Однажды в Курдистане

Макс Валсинс

Однажды в Курдистане

Колодец джинна

1

На заре XIX столетия Эрбиль, древний город, чьи корни уходят в глубину тысячелетий, представал перед путником как живое воплощение истории, где переплелись судьбы многих народов. Расположенный на плодородных землях Месопотамии, у подножия величественных гор, он был оазисом жизни среди бескрайних степей и каменистых плато. Его улицы, вымощенные камнем, отполированным тысячами ног, вели к сердцу города – цитадели, возвышавшейся над округой подобно немому стражу, наблюдающему за течением веков.

Город, в основном населенный курдами – гордыми и воинственными потомками древних мидийцев, – жил в ритме, заданном природой и традициями. Однако среди этого моря курдских племен, с их пестрой одеждой и звучной речью, выделялась иная община – еврейская, небольшая, но заметная, словно островок иной цивилизации посреди курдского мира.

Курды Эрбиля были людьми суровыми, но гостеприимными. Их жизнь определялась племенными законами, и каждый род гордился своей историей, передаваемой из уст в уста. Мужчины носили шерстяные шальвары, подпоясанные широкими кушаками, а головы покрывали чалмами или меховыми шапками. Женщины, чьи наряды сверкали серебряными монетами и вышивкой, передвигались по городу группами, их смех звенел, как ручьи в горах.

Но курды не только торговали – они были воинами. В их домах висели кинжалы и старинные ружья, а мальчиков с детства учили держаться в седле. Время от времени между племенами вспыхивали стычки, и тогда улицы города оглашались криками и звоном стали. Однако перед лицом внешней угрозы курды забывали распри и объединялись, защищая свою землю.

Среди этого бурлящего курдского мира евреи Эрбиля жили своей, особой жизнью. Их община, насчитывавшая тысячи три человек, была одной из старейших в регионе. По преданию, их предки поселились здесь еще во времена Вавилонского плена, и с тех пор они хранили традиции, арамейский язык и свою древнюю веру.

Еврейский квартал располагался недалеко от центра города. Его узкие улочки были застроены невысокими домами с плоскими крышами, где по вечерам семьи собирались, чтобы обсудить прошедший день. Евреи Эрбиля в основном занимались ремеслами и торговлей. Среди них были ювелиры, ткачи, красильщики тканей и менялы. Их лавки на базаре отличались аккуратностью, а товары – качеством. Курды, хоть и относились к ним с некоторой отстраненностью, ценили их мастерство и часто обращались к еврейским лекарям, славившимся знанием целебных трав.

На границе с еврейским кварталом стоял заброшенный колодец. Его каменные стены, почерневшие от времени, были покрыты трещинами, а железное кольцо, когда-то служившее для подъема ведер, давно проржавело и висело, словно забытое временем.

Местные жители обходили это место стороной. Говорили, что колодец был выкопан еще во времена древних вавилонян, и что на его дне жил джинн. Но не простой джинн – а тот, что исполняет желания.

Говорят, что лет двести назад, первым с ним встретился был старый Авраам, софер, переписчик книг. Его дочь тяжело болела, и никакие лекарства не помогали. Однажды ночью, когда луна висела над городом, как серебряный щит, он подошел к колодцу и прошептал:

– Хочу, чтобы моя дочь выздоровела.

Наутро девочка вскочила с постели, полная сил, но когда Авраам обнял ее, он внезапно понял, что обнимает незнакомку и отпрянул как ошпаренный.

– Кто ты? – спросил он, и сердце девушки разорвалось от боли.

Рассказывали еще, что в том же году гордый Джафар, обвиненный в преступлении чести, которого не совершал, пришел к колодцу в ярости.

– Хочу, чтобы мое имя было очищено от позора! – крикнул он в темноту.

И на следующий день кади Эрбиля публично признали его невиновным и даже указал на настоящего виновника. Но когда Джафар вернулся домой, он не узнал свою мать.

– Женщина, кто ты? – спросил он, и в ее глазах отразилась бездонная скорбь.

Так в городе стали поговаривать, что джинн не дарит желания – он крадет память. От греха подальше тогдашний хахам баши, главный раввин общины, велел завалить колодец камнями. Завалили, правда не очень хорошо, но стало поспокойнее. Ну как поспокойнее? Иногда, в самые темные ночи, кто-то проходил мимо колодца, глубины, через уже неплотно наваленные камни доносился шепот:

– Чего ты хочешь?

Конечно, это все рассказы казались сказками – такими же небылицами, как истории о летающих коврах или говорящих змеях, но ночи бывают темными, а люди не всегда склонны трезво анализировать. Поэтому в рассказы о джинне верили. И даже делали вид, что не бояться.

Йосеф бен Шимон, ювелир, тоже знал про колодец. Не то чтобы он в него верил – нет, Йосеф был человеком практичным, привыкшим оценивать вес серебра и чистоту камней. Но в Эрбиле некоторые вещи знали все, даже те, кто предпочитал отмахиваться от них со смешком.

Йосеф проходил мимо колодца почти каждый день – его мастерская находилась неподалеку, в низком каменном доме с синей дверью. Иногда, если ветер дул со стороны колодца, ему казалось, что слышится шепот – не то слова, не то просто шорох сухих листьев в глубине. Он никогда не останавливался, чтобы прислушаться. Йосеф никогда не подходил к нему близко.

Но он знал истории. Знал, что когда-то давно один человек попросил у колодца богатства – и наутро нашел у порога мешок с золотом, но не узнал собственного сына; знал, что другая – красоты, и стала прекрасной, но перестала видеть лицо матери. Знал, что джинн в колодце не лжет: желание исполняется. Просто… не бесплатно. Йосеф не верил в это. И одновременно верил всем сердцем.

2

В те времена в Эрбиле женились не так, как теперь. Не было этих долгих вздохов при луне, тайных переписок через рыночных мальчишек и бегства через горы… Нет, было, конечно. Всегда было. Но как-то поскромнее. В основном всё делалось степенно, с расчётом и подобающими церемониями. А главное – вежливо.

Когда дочь богатого торговца пряностями Рувима – хорошенькая, как персик в цвету, Рахель – достигла подобающего возраста, в доме началось тихое оживление. Свататься надумал и Йосеф. При посредстве уважаемой шадханит (по-простому – свахи) Ревекке была назначена встреча отцов семейства, присутствовал и сам Йосеф, принесший в подарок отцу потенциальной невесты изящную серебряную шпильку – своё лучшее изделие за год.

Рахель, спрятавшись за резной ширмой, украдкой разглядывала жениха:

– Руки у него… чистые, – шепнула она служанке. – И глаза не бегают. Вроде и не пьющий, и не зануда, который целыми днями Талмуд учит. Но классвоая борьба обострялась уже и в то время, поэтому был вынесен жесткий, но вежливый (ведь все делалось вежливо) вердикт отца семейства:

– Мастер он может и хороший, но деньгами не вышел. Моей дочери негоже считать медяки.

Впрочем, Йосеф не особо удивился.

– Они сказали, что ты мастер искусный, – деликатно кашлянув в ладонь, пояснила Ревекка, – но по деньгам – не ровня.

Йосеф и сам знал, что дочь богатого торговца – не его партия. Но всё равно было горько. Какой-то воробушек летал внутри. Недовольный такой воробушек.

Той ночью, лежа на жестком тюфяке и глядя в потолок, Йосеф впервые за долгое время вспомнил о колодце, поэтому, когда на следующий день он оказался возле него почти случайно, то даже не удивился как так вышло, что ноги сами принесли его сюда. Колодец выглядел так же, как всегда: потрескавшиеся камни, ржавый ворот, тишина. Ни шепота, ни черных птиц.

– Богатством, значит не вышел? – усмехнулся Йосеф вслух и ушел прочь, намеренно громко топая по камням, чтобы заглушить внезапно участившийся стук сердца.

Вернувшись в мастерскую, он схватил первый попавшийся кусок серебра и принялся яростно выбивать на нем узор. Молоток стучал, пальцы немели от напряжения, но мысли постепенно утихли.

– Богатством не вышел, – повторил он про себя, – зато руки не из одного места растут.

Йосеф бен Шимон никогда не считал себя гордецом. Он спокойно носил поношенный кафтан, когда другие ювелиры щеголяли в расшитых золотом халатах. Не роптал, когда заказы доставались тем, кто был родственником городских старшин. Даже насмешки Азриэля, сына менялы, который любил тыкать пальцем в его скромную лавчонку, Йосеф пропускал мимо ушей. Но отказ семьи Рувима… Это задело.

Сначала он думал – пройдет. Ведь формально ничего же не случилось. Не было ни публичного позора, ни разрыва обручального договора. Но город был тесен. Еврейский квартал – еще теснее.

Через три дня старьевщик Яаков, разглядывая принесённое Йосефом серебро, небрежно бросил:

– Слышал, Рувим дочь за мосульского купца отдаёт. Ты ведь тоже сватался?

Через неделю служанка из дома торговца пряностями, покупая у матери Йосефа шерсть, сочувственно вздохнула:

– Барышня вашу шпильку каждый день носит… Как хорошо бы вы вместе смотрелись…

А намедни… Намедни было хуже всего: после авдалы, официального провода шаббата, молодежь собралась догулять последние часы перед новой неделей, выпить чуть-чуть что осталось после субботней сеуды, трапезы, и Авигдор, старый приятель, хлопнул Йосефа по плечу:

– Ну что, жених? Говорят, в доме Рувима теперь персидские ковры стелют – а ты зять – неча взять?

Смех вокруг. Добродушный, без злобы. Но Йосеф почувствовал, как кровь ударила в виски.

– Может, мне к твоей сестре посвататься? – огрызнулся он.

Тишина. Потом сдержанный смешок. Авигдор побледнел – его сестра была невезучей – два развода в ее двадцать лет. И все из-за тяжелого характера, поэтому суть подкола Авигдор уловил сразу. Дошло до рукоприкладства, но друзей разняли. Пыл быстро прошел, поэтому историю просто замяли и уже совсем ближе к ночи Авигдор явился мириться.

Йосеф тоже извинился. Выпили мировую.

– Знаешь, что тебе нужно? Сходить к тому колодцу. Попросить денег, – завел внезапно Авигдор.

Йосеф поперхнулся:

– Ты головой поехал?

– А почему нет? – Авигдор развёл руками. – Попроси денег. Хотя бы на приданое для следующей невесты. Все равно ведь все знают – тебя отшили из-за того, что ты не такой богатый, как хотелось бы Рувиму.

Йосеф задумался. Эрбиль – не Стамбул, все друг друга знают. Теперь за ним точно закрепится слава голодранца… Он встал, махнул рукой Авигдору и они пошли – благо ночь была месячная, звездная, ясная – видно было так, что хоть иголки собирай! Друзья шли по пустынным улицам, где шаги гулко отдавались от глиняных стен. Луна освещала дорогу – бледная, равнодушная.

– Вот, – Авигдор остановился в десяти шагах от груды камней, обрамляющих чёрный провал. – Я подожду тут.

Йосеф шагнул вперёд. Колодец был таким, каким и всегда, при свете дня: камни, поросшие серым лишайником, сгнившая верёвка, свисающая в темноту. Ни шёпота, ни джиннов.

– Сказки – пробормотал он.

Но вдруг… Холод. Не просто ночная прохлада – ледяное дуновение, будто ночью вы пустыне. И шум. Что-то задвигалось.

– Ты что-то слышал? – крикнул Авигдор.

Йосеф не ответил. Потому что в этот момент что-то заговорило. Не голосом. Не звуком. Слово возникло прямо в голове и на арабском: «Ya Yusuf bin Sim'an! Ma tabahath huna?» (Йосеф, сын Симона! Что ты здесь ищещь?) Хотелось закричать. Бежать. Но ноги будто вросли в землю.

Авигдор, не дождавшись ответа, нервно засмеялся:

– Ну что там? Что стоишь как вкопанный?

И морок рассеялся.

– Иди к чёрту, – хрипло ругнулся Йосеф и повернулся к другу. – Пить надо меньше. Пошли по домам.

3

Дом каббалиста, старого рабби Элиэзера, прятался в глухом переулке за синагогой. Йосеф постучал. Дверь открылась не сразу. Сначала из-за неё донёсся шорох, будто кто-то отодвигал тяжёлые книги, потом раздался старческий кашель.

– Кто там? Чего надо? – голос был хриплый, но твёрдый.

– Йосеф бен Шимон, ювелир. Прошу совета.

Дверь скрипнула. Показался сам хозяин, рабби Элиэзер.

– Заходи, но быстро. Скоро придут важные люди, а я не люблю, когда меня отвлекают по пустякам.

Внутри было тесно. Полки, забитые книгами в потрёпанных переплётах, сухие пучки трав, свисающие с потолка, и посередине – стол, заваленный пергаментами с непонятными знаками.

– Ну? – рабби Элиэзер уселся на табурет, жестом указав Йосефу на единственный свободный стул.

Йосеф сглотнул.

– Мне нужна… защита.

– От чего?

– От…, – запнулся юноша. Как сказать, что боится колодца с джинном, не показавшись сумасшедшим?

Но рабби Элиэзер лишь усмехнулся, будто уже знал ответ.

– Ночью ходишь мимо колодца. Страшно. Так?

Йосеф вздрогнул.

– А что, много таких?

– Молодой человек, вам столько и не снилось. – С этими словами старик подошел к шкафу, открыл его с скрипом и достал что-то, завернутое в кусок чёрной ткани. – Вот. Лучшее средство.

Он развернул ткань и вернулся к своему гостю. На ладони старика лежала хамса – амулет в форме ладони, сделанный из металла. На её поверхности были выгравированы крошечные буквы – они должны были охранять от нечистой силы и сглаза. Йосеф взял амулет. Металл был холодным, но через мгновение, словно в ответ на тепло его пальцев, буквы на нём слабо заблестели.

– Как он работает?

– Когда приблизится нечистое – хамса станет горячей. Просто носи при себе.

– И всё?

– Да. Ты поймешь, что зло рядом когда нагреется хамса, а зло почувствует жар от хамся поймет, что ты под защитой. А теперь давай, у меня есть дела важнее. Деньги завтра занесешь, я тороплюсь.

Йосеф понял, что ему здесь не рады, но оберег был – можно было действовать. Ювелир вежливо откланялся и вышел на улицу, где уже начинало смеркаться. Амулет лежал на ладони, безмолвный и загадочный. Йосеф подумал немного, пошарил в карманах и, обнаружив шнурочек, повесил хамсу на шею, под рубаху.

Вечер выдался тихим и душным. Воздух был тяжелым, словно пропитанным невысказанными мыслями. Йосеф шел к колодцу медленно, почти нерешительно, каждый шаг давался ему с усилием, будто ноги сами сопротивлялись.

Хамса на его шее молчала.

Он трогал амулет пальцами – холодный, безжизненный, будто обычный кусок металла. Ни дрожи, ни тепла, ни малейшего признака того, что он чувствует приближение чего-то нечистого.

– А зачем я вообще в это ввязываюсь? – пробормотал Йосеф, но тут же остановился.

Перед колодцем сидела кошка. Или кот. Пушистый. Или пушистая? Большая, пушистая, с шерстью цвета пепла и янтарными глазами, в которых отражался последний свет заката. Она сидела прямо на краю камня, хвост обвит вокруг лап, и смотрела на него так, словно ждала.

– Откуда ты здесь, кисонька?

Кошка медленно потянулась, встала и сделала несколько шагов к нему, грациозно переступая лапами по неровному камню. Потом потёрлась о его ногу, мурлыча.

Йосеф невольно улыбнулся. Он присел на корточки, протянул руку. Кошка тут же подставила голову, позволяя чесать за ухом.

– Ты здесь одна живёшь? – пробормотал он, гладя её по спине.

Шерсть была неожиданно мягкой, почти шелковистой. Кошка явно была чья-то. Играя с ней Йосеф не заметил как хамса выскочила из под рубашки и свесилась наружу. Кошка мурлыкала, потом вдруг резко повернула голову и схватила зубами шнурок. Шнурок развязался, хамса оказалась в зубах у животного.

– Эй!

Йосеф рванулся назад, но было поздно – кошка уже отпрыгнула, амулет блестел в воздухе и был крепко зажат у нее (или него – в сумерках не видно было) в зубах.

– Верни!

Кошка метнулась в сторону, скользнула между камнями, потом вдруг резко развернулась и прыгнула прямо на край колодца. Йосеф не успел остановиться. Его нога на мгновение повисла в пустоте. Потом он потерял равновесие и почувствовал, что падает. Зажмурив глаза в ожидании неминуемого удара он приготовился к худшему, но вдруг понял, что лежит на низком диване, укрытый тонким шерстяным покрывалом с вышитыми золотыми узорами. Вокруг – просторная комната, освещённая тёплым светом масляных ламп в медных подвесах. Ни падения, ни вечернего города, никакого ощущения, что он свалился в колодец. Правда окон тоже не было. Ни одного окна.

– Что за чертовщина?

Тут он почувствовал вес на груди.

Тот самый кот сидел у него на груди. Его пушистый хвост медленно раскачивался, а янтарные глаза смотрели на Йосефа с выражением, которое можно было описать только как «Ну и дурак же ты, человечишка».

– Жив? – раздался голос.

Йосеф замер.

– Кто… это ты сказал?

Кот привстал у него на груди и пододвинув свою мордочку к лицу Йосфеа немного по-издевательски ответил:

– Ну конечно, не я. Я же котенька. А котеньки не умеют разговаривать.

Йосеф сел резко, чуть не сбросив кота.

– Но… мы же сейчас разговариваем!

Кот посмотрел на него с ухмылкой.

– А может, я на самом деле не котенька?

В воздухе дрогнуло что-то, словно пространство сжалось на мгновение. И вдруг перед Йосефом уже стоял не кот, а… Джинн. Ну как джинн? Худощавый мужчина в расшитом золотом халате, с тёмными кудрявыми волосами и глазами, которые всё ещё светились тем же янтарным оттенком, что и у кота. Он улыбался, но не зловеще – скорее, с лёгким лукавством.

– Вот так лучше? – спросил джинн, и голос его звучал так же, как у кота, только теперь уже без притворства.

Йосеф открыл рот, закрыл, снова открыл.

– Ты… ты джинн?

– Нет, я котенька! – съехидничал джинн. – Сам не видишь?

Йосеф медленно выдохнул.

– И… ты не собираешься меня убить?

Джинн рассмеялся – звонко, как колокольчик.

– Если бы я хотел тебя убить, разве стал бы тратить время на разговоры? Дал бы спокойно упасть и готово.

Йосеф не нашёл, что ответить.

– Ладно, ладно. Давай по порядку. Ты упал в мой колодец. Я тебя поймал. Теперь ты мой гость. Всё просто.

– Твой колодец?

– Если я джинн, а это колодец джинна, то связь проглядывается, да?

– Но… ты же должен был…

– Исполнить желание? Забрать твою память? – джинн махнул рукой. – Уже не интересно. Сперва было весело, да. Но надоело.

Йосеф покачал головой. Он всё ещё пытался понять, как вообще оказался в этой подземной комнате, разговаривает с котом, который оказался джинном и чувствует себя при этом удивительно спокойно.

– Так ты… Это все не сказки?

Вместо ответа джинн провёл рукой по воздуху, и между ними всплыло полупрозрачное изображение – древний Эрбиль, ещё без каменных домов, с глинобитными стенами.

– Когда этот город был просто крепостью на холме, я уже был здесь.

Йосеф уставился на видение.

– И… ты просто сидел тут всё это время?

– Не просто сидел, – джинн обиженно нахмурился. – Этом ой дом. Я туту живу и всегда жил.

Он махнул рукой, и изображение сменилось – теперь оно показывало разных людей, подходивших к колодцу в разное время.

– А желания? Память? – не унимался Йосеф.

Джинн скривился.

– Ну один раз помог кому-то по доброте душевной. Так потом начали толпами выстраиваться. А я не люблю шумных компаний, лишнего внимания.

Он щёлкнул пальцами, и картинка остановилась на мужчине в потрёпанной одежде.

– Вот этот, например, умолял спасти его жену от болезни. Ну, я её вылечил. И тут меня осенило – сделаю так, что он перестанет узнавать ее. Чтобы других отпугнуть.

– Но зачем?

– Потому что вредить я ни кому не хочу, а это было первым, что пришло мне в голову. – джинн развёл руками. – Как видишь – сработало. Меня уже давно никто не трогает. Заходят, правда, но я попугаю мальца и уходят.

Он понизил голос, словно делился секретом:

– Крикнешь какому нибудь умнику прямо в голову что-то наподобие «ya Yusuf bin Sim'an! Hal tabahath al-haqiqa um al-quwa?», так сразу убегают.

Йосеф медленно переваривал услышанное. Он понял, что на самом деле слышал намедни голос джинна у колодца.

– А зачем ты тогда отнял мою хамсу?

Джинн вдруг ухмыльнулся. И с довольным видом уселся на ковер около Йосефа, облокотившись на несколько лежавших неподалеку подушек.

– А чтобы окончательно отвадить. И чтобы снова никто не начал ходить ко мне и денег выпрашивать. У одного долги, у другого теща все никак не помрет – а ему хотелось бы, у третьего дочь с каким-то ухарем сбежала. И все ко мне побегут с проблемами?

– И тебе не скучно тут? – не удержался Йосеф. – Веками сидеть в колодце?

Джинн поднял бровь.

– Во-первых, это мой дом. – Он щёлкнул пальцами, и стены вдруг стали прозрачными, открывая вид на бескрайние звёздные просторы. – Это не тюрьма. Во-вторых, если мне станет скучно, я просто пойду погуляю. Или в гости к кому наведаюсь.

– Куда?

– Куда захочу. Джиннов везде много, а на котика внимания никто не обращает.

Джинн лениво потянулся, и вдруг его облик поплыл – золотой халат сменился пушистой шерстью, а вместо человека перед Йосефом снова сидел тот самый кот с янтарными глазами. Затем он снова принял человеческий облик, но теперь в простой курдской одежде.

– А иногда наряжаюсь путником и иду в караван-сарай – послушать сплетни. Про твою фашлу со сватовством тоже в кофейне узнал.

Йосеф не мог скрыть удивления.

– То есть денег я у тебя просить не зря хотел?

Джинн рассмеялся.

– О, поверь, денег тебе точно не надо. – Он откинулся на подушки, и в воздухе всплыли полупрозрачные образы – десятки, сотни женских лиц джинни, сменяющих друг друга. – Я был женат и не раз. Мы, джинны, тоже женимся.

Йосеф уставился на мелькающие тени.

– И все время разводился?

– Все время – Джинн махнул рукой, и видения рассыпались. – Особенно когда жена богаче. Представляешь, каково это – когда твоя жена, царица Савская, каждое утро спрашивает: «Где подарки, дорогой?», а ты простой царь Сулейман! Ну, условно.

Йосеф невольно рассмеялся.

– Женись на девушке из своего круга – будет тебе счастье. Она не станет тыкать тебя в лицо отцовскими деньгами, а ты не будешь каждую ночь ворочаться, думая, что она сравнивает тебя с тем дураком-купцом, у которого мешки с деньгами в подвале размером с тебя самого.

Йосеф хмыкнул, но в глазах появилась тень сомнения.

– Но я ведь останусь…

– Посмешищем? – Джинн перебил его, склонившись вперед. – Да через месяц никто и не вспомнит, что тебя отверг этот… как его… Рувим?

– Рувим…

Джинн вдруг прислушался, будто уловив что-то за стенами подземной комнаты, и резко встал.

– Ладно, хватит болтать. Скоро рассвет.

– Что? Йосеф ошарашенно огляделся. – Мы проговорили всю ночь?

– Всю ночь. А я тебе даже кофе не предложил. Стыдно. – Джинн махнул рукой, и в воздухе появился стеклянный стакан с прозрачной жидкостью, от которой тут же ударил в нос резкий запах аниса.

Йосеф нахмурился:

– Это что?

– Арак. Хороший, между прочим – в Мардине человек проверенный делает. Выпьешь – и никто не станет спрашивать, где ты пропадал всю ночь. По запаху, что выпил, уснул у колодца, а всё остальное… ну, приснилось на ночном ветру. Колодец-то проклятый!

Йосеф нехотя взял стакан. Жидкость обожгла горло, но была приятной на вкус. Джинн сразу же схватил Йосефа в объятия и в мгновения ока они очутились у колодца.

– Ты это, заходи, если что. Или я сам зайду, – сказал на прощание джинн, превращаясь обратно в котика.

В этот же момент из-за угла послышались шаги и появился Авигдор, который тоже провел эту ночь явно не дома.

– Йосси! Ахи! – это был голос Авигдора. – Ты что, наотмечался где-то и у колодца уснул?

Йосеф медленно повернулся к своему другу, пошатываясь – то ли от стакана араку залпом, то ли голова просто закружилась от стремительного подъема.

– Я… не помню…

Авигдор вздохнул и потянул его за руку:

– Ну ладно, хоть ночи теплые. Пойдем, я тебя домой доведу.

Йосеф покорно зашагал за ним, но на последнем повороте оглянулся. Колодец стоял, как обычно – немой и безжизненный. Только на краю камня, где ещё не высохла роса, сидел хороший котик с янтарными глазами и грелся в лучах солнца, которое начало показываться из-за горизонта.

Сирийская рукопись

1

В начале XIX века Османская империя напоминала гигантский механизм, скрипящий под тяжестью собственного веса. Бесконечные канцелярии, горы документов, тысячи чиновников – всё это создавало иллюзию кипучей деятельности, которая не столько управляла, сколько имитировала управление.

Стамбул, сердце империи, был городом, где бумага значила больше, чем сабли янычар или золото султанской казны. В бесчисленных диванах и дефтердарлыках (финансовых ведомствах) чиновники день за днём переписывали, заверяли, архивировали. Каждое решение, даже самое незначительное, должно было пройти через десятки рук, обрасти печатями, быть занесённым в реестры.

Один французский дипломат, посетивший Порту в те годы, с изумлением писал: "Здесь считают, что если документ составлен, подписан и положен в нужный ящик, то дело сделано. Неважно, исполнено ли оно в действительности – важно, что оно учтено."