Скоропостижная жизнь

Незаметно Гай задремал, проснулся от того, что затекли закинутые за голову руки. Он снова посмотрел на часы, перевернулся на бок и уснул. Дневной сон стал для него нормой, больше здесь было нечем заняться.

Разбудил его сигнал оповещения на телефоне. Гай поморгал глазами, привыкая к свету. Во сне он натянул на себя одеяло от холода. Он посмотрел на экран телефона. Сообщение от Конона, в четыре состоится совещание, посвящённое производству работ на объектах. Гай поморщился. Опять старый болван будет читать нотации, вспоминать, что в его молодости на комсомольских ударных стройках всё было по-другому. Гай не понимал, что такой замшелый осколок прошлого, как Мефодий Кириллович Конон делает у итальянцев в их относительно передовой организации. Конон работал с итальянцами больше двадцати лет, попал к ним в те времена, когда они осваивали бескрайние сибирские просторы, строили одну из веток газопровода с Ямала до Смоленска. Мефодий Кириллович всегда занимал какие-то невнятные должности вроде директора по развитию, или директора по взаимодействию с развивающимися рынками. Гай не знал точно, как сейчас называется должность Конона, сам Мефодий Кириллович считал, что отвечает за идеологию и корпоративный дух организации. Он два или три раза в месяц приезжал из центрального офиса в столице и устраивал длинные скучные бесполезные совещания, искренне считая, что таким образом укрепляет дисциплину, повышает производительность и мобилизует корпоративные скрепы.

На часах было без четверти четыре, и Гай пошёл умываться. По пути в коридоре встретил Юру-электрика с чайником в руках.

‒ Не успеешь, ‒ сказал Гай и показал часы.

‒ Это на вечер, ‒ сказал Юра.

Он пил крепкий чёрный чай, чтобы избавиться от порой мучавшего его поноса от местной острой и жирной пищи.

Гай умылся, дождался, пока Юра наберёт воды из кулера и отнесёт чайник в свой бокс. На совещание они пошли вместе, потому что киповцы, как говорил Юра ‒ это младшие братья электриков. Младшие не значит худшие, отвечал Гай.

В зале совещаний уже было много народу. Конон имел безукоризненную память и тем, кто игнорировал его совещания, мог устроить мелкую пакость вроде командировки куда-нибудь в пустыню, куда пока добирались лишь геодезисты. Юра с Гаем сели рядом у прохода, спереди маячил могучий затылок Станиславовича, который тоже считался инженерным работником. Ровно в четыре к трибуне подошёл Конон, высокий и сухощавый, с лицом опереточного злодея. Он был в костюме, пиджак был застёгнут. Ему было уже сильно за шестьдесят, но Конон был крепок здоровьем и разумом. К счастью, Гай видел его только на таких расширенных совещаниях и никогда не общался тесно.

Конон начал без подготовки, с пролетарской прямотой, со своим вечным колхозным белорусским акцентом, от которого он не мог избавиться, как и президент. Несмотря на то, что он был выходцем из семьи советской партийной номенклатуры, Мефодий Кириллович любил щегольнуть своим мнимым пролетарским происхождением, хотя из всего пролетарского опыта у него была лишь месячная слесарная практика во время учёбы в техникуме.

Все совещания происходили по одному сценарию. Конон начинал рассказывать о недостатках в работе всех отделов и управлений, реальных и мнимых недочётах и пробелах, причём часто придумывал их по ходу речи, и из-за большой территории строительства и большого количества занятых на строительстве людей никто не мог определённо сказать, действительно ли всё, о чём говорил Конон, имело место в действительности. Самые важные тезисы он повторял два раза, по-русски и английски, поскольку здесь всё-таки не все хорошо владели русским языком.

Краем глаза Гай видел, что Юра достал телефон и играет в тысячу. Почти все участники были заняты своим делом, кто-то сидел, уткнувшись в телефон, а кто-то просто дремал с открытыми глазами. Гай думал о своём, ему почему-то вспомнились годы учёбы в колледже, уроки физкультуры, гимнастические брусья и оранжевый баскетбольный мяч, похожий на большой апельсин, и запах старого паркета.

Оживился Гай, когда Конон заговорил о недопустимости сближения между представителями генподрядчика и субподрядчиков. Конон усматривал в этом конфликт интересов.

‒ Доходит до того, ‒ говорил Конон своим звучным голосом, не похожим на голос пожилого человека, ‒ что некоторых наших работников субподрядчики возят на обед в город, где бесплатно угощают и развлекают. Вы понимаете, о чём я говорю.

Кто-то сдал, подумал Гай. С месяц назад, когда у Коленко был день рождения, в субботу он позвал Гая, Юру и ещё нескольких ребят в ресторан в Хорезме, до которого было почти двести километров, и который по части развлечений давал гораздо большее поле для фантазии, чем задроченный маленький Муграб. В ресторане не было ничего экстраординарного, здесь всё было очень дёшево, и вряд ли Коленко отдал больше двухсот долларов за всё, и, корме того, они с ребятами скинулись по сотке на подарок. До ресторана была небольшая экскурсия по огромному историческому кварталу, окружённому высокой стеной с бутылкообразными башнями, из которой Гаю запомнились какие-то жёлтые, выжженные солнцем длинношеие минареты и покрытые яркими синими изразцами мавзолеи и медресе. После ресторана их отвезли в маленькую гостиницу на отдых, во внутреннем дворике которой журчал фонтан и в тени персиковых и гранатовых деревьев гуляли два павлина. Коленко позвал нескольких достаточно симпатичных шлюх, и Гай даже немного поколебался, но всё-таки пошёл спать.

Юра смотрел на Гая круглыми глазами. Какая сука нас сдала, читалось в этом взгляде.

Гай не брал взяток, во-первых, потому что ему никто их не предлагал, потому что это было бессмысленно, ведь одна его подпись ничего не решала, а во-вторых, потому, что он, как ни смешно это прозвучит, старался работать честно, не обманывая ни других, ни себя.

‒ Старый еблан, ‒ прошептал Юра.

Гай улыбнулся. Кажется, Юра был задет за живое. На дне рождения Коленко он, выпив, первый возжелал продажной любви, а потом уснул на низком диванчике.

Сдать их мог кто угодно, никто не делал секрета из предложения Коленко, а поездки в Хорезм на выходные были обычным делом, и заметить шумную компанию в ресторане мог кто угодно.

‒ Хрен с ним, ‒ сказал Гай.

Совещание уже шло больше часа, и в Конону всё тяжелее становилось удерживать тишину в разумных пределах. Шум в зале нарастал, и Гай ждал, когда же Конон скажет те слова, которыми заканчивались все подобные многолюдные сборища, где он брал на себя роль спикера. Он уже начал вспоминать свою молодость, когда люди были другими, более душевными, и работали за идею, а не за деньги.

‒ Давай мы тебе идеей заплатим, ‒ не очень таясь сказал Юра.

Сказав про великую идею, раньше объединявшую всех работников, Конон полностью утратил контроль за происходящим в зале. Люди переговаривались, уже не скрываясь, а где-то справа какой-то снабженец по телефону громко решал вопрос доставки скользящих опор. Конон замолчал и несколько секунд смотрел в зал, на ничего не выражавшие глаза и безучастные лица.

‒ Ай, хуле гаварыць, ‒ сказал Конон, безнадёжно махнул рукой и сошёл со сцены. Последнюю фразу он не переводил на английский.

‒ Час двадцать, ‒ сказал Станиславович и обернулся, ‒ в этот раз что-то быстро.

‒ Стареет, ‒ сказал Гай.

Конон вышел из зала, хлопнув дверью. Всё как обычно. Все повставали с мест, и у двери образовалась человеческая пробка. Гай, Юра и Станиславович остались в креслах, чтобы переждать, пока к выходу можно будет подойти спокойно. Мимо них, соблюдая все правила поведения в театре, держась лицом к сидящим, прошла незнакомая Гаю девушка, то ли очень сильно загорелая, то ли мулатка. Юра проводил её жадным взглядом.

‒ Кто такая? ‒ спросил он Станиславовича.

‒ Новенькая, из отдела промышленной безопасности. Будет дрючить твоих подрядчиков.

Кажется, Юра был бы не против, чтобы новенькая вместе с подрядчиками отдрючила и его, а Гай остался совершенно равнодушным. После случая с Кирой женские прелести не имели над ним никакой власти, он больше не заворачивал шею, чтобы проследить за сочной попкой или выдающимся бюстом. Да и новая тэбэшница была худовата, на его вкус. Он посмотрел и сразу забыл о ней.

Работа не была очень сложной, примерно такой же, которую он выполнял в Беларуси, но его специальность – автоматизация производства – была не самой распространённой, особенно если касаться строительства новых объектов, а Гай провёл на стройке больше двенадцати лет. Он привык к ней, и только изредка у него возникала мысль – неужели он проведёт так всю оставшуюся жизнь? Эта мысль не пугала, но обладала какой-то внутренней мощью, непреодолимой силой, как стихийное бедствие, как сама судьба. В Минске он иногда воспринимал эту данность с горечью, потому что работа там, даже вся жизнь там воспринималась во многом как застой, как стагнация. Может быть, это было связано с его работой в очень крупной фирме, осколке советского прошлого, некогда самой мощной на рынке, но постепенно теряющей всю эту силу, позиции и кадры, и скатывающуюся в состояние перманентного кризиса. Эта старая фирма была подобна огромному динозавру, не выдержавшему конкуренции с молодыми, подвижными и зубастыми млекопитающими. Руководство фирмы продолжало работать, как в Советском Союзе, когда объекты и заказчики приходили сами и конкуренция на рынке строительно-монтажных работ практически отсутствовала, когда каждым направлением – сантехникой, электрикой, связью, сигнализацией и автоматикой – занимался вот такой динозавр. Но, если бы не Кира, Гай, может, и не уехал бы никуда. Нужно быть благодарным ей, ей и этому турку.

А с той девушкой из отдела промышленной безопасности Гаю пришлось очень скоро столкнуться. Через два или три дня после совещания он поехал в Мургаб. Его фирма, кроме строительства газопровода взяла в нагрузку ещё несколько объектов в городе, где должна была разместиться дирекция эксплуатирующей организации. Итальянцы должны были построить несколько скважин водоснабжения, станцию очистки воды, повысительную насосную и ещё несколько вспомогательных сооружений. Все силы были брошены на строительство трубы, и вся мелочёвка строилась медленно и несогласованно. Туркестанцы, как всегда, медлили со всей сопутствующей инфраструктурой, хотя новые скважины помогли бы решить проблему перебоев с питьевой водой, которую испытывал Муграб.

Гай остановил машину у ворот стройки. Ворота и ограждение выглядели гораздо лучше, чем сами строящиеся объекты. Ровный высокий забор из синего профлиста с красивыми баннерами выглядел очень по-европейски. По пути на стройку Гай купил в уличной закусочной, в чьей репутации он не сомневался, почти полуметровую шаурму, а термос с охлаждённым чаем он захватил ещё с утра. Надев белую каску и захватив с собой свёрток с едой, он отправился инспектировать объект. Сторож из местных не задал никаких вопросов, увидев каску и жёлтый жилет. Было не очень жарко, градусов двадцать пять, и на синем небе даже висели несколько небольших облаков. Гай быстро обошёл скважины и резервуары с водой, похожие на большие скифские курганы. На улице не было ни одного человека. В здании станции обезжелезивания два шведских монтажника подключали шкафы управления фильтровальной установкой. Гай задал им несколько вопросов, чтобы показать, что у генподрядчика есть специалисты, которые разбираются в тонкостях автоматизации. Шведы были высокие, усатые и одинаково обгоревшие на солнце. На полу стоял маленький динамик, шведы слушали музыку, к удивлению Гая, какую-то классику.

За станцией обезжелезивания гудел автокран, монтировали коробку будущей трансформаторной подстанции. Гай сделал несколько фото и отправил Юре. Трансформаторы застряли где-то на таможне, и уже вторую неделю Лонский пытался их оттуда вызволить. От подстанции до насосной обнажённые до пояса коричневые люди высаживали деревья, копая землю вручную, кирками, лопатами и заступами. Туркестанцы очень большое значение придавали зелёным насаждениям. У забора лениво курил руководитель коричневых людей. Он кивнул Гаю, хотя Гай его не знал. Он направился к зданию насосной с пристроенным к ней трёхэтажным административным корпусом. Тут не работало ни одного человека. Машзал был пуст, четыре плоские бетонные площадки показывали место будущего расположения насосов, а в АБК даже не все наружные стены были сложены из кирпича. Гай поднялся на пустую крышу. Венткамера отбрасывала густую длинную тень. Кровля была чистая и как будто подметённая. Только в одном месте начали выкладывать парапет, а потом бросили. Гай взял кусок опалубки, положил на край перекрытия и сел, свесив ноги, в тени венткамеры. Отсюда открывался отличный вид на полупустыню, гладкую и ровную, как грудь метросексуала. Только вдалеке, километрах в тридцати, синела полоса невысоких гор. Очень далеко по выжженной поверхности ехала машина, подняв облако пыли. Гай развернул шаурму и начал есть. Солнце на несколько секунд скрылось за маленьким облаком. Здесь всё было другое – и земля, и небо, и люди, и шаурма. Они добавляли какие-то необычные специи, от чего мясо приобретало необычный острый и пряный вкус. Он забыл салфетки и украдкой вытер рот обратной стороной запястья. Шаурма была огромна, как вселенная, но он всё съел, запивая каждый глоток чёрным, как душа убийцы, чаем.

Выпив чай, ему неожиданно захотелось изо всех сил бросить термос туда, в горячую пустыню. Такие деструктивные мысли иногда возникали у него неожиданно и в самое разное время, пугая своей притягательностью, как завязавшего наркомана одновременно притягивает и отталкивает пакетик с порошком или пилюля.

Он ещё раз посмотрел в пустыню. Едущая машина не стала ни ближе, ни дальше, облако пыли так и висело на прежнем месте. Здесь, выезжая откуда-нибудь, одновременно можно было видеть и место прибытия, повисшее у горизонта, как мираж. Впечатление от бескрайности простора накатило на него, подавив импульс бросить термос или спрыгнуть с края самому. Ты не умрешь, подумал он, сломанная нога не стоит секундного ощущения полёта. Кто-то говорил ему, что в Хорезме есть аэроклуб, полтора десятка одномоторных самолётиков. Час полёта стоит смешных денег, а за недельную зарплату он даже сможет купить себе настоящий самолёт. Лучше бы Коленко вместо ресторана позвал их полетать, подумал Гай.

– Пожалуйста, отойдите от края, – произнёс за его спиной низкий женский голос на хорошем английском. На миг ему показалось, что это Кира, у неё тоже был низкий хрипловатый голос, заставлявший яйца Гая сжиматься каждый раз, когда она в минуты страсти просила ещё. Кира приехала и разыскала его. Безумная мысль обожгла острой хмельной радостью и заставила его резко обернуться.

Это была не Кира, а та девушка, специалист по промышленной безопасности. Гай прятался в тени, а она стояла на солнце и он смог хорошо её рассмотреть. Зря он посчитал её чересчур худой, ведь истощённой болезненной модельной худобы в ней не было, а было сильное тело девушки, привычной к спорту, утренним пробежкам, плаванию и велосипедной езде. Она действительно была мулаткой с кожей цвета светлого молочного шоколада и с тонкими чертами лица, в которых было что-то арабское. В её английском был лёгкий акцент, французкий, или итальянский. Девушка сердито и одновременно весело смотрела на Гая сверху вниз, держа в левой руке планшет с бумагами, а лёгкий ветер трепал края красной жилетки. В правой она держала телефон, на камеру которого он наверняка сфотографировала нарушителя.

Вот блядь, подумал Гай. Он широко улыбнулся и сказал с очень дружелюбной интонацией и по-русски, чтобы она не смогла его понять:

– Ох, шла бы ты отсюда на хер, родная.

Неловко перекинув затёкшие ноги через край перекрытия, он выпрямился, отряхивая руки и по-прежнему улыбаясь, когда она сказала на чистом русском:

– Сейчас мы определим, кто пойдёт отсюда на хер. Штраф двести евро.

Вообще-то штраф за первоначальное нарушение техники безопасности составлял сто евро, а двести только за повторное нарушение. Двести можно было получить за очень грубое попирание катехизиса техники безопасности, и тогда за повторный случай следует штраф в размере недельной зарплаты, а за следующий могут разорвать контракт и выслать на родину.

Гай смотрел на разозлённую девушку и понял, что договориться не удастся, не нужно даже пытаться её уговаривать. Он убрал улыбку с лица, как будто проглотил. Девушка была не намного ниже его, и под каской он не видел, какая у неё причёска. Разрушительная мысль опять пронзила мозг – что будет, если обнять её и вместе броситься с крыши? Гай молча протянул руку за бумагой.

Девушка уже водила ручкой по планшету. Гай знал правила, и когда она спросила, назвал имя и должность. На слове «автоматизация» она замешкалась и взглянула ему в лицо. Никогда не слышала про автоматизацию, подумал Гай. Девушка вручила ему бланк предписания, на котором он расписался, подтверждая, что согласен с нарушением. Инспектор промышленной безопасности Л. Сивицкая. Гай украдкой взглянул на неё ещё раз. Непонятно, красивая она или так себе. И на Сивицкую совсем непохожа, у неё должна быть более экзотическая фамилия.

Теперь они оба стояли, не зная, что делать. Уйти вдвоём было бы глупым, оставить Гая одного на крыше было неправильно, он сразу же уселся бы обратно, а идти инспектировать безлюдный объект ‒ абсурдно. Наверное, она заметила его с земли, подумал Гай. Девушка отвела глаза и стала смотреть в планшет, проверяя, всё ли она правильно заполнила.

‒ Я у тебя первый? ‒ спросил Гай.

‒ Что? ‒ она смотрела на него, как на сумасшедшего.

‒ Я имею в виду, я первый, кого ты здесь оштрафовала?

‒ А-а, ‒ облегчённо сказала она и даже слабо улыбнулась. ‒ Да, ты первый.

Солнце поднялось высоко, и тень на крыше исчезла. Они стояли на самом солнцепёке. Гай поднял термос.

‒ Нужно идти, ‒ сказал он, ‒ сейчас обед, ты больше никого тут не найдёшь.

Он повёл её по лестнице вниз, мимо электрощитовой и машзала.

‒ Подожди, ‒ сказала она.

Девушка достала из кармана жилетки рулетку и стала измерять высоту ограждения проёма.

‒ Нормально, ‒ сказала она.

Она сделала несколько фото с разных ракурсов. Гай смотрел, как сосредоточенно она выполняет свою работу.

‒ Ты здесь давно? ‒ спросил он, ‒ не видел тебя раньше.

‒ Прилетела неделю назад, ‒ сказала девушка, ‒ а ты?

‒ Уже почти два года.

Она помолчала, переваривая информацию, а потом сказала:

‒ Покажи, пожалуйста, где насосная и станция очистки воды. Мариуш назначил меня ответственной за этот объект.

Мариуш был главой управления промышленной безопасности.

Они спустились на первый этаж и остановились у выхода. Девушка сделала ещё несколько фото защитного козырька.

‒ Вон, ‒ сказал Гай, ‒ это насосная, а там станция обезжелезивания.

‒ Спасибо, ‒ сказала девушка. Она несколько секунд постояла, словно ожидая, что Гай пойдёт с ней, а потом сказала: «Счастливо» и пошла по направлению к насосной. Гай почувствовал, что вспотел от жары, а девушке, кажется, жара была нипочём. Она скрылась в дверях насосной, а он пошёл к выходу, думая о том, что так и не узнал, как её зовут.

Рядом с его «нивой» стояла её машина, новая «тойота». По номерам Гай видел, что эта машина Луки, одного из инженеров. Видимо, новой работнице ещё не успели подобрать транспорт.

Когда он после обеда рассказал Юре, как новенькая инженер его оштрафовала, Юра возмущённо сказал:

‒ Вот сучка! Начала со своих.

Гай тоже считал, что девушка могла ограничиться устным предупреждением. С другой стороны, он сидел на краю крыши, и это нарушение тянуло даже не на двести евро, а на всю недельную зарплату. Сам он отнёсся к этому происшествию, как к забавному приключению. Вряд ли за штрафом последуют какие-то репрессии, может, Мариуш вызовет на профилактическую беседу, или поручит кому-то из своих замов.

Гай почти сразу забыл об этом и, встречая на площадке свою новую знакомую, приветливо здоровался и кивал. Он не хотел, чтобы она думала, что он затаил обиду. Юра смотрел на неё волком и цедил сквозь зубы: «ссте», тем самым давая понять, что обида, нанесённая другу, является для него кровной.

‒ Она же тебе понравилась, ‒ сказал Гай, когда в очередной раз он столкнулись в столовой с подносами. Он впервые увидел её без каски и с удивлением отметил, что её курчавые волосы коротко пострижены, как у мальчика.