Блог уходящего детства

–У меня тоже денег нет, – говорю.

И позвонил Мамель. Аня запротестовала, мол, неудобно человека отрывать. Мамель подъехала прямо во двор. Мы, сырые и озябшие, запрыгнули в тёплый салон. Мамель сказала с упрёком:

–Зачем стояли под дождём? Сразу бы позвонили. Промокли ведь! Анечка, рада тебя видеть. Тебе куда?

Лозовая, оказывается, живёт в Декабрьском, возле Парка Дружбы. Ну да, туда только тридцатая маршрутка и ходит.

Пока ехали, Мамель расспрашивала Аню о планах на будущее и о всякой ерунде. Я молчал, смотрел, как вода течет по окну сплошным потоком. Лозовая вышла возле супермаркета и исчезла за пеленой дождя. Мамель всё-таки всучила ей мой зонт.

Когда отъехали, Мамель сказала:

– Какая славная девочка! Хорошо, что ты с ней на английский ходишь, может, подтянешься, оболтус. И что танцуешь с ней – хорошо. Смотритесь прекрасно.

–Да, – говорю, – да.

16 ноября

Тэги: НЕОЖИДАННО; БАГИ ИГРЫ ПОД НАЗВАНИЕМ «ЖИЗНЬ»

После репетиции увидел Аню с Чижом возле раздевалки. Она мне помахала, отдала зонт. Поговорили немного о новом задании по английскому. Чиж рядом стоит, уши развесил. Потом говорит:

– Дэн, мы с Аней идем к Скобцевой в больницу, пойдёшь с нами?

Я аж рот раскрыл. Когда это мы с тобой, Чижов, общаться начали? Два года назад я бы тебя и не услышал: чё-чё, амёба? Потом думаю: что-то я совсем. Я ж не Люсьена с Машкой и не Мертвых с Воркуновым. Я в душе почти пролетарий.

– Пойду, – говорю.

Аня говорит:

– Мы только зайдём в гипер, печенье купим, яблок там, апельсинов.

– Ага, – говорю.

А сам думаю: если наши меня в одной компании с Чижом увидят – засмеют. Скобцева-то другое дело. Она для многих своя в доску, так что даже Люсьене стрёмно её опускать, можно и в лобик схлопотать.

Тут надо пояснить, почему такой расклад. До Димихи в начальной школе у нас была Татама, Татьяна Марковна, близкая подружка тогдашней директрисы. Когда мы в школу шли, она всё про наших родаков разузнала и сформировала класс по принципу «всё круче, и круче, и круче». Потому у нас были дети бизнесменов, местных разных шишек, а в параллельном – один плебс. В девятом «бэшники», естественно, почти всем составом ушли в колледжи и училища. Кто остался, так и держатся вместе, наши от них носы воротят. А «бэшники», кстати, хорошо дружили, пока их не расформировали: в походы ходили, все днюхи вместе отмечали. Гогава, Чижов, Беликеев и Скобцева – из «Б»-класса, вместе в столовке сидят, на физре всегда в одной команде. Все в теме, один Чиж – потерянный мальчик Питер Пэн, всё лезет в чужие окна. То ли не въезжает, то ли ему реально на статусы плевать.

Одевается Чиж, как хиппарь. Димиха после лета с боем заставила его сбрить бородку, а волосы он так и не подстриг, ходит с куцым хвостиком. Учится средне. У него в семье то ли пятеро детей, то ли шестеро. Летом всегда работает, то курьером, то флаеры раздает. Скобцева с ним в одной музыкальной тусовке, он у них иногда на барабанах стучит. Славка говорит, что у Чижа дома – настоящий сквот, полная круть, приходи, живи. Она сама (когда её мать была ещё жива и алкашню в дом приводила), часто к ним сбегала. Говорит, тарелку супа и матрас всегда имела. Дом Чижовых в Констанцево давно под снос предназначен, они там даже коммуналку не платят, а квартиру всё не дают. Чиж всегда говорит ровным голосом и смотрит тебе в лицо своими прозрачными водянистыми глазами. У меня от этих его глаз – мурашки.

Скобцева, увидев нас, на радостях аж прослезилась. Говорит, скукотень полная, но голова уже не кружится. Рука у неё в гипсе, на лице поджившие царапки. Рассказала, как они с Лёвой в поворот не вписались, хорошо, её на травку выкинуло, а не на бордюр. Вставать ей можно, но на процедуры возят в коляске. В палате она пока одна, обе соседки на днях выписались. Мы выгрузили свою передачку на тумбочку. В палату пришла медсестра, посадила Славку в коляску и повезла куда-то по коридору. Та заорала:

– Ребята, вы пока не уходите, я быстро!

Подошёл, прихрамывая, Лёва, поздоровался, достал из пакета бутылку колы и пачку сигарет, заныкал всё в тумбочку. Они с Чижом пошли курнуть, Лозовая осталась в палате, села на свободную койку. Я сначала пошел за пацанами, постоял на лестнице, вернулся. Не сразу вспомнил, какая палата. Вошёл, остановился. Подумал: может, выйти? Но не вышел. Смотрел. Аня спала на койке, застеленной колючим казенным одеялом, положив сумку под голову. Она сняла ботинки и поджала ноги, серая школьная юбка закрутилась вокруг коленок. Наверное, решила полежать, а тут её сморило. Я подошёл и присел рядом на корточки. Думаю: что ж ты за своим полярным кругом не осталась? Всё было бы, как раньше. А теперь не будет.

И я её поцеловал. Я просто прикоснулся своими губами к её губам. Быть может, задержал их немного дольше, чем собирался. Весёлая второкурсница Галя, что летом охотно просвещала меня на пляже в вопросах френч кисса, и гламурная девочка Люсьена, с щипучей помадой для увеличения губ, наверняка позабавились бы, увидев меня в этот момент: Дэн Мартыновский, циник, хам и сигма, чуть ли не на коленях, с глупым выражением лица.

Чем думал, не знаю. Что сделал бы, если б она открыла глаза? Наплёл бы какую-нибудь чушь? Типа, шутка: в пахнущей лекарствами палате спит заколдованная принцесса, а один долговязый принц решил её пробудить и расколдовать заодно. Она бы подумала, что я совсем ку-ку. А может, не стал бы оправдываться. И она бы поняла всё. Может, так было бы проще.

Она чуть улыбнулась, вздохнула во сне. Тогда я встал и отошёл к двери. Вовремя. Вернулись Чиж и Лёва. Чиж подошёл, всмотрелся Ане в лицо. Я весь напрягся. Думаю: если он сейчас вякнет какую-нибудь пошлость, я его убью. Но он просто наклонился и потряс Аню за плечо. Она проснулась, вскинулась, удивлённо на нас посмотрела. Потом спросила, который час. Мы все подскочили, когда узнали, сколько уже натикало. Пришлось уходить, не дождавшись Скобцевой. Аня оставила ей записку. Темнело. Мы проводили Аню до маршрутки. Я видел, как она садится, достает телефон и втыкает наушники в уши. Быстро попрощался с Чижом и ушёл.

Вот так. Мои, так сказать, признательные показания.

21 ноября

Тэги: УЛЫБАЕМСЯ И МАШЕМ

Я стал асом в ниндзюцу *. Живу одним периферийным зрением. (Недавно, правда, прочитал, что у женщин боковое зрение лучше, чем у мужчин. Верю. Если кто сомневается, понаблюдайте за Люсьеной). Каждую секунду вижу Аню, на уроках и между. На переменах стою где-нибудь поблизости. Хорошо, что я – из «элиты». Где стану, туда обязательно кто-нибудь из нашего тусняка подопрется. Я теперь, как дельфин с независимо работающими полушариями. Только они одним спят, а другим бодрствуют. А я одним официально треплюсь с пацанами, а другим слежу за Лозовой.

Она обычно пристыковывается к подоконнику, достает конспекты и распечатки по английскому, втыкает наушники и зубрит. Бывает, они тусуются с Чижом, тогда Чиж забирает у нее тетрадь и начинает гонять ее по выученному. Иногда Аня отвечает уверенно, иногда морщится, трет виски и виновато пожимает плечами. Чиж, придурок, хлопает ее тетрадью по лбу, легонько, правда. Немного хочется подойти и зазвездить ему не по-детски.

Какие-то свои эмоции я, видимо, до конца не контролирую. Люсьена на химии наклоняется и шепчет, типа, слухи ходят, что Чижов с Лозовой встречаются. И внимательно наблюдает за выражением моего лица. А? Ну да, прикол, говорю.

Мне и вправду почти пофиг. Я знаю, что между ними ничего нет, только дружба. Я иногда слышу их разговор. Чиж так и с Гогавой разговаривает, и с Литвиненко. Он по жизни, как щепка в потоке: плывет, глядит по сторонам, где интересно, туда и пристанет. Иногда я ему завидую. Сам-то таким здоровым похренизмом не обладаю.

Я начал ходить в столовую. Жрать, конечно, ничего не жру, так, ковыряюсь, но Димиха довольна. На собрании первый раз не пилила Мамель из-за того, что я подрываю краевую программу по обеспечению каждого школьника горячей несъедобной хренью, типа творожных запеканок и тушеной капусты. Аня иногда ест запеканку. Но гречку, как и я, не любит, морщится. И не пьет наш фирменный застоявшийся чай, покупает себе какао или кофе со сливками.

Люсьена перекрасилась в шатенку. Барби в ассортименте.

22 ноября

Тэги: СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ

Иногда хочется подойти к Лозовой, сунуть ей в руки одну из своих мобил с интернетом взамен её древнего кнопочника, и сказать:

– На, Лозовая, постись. Должен же я знать, чем ты живёшь теперь, что любишь, что слушаешь.

Представляю, что будет, если подсяду к Лозовой. Тогда она станет последним человеком, кто еще ничего не понял.

У Борисченко, оказывается, родоки разводятся. Они ему ничего не говорили, решили, скажут после выпускного, чтобы не травмировать нежную Лехину психику. Леха случайно узнал и травмировался по полной.

Отец его давно спит с какой-то чиксой из банка. Она на пару-тройку лет старше Лехи. Дома у Борисченко – Армагеддон. Леха с отцом не разговаривает. Тот собрался их четырехкомнатную разменивать, чтобы жить где-то со своей подружкой. Леха говорит, если отец посмеет на их жилплощадь покуситься, он с ним больше на один гектар ср#ть не сядет, пусть новых детей строгает с Лолитой своей, если успеет. Полный ПЕПЕЛАЦ!

24 ноября

Тэги: БАГИ ИГРЫ ПОД НАЗВАНИЕМ «ЖИЗНЬ»

Мамель заехала за мной после английского. По пути подвезли Аню до супермаркета. Она вышла, мы дальше поехали. И тут на меня вдруг нашло.

– Останови, – прошу.

Мамель спрашивает:

– Деня, тебе что, плохо?

Я мотаю головой, стиснув зубы. Мамель остановилась. Я говорю:

– Я не поеду к Люське, и не проси, и не спрашивай, почему.

Она все-таки спросила:

– Почему, Деня?

–Мам, – говорю, – пожалуйста.

Она всмотрелась в моё лицо. Что-то там, видно, было такое, что она посидела, помолчала, взяла мобилу из сумочки и вышла. Я приоткрыл окно. Мамель, в своей короткой меховой курточке, в синем вечернем платье до колен, стуча шпильками, прижав к уху телефон, ходила туда-сюда по мостовой. Ветер растрепал её салонную укладку.

– Тосечка, дорогая, такая неприятность у нас. Мы не приедем. Извини, дорогая, сейчас не могу говорить. Да, конечно, понимаю… Прости, Тосечка, золотая, это я виновата. Пожалуйста, извинись перед Люсенькой. Нет, нет, он не сможет на такси… Потом, позже… Хорошо, Тосечка?

Мамель с каменным лицом села в машину, передёрнула плечами. Потом завелась, доехала до кольца, развернулась. Я вздрогнул, когда она заговорила:

–Я целый день вчера бегала по магазинам, искала для Люси подарок. И не какую-нибудь ерунду, а то, что не зазорно подарить девочке из обеспеченной семьи на восемнадцатилетие, – она кивнула на заднее сиденье, где лежала коробочка, вся в ленточках и бусинках. – У нас с отцом сейчас с финансами не фонтан. У меня весь доход от курсов за прошлый месяц только-только аренду покрыл. Или я закрываться буду или как. У отца с партнерами ещё… проблемы.

Я не выдержал, съязвил:

– Что, Виталик опять из кассы деньги потянул?

(У Дэда бизнес – грузоперевозки. Компаньон его, Виталик, друг детства, по жизни в финансовой дыре, ибо жить по средствам не умеет. В кредитах, как пёс в репьях. То яхты арендует, то тачки дорогущие меняет раз в год. Когда коллекторы Виталика за пятки кусать начинают, он новый кредит берёт. Так и живёт).

Мамель отвечает:

– Тебя это не касается.

А по её реакции вижу – угадал.

– Что я теперь Люсиной маме скажу? – спрашивает Мамель. – Почему я, взрослая женщина, должна врать своей подруге? Меня тоже пригласили, между прочим.

– Ну и пошла бы, – говорю.

А она мне:

– Ты что, совсем дурак?

– Мам, – говорю, – ну что ты раздуваешь? Я же знаю, что тебе там так же противно появляться, как и мне. И Люськина мама тебе совсем не подруга. Ты же сама тёте Вике говорила, что она про тебя гадости рассказывает.

– Ну, Деня! – восклицает Мамель. – Ты ещё и под дверью подслушиваешь?

– Не за чем, – говорю. – Ты же знаешь, с нашим Клаксоном сильно не позапираешься. И вообще, я эту вашу женскую дружбу не понимаю. Мму, мму, чмоки, чмоки, Катенька, дорогая. А я потом слышу, как Люська на перемене Серёгиной рассказывает, что у Мартыновского мать в молодости нагулялась, а теперь по врачам бегает, лечится. Откуда она ещё может знать, как не от своей мамы Тосечки?

Мамель врезала по тормозам, меня аж дёрнуло. Она остановилась, мотор заглушила. Я думал, она мне по морде даст. Испугался. Нет, не того, что она меня ударит, пусть. Просто понял, ЧТО ляпнул.

– Мам, – говорю, – прости идиота, вырвалось.

Она меня спрашивает:

– Это правда или ты придумал?

– Правда, – говорю, – просто я девок не бью, иначе ты бы давно знала.

Отстегнул ремень и два раза чувствительно приложился лбом о переднюю панель.

– Прости, – говорю, – прости!

– Деня, – говорит Мамель, – не паясничай.

А у самой губы белые. Посидела с минуту, глядя в окно. Поворачивается, берёт с заднего сидения коробку с подарком, протягивает мне.

– На, – говорит, – пользуйся, раз так… Последняя модель, между прочим.

Я тут же упаковку разорвал, а там крутая читалка на электронных чернилах с подсветкой и вай-фаем.

– Ты что? – говорю. – Ты это что-то попутала. Люсьена за всю жизнь только две книжки прочитала: «Курочку Рябу» и «50 оттенков серого», причем первая книга намного более экзистенциальная, чем вторая, так что налицо явный регресс.

– Знаю, – отвечает Мамель сквозь зубы, – это ты думаешь, что я ничего не вижу. Просто у меня принцип: молчи, глуха́, меньше греха.

– Хороший принцип, – говорю.

Она не выдерживает, улыбается. Потом трогается с места.

– Эх ты, – говорит, – Курочка Ряба. Откуда что берётся?

Мы заехали в Макдональдс, съели по бургеру, запили колой. В Макдаке хорошо. Молодежь тусуется, вкусно пахнет мясными ароматизаторами и канцерогенным маслом.

Мамель сидела за столиком в своей дорогой шкурке и вечернем платье, прихлебывала капучино.

– И всё-таки, Деня, – спросила, – что с тобой? Расскажешь?

– Мам, ты же сама уже всё поняла, так? Ты ж глуха, но не слепа.

Мы заехали в бургерную, съели по бифтопу, запили колой. В бургерной хорошо. Молодежь тусуется, вкусно пахнет мясными ароматизаторами и канцерогенным маслом.

Мамель сидела за столиком в своей дорогой шкурке и вечернем платье, прихлебывала капучино.

– И все-таки, Деня, спрашивает, что с тобой? Расскажешь?

– Мам, говорю, ты же сама уже все поняла, так? Ты ж глуха, но не слепа. Ох, Дэн, сказала, трудное время переживаешь. Ну, ничего, говорит, дальше – легче.

Твои б слова, да в высшие инстанции…

Дэд дома, спит. Лицо серое, как у покойника. Мы ему привезли бургеры и наггетсы. Проснется – вот обрадуется!

Тема 4. Улыбаемся и машем

25 ноября

Тэги: БАГИ ИГРЫ ПОД НАЗВАНИЕМ «ЖИЗНЬ»

Люськи в школе не было. Все гудели, какую крутую днюху Кисличенко забабахали. Машка айпэд с фотками притащила. Я не подошёл смотреть. Ко мне приставали, я отмалчивался. Всё как-то завертелось, контрольная по химии, гудёж этот, я даже не сразу сообразил, что Ани нет в школе.

Зря Мамель волновалась, что придётся перед Люськиной маман оправдываться. Причина нашлась, очень даже уважительная. Я как раз поднимался на пятый урок, когда получил сообщение от Дэда, и через две ступеньки побежал вниз. Встретил у входа Димиху, в двух словах описал ситуацию. Она сказала:

– Конечно, Денис, иди.

И с жалостью смотрела мне вслед. Всё-таки тётка она добрая.

Не помню, как добирался до больницы. С горечью думал: блин, ну взрослые люди же, пора бы успокоиться. У палаты – Дэд. Перехватил меня, кивнул, забрал рюкзак. Я ничего ему не стал говорить. Прошлый раз ещё всё высказал. Он тогда вызверился на меня, потому что я страшно возмущался из-за того, что Мамель так часто в больницу кладут. Дэд сказал, что я злюсь, потому что привык, что мама всегда рядом, и меня напрягают неудобства, вызванные её болезнью. Я рассвирепел и сказал:

– Я готов у мамы на коврике у кровати спать, сам буду ей еду готовить, только не надо больше таких экспериментов.

Дэд тогда, кажется, даже смутился.

Зашёл. У Мамель отдельная палата. Приборы пикают. Страшно. Теперь понимаю, что значит «ни кровинки в лице». Взял Мамель за руку, она открыла глаза.

– Как ты? – спрашиваю.

– Нормально, – отвечает. – Полежу немного, скоро выпишут. Ну ты же знаешь. А как ты, Деня? Испугался?

– Мам, – говорю, – скажи мне, пожалуйста, что это не из-за нашего вчерашнего в машине разговора!

Она хмыкает:

– Ну что ты, дурачок, – говорит. – Что я, не знаю, на какие сплетни кто горазд? Тоже мне, открытие.

Вздыхаю с облегчением. Как камень с души.

– Сколько? – спрашиваю.

Отводит взгляд:

– Второй месяц.

– Врачи что?

Морщится. Ну понятно. Я помолчал, потом всё-таки спросил:

– Мам, а может, ну его? Я, конечно, понимаю, что сейчас и в пятьдесят рожают, и ты у меня ещё молодая. Но сколько можно уже? Здоровье в супермаркете не купишь.

Она меня спрашивает:

– Деня, ты когда-либо хотел чего-нибудь так, чтоб ни о чём другом думать не мог, чтоб видел это с закрытыми глазами, чтоб до дрожи?

– Ну да, – отвечаю.

–Так вот, умножь на сто и пойми: вот это самое – суть моей жизни уже много лет. И оно сильнее меня. Материнский инстинкт – страшная штука, его просто так не отключишь. Мне тридцать девять. Буду стараться до последнего. Если Господь Бог посчитает, что одной моей жизни недостаточно, чтобы расплатиться по долгам и получить желаемое, тогда смирюсь и стану спокойно стареть. Но сначала буду бороться, пока силы есть. Пойми меня, – говорит, – без обид. Я хочу подержать на руках собственного ребенка, плоть от плоти, менять ему подгузники, учить его говорить – делать всё то, что прошло мимо меня, и, конечно же, любить его, как тебя и папу. Разве я этого не заслужила? Ты не обижаешься?

–Да ну тебя, – фыркаю. – Я что, маленький?

Она говорит:

– Ты и маленький был – всё понимал и всё знал, я просто диву давалась. Мы ведь никогда с тобой прошлое-то толком не обсуждали. А может, зря?

Я честно признался:

– Не знаю, тем более сейчас уже не хочется ничего ворошить. Я своей жизнью доволен. У других вон то отца нет, то матери. У меня полный комплект. И не могу сказать, что я чего-то недополучил, всего хватило: и любви, и звездулей.

Мамель заплакала от чувств. Тут как раз Дэд вошёл. Когда разобрался, что никто никого не обижает, начал её обнимать. Я смылся в середине трогательной семейной сцены. Мамель вдогонку, сморкаясь, успела крикнуть, чтобы я Клаксона покормил куриным филе и чтобы передал другим «детям», что репетиции скоро возобновятся.

Дома понял, что джинн из бутылки всё-таки вылез. Заснул только под утро.

26 ноября

Тэги: СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ; НЕРЕАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Несмотря на все достоинства платной палаты, Мамель кормят из того же больничного котла, что и остальных. Еда съедобная, но, скажем так, специфическая. Поэтому мы с Дэдом готовим для мамы по очереди.

Пока Мамель подкреплялась, я, словно невзначай, спросил:

– Мам, а как вы с Дэдом познакомились? Ты вот мне когда-то очень давно рассказывала, я забыл уже.

Мамель бросила на меня короткий внимательный взгляд. Чуйка у нее, дай бог каждому, считывает прямо из головы. Должно быть, сразу догадалась, что вчерашние откровения мимо меня не прошли. Но начала вполне охотно рассказывать, по привычке обходя неловкую тему:

– В детском центре. Я тогда преподавала в младшей группе, а папа тебя водил на массаж. Я удивлялась: семенишь за ним, такой маленький, спокойный, а глаза, как у взрослого. Как-то раз папе нужно было срочно уйти, а массажистка запаздывала. Я говорю: оставьте его у меня, я его сама к ней отведу, предупрежу, что вы позже подойдёте. Я привела тебя в зал и посадила на стульчик. Ты сидел и смотрел, как девочки танцуют. Тебе очень нравилось.

Я бормочу:

– Мне и сейчас очень нравится смотреть, как девочки танцуют.

Мамель хмыкает.

– Я, – говорит, – посмотрю, как ТЫ будешь на новогоднем балу танцевать с классом. Я тут кое-что придумала, будете у меня, как конфетки. Вот выпишусь… Как там Анечка?

Я говорю:

– Ешь давай. Полчаса сосиской в воздухе машешь. Анечка твоя сачкует.

Мамель говорит:

– Ой, это ж она болеет, наверное, надо ей позвонить, позвони ей, Деник.

– Ладно, – говорю, – разберёмся. Ну что там дальше было с вашим знакомством?

–А, – говорит, – всё было очень мило. Начали здороваться, потом за погоду, потом пару раз попили кофе у нас в кафешке. Я, конечно, не знала… всех обстоятельств, осторожничала, хотя твой папа мне сразу понравился… Короче, слово за слово, он пригласил меня в театр на премьеру. Я пришла к вам домой, а там – ты. Пока мы ждали тётю Вику, ты мне показывал свои игрушки.

–Это мы уже на Уральской жили? – спрашиваю.

– Ага, – отвечает. – А тётя Вика ездила аж с Водосборки, чтобы за тобой присматривать. Ты у меня на руках и заснул. Нам выходить, а я боюсь пошевелиться – ты так сладко спишь, во сне улыбаешься. Так и не пошли в театр. Кофе пили и разговаривали весь вечер.

У Мамель опять глаза на мокром месте. Обнимаю её, прощаюсь. У меня и вправду уроков куча. Буду, наверное, сидеть до ночи.

Прихожу домой и понимаю, что не в состоянии ничего делать. Лёг, гляжу на стенку. Клаксон пришёл, настойчиво потребовал внимания и повёл показывать свой туалет, там у него был припасён «подарочек». Тьфу, захочу культурно помереть в тишине и одиночестве, и то не получится.

Побродил по комнатам. На кухне уютнее, весь мамин бытовой хай-тек из полумрака таращится на меня своими голубыми панелями. Я решил, что иногда, когда накатит, буду писать по эпизоду из того, что помню с детства. А то нафиг я долблюсь с этим блогом? Что буду вспоминать, его перечитывая, лет через десять? Как я с пацанами пиво хлебал?

29 ноября

Тэги: СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ

Аня в школу не ходит. Ольга Петровна прислала сообщение, что английского не будет, у неё сын заболел. Я еле высидел на уроках, кидался на всех. Люсьена полезла с какими-то сочувственными комментариями, я её чуть не грызанул. Обиделась. Ушёл с четвёртого, хотя сегодня у Дэда выходной, он целый день будет у Мамель в больнице, и покормит её, и развлечёт.

Ел долго, тянул время. Скобцева, видимо, воссоединилась со своим айфоном, прислала мне ссылку на трейлер очередного сериального опуса. Лайкнул. Нашёл на компе папку, в которой хранится то, что накопилась у меня за три года активного тинэйджерского бунтарства. Я, конечно, и сейчас не ангел. Но тогда меня конкретно заносило: Мамель я грубил, с Дэдом вообще воевал с применением тяжёлой боевой техники. Эта папка была для меня и убежищем, и заготовленной на всякий случай страшной мстёй всем тем, кто плохо со мной обращался. Сколько я в неё уже не заглядывал?

Итак, эпизод первый.

Чёрно-белые снимки, коричная сепия – сканы старого журнала «Экспозиция», 1996 год. Нашёл на сайте винтажного фото. Чуть не скопытился от переживания, когда впервые увидел. Молодая талантливая фотохудожница Ирина Мартыновская-Желтко. Два автопортрета. Первое фото – вид сверху, черты искажены: лоб кажется большим, подбородок узким, чёрные волосы, чёрные глаза, лицо выступает из серого студийного полумрака. «Я – здесь» называется. На втором всё те же густые ресницы, белая кожа, лицо в профиль, руки в чёрных перчатках обвивают грубо прокрашенный деревянный шест – серое, чёрное, коричневое – «Внутри себя».

Дальше натюрморты, пейзажи, портреты незнакомых людей: ваза с засохшими чёрными розами, осыпаются на белую скатерть сморщенные лепестки, корабли на реке в тумане, сельская дорога на закате, старики на крылечке. Даже сейчас, в век фотошопа и нельзяграммов, это смотрится хорошо. Тогда, должно быть, могло считаться если не гениальным, то выдающимся.

Перечитал все статьи. Газета «Аншлаг», маленькая заметка за девяносто шестой: «…На Кубани пройдёт выставка молодых фотохудожников. Свои работы представят…». И её имя, чёрным по белому.

Журнал «Светотень». «В память об ушедших» – интервью с Валерием Озманом, директором студии «Симбиоз»: «…для всех, кто её помнит, она навсегда останется Ирочкой Желтко, тонко чувствующей, талантливой девочкой, слишком открытой, ранимой, родившейся не в свое время. Для нас её уход был страшным сигналом: дети индиго покидают этот мир, непризнанные, недооцененные… Ира была несчастлива в любви, не понята в браке. Она решила уйти сама, пока старость и смерть не потребовали своё…».

2013 год, журнал «Фото Лайф», Канада: «…Известный художник Станислав Желтко представил на недавней благотворительной выставке в Ванкувере фотоработы своей дочери Ирины Желтко (1970 – 2001). Все средства от выставки пойдут…».