Единождый

Андрей Жуйков

Единождый

Глава 1 (Он)

Он.

Он был.

Прекрасное начало чего-то очередного бесконечного. Он даже брезгливо хмыкнул от собственной пафосности. Можно радоваться: если нет конца, то есть хотя бы начало. Впрочем, даже в этой казалось бы незыблемой истине следовало усомниться. В том смысле – а было ли начало? В этом нет никакой уверенности. Да, но то, что рассказ следовало начать с «он» и «был» сомнений не вызывало. Пусть и нет никаких критериев, о существовании этого начала. Можно, в конце концов, остановиться на таком ненадёжном предмете, как память. А в ней нет никаких данных о моменте до начала осознания. Опустим в сторону всякие нелепые холотропные1 эксперименты и прочий трансперсональный2 вуайеризм. Будучи весьма занятными и любопытными теориями – они так и остались по большей части не всегда скучным развлечением мятущихся душ.

Что ж, пусть начало будет: Он и Он был. Рассказик. Игра ума. В этом многократно опостылевшем мире. Короткая отдушина вечного скитания. Хотя может и не вечного. Появился же не вечный объект. Если это не очередная ошибка обезумевших учёных. Надо будет как-нибудь лично познакомиться с объектом, а то всё время проводит в диспутах с другими и изучением полученной информации.

Он почти добрался до отворота налево. Там, где мощёная «древними» камнями тропинка круто поворачивает и, извиваясь вдоль таких же «древних» каменных стен, сложенных из плитняка, резко уходит наверх. Недалёкий путь к вершине заканчивается стилизованным храмом-ступой, в котором последнее время размещается собрание учёных – буддистаг. Очень может быть, что совсем ненадолго; уже всем это место опостылело, ступа вызывала раздражение, а аккуратная красиво мощёная лестница с пробивавшейся в расщелинах травкой скорее ненависть. И когда всё это окончательно ничего кроме отвращения вызывать не будет, весь буддистаг плавно передислоцируется ещё куда-нибудь.

А пока его ждут тщательно изученные вдоль и поперёк ступени, сложенной ими же самими лестницы. Тщательно изученные – это не оборот речи, это прямая констатация факта. Естественно никакого смысла в тщательном изучении ступеней не было. Просто учёному нужно что-то изучать – почему бы и не ступени. Чем они хуже чего-либо другого, и в чём смысла нисколько не больше. И то и другое не имеет смысла. Точнее и там и там он есть. Великолепно! Смысл изучить ступеньку, чтоб понять, как её сложили, как влили в общий ансамбль однотипных элементов, разбивался на сами по себе бессмысленные действия – помахать кисточкой, рассмотреть лупой, отколоть кусочек для более тщательного анализа и так далее. Ни взмах кисточки, ни манипуляции с увеличительным стеклом не приводят немедленно к конечному результату, только комплекс действий ведёт к конечному смыслу. А значит сами действия в отрыве от общего целеполагания лишены смысла. Они бессмысленны. Получается, что смысл состоит из множества бессмысленностей.

Он, как это частенько здесь случается, впал в мгновенную задумчивость… И какой же смысл изучения ступенек? Никакого. Он прекрасно и без изучения знает, кто и как их складывал. Он сам был участником долгого неспешного процесса создания всего комплекса строений, где сейчас располагался буддистаг. Получается, что смысл изучения ступеней заканчивается такой же нелепой бессмыслицей.

Горько вздохнув, пришлось констатировать очевидное. Смысл из бессмысленности состоит… ею же и заканчивается.

Глаза, независимо от текущих размышлений, по многолетней привычке шарили ступени, стену из плитняка, ища какие-нибудь изменения. Камни под ногами уже основательно истоптаны, исшарканы. Вот тут стал заметен маленький вплавленный камушек, ещё вчера его не было видно. Мелькнула мысль, а почему вплавленный, а не влитый. Если бы не интереснейший объект для изучения, который не так давно неожиданно появился в мире – мозг непременно бы зацепился за это «вплавленное» и принялся бы с истовой силой выводить новые нелепые софизмы.

Туча, шедшая с запада, накрыла ненавистную ему лестницу. Судя по всему, уже скоро разразится гроза.

С правого бока со стороны леса доносился привычный протяжный гул воя. На этот истошный раздирающий вопль множества голосов давно уже никто не обращал внимания. Иногда эта типичная какофония даже превращалась в какую-то забавную мелодичную гармонию. Вот каденцией вступает истошный визг отчаяния и тут же рефреном ему вторит мощный баритональный фальцет, отфонированный грохочущим страдальческим басом. А неплохо они сегодня спелись, если вообще слово «спелись» уместно по отношению к данному случаю. Он ещё постоял мгновение и быстро свернул в сторону по направлению к буддистагу.

Гул воя воскресил в памяти древние события. Он тогда был практически никем. Начинающий революционер. Мыслитель, знающий слишком много, чтобы хоть что-то понимать. Когда-то тогда его звали как-то по-другому. Как? Вряд ли кто-то сможет вспомнить, включая его самого. Предательская память всё фрагментировала и смешала в такой калейдоскоп, что даже любая мифология выглядит более правдоподобно, чем эта дремучая смесь воспоминаний. И он вступился за тех, которые сейчас по большей части воют в поле.

Стайка юрких дронов, выпущенных НАР-С80УУД, суетливо прошаривала складки местности в поисках зазевавшейся добычи. Сама же ракета горделиво развернулась и ушла в обратную сторону.

Он проследил на мониторе за едва заметным удаляющимся следом ракетных двигателей, изображение которых передал выносной дрон-разведчик.

Зачем тратить оборудование? Это не оптимально. Огромный неуправляемый носитель дронов НАР-С80УУД выпустил содержимое и улетел. Там где-то он плюхнется на землю, его подберут, начинят, заправят и он снова будет готов к эксплуатации. Как расшифровывается его название? Креативщики. Неуправляемая автоматическая ракета с восьмьюдесятью управляемыми ударными дронами. Креативно. Впрочем намного важнее, что чётко отражается суть.

– Ушёл за пополнением, – рядом оказался Йозеф.

Йозеф – невысокий, худощавый с аккуратно зализанными назад тёмными волосами. Примкнул к движению чуть не с начала его возникновения. По крайней мере с начала его новейшего существования.

Если говорить откровенно, то это было не первое движение противления. Противления злу насилием, как любил ёрничать Йозеф. И далеко не второе. На его только памяти раза три движение исчезало и через какое-то время возникало вновь. Очень может быть, что оно и не могло не возникать, такова диалектика исторического развития. Исчезновение – это мягкая форма выражения, точнее его истребляли практически поголовно. Но Йозефу об этом знать было не обязательно. Итак чересчур рьяный активист.

История вообще склонна к постоянным повторам вопреки распространённой когда-то сентенции о трёхразовом повторении – трагедии, комедии и фарса. Да вся история – это сплошные повторы, флешбэки и дежавю. Ага, на новом витке спирали. Какой спирали? Каком витке? Одно прямолинейное движение монотонно повторяющихся итераций.

Йозеф был очень хорошим пропагандистом. Но он пугал его своими этими самыми прямыми, простыми повторяющимися итерациями: «Мы убьём их всех! Мы их всех убьём!» – невесть откуда внезапно налетающими на него, как коричневая чумка.

– Давай пускаем навстречу наши дроны, – Йозеф рвался в бой.

– Йозеф! Это не матерь всех битв! Тут нет места фанатизму! К тому же ты не военный эксперт.

– А чего ждать? Их всего восемь десятков. Наше дрон-ПВО быстро расправится с этим небольшим роем.

– Не расправится. Мы просто истратим наши ресурсы и останемся без прикрытия.

– Это как?

– На борту у этих малюток несколько десятков миниатюрных воздухоботов. Они малого радиуса действия, малой мощности. Но на несколько сотен метров их активности хватает. Мощности вполне достаточно, чтоб вывести из строя небольшие дроны, а с десяток таких крошек и вполне приличную технику могут повредить. Так что вместо роя дронов при противодействии мы получим дроновое облако. А это я вам скажу посильнее, чем «Полёт валькирии» Вагнера, мой друг Йозеф.

– Опять штучки вашей школы?

– Нашей, Йозеф, – сказано с двояким смыслом. Не понятно дошёл ли до Йозефа двойной смысл, в любом случае вида он не подал. Дело в том, что разработки то могут быть хоть чьи, но на войне они быстро перенимаются и иной раз уже довольно трудно определить, чьи они были изначально, а кто просто быстрее их начал тиражировать. А затем они вообще становятся общими, что у одной стороны, что у другой.

– И что же делать? – Йозеф запнулся и язвительно добавил. – Извини, я забыл. Конечно же – ждать!

– Ты прав. Ракетный носитель улетел, его применяют для увеличения радиуса действия, чтоб не тратить впустую энергию дронов. На основании этого можно предположить, что база достаточно далеко. Автоматы полетают, пока не закончится энергия, и улетят сами, не причинив никакого вреда. Перезарядка также не достаточно быстрая процедура.

– Сами. Сами. У тебя все сами. Как там у тебя – сад растёт сам.

– Сад растёт сам! Не надо мешать ему расти.

Порой слишком маленьким казался ему этот хороший пропагандист. Речами Йозефа заслушивались, он мог повести за собой толпу. Толпу, именно толпу. Толпу таких же маленьких людей. Маленьких не в некотором уничижительном смысле, нет. Из толпы могли и выделялись и учёные, и мыслители, и борцы, и выдающиеся воины. Но в каком-то ментальном плане, моральном аспекте, нравственных категориях не вырастали, не достигали какого-то значимого уровня. Он пытался сформулировать эти неясные мысли. Его пугала зашкаливающая целесообразность формирующейся толпы, которую ему приходилось направлять, сдерживать. Всё чаще сдерживать. И всё чаще они прислушивались больше к Йозефу, чем к нему. Оно и понятно – тот им ближе, понятней, он из их среды.

К тому же толпа жаждала действий, свершений. Он же непременно склонялся к выжиданию.

Его одновременно пугала и напрягала эта формирующаяся общность. В ней начинали проступать признаки фашизации, приведённые когда-то Умберто Эко3. В то же время тут не было характерных наклонностей, чтоб движение противления превратилось в фашистствующую стаю. В общем то они только противодействовали зарвавшейся власти. Впрочем, вполне возможно достаточно того, чтобы сборище было сборищем этих «маленьких» людей. «Маленьких»! Это же ключ! Ключ к пониманию формирования фашизма. «Маленький» человек – это не менталитет, нравственность или моральные нормативы. Это обрезание целей у человека, это недалёкие цели, приземлённое, бытовое, мещанское целеполагание, возведённое в абсолютную, авторитарную индивидуальную ценность. А сваленные в единую кучу маленькие элементы начинают поддерживать ограничения в целях друг в друге, не давая отдельным индивидам вырваться из этой порочной кучи. И лидеры, образующиеся из общности, по сути, ничем от остальных «маленьких» людей не отличаются. Выходит и цели у таких общностей не могут распространяться на отдалённые перспективы, это машины для решения сиюминутных задач и не более.

«Чёрт!» – чуть ли не вслух вырвалось у него. Мы можем стать такими же, как те, с кем боремся.

Углубившись в прошлое, он не заметил, как добрался до ступы и зашёл внутрь храма. Кардинально тут ничего не изменилось со вчерашнего посещения, как обычно. Всё то же самое, всё там же, где и вчера, где и неделю назад и раньше. И так же привычно интеллект отметил сдвинутое на полметра вправо кресло, согнутый уголок листа бумаги на столе, вчера при уходе тот оставался расправленным. И ещё порядка двух десятков косметических отличий от вчерашней картинки. Эти сравнения, как в детской головоломке «найди разницу», не имели какой-либо практической ценности, даже с целью тренировки внимательности. Это тоскливое развлечение скучающего интеллекта и только.

Он был не первый. В храм уже пришла часть учёных, они собрались вокруг зализанного Йозефа и что-то обсуждали. Столько времени прошло, а Йозеф преимущественно не утрачивает привычку вылизывать свои тёмные волосы. Нет, конечно, были времена, когда тот носился и с распущенными патлами. Он улыбнулся, вспомнив, как Йозеф однажды куролесил с неприличными буклями, да ещё и некачественно пятнисто осветлёнными.

При его появлении учёные прекратили обсуждение и вопросительно в ожидании повернулись в его сторону.

– Йозеф, получена какая-то новая информация по объекту? – обратился он к старому приятелю, продолжая улыбаться.

Сегодня Йозеф надел на себя довольно уже потрёпанный коричневый костюм. Его вид напомнил прошлое и рука инстинктивно потянулась и потёрла правый бок. Жест не остался незамеченным Йозефом:

– Что, всё ещё вспоминаешь? Ещё скажи – фантомные боли замучили.

– Забудешь такое. Когда тебя убивают.

– Насмерть?

– Намертво. А как? Из ручного пулемёта шмальнул по мне. И умудрился не промахнуться ни одной пулей – все точно в цель всадил.

– Сделай милость – убей меня в отместку. Так, чтоб окончательно.

– Очень смешно. Где Альбертова?

– Как всегда – водилась с Сыном. Сейчас придёт.

Глава 2 (Метафора смысла)

Альбертова носилась с Сыном, как будто она была его родной матерью. Только что на руках не носила в прямом смысле слова. Создавалось впечатление, что не носила на руках только потому, что объект, получивший название «Сын», был весьма увесистым. Зато Альбертова, буквально взявши Сына за руки, водила его по разным местам, ни на шаг не отступая и никому не передоверяя. Остальных такая ситуация в принципе устраивала, никто не оспаривал её опекунство. Да и в группе была всего одна женщина. Вероятно материнский инстинкт проявлялся в большей степени, чем отцовский. Появление Сына, очевидно, разбудило дремавшие инстинкты, казалось навсегда уже исчезнувшие под грузом времени. У учёных не было своих детей, разве что совсем давно.

Они и Сыном стали звать его во многом благодаря внезапно обнаружившим себя древним инстинктам. Появилось неразумное дитя мужского пола. Пока группа великовозрастных мудрецов начала размышлять, что это такое – называли то объектом, то явлением, то феноменом. А когда начался процесс обучения, больше всего как-то само собой складывалось – сын, сынок. «Подойди сюда, сынок». «Сынок, взгляни вот на это». Так со временем и закрепилось обращение к нему – Сын. Всё равно других детей нет, и спутать с кем-либо было невозможно априори.

Сам Сын непонятно как относился к такому положению вещей. Внешне не выказывал ни особого расположения к женщине, ни отторжения. Казалось, что ему до её добровольных услуг было всё равно. Или как минимум заботу о себе со стороны Альбертовой воспринимал, как само собой разумеющееся обстоятельство, которому не следует придавать повышенного значения. Сыну было чем занять внимание и помимо межличностных отношений как с Альбертовой, так и с остальной группой учёных.

Альбертова же; небольшая, худенькая женщина с резкими чертами лица, вечно всклочённой причёской, несмотря на то, что она женщина, хотя в остальном и следившая за собой; с красными, недовыспавшимися глазами следовала по пятам за Сыном и, казалось, наоборот наибольшее значение придавала именно межличностному общению.

Сын с самого «рождения» проявлял повышенный интерес ко всему, что его окружало. Чрезвычайно быстро впитывал информацию, как сухая губка, помещённая под струю воды. И что удивительно частенько делал глубокомысленные, несвойственные оцененному возрасту, выводы из полученной информации. Что порой обескураживало учёных, в такие моменты они отстранялись от Сына и принимались тихо шушукаться в дальнем углу.

Сына же учёные нередко ставили в тупик своими постоянными требованиями что-нибудь вспомнить. Почему они утверждали, что он может что-то вспомнить – Сын решительно не понимал. Они всё пытались заставить его вспомнить какое-то прошлое. Но его не было, просто не было ничего, он ясно ничего не помнил до определённого момента, а до этого момента какие-то смутные картинки: улыбающуюся Альбертову, нянчащуюся с ним, Йозефа с лампочкой, заглядывающего в глаза и прочее. Но ранее этих мутных, ясно неоформившихся образов совсем ничего не вспоминалось. Хотя под настойчивыми требованиями окружающих честно, всеми силами и пытался ковыряться в собственной памяти.

По заведённой привычке после завтрака Сын с Альбертовой прогуливались невдалеке от буддистага. Утро выдалось пасмурным, на горизонте начинали собираться тяжёлые тучки.

– Наверняка будет гроза, – сказала Альбертова.

– Что такое гроза? – Сын поднял незамутнённые лукавством глаза и с интересом ждал разъяснений.

– Ну, – Альбертова поперхнулась, глядя на него. Сын ставил перед ней вопросы, которые загоняли её в ступор. Точнее она сама загоняла себя в такое состояние. Ребёнок взрослел буквально не по дням, а по часам и вполне мог рассуждать на довольно сложные темы. И эти рассуждения как раз представляли собой ловушку, в которую периодически попадала Альбертова со всей группой мудрецов. Они вырабатывали стереотип восприятия ребенка, у которого был достаточно длительный период жизни и соответственно он так или иначе сталкивался с большинством по крайней мере обыденных вещей. В данном случае таких, как дождь и гроза. Альбертова задумалась, вспоминая весь цикл общений с Сыном. А ведь он ни разу не видел дождя. Откуда ему знать, что это такое.

– Это вода, льющаяся сверху под громкий грохот, подобный звуку того барабана во дворе, что я тебе показывала, – попыталась пояснить Альбертова.

– То есть нечто совмещённое с душевой лейкой в ванной и грохотом водопроводного крана, когда в нём перепады давления, – тут же сделал вывод Сын. – Что у тебя в ванной сегодня будет гроза? Да, неприятно наверное.

– Нет, нет, нет, – прыснула она от смеха. – Грозу в ванной – это наш Апокалиптичный может устроить просто так.

– Дядя Апокалиптичный делает грозу в ванной? – Сын начинал запутываться. – Для чего?

– Дядя Апокалиптичный делает грозу везде. А в ванной – это частный случай общей теории.

– Он везде воду под грохот льёт?

Альбертова ещё больше рассмеялась. Устами младенца глаголит истина. Профессор Апокалиптичный был известен своими достаточно крайними взглядами на весь окружающий мир, видя во всём зачатки апокалипсиса. Собственно из-за этого и получил имя.

– Очень точный образ, – она немного успокоилась. – Но несколько метафоричный. Ну, фигуральный то есть. Фигура речи такая.

Сын хлопал глазами, мало что понимая.

– Фигура речи – это когда говорят не в прямом, а в переносном смысле. То есть придавая одному предмету качества другого предмета. Например, ты у меня шустрый, как вон тот динозаврик. Это же не означает, что ты динозавр. Это означает, что лезешь везде также юрко.

– Как кто? – ещё более протяжно выдал Сын.

– Ох, сынок, – спохватилась Альбертова. – Ты и этих похоже еще не видел. Вон взгляни, – она указала рукой на край поляны.

Вдоль опушки в этот момент пробегала группа чешуйчатых динозавриков. Размер у них был чуть больше ладони. Они забавно подпрыгивали над травой и беспрерывно негромко щебетали.

Сын улыбнулся:

– Они милые.

– Да, только не зевай. Если оставишь что-нибудь без присмотра – непременно стащат, недоприматы юрского периода, – эти воровайки удивительным образом то вымирали в определённые эпохи, то продолжали эволюционировать совместно с человечеством. И хотя квантование к мирозданию не применялось, собственно это было вряд ли возможно, но мироздание упорно проходило один и тот же путь с весьма небольшой вариативностью.

– Кто такие недоприматы?

– Обезьяны, животные такие. Я тебе потом покажу.

– Я понял. Я видел. Дядя Апокалиптичный иногда говорит просто так или начинает пугать тем, что не произойдёт. Это значит, что гроза – это просто так и ничего не произойдёт? Ни воды не будет, ни грохота?

– Не совсем так, сынок, – она нежно потрепала Сына за волосы. – Это более сложная метафора про лить воду и грохотать. Я потом тебе её растолкую. А пока про дождь и грозу. Это вода будет литься из вон тех туч. Когда стоит жара на улице – вода из источников испаряется, становится легчайшими капельками. Эти крошки лёгкие, они поднимаются высоко наверх и там вверху снова собираются вместе. И когда их накапливается много – они снова становятся тяжёлыми и падают на землю дождём. А так как их много, то они периодически сталкиваются и издают грохочущий шум. Всё вместе называется грозой.

Сын задумался:

– Почему дождь и гроза являются метафорой пустого шума?

– Нет, не дождь и гроза. А лить воду значит пустая болтовня, а можно ещё и громко шуметь бессодержательно. Трудно сказать, откуда произошёл такой фразеологизм.

– А это что?

Альбертова тяжело вздохнула:

– Давай пока будем считать, что одно и то же.

– Зачем же для одного и того же использовать разные слова?

– Они обладают разными оттенками смысла.

– Оттенок – это связано с цветами? Смысл обладает разными цветами?

– В каком-то смысле – да, – улыбнулась Альбертова. – Каждый смысл обладает разными оттенками смыслов.

– Что такое смысл?

– Если бы я знала, что такое смысл, я бы уже давно не занималась бессмыслицей. Я пошутила. Сейчас попробую тебе рассказать.

– Я слушаю тебя, мама, – Сын присел, поудобней устроился на плоском камушке и совсем прилежно смотрел на Альбертову, внимая каждому слову.

У Альбертовой никогда не было детей. Она не знала, что такое – быть матерью. Но глядя на Сына вдруг защемило сердце. Состояние напомнило ей что-то подобное, когда она давным-давно отбирала детей в элитную школу. Именно так посмотрел на неё ученик в одном из классов, тогда тоже что-то ёкнуло под сердцем. И она стала для него больше, чем учитель. На глазах навернулись предательские слезинки. Она не решилась сказать Сыну, что она не его мать.

– Ну, хорошо. Слушай. Я расскажу тебе одну притчу. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У него было всё, только ума не было. Царство досталось по наследству, ребёнком он не учился, а проводил всё время в придворных забавах. У него было много слуг, и он был уверен, что они выполнят любую его прихоть. И вот однажды ему в голову пришла мысль, что у него всё есть, только ума нет. Позвал царь своих мудрецов и начал у них выпытывать. Спросил он первого мудреца: «Где находится ум-разум? Не скажешь – голова с плеч». «Ум-разум скрыт в книгах, досточтимый царь» – ответил мудрец. «В какой книге находится ум-разум?» – спросил царь у второго мудреца. «В одной из ста» – дрожа, ответил второй мудрец. «В какой именно книге находится ум-разум?» – спросил царь у третьего мудреца. Куда мудрецу деваться, не скажет – царь голову с плеч срубит. И тогда придумал мудрец хитрость: «Не такие мы умные. Это мой осёл – мудрец. Мы у него всегда совета спрашиваем». Царь повелел привести к нему мудрого осла и спросил у него: «В какой книге находится ум-разум?» «Батюшка, осёл не говорит по-человечески. Мы с ним на ослином разговариваем.» Тогда царь велел самих мудрецов спросить у осла. Они покричали с ослом по-ослиному. «Потерял, говорит, где-то в этих ста книгах» «Как потерял?» – разозлился царь. «Он обещает найти. Надо загрузить на него сто книг и не тревожить двадцать лет» Царь подумал-подумал и дал согласие. «Что же мы будем делать потом?» – спросили два мудреца у третьего. «До этого обязательно кто-нибудь умрёт: или мы, или царь, или осёл». Так ослы, гружённые мудрыми книгами, до сих пор и ходят по свету в поисках ума-разума, запрятанного в одну из них.

– Но ведь ослы книг не читают.

– Очень правильное наблюдение. Зато носят их на себе, – и пояснила. – Читают, не понимая содержимого.

– Метафора, – задумчиво произнёс Сын.

– Тонкое замечание, – удивилась Альбертова. – У каждого была своя цель, и чем глубже ты погружаешься в размышление, тем больше оттенков разных целей обнаруживаешь.

– Ой, на меня что-то капнуло.

– Дождь приближается, про который я тебе говорила. Побежали в буддистаг, сынок, кто быстрей, пока не промокли, – Альбертова повернулась в сторону буддистага, и приготовилась бежать в гору.

– Так нечестно, – надул губы Сын. – Ты вон какая большая, а я даже не поднялся с камня.

– Да ладно тебе. Ты итак какой шустрый.

– Ага, а дядя Апокалиптичный так не считает. Вон сейчас подойдёт и расскажет тебе, – Сын указал рукой куда-то вниз.

Альбертова посмотрела в указанном направлении, но там никого не было. Зато обернувшись увидела мелькающие пятки Сына:

– Ах, ты, сорванец, – и припустила за ним вдогонку, забыв о своих немолодых годах.

Глава 3 (Сад)

В пустой пустоте

Сгущающиеся сгустки пустоты.

Он убрал руку от места, куда когда-то был смертельно ранен Йозефом. Не из тех соображений, чтобы не досаждать старому «другу» – их уже не забавляли такие мелочи. Гештальт закрылся давно. А вот самопроизвольная рефлексия на внешние раздражители нет-нет, да неожиданно прорывалась наружу. Её конечно можно отследить и убрать очередной микро-зажим, но стоит ли оно того. В следующий раз возникнет ещё какая-нибудь рефлексия. Собственно он давно пришёл к выводу, что львиная доля существования проходит в рефлекторном режиме. Этакое ходячее сборище рефлексов и инстинктов, напичканных в бес- и под- сознательное. Отягощённое разными ансамблями образований и комплексов. У кого фрейдовских либидо-мортидных фрустраций, у кого, как у Йозефа, сверхчеловеческих инсинуаций, а у кого и; он внутренне улыбнулся собственной игре слов; нетипичных архетипичных4.