Противостояние. Причины

Александр Кальнов

Противостояние. Причины

Тебе, Вселенная.

Только ты слышишь истинного меня, мои мысли и намерения, и знаешь, к чему я веду!

Найди её, желай её, будь верен ей до конца и не думай ни на секунду, что она от тебя убежит. А если это случится, догоняй её и не спускай с неё пристального взора. Когда ты приблизишься к ней вплотную, ты поймёшь, как она изменила тебя, твою жизнь, твоё поведение и твои мысли. Она – это твоя мечта. Она – это твоя любовь.

Я, мысли вслух

Пролог

Давно

Северная Америка

Полночь

Тёмная густая ночь опустилась прохладой на высокий сосновый бор, расположенный у подножий высоких Красных Скал Седоны, где в холмистой местности на красной земле вились речушки, раскинулись мелкие озёра, и рос кустарник, где бродила всякая живность и был покой. Лишь ветер в ночи завывал между красных слоистых скал, привнося в окружение некую таинственность.

Там, в сосновом бору в зелени приютилось племя, раскинув свои владения на многие мили, смастерив сотню шалашей, покрытых шкурами и дублёной кожей. Одни из племени занимались собирательством, ходя в дальние земли, другие жители охотой, третьи мастерили копья, предметы быта и орудия труда, всякий раз привнося в изделие добавленную пользу, частичку прогресса, что, казалось, вне сомнения поможет им в мирное время, в охоте, и в сражениях.

Но северо-восточнее, много дальше от зелёных благоприятных земель и вглубь континента, вдали от величественных, испещренных временем и ветрами высоких скал, на закате дня обретающих красный и оранжевый оттенок раскинулась великое плато и одинокие скалы. Пустынные земли, лишённые густых зарослей, рек и озёр, где лишь изредка попадались редкие кустарники и высохшие ветки, скрученные в перекати-поле, снующие туда-сюда в порывах завывающего ветра.

Тот немногочисленный люд, сбившийся в племя, уже очень давно обосновался в бору, найдя новое пристанище, уйдя вглубь большого континента большой бескрайней воды, накатывающей на жаркое пологое и скалистое побережье там, где за бескрайней водой пряталось солнце. Месяцы похода от побережья вглубь континента унесли множество старых жизней племени, и тех знаний, которые, ушедшие в обитель предков забрали с собой. Знания о невиданных племенах гигантов, диковинных механизмах, парящих по воздуху как птицы, но кратно быстрей, уносящих свои обтекаемые формы к звездам. Гигантам, живущим там, куда на горизонте ныряет жёлтый жгучий глаза и кожу яркий диск.

Спустя многие поколения, знания о древних атлетичных исполинских жителях, что жили на большой воде, и обособленно исследовали окружающие земли их, почти стёрлись. Но то племя низкорослых, что некогда обитало вдоль линии береговой ещё помнило имя племени, которое спасло от великой волны их люд. И сейчас, многодневный поход, возглавляемый старейшиной для юных, проводя обряд посвящения во взрослую жизнь, огляделся вокруг, на пустынную местность, вдали от дома, на наскоро сложенные походные сводчатые шалаши для ночного отдыха и кивнул.

Чувствуя в себе силы, несмотря на преклонный возраст и длительный поход, высокий ростом вождь оглядел совсем юных соплеменников, оторванных от родительского гнезда, слегка уставших, но уже закалённых непростой жизнью, одетых в кожане накидки, и кивнул. Детвора расселась вокруг костра, предоставив старейшине главное место, поодаль его палатки.

– Послушайте дети… – прошептал на певучем языке морщинистый старик, вдруг подняв очи к чёрному как воронье крыло небосводу и ярким мигающим точкам, – историю о Великих Богах, не давших нашему племени уйти в мир духов, к предкам, живущим до нас.

Ребятня, ссутулившись возле бережно обложенного камушками потрескивающего и дышащего жаром костра, сбитого из немногочисленных веток и сухих поленьев, которые сами же тянули по очереди в поход из дома с собой, выдала мысли вслух, прошлым вечером задав иные вопросы про древних, – какие были они? Далеко их земля среди большой воды? Почему они спасли племя? Почему не взяли к себе на острова? Они правда скользили по воздуху как птицы? Почему они Боги? Есть ли ещё их племена на земле? Почему Боги не дали нам то, что использовали они? И почему они больше не прилетают к нам? Они боялись духов земли? Что они говорили о тех, кто живёт в высоте, где сверкают бусины?

Морщинистый и старый отроду суховатый, местами жилистый, но всё ещё крепкий духом, сознанием и памятью вождь, одетый в дубленые кожи и накинутой на широкие плечи шкуру, с чёрными как смола глазами, размерено выдал вслух с хрипотцой, запомнив вопрос каждого ребятёнка, смотрящего на него с горящими как те угольки в костре глазами, жаждущими очередных повествований об ушедших временах, – они были огромны и сильны, как двое меня вверх и крепче тех, кто охотится для нас и добывает пищу. Земля их лежала далеко так, что нам до неё не суждено было добраться, ни тогда, ни сейчас. Они спасли наше племя потому, что давным-давно их соплеменник на своей диковинной птице упал с небес подле наших земель на берегу, и птица его лететь не смогла, и сам он пострадал при падении. Наши предки приняли его и спасли от перехода в мир духов. И птица его, мм, растворилась, рассыпавшись в незримые крохи…

– Оуохооо! – послышалось единогласное восклицание детворы, переносившей поход за пределы земель достойно, – а что потом?

Седовласый, с платиновым отливом длинных волос вождь продолжил, оглядев по кругу завороженные смуглые лица ребятишек, на которых играли свет и тени, отбрасываемые от костра, – за гигантом прибыли его братья и сестры, и забрали с собой, но прежде что-то пропели на непонятном нам обращении. И Боги ушли на долгие годы, и мы их не наблюдали. Ни их, ни их птиц, скользящих по небу.

Вождь прервался, оглядел по очереди детвору, выждал паузу в звуках треска костра и завываниях ветра, и продолжил предание предков, стараясь донести всё с точностью, как однажды услышал, в похоже походе, – однажды, когда духи воды поднялись на горизонте стеной и пошли на земли, на берег, явились гиганты и создали над нами огромный свод, прозрачный как воздух, но прочный как камень, который накрыла вода.

– Оуохооо! – в один голос воскликнули дети, всякий раз рисуя в воображении невиданные им вещи и существ.

– И свод, ясный как голубое небо над нами, защитил нас от гибели! – продолжил старик, округлив картинно глаза. – Когда духи воды ушли, пещера спустя множество дней рассыпалась в пыль, как птица павшего гиганта, и только тогда племя узрело какую разруху нам принесли духи воды, смыв всё вокруг нас на множество дней странствий. Мы выжили, племя наше спаслось, но дух земли был утрачены, и мы двинулись в глубь необъятной земли, искать новые, чистые земли. Мы не просили взять наше племя на их земли, ведь каждому племени должно иметь свой удел. Нам было не понять их вещей, что имели они, рождая и стирая безмолвно сущее из пыли, и это сущее обращая в ничто!

И вождь загрёб песок, что был у него под ногами, и на вытянутой руке показал юным, медленно струйкой высыпая песчинки из кулака.

Стряхнув песчинки с шершавых и истёртых десятилетиями тяжелого труда ладоней с чуть распухшими костяшками на длинных пальцах, вождь набрал прохладного воздуха после жаркого дня в лёгкие, и с хрипотцой продолжил, – они скользили по воздуху выше, чем птицы летают и падали глубже, чем мы когда-то ныряли за живностью, и делали это кратно быстрей на своих вытянутых птицах. Почему Боги? Они рождали из ничего всё, что можете вы себе представить, – и вождь невольно дотронулся указательным пальцем до головы, – тот купол, что племя сокрыл от страшной стены воды родился из земли за несколько наших вздохов, – и вождь наигранно вздохнул с хрипотцой широкой грудной клеткой, всё ещё чувствуя ароматы жизни, – и когда время пришло обрушился в пыль всего за один…

– Оуохооо! – снова в едином порыве изумились на фоне треска углей и порывов свистящего ветра.

Вождь улыбнулся юным и их тяге к знаниям, к истории предков, невольно вспомнив те времена, когда сам слушал речи отца своего, среди прочих сидя в кругу перед жарким костром в скалистой долине среди зелени, рек, и озёр, чуть южнее и западнее расположенных от этой великой равнины землях. То были богатые и спокойные времена, пока не пришло кровожадное племя с соседней долины, и завязался бой насмерть. Племя его победило, но многие жизни ушли навсегда, к праотцам.

Набрав воздуха в лёгкие, вождь, поправив локон платиновых волос, медленно выдал, – мы не просили у гигантов их вещей, мы их не понимали. Но они понимали нас, с помощью крох, которыми они вылечили многих собратьев от хвори. Когда мы ушли от большой воды в благодатные земли среди красных скал, прошло множество поколений, но Боги не приходили. Чувствую я, Боги ушли выше небес, они не боялись ни духов земли, ни духов воды, подчиняя их волю своей, управляя ими безмолвно, и прочими племенами, что были до нас на земле.

Вождь, воззрев в небеса мудрые очи с прищуром, выдал с надеждой и почитанием в бархатном голосе, ткнув чуть искривлённым от старого перелома указательным пальцем ввысь, – и я ощущаю всем духом, – и вождь вздохнул глубоко, и провёл рукой от живота до груди, и тронул пальцами свой смуглый морщинистый лоб, – что там, высоко, есть Боги другие. Однажды, они к нам придут!

Кто-то из детворы, кто был пытливым на ум, выдал, подкинув сухое полено в костёр, – придут нас спасти, как скользящие в небе гиганты, или придут, порождая разруху жизни наши забрать?

Вождь прищурил чёрные, но ясные не по возрасту глаза, и улыбнулся так, словно узрел будущее, и то, что произошло там, и на его вытянутом худощавом лице промелькнули тени, толи от пламени и ветра, толи от неизбежной картины, что его потомков ждёт, – это будет зависеть от вас! Сможете жить вы достойно, рождая необходимость для продолжения жизни и ширя благо для племени своего, и соседних племён. Или, вступая в борьбу и кровь проливая за земли и блага, что порождает она и скрывает в себе глубоко, что создают иные собратья, как вам показалось на завись, и вещи их не дают вам мирно спать по ночам.

Один из детворы чуть громче спросил, запахнувшись шкурой от налетевшего ветра, –всезнающий вождь! Как и когда появилась та яма, куда держим мы долгий наш путь?

Вождь устремил взор к самому юному, но упёртому и прыткому отпрыску, который являлся сынишкой младшего сына старшего сына его. Изучая взором смуглое, но уже суровое лицо ребятёнка, который с гордостью выдержал многодневный подох из ставших родными земель, вождь глубоко вздохнул, – огненный шар, жарче чем этот костёр рухнул с небес так давно, сколько вздохов и выдохов совершить ты за пару смен дня и ночи. Но это случилось, когда на земле жили Боги и духи, до нашего племени, рождённого на берегах.

– Оуохооо! – и снова единогласно воскликнули дети, каждый стараясь представить себе земли, духов, Богов, слыша треск угольков и свист ветра в пустынной долине.

Вождь снова картинно вздохнул и сжав правый кулак смачно врезал себе по левой ладони, перед собой вытянув руку, – сила удара его выбросила в воздух облако пыли, накрыв земли на многие, многие дни странствий за пределы ямы его.

Кто-то другой перебил, – что огненный шар с собою принёс, когда пыль осела на земли вокруг? Что было там, в яме?

Вождь вздохнул, сощурил ясные глаза, в которых на роговице блестели языки пламени, рождаемые жарким, потрескивающим в тишине костром. Оглядев ребятню разных лет отроду, роста и знаний, но сильных нутром и единых в стремлении дойти до конца, и обряд совершить. Ещё несколько дней пути по равнине им предстоит. Обряд на самой вершине ямы и возвращение к земли родные, лежащие среди красных слоистых скал, высоких лесов и прохладный озёр, и речушек, полнящихся влагой после дождя. Оценивая дух юных, и стойкость их веры, вождь выдал, – то был не просто камень, пламенем объятый, который, как прочие, бывает, внезапно падают с небес, сгорая там в ничто, или как глыбы те, что откололись от земной скалы. То было нечто, мм…

Повиснув в паузе и подбирая описание, чтобы смог каждый суть понять, внезапно ощутил старейшина тончайший писк в ушах. За ним затихли дети, чувствуя шипение в ушах. Незваный и внезапный писк и шорох нарастал. Ребятня оживленно оглянулась по сторонам, где ветер трепал кожи и шкуры, накинутые на временные шалаши. Напряжение в ушах и сердцах юных росло, глаза бегали друг от друга, и в конечном счёте уставились на вождя. Тот, вскочив с места выдал, – прячьтесь!

Самый мелкий, родственник вождя, было побежал в походный шалаш, сопротивляясь нарастающему звону в затылке, как вдруг услышал крики собратьев. Оглядываясь в свете звёздного неба и белого диска на чёрном бархате, и костра, пляшущего пламенем, совсем юный увидел, как его близки падают на колени, закрывая ладонями уши, как и старый седовласый вождь, согнувшись от боли пополам, теперь лежал у костра.

Крик усиливался и вскоре пересилил завывание ветра, но вдруг, у детей стала течь кровь из ушей, носа и рта. Одни вскакивали и трясли головой, пытаясь сбросить с себя нечто, что лихорадило внутренности, вторые падали ничком и катались по пыльной земле с воплями, моля о помощи родителей. И Богов.

Совсем юный, чувствуя привкус крови в носоглотке, и то, как он теперь не слышит ничего более, лишь давящую на голову тишину, корчась от боли видел, как дети по очереди дёргались в последних конвульсиях, а из глаз их лилась кровь. Держась до последнего, совсем юный чувствовал, как мышцы тела его разрываются, то сжимаясь, то разжимаясь, как рвётся всё нутро, ощущения, и душа. Уже упав на землю последним, где его соплеменники и мудрый вождь навеки утихли, застыв кто как смог, совсем юный откинул затылок на пыльную землю. Дыхание спёрло, как и тело, огненной болью в камень его обратив.

Последнее что совсем юный поймал в окровавленный фокус на вдруг вспыхнувшем светом небосводе, повергло его в изумление и искренний страх.

С окровавленных губ слетел едва слышный, последний пред смертью вопрос, – Боги! За что же вы так?!

Карибский бассейн. Остров Эспаньола

1815 год от рождества Христова. После полудня

Красивый некогда, но теперь изрядно потрёпанный трёхпалубный трёхмачтовый корабль, оснащённый не больше не меньше сотней пушек, шёл на малом ходу в полумиле от скалистого утёса, пройдя южный выступающий мыс V-образной бухты, где в глубине раскинулись песчаные береговые линии. Разбросанные по двум сторонам живописной бухты пляжи утопали в пальмовых джунглях и мангровых лесах, стоящих сочной стеной вдоль побережья, поочередно меняясь с отвесными скалами. Несмотря на обстоятельства и ад, развернувшийся на единственно выжившим в бойне судне, капитан приказал имевшим силу, здоровье и дух матросам и рулевому следовать маршруту, который в спешном порядке пришлось изменить. Теперь корабль шёл севернее от входа в бухту, обогнув выдающийся в пенные воды южный мыс. Капитан знавал эти воды и хотел пройти вдоль береговой линии полуострова Самана, через одноимённый пролив, далее поодаль от побережья, и миновав наикрасивейший остров Саона и Каталина, уже в спокойных внутренних водах Карибского моря достичь Санто-Доминго.

И доложить о случившейся в ночи катастрофе.

Из всей небольшой торговой флотилии, состоящей из семи кораблей, целым остался он, величественный, но тем не менее проворный и быстроходный, благодаря обилию парусов флагман испанского капитана.

Ночью, когда флотилия оплыла от берегов Кубы, и взяв курс на Кадис, пройдя пролив и оставив за кормой по левому борту острова Большой Игуана и Теркс и Кайкос, там, в открытых и неспокойны водах набегающей Атлантики на трёх капитанов, сопровождающих под завязку груженые четыре товарных судна налетели пираты. Быстрые и манёвренные, десятью судами они выждали момента и при свете полуночной луны ударили в правый и левый борт замыкающему кораблю, и тому, что прикрывал торговые суда. Битва длилась без малого пять часов, увенчавшись потопление вражеских судов и абордажем, в котором сошлись флагман противника, и гордость отважного испанца, красавец линкор. С первыми лучами солнца, когда от противника не осталось и следа, лишь огромные горящие остова медленно тонущих кораблей, да сотни изувеченных выстрелами, саблями и шпагами плавающих трупов с обеих сторон, а дымка от нескольких сотен пушечных залпов рассеялась, на в распавшемся строю и плаву остался только он, детище капитана Хуан Антонио де ла Крузо.

El Peregrino1.

И сейчас, суровый черноволосый чернобровый капитан с запачканным кровью щетинистым лицом и ровно стриженной бородой, в изрядно потрёпанной офицерской форме, покачиваясь в такт судну брёл от кормы и рулевого по верхней палубе под стоны и вопли подстреленной, раненой и даже изувеченной взрывами ядер команды, рыская карим, почти чёрным взором соколиных глаз.

Он, зажимая правой рукой левое плечо, которое рассек лихой капитан последнего вражеского судна, сумевшего достичь флагман, приблизиться к нему в момент перезарядки и сойтись борт в борт, перескочить на испанский корабль, устроить схватку на клинках и топорах, используя при этом скорострельные континентальные мушкеты, искал среди валявшихся и сидевших в луже крови членов команды своих, самых близких ему друзей.

– Диего, Луис… – прошептал капитан. Сжимая плечо он посмотрел на сидевшего и наматывающего на кровавое месиво культи матроса, которому просвистевшее в бою ядро оторвало правую ногу до колена. Тот, мыча от боли ругался что есть мочи, делая себе жгут из последних сил. Капитан наклонился к нему, молодому, не старше семнадцати лет юноше, который до сражения его ядром зарубил саблей четырёх пиратов, хлынувших с вражеского судна на палубу El Peregrino.

Заглянув его шальные от шока глаза, капитан выдал, – Рауль, ты храбро сражался! Бинтуй крепче, залей уксусом, это должно приостановить кровотечение. И подними ногу выше туловища, но иногда опускай. Тобой займёмся в первую очередь! Терпи друг!

Встав, и оглядев палубу, где среди полсотни зарубленных или застреленных из мушкетов или перерубленных пополам от свистящих ядер бездыханных тел, стонали и бранились другие полсотни, и когда где-то обрывался крик или стон, капитан понимал, что численность его верной команды сокращается. И оставшегося в живых раненого врага, так организованно и стремительно налетевшего на караван в полночь.

– Это были не просто пираты! – шепнул капитан, видя, как взявшее на абордаж El Peregrino судно совершало манёвры, какие пушки сверкали, выкатываясь в окна на бортах, какие мощные ядра свистели, прошивая борт его судна, срезая тела. Переводя дух, и ощущая дробь в правом бедре от французского мушкета, капитан выругался, – ничего, поквитаемся! Луис, Диего, чёрт бы вас побрал! Где же вы?!

И капитан побрел дальше по палубе, переступая через мёртвые тела противника и команды своей, и открыто, без испуга и страха смотря в глаза ещё пока живым и выжившим, но прибывающим в шоке членам команды. И пленённым, связанным по рукам и ногам противникам, коих удалось взять живьём.

Хуан Антонио и два близких ему друга, с которыми они росли вместе, сызмальства, и которые, к слову, тоже обрели кредо, как и он, став бравыми капитанами, владели собственными парусными судами, но по воле случая оставили их на верфи в Кадисе. Там с судов снимали пушки для замены, а сами суда кренговали, цепляя с берега канатами к частям такелажа на борту, и тянув с берега, тем самым заваливали корабль то на один, то на другой борт, меняя сгнившую древесину, снимая полипы и наросты, обрабатывая дерево составом от червя-древоточца, не менее опаснейшего для судна врага, нежели лютый шторм, или дерзкие пираты. По возвращению из очередной торговой экспедиции пушки уже должны были заменить на новые, начинить сотни ядер, днище обшить медными листами для защиты от рифов и того же паразита, паруса пошить из более плотной ткани, хорошенько просмолить всю палубу и придать лоска внешнему виду там, где его потрепали океан, моря и лихая удаль.

В общем везде.

Судно Хуан Антонио же несколькими месяцами ранее прошло плановый ремонт и обновление, да и сам он совершил парочку быстрых и удачных торговых экспедиций через Атлантический океан, всякий раз укладываясь вовремя и без потерь среди личного состава, и транспортируемого, груза, который, казалось бы, должен был вызвать куда больший интерес со стороны пиратов, нежели тот, что канул на дно морское сейчас. Но в это раз…

В бою пало шесть судов, четыре торговых, забитых под завязку тростниковым сахаром и табаком, в придачу ко всему они везли золото и серебро, и два сопровождающих, которые успели потопить парочку судов под чёрным флагом. Но вот остальные, напавшие на караван… их сразил El Peregrino.

Среди шести судов, павших под натиском пушек противника, на корм акулам в общей массе сгинули в пучине более трёхсот душ. А те, кто ещё барахтался в море, цепляясь за тлеющие обломки, теряли сознание от ран и кровопотери, или тонули, захлёбываясь от солёной воды, давясь от дыма, застилающего поле битвы.

– Луис! Диего! – отогнав вспышку ещё свежих, но уже ставшими воспоминаниями событий, капитан крикнул, беря тон выше, чем стоны полумёртвых матросов, и лепет пытавшихся их успокоить живых, – Фернандо, Наварра!

– Хуан! – послышался басистый оклик, откуда-то с палубы ближе к форштевню. Там, за простреленными и опустевшими бочками некогда наплоенными пресной водой, сгорбился светловолосый голубоглазый и рослый мужчина. Офицер в белой рубахе чуть за тридцать привстал из-за тары и держась за ухо, снова крикнул, – дьявол, Хуан! Ты жив, сукин сын! Мы здесь!

Хуан обрадовался гонору Луиса, и спешнее зацокал кожаными ботинками с невысоким плотным каблуком, едва не поскользнувшись в очередной луже крови, вытекавшей вместе с внутренностями из разорванного пополам некогда мощного и крепкого тела члена команды.

Капитан замер и посмотрел в серо-голубые глаза, застывшие навеки в агонии, устремленные в утреннее небо. Сердце сжалось от укола, много больнее чем била шпага в плоть, и наклонившись, капитан прикрыл веки погибшему, и шепнул, – боже, Армандо… упокойся с миром друг мой… я позабочусь об Оливии и…

Хуана пробрала злость, и он дал себе слово, если он выживет и доберётся до континента, обязательно позаботится о беременной жене Армандо, и ещё не родившимся ребенке. Оливия должна была разродиться к ряду через пару недель после того, как они бы кинули якорь в Кадисе. Но…

– Дьявол! – снова выругался капитан, и вдохнув лёгкий налетевший бриз, на мгновение сбивший сладкий запах смерти, витавший по палубе, встал и захромал к друзьям, ковыляя мимо полуживых и выживших.

Достигнув опустошённых простреленных бочек из который всё ещё вытекала вода, Хуан Антонио наконец-таки нашёл друзей.

Луис выпрямился могучим телом во весь рост под метр девяносто, и сжал в объятьях друга. Осмотрев товарища, который был старше него на полгода, Луис Фернандо Диас сухо заметил, – рад что ты выжил, друг мой!

Де ла Крузо, бегло кинув взор на товарища, и на отстреленное ухо, кивнул, – тебе повезло куда больше моего! Теперь-то можешь спокойно пропускать мимо уха здравые упрёки от Долорес в адрес себя!

Луис фыркнул, обернувшись в память к горячему и пылкому нраву невесты, – это меня не спасёт, друг мой!

Хуан Антонио посмотрел на второго товарища, сидевшего на пятой точке. Прислонившись к бочке спиной, тот тяжело дышал. Держась правой ладонью за живот, в который была воткнута шпага, он выдал, с хрипотцой, – мне не так повезло как вам, в этот раз…

Оба стоящих друга переглянулись между собой, Луис пожал плечами, смотря выжившему другу в глаза, под стоны умирающих неподалёку, – всем нам не повезло. В этот раз.

И присев к товарищу, окровавленная рука которого прижимала колотую рану, а чуть выше торчал клинок, знакомый обоим капитанам по стилю выделки, Хуан Антонио глянул на эфес, а затем в серо-голубые глаза, и тихо проговорил, улучив момент затишья между стонами и криками о помощи ещё пока живых, – французы!

– Не иначе, друг мой! – кивнул бородатый Диего Наварра, сморщившись от приступа боли, а другой рукой вытерев пот со лба, и убрал кучерявые волосы, – ничего, мы поквитаемся с ними! Есть кто живой из них?

Хуан Антонио кивнул, – взяли полдюжины, держим живыми. Пока что.

– Надо допросить! – кивнул Наварра и потрогав клинок, скрипнул зубами.

– Эй! Ты чего? – спохватился Луис Фернандо.

Диего Наварра, сызмальства перенимавший знания и тонкости медицины от деда, а затем от родителей, но в итоге выбравший удел бороздящих моря искателей приключений, сквозь зубы пояснил, – проверяю. У нас же есть ром?

– Полный трюм контрабанды! И куча девиц! – сурово выдал Хуан Антонио, и повернувшись к другу, добавил, – похоже он бредит…

– Отнюдь, господа! – отмахнулся рождённый в учёной и знатной семье Диего, – жить я буду, внутренние органы не задеты. Нужно вытащить из меня эту гнусную французскую вилку! Хуан, распорядись чтобы подготовили лазарет, желательно прямо сейчас! Уксус, ром, хлопковые бинты и тампоны, иглы и нитки. Заштопаю себя и тогда смогу подлатать остальных.