенью и чем-то еще – слабым, едва уловимым запахом озона после грозы и металла.

Жива остановилась, прислушиваясь не ушами, а всем своим существом. Она знала духов, обитавших в этом березняке – легких, игривых, похожих на солнечные блики. Она позвала их мысленно, протянув руку к стволу самой кривой березы. Ответа не последовало. Лишь по коре пробежала мелкая дрожь, и Живе показалось, что она слышит невнятный, испуганный шепот, обрывки слов: «…глядит… слушает… дыры…»

Она шагнула глубже, и воздух стал плотнее, словно вода. Краски потускнели, свет сделался вязким. У небольшого, затянутого ряской болотца, где обычно дремали сонные водяные духи, теперь клубился мутный туман, хотя день был ясным. Когда Жива приблизилась, туман зашевелился, из него высунулась тонкая, бледная рука, поманила ее и тут же растворилась. С другого берега донесся смешок – сухой, трескучий, не похожий ни на один из знакомых ей лесных звуков.

Это было странно. Пугающе. И совершенно не похоже на то, что она чувствовала раньше, во времена Морока. Его присутствие было тяжелым, гнетущим, полным целенаправленной злобы и желания поглотить, подчинить. Это же… это ощущалось иначе. Хаотично. Словно сквозь тонкую ткань реальности просачивались случайные сквозняки из совершенно иного места. Не было единой воли, направляющей искажения. Были лишь… отголоски, фрагменты чуждой сущности, которые цеплялись за ослабленные места мира, искажая их по своему образу и подобию, но без явной цели. Не-Мороково присутствие. Что-то другое, незнакомое, возможно, не менее опасное в своей непредсказуемости.

Жива отступила из больной зоны, чувствуя, как легкие снова наполняются чистым лесным воздухом. Она посмотрела на свои руки – они слегка дрожали. Победа далась дорогой ценой, и, похоже, открыла двери не только для исцеления, но и для новых, неведомых теней. Лес оживал, но равновесие было хрупким, как первый ледок на осенней луже. И она, Жива, должна была понять природу этой новой угрозы, пока она не расползлась по всему ее дому.

Часть 4

Столица княжества жила в лихорадочном, сдержанном напряжении. Следы недавних битв и хаоса еще виднелись на стенах и мостовых, но главная битва теперь шла не на улицах, а в палатах и залах власти. Князь Борислав был сломлен, его авторитет развеян как дым. В образовавшемся вакууме власти самой сильной и решительной фигурой оказался Святко, старший сын опального, но могучего богатырского рода, брат того самого Ратибора, что сыграл неясную роль в недавних событиях.

Святко, с его прямой, как меч, волей и тяжелым взглядом, правил жестко. Он занял княжий терем, окружил себя верной, закаленной в боях дружиной и принялся наводить порядок так, как понимал – силой. Заговоры пресекались на корню, непокорные бояре и воеводы либо склоняли головы, либо быстро лишались и земель, и голов. Он требовал ресурсов, людей, беспрекословного подчинения, ссылаясь на необходимость укрепить княжество после потрясений и защитить его от неведомых угроз, о которых туманно упоминали вернувшиеся из похода на Храм Зари воины.

Но старая знать не собиралась так легко уступать власть выскочке, пусть и из знатного рода. На княжеском совете, собранном скорее для видимости, чем для реального обсуждения, это напряжение висело в воздухе гуще дыма от лучин. Главным оппонентом Святка был старый воевода Ярополк – лис в боярской шубе, переживший не одного князя, мастер намеков и закулисных интриг.

–Твердая рука – благо для княжества, спору нет, Святко Борисович, – проскрипел Ярополк, приглаживая седую бороду, когда Святко объявил о новом налоге на содержание увеличенной дружины. —Но не сломает ли эта рука то самое княжество, которое призвана защищать? Люд ропщет, земля истощена… А угрозы… угрозы бывают разные. Не только те, что видны глазу и которых можно сразить мечом. Порой тень страшнее самого чудища.

Святко смерил его тяжелым взглядом.

–Тени рассеиваются перед силой, Ярополк Игнатьевич. А ропот прекращается, когда есть порядок. Моя дружина – гарант этого порядка.

–Порядка… или страха? – тихо, но так, что услышали все, возразил Ярополк. —А страх, молодой воевода, – почва для самых дурных семян. Особенно сейчас, когда люди напуганы… колдовством, тенями из Нави, о которых шепчутся на каждом углу.

Именно эти шепотки беспокоили Святка больше всего. После совета его верный тиун доложил: по городу ползут слухи. Странные, липкие, как паутина. Говорили, что нечисть из лесов полезла не просто так, что это колдуны, вроде того Велемудра или его ученицы, потревожили древние силы. Говорили, что Камень Зари, о котором непонятно что бормотали выжившие дружинники, не столько защищает, сколько притягивает зло. А самое опасное – кто-то умело связывал эти страхи с родом Святка. Не его ли брат якшался с ведьмами и колдунами? Не его ли рука, пусть и косвенно, привела к тому, что граница между мирами истончилась? Не несет ли сам Святко, пришедший к власти на волне этого хаоса, на себе отпечаток тьмы?

Слухи были безымянными, неуловимыми. Их передавали шепотом на рынках, в корчмах, даже среди дружинников и прислуги в тереме. Они подрывали авторитет Святка куда эффективнее открытого сопротивления бояр, играя на самом глубинном страхе людей перед непонятным, перед магией, перед Навью. Святко стиснул кулаки. Он чувствовал за этими слухами чью-то злую, расчетливую волю. Чью-то тень, куда более опасную, чем старый лис Ярополк. Тень, которая знала, куда бить. И эта тень неуловимо напоминала ему о колдуне, служившем Бориславу… о Чернояре, который исчез после битвы в столице, но которого Святко не считал погибшим. Кто, как не он, мог так искусно плести паутину страха и лжи?

Часть 5:

В тишине древнего Святилища, под тусклым, но ровным светом восстановленного Камня Зари, Милава склонилась над разложенными свитками и фолиантами Велемудра. Воздух здесь был плотным от знаний и затаенной силы артефакта. Камень был стабилен, его сияние успокаивало, но Милава не могла избавиться от ощущения… легкой вибрации, едва заметной дрожи на самой грани восприятия, словно мир вокруг натянулся, как слишком тонкая струна. Вести, пусть и редкие, доходившие до уединенного Святилища, говорили о беспокойстве на окраинах, о странных происшествиях, которые не укладывались в картину прямого вторжения Нави, каким оно было при Мороке. Это было что-то иное, более… вкрадчивое.

Она снова и снова перечитывала труды учителя, пытаясь найти ответы. Записи Велемудра были сложны, полны иносказаний, древних символов и порой противоречивых заметок на полях. Но сегодня ее внимание привлек один раздел, который она ранее сочла второстепенным – заметки о циклах силы Камня и о «побочных эффектах» его взаимодействия с Завесой.

С замиранием сердца Милава расшифровала несколько полустертых строк, написанных явно в спешке. Велемудр писал о периодах «ослабления Завесы», случавшихся и в далеком прошлом – порой после великих магических катаклизмов, порой из-за неких небесных знамений, а порой и как следствие нестабильности самого Камня Зари. И в эти периоды, отмечал он, граница становилась проницаемой не только для могущественных сущностей вроде Морока, но и для того, что он называл «паразитами Нави» или «эхом пустоты».

«Они не обладают волей к завоеванию, – писал Велемудр корявым, быстрым почерком, – но влекомы жизненной силой Яви, как мотыльки на огонь. Они цепляются к слабым местам, искажая живую плоть, питаясь страхами, вплетаясь в сны, создавая очаги ‘тихого безумия’. Они – не армия, но чума, медленно подтачивающая ткань реальности изнутри».

Милаву пронзила догадка. Мутировавшие волки, о которых шептали редкие путники… больные зоны в лесу Живы, где духи сходили с ума… странные кошмары, о которых ей жаловались крестьяне из ближайшей деревни… Это могли быть следы именно этих «паразитов». Восстановление Камня, хоть и изгнало Морока, похоже, оставило Завесу ослабленной, уязвимой для этих мелких, но многочисленных хищников Нави.

Лихорадочно перебирая свитки, она искала дальше. Если Велемудр знал об угрозе, он должен был знать и способ противодействия. И она нашла. Несколько страниц, исписанных сложнейшими схемами и формулами, описывали древний ритуал – «Обряд Укрепления Грани». Он не мог полностью запечатать Завесу – это было бы неестественно и опасно, как считал Велемудр, – но мог «уплотнить» ее, залатать самые тонкие места, сделать ее непроницаемой для мелких сущностей и паразитических эманаций Нави.

Надежда вспыхнула в груди Милавы, но тут же омрачилась тревогой, когда она дошла до описания требований ритуала. Он нуждался в редчайших компонентах: «Слезе Горного Духа», «Дыхании Заговоренного Огня», «Сердцевине Полуночного Корня» и «Эхе Первой Звезды», пойманном в чистый кристалл. Названия звучали как строки из древней сказки, и Милава понятия не имела, где искать подобные вещи.

Но и это было не все. Ритуал требовал огромной концентрации и одновременного направления нескольких потоков энергии – стихийной, духовной и чистой магической воли. Велемудр прямо указывал: провести его в одиночку почти невозможно. Требовалась сила как минимум трех магов или ведунов, действующих в полном согласии, способных сплести свои силы в единый узор.

Милава откинулась на спинку старого кресла, глядя на мерное сияние Камня Зари. Решение было найдено. Но путь к нему оказался куда сложнее, чем она могла представить. Ей нужны были союзники. Ей нужна была Жива с ее связью с духами природы. Возможно, даже Ратибор с его несгибаемой волей, способной стать якорем в буре магических энергий. И ей нужно было найти компоненты, разбросанные по всему свету, если они вообще еще существовали. Задача казалась почти неподъемной, но альтернатива – позволить миру Яви медленно погружаться в тихий хаос, разъедаемый изнутри паразитами Нави – была еще страшнее.

Часть 6

Передышка Ратибора на постоялом дворе у пыльного тракта оказалась недолгой. Он только успел напоить коня и заказать себе кружку кваса, когда во двор ввалился шумный отряд. Человек шесть, суровых, бородатых, с топорами и рогатинами, одетых в простую, но добротную одежду. Вели они себя с вызывающей уверенностью, зыркая по сторонам тяжелыми взглядами. Возглавлял их плечистый мужик с фанатичным блеском в глазах и грубо сколоченным деревянным символом какого-то забытого божества на груди.