Тайнопись видений

– Восьмой узел. Двадцать третий день последнего трида, – повторил юный провидец. – Я должен уснуть в это время…

* * *

Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар,

13-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Непроглядно-темный мир, пахший старой тканью, качался неровным маятником. С потряхиванием, посапыванием и вздохами. Временами он останавливался и выдувал мучительное: «у-у-у-уф», потом подбрасывал Астре и раскачивал снова: влево-вправо, влево-вправо. Иногда позади кто-то появлялся. Туманный и навязчивый, он приходил и уходил, как уличная собака, которой однажды бросили с порога дома кость, возвращается к месту, где ее прикормили. Это началось с бури, когда прималь врезался сознанием в нечто разумное. Оно напомнило о человечности Астре и помогло вернуться в тело.

В череде мимолетных чувств появились первые мысли. Калека ухватился за них, и расшатанный мир стал знакомой спиной, а тканевый плен – кулем. Элиас без конца шмыгал носом, сопел и плевался. Калека выглянул наружу и увидел мокрую степь, согбенную под тяжестью липкого снега. Южный ветер надул немного тепла и, обернувшись густым туманом, на время вернул осени прежние жухлые краски.

Чувств в конечностях пока не было, но Астре не испугался, давая себе привыкнуть к телу.

«Чудом выжил, – подумал он. – Кто мне опять помог?»

Следующий миг обрушился на калеку лавиной мыслей. Сколько времени прошло? Почему Элиас его несет? Что с детьми? Как далеко Сиина?

– Сколько я так пробыл? – спросил Астре, пытаясь двигать замерзшими пальцами.

– Ох! – вздрогнул от неожиданности Элиас.

– Где остальные примали?

– Парень! Я уж думал, труп несу! – облегченно рассмеялся горе-колдун, ссаживая Астре в гущу влажной травы и высвобождая из куля.

Репьи тут же облюбовали размахрившийся край куртки и налипли на него хороводом ржавых комочков. Астре сел, как его посадили, и упал назад, не сумев удержаться. Руки все еще не слушались. Это начинало пугать.

– Эй! – всполошился Элиас. – Ты чего как кукольный?

– Все в порядке, – нарочито спокойно сказал Астре, а у самого сердце превратилось в бешеный комок.

– Уф. – Парень распрямился, пытаясь свести лопатки, потом начал вращать уставшими плечами. – Поясница отваливается и верх спины. Ты бы мне потер вот тут, а? Болит, спасу нет.

– Я… пока не могу. Мне надо прийти в себя.

Правая рука еще что-то чувствовала. Астре посылал ей сигналы и получил в ответ покалывание. Пальцы дрогнули и медленно, как лапы замерзшей рептилии, начали оживать. Левая конечность не реагировала совсем. Калека не хотел в это верить, но он ее потерял. Слабый ток крови не позволил руке посинеть и отмереть окончательно. Но она повисла бесполезным отростком. Это было платой за бурю в пустыне.

Калеку пронзило изнутри. Он осознал, что теперь не сможет передвигаться самостоятельно и если Элиас бросит его… Астре не удастся убедить парня с помощью Цели. Это несправедливо, и совесть такого не позволит. Надо успокоиться. Успокоиться.

– Пора бы сообразить нам какую-нибудь хибарку на чернодень, а то скоро уже, – сказал Элиас, закончив разминаться. – Я все хоть деревце искал, да такой туман с утра накрыл – на два шага не видно. Наверное, прямо тут и придется. Или давай еще пройдем, кажется, там вон чернеет что-то. Погоди, я сбегаю, посмотрю.

Астре чуть не закричал: «Стой! Не уходи!», но вовремя закусил губу. Его напугало, что Элиас не вернется.

«Вдруг он уже все понял и решил меня оставить?» – пронеслось в голове.

– Понял?… Чего я боюсь? Чего он не должен понять?

Пустыня закончилась, вскоре наверняка начнут встречаться реки и деревни. Еще и снег выпал. Элиасу уже не так остро нужна вода, тогда почему он идет с калекой на закорках? Примали отказались его брать?

Астре лежал, и сырость пропитывала одежду. Пальцы правой руки медленно сгребли остатки снега, ржавую ромашку и удивительно зеленую, будто ненастоящую полынную поросль, сквозившую в прорехах мертвого полога. Кругом сплошная белизна, как внутри кокона. Еще хуже, чем в Хассишан.

Волглая трава скрадывала поступь Элиаса, и скоро в ушах зазвенело безмолвие. Астре зажмурился, посылая очередной импульс в левую руку, тщетный, сродни попытке докричаться до глухого, потом распахнул глаза и замер, глядя в блеклую пустоту. Элиас не возвращался, и в эти минуты наедине с собой и туманом Астре казалось, что все живое вокруг съежилось до стука сердца. Калека вспомнил свое отчаяние в тленных землях. Тогда оно было крайней точкой всех бед, но пропасть имела второе дно. Астре снова пробило мурашками, и вместо страха он почувствовал злость.

– Ну, спасибо тебе, Цель, – процедил калека сквозь зубы, ударяя кулаком по лопуху и дрожа от макушки до культей. – Оставила меня в преддверии зимы всего с одной рукой! Это, по-твоему, было справедливо?! Правильно?! Да чтоб ты сдохла там внутри! Чтоб ты сдохла… Чтоб ты сдохла, честное слово… Как я тебя ненавижу…

– Чего ты там орешь? – крикнул появившийся из тумана Элиас. – Хотя правильно делаешь, что орешь, а то я уже не в ту сторону ушел.

Он накинул спадавший капюшон и подбежал к Астре.

– Так и будешь валяться? Я, конечно, понимаю – денек для загара отличный, особенно когда черное солнце взойдет…

Калека всем видом дал понять, что шутку не оценил.

– Залезай, рожа ты маринованная, – хмыкнул Элиас. – Я нашел там заросли, даже шиповник есть. Чайку попьем!

– Долго же мы на чайке протянем, – прокряхтел Астре, цепляясь за спину парня.

– А ты не бойся, у нас и пастила к нему имеется! – гордо заявил Элиас.

– Какая еще пастила? Объясни все по порядку!

– Дерганый ты стал, – обиделся Элиас. – Разговариваешь, как гвоздями плюешься. Винтики во рту не смазали, что ли? Добрей лучше, а то ты и так страшный тип. Я чуть в штаны не наделал тогда. В пустыне. Да я тебе по секрету скажу, что там все обделались, вот ей-ей. Ты бы видел рожи этих прималей!

Астре больно сжал плечо собеседника.

– Ладно! Ладно! Что конкретно тебе знать надо?

– Сколько я без сознания пробыл?

– Дня два.

– Куда идем?

– В смысле куда? Куда ты и хотел. Деревня, горы, лес дубовый, хряки на желудях, все дела. Скоро уже, наверное, и дойдем… докуда-нибудь. Чуешь толк от меня, а? Два дня на моем горбу, как в люльке! Я теперь ей-ей тренированный.

– Почему ты с другими прималями не пошел?

– Ш-шутишь?! – воскликнул Элиас, споткнувшись о вьюнок и подпрыгнув. – После того, что ты учудил? Да эти колдунишки тебе в подметки не годятся! У них глаза, глядя на тебя, чуть не повыпадали. Ты же ущелье завалил! Жертвенное ущелье! Да чтоб меня затмением жахнуло, если я упущу такого учителя! Не зря мне перекрестный знак тебя послал!

– Что с детьми?

– А что с детьми? Как ты сказал, так и сделали. Себе разобрали каждый по одному. Воспитывать будут, наверное. – Элиас хмыкнул. – Здорово же ты их впечатлил, парень. Дедуля наш Валаарий последние волоса себе в носу подергает от таких новостей. Хорошо, что в глушь идем. А то как бы охоту на тебя не устроили. Я уж не знаю, сколько теперь голова твоя стоит. Жертвенное ущелье завалил! Это ж… со всех винтиков сойти.

Он шумно выдохнул и побрел дальше, к проступавшим из белой хмари кустам, а через минуту снова заговорил:

– У тебя так живот бурчит, что аж спине щекотно. Голодный, да?

– А ты сытый?

– Скоро червячка заморим! – бодро сообщил Элиас. – Примали нам всей толпой снеди насобирали. Сумка до сих пор тяжелая. И вещиц полезных дали, так что костер сообразим, пока не стемнело, и поужинаем. Куль – вообще штука прекрасная, и тебе тепло, и мне удобно.

Астре заставил себя успокоиться. Все шло хорошо. Они приближались к дому Зехмы, а Сиина уже должна была к нему подойти. Дети в порядке. Элиас не бросил его, и у них даже провизия.

Вот бы не думать о семье, мертвой руке и о том, что сестра могла погибнуть, а найти ее с помощью духа уже не получится. Вот бы забыть все, кроме этой минуты…

Калеку не покидало чувство преследования. Кто-то время от времени появлялся за спиной, бестелесный и невидимый, но почти осязаемый. И вот он снова пришел, но тут же исчез. Астре успел покрыться мурашками.

«Никаких призраков нет, – сказал он себе. – Я же знаю, что нет никаких призраков. Зачем я думаю о такой ерунде? Мертвец из пустыни хочет заполнить пеплом мою руку? Это глупость, Астре, ты просто напуган и устал. Никого здесь нет. Только ты и Элиас. Успокойся. Не думай ни о чем».

Они развели костер, чудом отыскав немного сухой травы, поужинали пластинками вяленого мяса и сытными шариками из смеси тертых орехов и ягод. Астре не помнил вкус пищи и не разобрал ни единого слова из беспрерывного потока болтовни Элиаса. Дух прималя не мог ошибиться. Калека знал, что ему не стоит засыпать, – этого ждет призрак. Он появляется проверить, бодрствует ли Астре, и если да – тут же уходит.

Когда они с Элиасом обсохли, потушили пламя и забрались в шалаш, закатив туда раскаленные костром камни, калека попытался завести разговор, но горе-прималь так умаялся, что рухнул без сил и тут же засопел.

Астре нечем было отвлечься в ловушке затмения. Поначалу он крепился, но вскоре тоже задремал и несколько раз одергивал себя, а потом решил – будь что будет. И провалился в сон, где вместо сновидений увидел плотный сгусток энергии.

Он опомнился не сразу. Почувствовал, как его трясут, и услышал испуганный голос Элиаса.

– Т-ты чего орешь так?! Перепугал до смерти!

– Я кричал? – спросил Астре, судорожно ловя ртом воздух.

Он хотел утереть пот и вздрогнул, когда левая рука не поддалась.

– Ты орал как резаный, парень! Что тебе такое приснилось? Ты так подскочил, что чуть шалаш не разворотил. – Элиас нащупал его в темноте. – Ты это… Ты успокойся, ладно? Что ж тебя колотит как припадочного?

– Прости, – сказал Астре, укладываясь обратно на подстилку. – Долго я спал?

– Не знаю, я же сам дрых без задних ног. Что тебе приснилось?

– Не помню. – Астре сглотнул полынную горечь во рту и нащупал еще теплые камни. Судя по ним, не прошло и четверти часа. Призрак точно его караулил. – Ничего не помню…

– Ты меня так не пугай, а то ей-ей без сердца оставишь, – сказал Элиас, похлопав его по плечу.

Астре сжал губы. Он не почувствовал успокоительного жеста Элиаса. Рука была мертва, и после мутного кошмара стало особенно тяжело думать об этом.

Призрак ушел, но в колкой сырой темноте убежища все равно было холодно и неуютно. Астре взялся разминать кисть, хотя и знал – это бесполезно. Если Элиас бросит его… Если Сиина не доберется до Зехмы… Если Марх и остальные попали в беду…

– Ты там плачешь, что ли?

Астре отвернулся и закусил большой палец.

– Спи.

– Ну, чего ты совсем раскис? Как я спать буду, когда тут такие настроения? Хочешь, я тебе спою веселую колыбельную?

– Да мне потом кошмары еще хуже приснятся, – через силу сказал Астре. – От твоего-то голоса.

– Ну и ладно, – обиделся Элиас. – Тут же главное не красота. Голос – он сам по себе успокаивающая штука. Особенно с тех пор, как я в пустыне один умирал. Я там все время с собой разговаривал, чтобы совсем с колесиков не скатиться. Ты, наверное, тоже не особо радовался, пока по тленным землям ползал.

Астре зарыдал. Внутри накопилось столько всего, что калека не смог сдержаться. Слова Элиаса сдвинули последнюю защелку и выпустили наружу настоящего Астре – ранимого, испуганного, беспомощного и слишком маленького для такого огромного мира.

– Ну, прости! Прости дурака! – всполошился горе-прималь. – Тяжко вспоминать, но теперь-то все хорошо уже! Ты чего, а?

Он неловко похлопал порченого по спине, и тот завыл еще громче. Он никогда никому не жаловался и не плакал перед другими. Только Элиас увидел всамделишного Астре – слишком сильного и слишком слабого, злого на весь мир и убитого печалью, задетого нелепыми загадками и ревущего взахлеб. Калека впервые понял, как это приятно, когда можно проявлять то, что чувствуешь, и не прятаться. Против Элиаса у него не было скорлупы, и Астре кольнула совесть за гадкую мысль: «Не хочу больше притворяться. Не хочу быть главным в семье. Не хочу занимать место Иремила».

И тут раздалась песня:

А я ночью не усну,Как сова ушастая.Отыщу себе соснуИ в дупле пошастаю.Я внутри найду свирель,Как у деда Бахая.И заливистую трельЯ тебе забахаю.

Астре сглотнул слезы и рассмеялся.

– Это худшая песня за всю мою жизнь!

– Не ценишь ты людские таланты, – обиделся Элиас. – Это я еще в детстве сочинил. Знаешь, как всем нравилось? А дед Бахай у нас в деревне правда был, и свирель у него имелась.

– А что это?

– Да обычная деревяшка с дырками. Название шибко умное, а так дудка и есть дудка. Но он такой был важный тип, как будто его сам Валаарий к себе придворным музыкантом звал. Купил эту свирель у какого-то прохиндея и всем хвалился, что у него-де инструмент соахский, а сам так играл, что куры кругом дохли. Погоди, это еще не конец, там дальше веселее будет.

– Нет, спасибо, мне уже лучше. – Астре немного помолчал, чувствуя, как на сердце опять тяжелеет. – Надеюсь, у меня получится тебя чему-нибудь научить…

Вот бы целиком сорвать притворство, как полосы сгнивших бинтов, и обнажить все язвы, но нельзя. Если Элиас разочаруется, то не поможет добраться до Сиины. Как же мерзко во всем искать выгоду. Как мерзко…

– Слушай. Скажи честно, – начал Элиас изменившимся голосом, и у Астре похолодело в груди. – Ты же не тот, за кого я тебя принимаю, да? Ты не великий прималь или кто-то вроде того? Ты как будто что-то прячешь. Как будто сам себе язык прикусываешь. Я, конечно, парень простой, но людей хорошо чувствую. Ничего не выйдет, да? Я не стану таким, как ты? У меня таланта не хватает? Только скажи честно. Как есть скажи.

И Астре не смог соврать. Совесть слишком истерзала его. Надо было пробормотать, что все получится, но Цель твердила свое.

– Ты прав. Ничего не выйдет, – сипло выдохнул Астре.

В этих словах обитали пустота Хассишан, страх одиночества, мертвая Сиина.

– Вот, значит, как, – с расстановкой сказал Элиас. – Выходит, ты соврал. Дал мне надежду, чтобы я не ушел с прималями и тащил тебя на горбу. Эта штука тебя убивает, да? Что с твоей рукой? Не шевелится? Я тебя пару раз хватал, ты даже не дернулся. Поэтому ревешь?

Астре вспотел и закрыл глаза: «Так вот чего он не должен был узнать. Вот почему мне было так страшно, когда он ушел в туман. Я почувствовал его дух. Я коснулся его, когда был бурей. Он слишком мал, чтобы проявиться снаружи».

– Все с тобой ясно, – глухо произнес Элиас. – Значит, никакой ты не учитель. Ты просто повисший на мне умирающий безногий калека. Вот уж подарочек твоей сестре! Уверен, что ей так уж радостно будет тебя повстречать? Она хоть существует? Вот же я дурак, а! Наслушался с три короба обещаний! Лучше бы с нормальными мужиками пошел! Теперь двое суток обратно к ущелью переться!

Астре понял, что после чернодня Элиас уйдет без него.

Глава 2

Проклятая цель

Запись от первых суток Белого Дракона.

Третий узел. Трид тонкого льда. 1019 год эпохи Близнецов.

Она пахнет тыквой, и липки ладони от меда.В ней скрыто чутье, но оно ее горько обманет.Собачий скулеж. На снегу пятна алые крови.И в доме пустом замерзает остывшая каша.* * *

Бамбуковая палка просвистела в воздухе и ударила по спине Кайоши в семнадцатый раз. Он дернулся, но не вскрикнул, только закусил губу.

Восемнадцать…

За что Драконы так с ним обошлись?

Двадцать…

Проклятье! Снова по тому же месту. Юноша коротко охнул и сильнее стиснул зубы. Он хорошо представлял красные борозды, которые завтра станут синяками. Такими же фиолетовыми, как его одежда. Кайоши не раз видел наказания низших провидцев, но на собственной шкуре испытал впервые.

Двадцать три…

Из носа потекла кровь.

Кайоши били, как поганую собаку. Ему никогда в жизни не было так унизительно, мерзко и больно. Вот она – плата за ошибку великого предсказателя.

Чем идеальней выполняешь работу, тем тяжелее прощают неудачи. Ли-Холь так привык полагаться на Кайоши, что едва не велел убить его, когда провидец упустил смерть старой матери императора. В тот день предсказатель не стал смотреть видения. Он отправился на помощь человеку в пустыне, дабы не сойти с ума, и вот к чему это привело. О гневе Ли-Холя Драконы умолчали.

Палка ударила в двадцать пятый раз, Кайоши содрогнулся и обмяк. Сознание уплывало, он не расслышал голоса Цу-Дхо и того, как подбежали младшие ученики.

В темной пустоте возникло мутное видение будущего: глаза человека из пустыни – серо-синие, как пасмурное небо. Неподвижные и стеклянные. Мертвые глаза.

Образ тут же перекрыла другая картина – девушка посреди леса возле большого дуба. Пурга разбушевалась, и ее почти не видно за рваными полотнами вихрей. Кайоши разглядел часть покрытого шрамами лица. На щеках не таял снег, ресницы заледенели. Девушка давно окоченела.

Провидец очнулся, дернувшись, и не сдержал стона. Он обнаружил, что лежит на животе в своей комнате. Окно наполовину сдвинули, между кронами яблонь мерцали звезды, и в покоях было прохладно из-за сквозняка.

Кайоши судорожно вздохнул. Спина горела, от боли гудели виски. Он уткнулся лицом в подушку, переживая кошмар во сне, слившийся с кошмаром наяву. Шум, конечно, услышали, и дверь поползла вверх.

Юноша готов был взвыть от раздражения. Ему требовалось время, чтобы угомонить мысли и попытаться расставить их по местам.

– Настоятель Цу-Дхо велел записать ваши видения, – послышался робкий голос младшего ученика.

– Не было никаких видений, – прохрипел Кайоши, с трудом повернув голову. – Выйди и передай Цу-Дхо, чтобы оставил меня в покое хотя бы на час.

– Тогда вам придут сменить повязки.

– Не надо! Выйди и скажи, чтобы никто не заходил!

Ученик выскользнул за дверь, и на короткий миг Кайоши остался один. Но не успел он прикрепить ниточки новых образов к общему полотну, как в комнату наведался Цу-Дхо.

– Да оставьте же меня в покое! – почти выкрикнул провидец.

– Я понимаю ваши чувства, – мягко сказал настоятель, присаживаясь рядом. – Но у вас нет времени на меланхолию. Нужно поскорее озаботиться новостями для императора и придумать объяснение вашей ошибке.

– Оставьте меня в покое! Не видно, что я взбешен?!

– Более чем.

– Тогда уйдите! Мне не до вас! Мне совсем не до вас, Цу-Дхо!

– Я впервые вижу вас таким несдержанным.

– Уйдите, если не хотите свести меня с ума! Дайте хоть минуту побыть с собой! Мне не нужны ваши советы и наставления! Не сейчас!

Кайоши почувствовал, что готов встать и выдворить настоятеля из комнаты пинками. Раздражение было таким сильным, что напугало его. К счастью, Цу-Дхо не стал спорить и покинул сына Драконов.

Кайоши и без него знал, что судьбу императора нужно просмотреть в первую очередь, но человек из пустыни опять умирал. Этот проклятый незнакомец запятнал безупречную репутацию Кайоши и теперь снова ставил под угрозу его жизнь, да еще перекрывал нужные видения. Шлейф сна до сих пор окутывал провидца мутной дымкой, и это было отвратительно, как послевкусие крови во рту. Кайоши приподнялся, морщась, и с минуту колотил рулон подушки. Потом он сел, и со спины что-то отлипло с адской болью.

– А-а-й!

Наверное, упала пропитанная мазью тряпица, а казалось, оторвался лоскут кожи.

Сын Драконов пережил вспышку мучений, затем тихо пробрался к шкафу, раздвинул створки и среди сотни ящичков выдвинул тот, где в тайном отделении хранилась свернутая цилиндриком шелковая лента. На ней он записывал посторонние сны, а потом просматривал и обдумывал во время ночных прогулок. Убедившись, что за тканевой стеной никого нет, Кайоши торопливо открыл шкатулку с кистью и потратил несколько минут на сочинение стиха. Пока тайнопись сохла, провидец мрачно размышлял, не забывая вполглаза наблюдать за входной дверью.

«Великие Драконы, почему я не могу просто поговорить с ним? Ни слова сказать не выходит, как же раздражает… Ни в одном трактате не написано, как связаться с духом другого человека… Мне что, собственный способ выдумывать?»

Кайоши поднес ленту к свече. Чернила уже высохли и перестали блестеть. Благо, ветер сегодня был западный и дул прямо в окно. Юноша скатал тайнопись и вернул ее на место, за боковину ящика.

«Спокойно. Держи себя в руках. Хладнокровие – лучшее оружие ума. Ты что-нибудь придумаешь, только сосредоточься и вспоминай все последовательно».

Кайоши закрыл глаза и постарался вытянуть догадки из сна, как нити из сладкой патоки. Это вышло не сразу, но провидец был терпелив и настойчив. Он привык добиваться своего и от окружающих, и от самого себя. Наконец все встало на места, и ответ оказался оглушителен. Кайоши распахнул глаза, фиолетовые, как ирисы на тканевых стенах, и сбивчиво зашептал:

– Это из-за сестры! Он умер после того, как узнал, что она погибла. Как же странно он умер… Будто сам себя выел изнутри. Великие Драконы, дайте мне поговорить с ним! Помогите мне его предупредить! Почему я не могу понять, как это сделать?!

* * *

Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, местность близ деревни Северный лог,

13-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Все началось с боли в горле, которую Сиина долго не хотела замечать, как и разросшийся в груди тревожный комок. Щеки разрумянились, тело стало ватным, и скоро девушка поняла, что заболела и заболела серьезно.

Хмурые облака надвинулись на небо и замерли, а потом пошел снег. На этот раз не было похоже, что он растает. Крупные хлопья сыпались, как перья из порванного сита. За ними едва проглядывался горизонт, и Сиина смотрела вниз, на припорошенную траву и потрепанные ботинки, натершие ноги до мозолей. Подол платья цеплялся за колючки и репьи. Руки в дырявых перчатках едва двигались. Ватная куртка отсырела от мороси и туманов, окутавших степи на целый тридень. Наверное, от них Сиина и заболела, а может, наглотавшись ледяных корочек или от ночевок без огня и тепла. Она долго держалась, потому что привыкла к холодам. Зимы на Пепельном острове были затяжные и жестокие. Сиина благодарила судьбу за непогоду в день, когда их уводили из дома. Несмотря на отчаяние, она догадалась хорошо всех одеть – детям должно быть не очень холодно. У нее самой под платьем имелась теплая туника и двойные вязаные гамаши. А еще чулки и носки из настоящей верблюжьей шерсти. Уж где Иремил умудрился ее раздобыть?

Сиина брела, шмыгая носом, а снег лип ей на ресницы и мешал смотреть. Быстро темнело, чернодень обещал наступить уже после сумерек. Вскоре поднялся ветер и тут же выдул из-под одежды все тепло. Сиина коченела, а сил идти бодрее, чтобы согреться, у нее не осталось. Она давно не ела ничего, кроме безвкусного шиповника и калины. Рыбы, которую удалось приманить на реке внутренностями змеи, хватило ненадолго. Сиина не чувствовала голода, но ее раздражала слабость в теле, и жар становился все сильнее. Девушка прикладывала ко лбу горсти снега и старалась не думать о том, как переживет затмение.

Хлесткая метель рисовала в воздухе узоры, била в лицо вместе с прядями волос, мокрых не то от растаявшей воды, не то от пота. Сиина так устала, что едва волочила ноги. Она остановилась – одна-одинешенька в сизой мгле, – упала на колени и заплакала, как маленький потерявшийся ребенок.

– Астре! Ну что же ты мне не помогаешь? Ну что же ты бросил меня?

Горло вспухло, слюна стала вязкой, и говорить без боли не получалось, но Сиине хотелось заглушить звуки бурана. Она поднялась и побрела дальше, сбивая холодные сыпучие шапки с трав и разговаривая с братом. Снег выбелил окрестности, сделав сумерки немного светлее. Пришло время готовить укрытие, но Сиина все шла, а комок в груди продолжал давить дурными предчувствиями. Нужно было идти как можно дольше, пока еще получалось. Лавина снега не утихала – наступили те самые дни, о которых говорил Астре, когда за тридень вырастали высокие сугробы. Сиина боялась не выбрать из них и задубеть в поле.

В голове мутнело, давно промокли гамаши, а в ботинки набились холодные опилки облаков, но порченая не останавливалась, чтобы вытряхнуть их. Ей почему-то казалось, что отдых ее убьет. Внутренний голос велел приниматься за убежище, но Цель требовала идти дальше, и Сиина повиновалась ей. Она знала, что черное солнце пока не опасно: небо укрыто завесой туч и скорее всего надолго.

Пурга душила не хуже песчаной бури, лишь изредка девушка могла разглядеть тающий вдали горизонт. Когда она подняла глаза в очередной раз, то оцепенела. Впереди светились огни. Далекие и мигающие из-за снегопада. Вот куда вела ее Цель.

Сиина обрадовалась. Не людям, а мысли о том, что рядом с селением есть сеновалы и можно спрятаться в стогу. Но мечта тут же разбилась о понимание – ометы давно убрали.