Точка затмения

Павел Гросс

Точка затмения

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КТО ЖЕ ЗНАЛ, ЧТО ВСЕ ТАК ПРОИЗОЙДЕТ

ПРОЛОГ

Величайшее несчастье – быть счастливым в прошлом.

Аниций Манлий Северин БОЭЦИЙ

Испытания кромсают жизнь на куски.

И никто из смертных не догадывается,

что все это лишь для того,

чтобы кому-то там наверху было

проще протолкнуть ее на тот свет…

(Фома Сутулый, колдун белого круга)

Обшарпанный серый дом был ужасен даже сейчас, когда солнце светило не по-зимнему ярко. Но Лена, не ощутив никакого страха, проскочила мимо корявого фасада и, повернув за угол, вошла в широко распахнутые двери. «Приемные покои», мельком прочла она и остановилась у стола, за которым сидел бородатый охранник. Он был уже пенсионного возраста, с приметным животиком. Изо рта торчал кончик спички. Увидев Лену, охранник набычился и, нехотя оторвав от стула массивный зад, громогласно вопросил:

–– К у д а?!..

–– В неврологию, – Лена достала из кармана лист бумаги, быстро развернула его и положила на стол.

Охранник подцепил лист пожелтевшим от курева ногтем и, осторожно подтянув к себе, не поднимая головы, пробурчал:

–– Аг-а, ну, пожалуйста. Сменная обувка есть? – он вздернул густые брови и уставился на девушку.

Лена прихватила из дому два йогурта, бутылку минеральной воды и суп. Ричард с детства любил суп со звездочками и Лена, зная об этом, успела наскоро сварить его и наполнить горячим варевом металлический термос. Она все успела взять с собой, только вот о сменной обуви почему-то совсем забыла.

–– Нет, – помотав головой, ответила Лена.

Охранник ловким движением перебросил изжеванную спичку из одного угла рта в другой, открыл ящик стола и достал из него голубого цвета сверточек.

–– Бахилы. Пять рублей за пару, – сверток упал аккурат на пропуск.

Лена поставила сумку на стол. Расстегнула молнию и достала кошелек. На дне повидавшего многое на своем веку кошелька лежала всего одна пятидесятирублевка. Это все, что осталось от последней зарплаты.

–– А меньше нет? – продолжая жевать спичку, спросил охранник.

–– Только пятьдесят, – честно ответила Лена.

–– Ээ-э… в следующий раз приносите нормальные деньги.

–– Конечно, – согласилась Лена.

Получив сдачу бледными на вид пятаками, девушка поднялась по лестнице на второй этаж и, остановившись у двери, прочла без всякого удовольствия: «Отделение неврологии».

Здесь было слишком душно. Лена, пробираясь длинными мрачными коридорами к палате номер восемь, расстегнула три пуговицы на кофточке. За поворотом она едва не столкнулась со старичком, передвигающимся по коридору на костылях. Потом она увидела двух медсестер. Они тащили капельницы и о чем-то шумно говорили. Перед лестницей Лена остановилась – «Палата интенсивной терапии». Она узнала палату и даже невольно содрогнулась, вспомнив, что Ричарда, как только он оказался в больнице, положили именно сюда. С Ричарда сняли все – золотую цепочку, перстень, серебряный крестик и маленькую раковину каури (на суровой нитке). Врач тогда сказал: «Заберите все это, а мобильный телефон принесете после того, как его переведут в другую палату». Лена положила вещи Ричарда в карман и спросила вполголоса: «Что с ним?». Врач пожал плечами, ответив: «Пока ничего конкретного сказать не могу. Через пару деньков что-то прояснится». Лена заплакала. Врач сдвинул брови и ушел, ничего больше не сказав.

Дверь открылась. Лена отшатнулась в сторону. У порога стояла каталка. На ней, покрытый с головы до ног белой простыней, лежал человек.

–– Дорогу! – грубо сказал молодой санитар.

Лена прижалась к стене. Вдруг из-под простыни опустилась рука. Лена увидела сухие скрюченные пальцы. Труп, ничуть не сомневаясь, догадалась девушка. Лена закрыла глаза и вцепилась в сумку покрепче. Раньше ей приходилось видеть мертвецов, но сейчас это произошло так неожиданно, что она сама едва не умерла от разрыва сердца. После того, как двери сомкнулись, и зажужжал лифт, Лена быстро поднялась по ступеням. Палата номер восемь находилась в конце коридора. Девушка больше не останавливалась…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Людей можно убивать по разному. Можно, как Гришку Распутина нагло потчевать отравленными пирожками и винцом. Можно в глухой подворотне бить чем-нибудь тяжелым по затылку. Можно на нож удачно насаживать или ловко набрасывать удавку на шею. А потом давить тугие струнки так сноровисто, чтобы дух сразу – вон. И когда силы совсем изойдут, со спокойной совестью вздохнуть и сказать самому себе: «На, получил, падлюга!».

Способов безвременной отправки в страну Вечного Покоя человечество за многие лета своего существования придумало множество, но самые страшные из всех – травля тихим словом и подсечка косым взглядом. И нездоровый подковерный шепоток – где-нибудь в пропахших дешевым табачком кулуарах – по твою личность. И трудно подсчитать общее число жертв человеческой злобы.

Прошел ровно год… ровно год минул с тех пор как он ушел. Но ровно столько же минуло, как он вернулся к жизни. Нет, совсем не как Феникс – все было совсем не так…

Голова раскалывалась от боли уже несколько месяцев подряд. Временами спасал анальгин. И съедено его было очень много. Где-то около пол кило уж точно. А, может, и больше – не считал. Особенно хорошо он шел под «Пепси Колу» – термоядерный микс. Ведь способов утоления постоянной боли мною было опробовано громадное число. Этот – один из них. В ту же роковую ночь я проглотил несколько таблеток анальгина и выдул аж четыре стакана аспирина. Только так приглушалась боль.

Сразу после Нового Года – когда уже лег спать – по случайному телефонному звонку вскочил с кровати, да тут же и повалился на пол. Ноги стали совсем ватные и совершенно не слушались. Длилось это безобразие недолго, и вскоре я пришел в себя. Единственное, что осталось – напрочь промокшая футболка. И волосы, похожие в ту секунду на мокрое мочало. Два последующих дня прошли, как в тумане. Сейчас даже не могу вспомнить, что делал все это время. Вот хочу вспомнить, и не могу. А напрягать извилины бесполезно. Все равно ничего не вспомню. Утро четвертого января выдалось вполне жизнеутверждающим. Солнце не грело, но и лютого мороза не было.

Я сидел на диване, по телевизору показывали мультик «Снежная королева». И вот когда к Каю подошла Королева, все перед глазами вдруг поплыло. Странно, но в то мгновение я заметил плывущий слева направо экран телевизора. И как по мановению волшебной палочки голова моя сама собой стала разворачивать вслед за ним. Теперь можно представить – не без содрогания, – какие картины представляются смельчакам, обожравшимся пейота. Не без содрогания, повторю.

Глаза открыл, когда передо мной стоял врач. Здоровый такой детина, и как мне показалось, слишком наглый. Услышал отдаленное:

–– Вставай!.. – кто-то сильно дернул за плечо. – Идем!..

Естественным, но почему-то слабым – губы едва шевелились – был мой ответ:

–– Зачем? Вот еще, никуда я не пойду.

Какой-то глупый, детский лепет. Но я сказал именно так, а не как-то иначе.

Снова глубоченный провал в памяти. Кто-то помогает одевать куртку. На ногах ботинки. Треники. Лестница. Соседи почему-то желают мне скорейшего выздоровления, а Лене – терпения. Мне помогают спускаться по ступеням вниз. Ждем лифта. Улица. Неровная походка. Скорая. Влезаю в задние двери. Куда-то едем. Снова провал в памяти. Теперь знаю: дальше были приемные покои. Выхожу в туалет. Очень отдаленный Ленкин крик. И снова провал в памяти. Совершенно нечеловеческий провал. Позже узнаю: был второй обморок. Выйдя из туалета, я уселся на скамью, посмотрел на что-то видимое только одному мне и рухнул мордой на кафельный пол. Жутко разбил правую сторону лица.

Про врачей же Лена потом рассказывала следующее… Они спрашивали у нее: не нюхаю ли я кокаин? Она, конечно, отвечала только отрицательно. Ну, какой из меня наркоман? Я и насвая-то никогда за щеку не закладывал. Нашли наркошу, блин. Потом врачи, видимо, раздумывали, что со мной делать. И кто-то из них случайно посмотрел на увешанную фотографиями стену. А на ней – сплошь писательский засол. «А кто он у вас?», – тут же последовал робкий вопрос врача. Лена сказала, что я книжки пишу. «А вон на той фотографии он с Борисом Хрустовым», – и она показала на самое впечатляющее фото. Младшего брата писателя А. и Б. Хрустова в нашей стране только ленивый не знает. Так что это обстоятельство мгновенно и отрезвляюще подействовало на всю бригаду скорой помощи. После чего меня решили немедленно отвезти в больницу. Такая вот удивительная чехарда. Но это те ощущения, которые все еще сохранились в моей памяти. Жутко? Пожалуй. И жуть эта очень холодная и абсолютно пустая. Будто и не со мной это происходило, а с кем-то другим.

Открываю глаза. Белый потолок. Поворачиваю голову. Врач, еще кто-то рядом с ним – возможно, Лена – по всему помещению высокие белые столы и голые люди на них. Ничего не понимаю. Хотя, подспудно догадываюсь, в чем дело. Шепчу сухими губами:

–– Опухоль?

Врач говорит, что, скорее всего, нет. А вот гематома большая. Ничего не понимаю. Какая гематома? Черт, ну какая у меня может быть гематома?

–– Пусть поест, – обращается к кому-то врач.

Ему что-то тихо и отдаленно отвечают. Что именно, не помню. Мне помогают сесть, но с кровати спускаться не позволяют, и начинают кормить с ложки. Замечаю полное отсутствие на мне одежды. Есть вкусно и не горячо. Жрать хочется неимоверно, но все почти сразу лезет наружу. Блюю. Все происходит очень быстро.

–– Ничего-ничего, – успокаивающе говорит врач, – это супчик.

Ложусь. Снова провал памяти. Глубокий, как колодец и жгучий, как горчица. Открываю глаза, слегка приподнимаю голову. Смертельно хочется пить. В отдалении замечаю девушку в белом. Нечленораздельно хриплю:

–– Воды можно?

Оказывается, что можно. Припадаю сухими губами к пластмассовому стаканчику с вытянутым носиком. Много пить не дают. Провал в памяти. День или ночь –абсолютно непонятно. Снова прихожу в себя. По-прежнему в голову черти лезут. Сначала эти сволочи ворошат мозги, а потом швыряют их лопатами на горячую сковородку. Гремит «Уматурман». Видимо, еще не схлынула волна популярности. Рядом кто-то лежит и уже рыдает от музыки. Надоедает. Оглядываю помещение. Никого, кроме голых людей на столах не вижу. Приподнимаюсь, вижу иглу в левой руке и капельницу. Тихонько встаю с кровати, беру одной рукой капельницу и ковыляю к столу. О наготе совсем перестаю думать. Выключаю радиоприемник и возвращаюсь в кровать. Какой-то совершенно жуткий сон. Не трудно догадаться, что это было отделение реанимации. Там-то я и увидел, как умирала в муках престарелая женщина.

Переводят в палату. Соседи… Коля Луций, бывший директор старого «Норд-Веста». Очень удивляюсь такому стечению обстоятельств. Другой сосед Сергей. Ему лет под шестьдесят. Это он рыдал перед тем, как я выключил безумную мелодию «Уматурман». Третий сосед Володя из Новгородской области.

Коля Луций как-то странно с ним разговаривает. В основном кричит на него. Я сначала не понял, в чем дело, но когда приподнялся, даже обомлел… Моя и Володина койки стояли впритык друг к другу. Получалось так, что мы лежим голова к голове. И оп… на абсолютно голом Володином черепе вижу четкий послеоперационный шов. И темные нитки торчат! Оказалось, что Вове совсем недавно делали то ли трепанацию, то ли еще что в этом же духе. А швы пока еще не сняли. В общем, хорошее соседство, нечего сказать. Но об этом чуть позже.

Седьмое января две тысячи пятого. К тому времени голову мою жуткие боли все еще не покинули. Ставили капельницу и все. А восьмого пришел лечащий врач. Померил давление и едва удержался – вернее, удержалась – от ужаса на ногах. Высшая планка давления зашкаливала за двести. И мне немедленно впороли в вену иглу. Сказали, что будет жечь. Но не жгло. А не прошло и часа, как боль ушла. Заснул. Первый раз за несколько месяцев спокойным глубоким сном. Было очень хорошо. Да и вообще хорошо всегда, когда ничто не болит.

Причина странного поведения Коли Луция объяснилась после того, как в нашей палате поселился еще один сосед. Имени его я уже не помню, но, поверьте, первое знакомство запомнилось. Дедушка, а ему было лет под семьдесят, отсидел в местах не столь отдаленных в общей сложности двадцать пять лет. Сейчас же он работал дворником в детском саду. Жил в коммуналке на Петроградке и имел в любимых женщинах суку, падлу и тварь, каких свет не видывал. Он так и говорил: «Убью суку, падлу, тварь! Как только выпишусь, сразу убью!». «Чего так?», – спрашивали все, кроме Володи. «А эта стерва легла в психушку, и теперь не будет носить сюда жратву, – злобно фыркал дед. – Ее там, суку, падлу, тварь, бесплатно кормят. Вот она к ним и попросилась посудомойкой». В общем, хороший сосед, учитывая то, что койка его стояла от меня на расстоянии вытянутой руки. Полный швах!

Так вот к поведению Коли Луция. Боли мои почти совсем прошли, капельницы ставились регулярно, да и крепкие таблетки – их я, кстати, глотаю и поныне! – уже объявились в моем аптечном арсенале. И я стал потихоньку ходить. Сначала неуверенно по коридору, потом все лучше и лучше. Уже, спускаясь и поднимаясь по небольшой лестнице. Кстати, примерно неделю я восстанавливал в памяти многие вещи. В том числе, вспоминал произношение некоторых слов.

Однажды ночью я решил размять ноги. Встал с кровати и, не зажигая света, вышел в коридор. Здесь никого не было, кроме соседа Володи и общего холодильника. Дверь холодильника была настежь распахнута, и Вова погрузился в него до пояса. Потрясло. Другой ночью открываю глаза из-за странного шороха. Встаю, зажигаю свет. Володя сидит за столом на скамейке и жрет помои. Притащил из стоящего в туалете бачка и стал жрать. Потрясло вдвойне. А вот после третьего потрясения я едва не скопытился. Сплю как-то и слышу тревожное шорканье. Открываю глаза. Вижу стоящего над престарелым зэком Вову. Трепанированный склонился над дедушкой и, скорее всего, стоит в таком странном положении вот уже несколько минут. Резко выскакиваю из койки и немедленно зажигаю свет. Дед не спит. Укрылся одеялом до носа и выкатил глаза. Дрожит, как осиновый лист. И я постепенно понимаю, что происходит. Оказывается, Володя держит в одной руке бритву «Нева» и кусок провода, в другой – наполненную до краев водой литровую банку.

–– Ты чего это? – спрашиваю трепанированного.

Володя и так плохо говорил, а тут стал балакать еще хуже:

–– Чаю хочу…

Ну, понятно, решил в полной темноте прицепить один конец провода к лезвию. Другой воткнуть в розетку и вскипятить чайку. Тут уже я выхожу из себя. Кричу громче Коли Луция на Вову:

–– Убери это нахер!

Удивительно, но Володя слушается. Прячет провод и лезвие в тумбочку.

–– И спать ложись!

Вова, не обронив и слова, ложится. Я замечаю, что ноги у него примерно по щиколотку в дерьме. Босиком в туалет ходил, догадываюсь. Иду к окну, открываю форточку. Дышать становится чуть легче. Еще Вова любил спрашивать: «Выпить есть?», но об этом уже как-нибудь в другой раз.

Соседи мои попали в больницу, кто с инсультом, кто, как и я – с гипертонией, кто после травмы, кто после побоев. Отделение неврологии, и этим все сказано. Таблетки пили исправно, температуру измеряли, почти параллельно с давлением. Так изо дня в день. И как-то ночью Сергею стало плохо. Позвали врача. Он что-то дал ему выпить. Сергей же сказал, что когда лежал в другой больнице с инсультом, то ему вместо какого-то там лекарства с мочегонным эффектом давали другое. Врач повертел головой, покрякал и удалился. На следующую ночь Сергею стало хуже. Он начал рыгать и говорил, что не может ходить в туалет, а воды пьет много. Часам к трем ночи позвали врача. Пришел другой доктор. Повертел головой, как и предыдущий, покрякал и тоже удалился. Лечащий врач реагировал ничуть не лучшим образом. А ровно через сутки Сергей уже умирал. Спасти его пытались мы Колей Луцием. Стоит добавить, что Луций едва мог ходить. Упал первого января со стремянки, ударился ногой о батарею и попал в больницу. Словно проклятие какое, почти как со мной…

Просыпаюсь. Коля стоит, опираясь на странное сооружение, помогающее передвигаться больным, и предлагает Сергею сходить за врачом. Сергей что-то мычит. Встаю. Гляжу на все это и немедленно дую за доктором. Врач убийственно сонный. Объясняю ему, что соседу из такой-то палаты совсем плохо и надо бы придти и посмотреть, что с ним. Врач мотает головой. Говорит, что подойдет обязательно. Возвращаюсь в палату. Сергею стало еще хуже. Он держится за живот и жутко рыгает. Врача нет пол часа, нет час. Снова иду по его душу. В ответ слышу то же самое. Возвращаюсь. Сергей еле живой, но еще дышит. Ложусь, но глаз смыкать не хочу. Случайно засыпаю и прихожу в себя от жуткого грохота. Сергей с Луцием стоят у двери. Коля пытается помочь ему выйти в коридор. Сергея шатает, как пьяного. Я немедленно встаю. Через минуту бегу к врачу. Слышу тот же самый ответ и сразу мчусь обратно в палату. Сергей падает сначала на одно колено, потом валится всей массой на пол. В этом человек живого веса килограммов под восемьдесят-девяносто. Луцию его не поднять – он без опоры на ногах и секунды не устоит. Пытаюсь помочь я. Но сил совсем нет – болит спина, да и девяносто килограммов… Кое-как перекатываю Сергея на спину, а у него уже пена идет изо рта. Пытаюсь делать искусственное дыхание. Но получается очень и очень плохо. И тут слышится беготня. Врач с медсестрой врываются в палату и начинают изъясняться друг с другом на неизвестном мне – неврачу – языке. Медсестра бежит за каким-то срочным лекарством, но прежде интересуется: «На кого будем списывать?». Тут уж эскулап реагирует немедленно и бесповоротно: «На него и спишем!». По возвращении медсестры меня с Володей выгоняют из палаты. Через несколько минут прикатывают какой-то медицинский прибор, а вскоре Сергей умирает. В итоге оказывается, что ему прописали не то лекарство, и из-за этого человек за какие-то три дня ушел из жизни. Убили. Медленно и непринужденно. Причем, он предупреждал врачей и чувствовал боль, до последних минут жизни. О смерти Сергея его жене врачи почему-то не удосужились сообщить. Она пришла, принесла передачку, и мне пришлось самому рассказывать ей о случившемся…

Место Сергея занял Герой Социалистического Труда. А имя его я не запомнил. Но то, что он работал на заводе им. Калинина помню точно. К тому времени мне стало уже лучше. В библиотеке нашлась книга Казанцева, и я ее неторопливо почитывал. Вечером же слушал рассказы Коли Луция о первых изданиях модных теперь русских фантастов. Курьезные рассказки и крайне любопытные, доложу вам. А еще я не без удовольствия слушал воспоминания Героя Соцтруда о его армейских похождениях в Германии. А приходились они на время Чешского восстания. В общем, было очень познавательно и жутко интересно.

Случались еще и всякого рода курьезы. То подселят в соседнюю палату бывшего полковника, больного гепатитом, то человека, который по понятным только ему одному причинам совершенно спокойно сидит на кровати в совершенно невообразимой позе. Я как это увидел в первый раз, так сразу едва умом не тронулся. Сидит, простите, тощий мужик на заднице. В семейных трусах. Одну ногу просто в колене согнул, другую – за спину закинул. Зявку разинул, а глаза мутные-мутные… Но мужик этот вовсе никакой не йог, просто болен. А вот чем, увы, мне совершенно неведомо.

Больные и калеки лежали не только в палатах, но и в коридорах. Помню любопытную картину. Рыженького парнишку после седьмого января положили. В холодный коридор. Лежит и лежит себе, капельницы ему вроде ставят, и пожилая женщина его вроде как навещает. А однажды… Подходит к женщине врач, по разговору догадываюсь, что она мама паренька. И спрашивает она доктора:

–– Где же его одежда и документы?

Эскулап разводит руками. А мама продолжает, но уже с упорством:

–– Неужели его на улице подобрали голым и без паспорта.

А мороз-то, кстати, тогда уже заметно покрепчал. Паренька этого выписали через трое суток. Он сильно шатался, говорил еще плохо, но его выписали. Причем, не под расписку. К слову, сосед по палате Вова хорошо кормился за счет рыжего. То йогурт стырит, то банан, то яблоко или кефир, а то еще какой вкусный продукт. Но рыжему по барабану, он ведь ни черта не соображал… даже в момент выписки.

Или вот другой пример. Привезли мужичка, через сутки к нему пришли то ли друзья, то ли родственники. А спустя еще сутки мужичка выписали. Оказалось – бомж. Хотя, и прилично одетый. Одним словом, вписка и выписка в больницу была конвейерная. Такой же была и смертность. Под седьмое января врачи жаловались, что в морге уже мест нет. А родственники, сволочи, не спешат забирать трупы по причине праздников.

Когда Коля Луций уехал в реабилитационный центр на Первую линию Васильевского острова (прямо напротив «Феликсиона»), на его место тут же подселили дряхлого телом, но бодрого душой старичка. Было ему лет под девяносто. Дочь при больнице в столовой работала, вот и пристроила отца на время… подлечить разбуянившееся сердечко. Дед был крутой, все о бабах разговаривал. Каждую ночь надевал пиджак и пытался выйти через окно второго этажа на улицу. Он свято верил, что ему пора на завод, в третью смену. Приходилось хватать его уже на подоконнике и укладывать в кровать. А чуть позже, чтобы не буянил и по просьбе дочери, давать деду обязательную таблеточку димедрола. А, ну еще и об утке еще вовремя напоминать. Иначе кровать промокнет и в палате станет вонять, как в сортире.

В общем, примерно так все и было. Интересно то, что ни один из описанных моментов до сих пор не вызывает у меня и тени улыбки. Может, потому, что все это было так серьезно? Наверное. Именно поэтому я жду до сих пор извинений в свой адрес от тех, благодаря кому я все это испытал на собственной шкуре. Но эти люди столь бла-а-родны, что лучше пойдут своим путем. По костям и по макушкам, распространяя в пропахших дешевым табачком кулуарах нездоровый подковерный шепоток. Тоже мне, писатели, тоже мне – маэстры…

Лена положила тетрадь на колени, закрыла глаза. Ричард молча смотрел на нее. Какая же она красивая, думал он, и что только нашла в бумагомарателе-нищеброде, который все время что-то пишет – никак не может остановиться? Был бы хоть какой-нибудь толк из всей этой писанины – одно дело, а толку нет никакого. Эх!

–– Хочешь потом это опубликовать? – спросила Лена, открыв глаза.

Ричард вздохнул:

–– Кто же возьмется такое публиковать?

–– Правду всегда трудно пробивать… Тебе бы начать писать лет на десть раньше.

–– Опоздал. Знаю, – грустно сказал Ричард.

–– Но ведь это не главное, правда?

Ричард подвинулся к Лене, обнял ее.

–– Спасибо, – сказал он.

–– За что?

–– Ты одна… понимаешь, одна, кто помог мне… Все только посочувствовали, а кто-то, наверное, даже злорадствовал. Подумать только, Викторов в реанимации! Верховный маг Петербурга наконец-то скопытился!

–– Перестань, – взмолилась Лена.

–– Но ведь так и есть. Они видят во мне только колдуна. И никому из них не интересно, что у меня в душе.

–– Да нет, что я? – тихо ответила Лена. – Это врачи тебя с того света вытащили.

Ричард помотал головой и обнял Лену еще сильнее. Он знал, что выжил только благодаря ей. И пусть она не верит, но это действительно так. Ведь чувства его пока еще никогда не обманывали.

–– Теперь-то ты перестанешь посещать эти дурацкие собрания имбецильных литераторов? – она посмотрела Ричарду в глаза.

–– Не буду, – решительно сказал он.

–– Правильно, нечего там делать. Ты сам себе дорогу пробьешь. Я в тебя верю.

Лена приблизилась к Ричарду и нежно поцеловала его. Чудесный поцелуй – лучшее лекарство против хандры. Ричарду сразу стало необычайно хорошо. Он закрыл глаза.

Ближе к вечеру они сидели на кухне и пили чай. Тихо играла музыка, за окном падал снег. Было тепло и уютно. Два любящих друг друга человека и ни одного подонка поблизости. Это же просто восхитительно!

–– Давай поженимся, – Ричард посмотрел на Лену. – Сколько можно тянуть?

–– Я очень этого хочу. Только давай весной, – нежным, почти ласковым голосом ответила Лена.

–– Почему?

–– По всем приметам лучше, – ответила Лена.

–– Какая разница? Ну, их к черту, эти приметы. Что ты, как маленькая, ей богу…

–– Рич, лучше все-таки по весне, – возразила Лена. – Ты ведь эзотерик, сам должен знать.

–– Да какой из меня эзотерик. Так, одно название.

–– И куча изданных книг.

–– Просто первая вышла, когда спрос был. А начни я сейчас, вряд ли бы так сложилось. Стечение обстоятельств.

–– Рич, не верю я в стечение обстоятельств, – Лена поставила чашку и взяла руку Ричарда. – Может, отдохнешь пока? Месяц? Полтора?