Однажды в Курдистане

Империя жила по ритуалу, а не по результату. Чиновники, от мелких катибов (писцов) до высоких пашей, ревностно охраняли свои обязанности, но сама работа часто сводилась к бесконечному перекладыванию бумаг из одной папки в другую.

Османская бюрократия обладала удивительным умением превращать реальные проблемы в абстрактные записи. Например, если в далёком пашалыке вспыхивало восстание, местный губернатор отправлял донесение в столицу. Там его рассматривали, составляли ответ, отправляли предписание – и на этом успокаивались. Фактически мятеж мог продолжаться месяцами, но раз о нём доложили "по инстанции", считалось, что система сработала.

Даже финансовые дела тонули в бумажной трясине. Налоги собирались неэффективно, казна пустела, но вместо реформ чиновники предпочитали создавать новые реестры убытков. Один из великих визирей эпохи, отчаившись разобраться в бумажной волоките, якобы воскликнул: "Легче выиграть войну, чем найти нужный документ в наших архивах!"

Парадоксально, но именно эта неповоротливость спасала империю от стремительного краха. Бюрократический аппарат стал буфером между султанской властью и хаосом на местах. Пока в провинциях паши и аяны (местные сильные кланы) боролись за влияние, Стамбул сохранял видимость контроля – просто потому, что продолжал рассылать указы и требовать отчётов.

Одним из таки бюрократов был Джемаль Наджмани из Урфы. Джемаль был чиновником в третьем поколении, получив в свое время благосклонность начальника благодаря протекции отца, он каждый день по несколько раз сверял списки, ставил печати, переписывал устаревшие реестры в новые.

– В нашей семье, сынок, главное – стабильность, – любил повторять Мустафа-эфенди, отец Джемаля. – Не лезь в политику, не спорь с начальством, делай, что велят, и будешь получать жалование пока борода не поседеет.

Урфа не была большим городом, но налоговое управление здесь работало так же солидно и методично, как в самом Стамбуле. Войдя в свой кабинет (крошечную комнату с одним окном, выходящим на пыльный двор), Джемаль сразу же брался за бумаги. Иногда, в редкие минуты, когда работа была сделана (вернее, отложена на завтра), Джемаль позволял себе мечтать. Может быть, если бы он родился в другом месте, в другое время… Может быть, он стал бы путешественником, как Эвлия Челеби, или поэтом, как Физули.

Джемаль Наджмани не был несчастным человеком. Он был очень доволен той жизнью, которую ведет. У него была жена, ребёнок, стабильное жалование. Ему не о чем было переживать: пока Османская империя медленно дряхлела, тысячи таких, как он, продолжали перекладывать бумаги – просто потому, что так было заведено.

Но однажды спокойной жизни пришел конец: Эмине, жена Сердара Джулани, крупного торговца шерстью, родила ребенка, подозрительно похожего на Джемаля…

Когда Мустафа Наджмани, отец Джемаля, узнал о надвигающемся скандале, он не стал ругать сына. Он вздохнул, достал чернильницу и начал писать письма, которые тут же рассылал своим друзьям из управления через местных мальчишек. Да, дороговато вышло – но самому всех не обежишь с проблемой.

На следующий день в налоговом управлении Урфы появилось предписание якобы из Стамбула (из кабинета старого друга Мустафы, который еще сохранял влияние и не вышел в отставку). В документе говорилось, что в связи с «необходимостью усиления контроля за сбором налогов в Мардинском санджаке» опытный чиновник Джемаль Наджмани переводится туда «на временную службу». Ехать Джемалю предстояло одному: до Мардина хоть и было всего 200 километров, но ехать предстояло небольшим почтовым караваном, а для молодой матери с грудным ребенком это было тяжело, поэтому Асма с дочкой остались в Урфе и должны были присоединиться к Джемалю позже (или он сам вернулся бы, когда скандал бы подзатих).

После Урфы, которая и так не давала особых надежд на карьерный рост, Мардин был явным понижением, но что поделаешь – ситуация стала критической.

2

Лавка Табиты Шамиры представляла собой нечто среднее между складом, мастерской и музеем забытых вещей. Внутри пахло паяной медью, маслом и старым деревом. На полках в беспорядке лежали, чайники – от крошечных до массивных, в которые могла бы поместись кошка; подносы с выгравированными на них узорами, которые уже потемнели от времени; кувшины; миски; джезвы – часть явно новая, часть выглядела так, будто их изготовили еще когда византийская власть в Мардине была крепка как никогда прежде..

Приказчик, Абдулла, сидел в углу на низком стуле, курил наргиле и смотрел куда-то в пространство, будто торговля его вообще не касалась.

– А, господин чиновник… – пробормотал он, увидев Джемаля. – Бухгалтерия там, в ящике.

Ящик, на который он указал, был завален пыльными свитками, клочками бумаги и старыми ложками.

– У вас нет книг учета? – спросил Джемаль, перебирая бумаги.

– Книги? – Абдулла задумался. – Были. Где-то.

Появившийся будто неоткуда сын приказчика, мальчишка лет пятнадцати, полез под прилавок и вытащил потрепанную тетрадь.

– Вот, эфендим. Но там только цены.

Джемаль открыл пыльный гроссбух. Записи были сделаны в разное время, разными почерками, иногда карандашом, иногда чернилами. Большинство записей было нечитаемо. Ни дат, ни имен.

– Вы вообще ведете учет доходов, расходов, долгов? – спросил Джемаль.

– Долги? – отмахнулся лениво приказчик. – Кто должен – помнит. Кто не должен – тоже.

– А налоги?

– Иногда платим. Изо всех сил.

Джемаль вздохнул.

– Вам нужно вести записи аккуратнее.

– Сделаем, эфендим.

Но по тону Абдуллы было ясно: ничего не изменится. Поняв, что требовать образцовой отчетности – все равно что просить верблюда петь, Джемаль махнул рукой.

– Угостите хоть кофе, что ли – вижу хоть посуды у вас достаточно.

Сын приказчика, Вали, сразу оживился.

– Эфендим, сейчас все в лучшем виде сделаем.

Через минуту в руках у Джемаля уже дымилась крошечная чашечка.

Кофе оказался крепким, с горчинкой. Джемаль потягивал его, слушая поток мардинских новостей:

– Слышали, говорят сын имама нашего из медресе сбежал с дочерью муэдзина. Теперь тот клянется, что если поймает – голову отрежет обоим.

– Да, что-то мельком слышал…

– А они, говорят, уже в Мосуле. Что им так делать?

– Да кто их разберет? Одна любовь в голове. – хмыкнул Джемаль.

Так, за тремя чашками кофе, Джемаль узнал, что: Налоговый инспектор Диярбакыра проиграл в нарды годовой сбор; лучшие сплетни хранит банщик Аль-Фахиши (он же известен как лучший сводник в городе); сын Абдуллы грозится уйти в солдаты, но пусть только попробует.

Время летело быстро, Джемаль уже собрался было уходить, как вдруг дверь перед его носом распахнулась и в помещение вошла невысокого роста женщина, судя по всему – сама Шамира ханум, хозяйка лавки.

– Вы, должно быть, тот самый Джемаль-эфенди из налогового управления? – спросила она, слегка склонив голову и перевела взгляд на Абдуллу.

Голос у нее был низкий, спокойный, но с железной ноткой, а движения – точные, без лишней суеты.

– Табита-ханум! – оживился Абдулла. – Я как раз собирался…

– Но пока не собрался.

Она повернулась к Джемалю, и он впервые разглядел ее как следует: темные распущенные волосы, смугловатая кожа, карие глаза с чуть насмешливым прищуром.

– Джемаль Наджмани, к вашим услугам.

– Так что, эфендим, Абдулла уже показал вам как у нас все идеально в плане отчетности? – в ее голосе явственно звучала ирония.

– Все просто идеально, ханум.

Ревизия в лавке Шамиры ханум оставило странное впечатление. Когда в налоговом управлении зашла речь о медной лавке Шамиры, чиновники переглянулись с усмешкой:

– А, это та, ассирийка? – говорили в конторе. – У нее денег куры не клюют – муж оставил кучу денег, вот повезет кому-то.

– И хороша собой, – добавил младший катиб, писарь, – не то, что моя Зухра.

Джемаль представлял себе нечто вроде торгового дома с толпой приказчиков, сундуками товара и важными клиентами, что толпятся у дверей. Реальность оказалась иной. Никакой торговой жилки.

На следующий день он подал отчет: "Торговля незначительная, налоги уплачены, нарушений нет".

Начальник пробежал глазами и спросил:

– А вдова Шамира… огонь, да?

– Огонь, – ответил Джемаль. – Жалко, что такими темпами разорится скоро.

3

Джемаль привык к женскому вниманию. В Урфе он знал каждую улыбку, каждый взгляд из-под ресниц, каждый намек, который можно было развернуть в интригу. Здесь, в Мардине, он пока держался осторожно – новое место, новые люди, да и причина, почему он тут оказался научила осмотрительности.

Но Табита Шамира… Ах, какая женщина! Из-за нее он еще пару раз наведывался к Абдулле попить кофейку да посудачить под благовидным предлогом налогового надзора, нео байки Абдуллы ему были неинтересны – у себя в конторе он сплетничал о том же самом. Город-то маленький. Ему хотелось лишний раз встретиться с Табитой, которая несмотря на всю запущенность торговли, в лавке появлялась регулярно и постоянно пыталась командовать Абдуллой и его сыном Валим. Да, безуспешно, но пыталась.

Табита оказалась не из тех женщин, что играют взглядами. Она не бросала на него томных взглядов, не касалась «случайно» его руки, когда подавала кофе. Она даже не старалась казаться привлекательной – просто была собой. Ее привлекательность была в другом: в спокойствии, с которым она говорила о торговых делах, будто они для нее – пыль. Это раздражало. С одной стороны. Но распаляло любопытство. С другой.