Дочь таксидермиста

Конни еще не отошла от потрясения после сцены с отцом – и от его нечаянных проговорок, и от дразнящих намеков на то, сколько еще он мог бы рассказать ей, если бы захотел. Но она понимала, что нельзя позволять себе слишком погружаться в эти мысли. Когда она взволнована или расстроена, больше риска провалиться сквозь трещину во времени. Эти обессиливающие тревожные эпизоды помутнения рассудка были причиной, по которой отец не отдал ее в школу, когда она оправилась после несчастного случая.

Конни начала сдирать кожу с шеи и наконец дошла до черепа. Эта была самая нелюбимая ею часть процесса. Структура ткани и запах напоминали о том, что без смерти не было бы новой формы жизни. Не было бы красоты.

Конни задумалась, стоит ли пытаться продать галку, когда та будет готова, – при условии, что она останется довольна своей работой. Последний заказ был осенью – чучело грача для цирюльника из Чичестера, которому хотелось поставить в витрину что-нибудь необычное, что привлекло бы внимание клиентов, – и, хотя отец упорно не желал говорить с ней об их финансовых делах, Конни подозревала, что никакой заработок не будет лишним.

Она вздохнула, размышляя, как бы проделать это без ведома отца. Но, по правде говоря, какая бы судьба ни ждала ее творение, успокоение приносила сама работа. Когда Конни оставалась в мастерской одна, она чувствовала себя по-настоящему собой. Они с птицей вместе работают над созданием чего-то нового и необычного. Процесс был наградой сам по себе. Снятие шкурки, чистка, набивка помогали укрепиться в чем-то осязаемом, ощутить связь с реальным миром.

Конни отложила скальпель и взялась за щипцы. Прижав ободранную галочью голову к столу, она вставила кончики в левую глазницу и сжала. Сначала, как всегда, глазное яблоко держалось крепко. Затем оно выскочило, и следом вытекла струйка чернильно-темной жидкости. Круглый с трех сторон, с четвертой, той, что ближе к глазнице, глаз был приплюснутым и по форме напоминал ягоду черники. Конни положила его на стол, рядом с тонкой черной полоской птичьего языка.

Правый глаз вышел легче. Закончив, Конни завернула все это в клочок газеты и бросила в ведро.

Ну вот, худшее позади. Конни вздохнула, стараясь не втягивать ядовитый запах слишком глубоко в легкие. Тупым ножом вырезала прямоугольник на затылке. Потом теми же тонкими щипцами начала осторожно вытягивать серое вещество галочьего мозга из отверстия. Постепенно, потихоньку – дело хлопотное и грязное. Она опустила плечи и покрутила шеей, зная, что скоро все закончится.

Сейчас она вымоет и законсервирует птицу. А потом, завтра, начнется процесс возвращения ее к жизни.

Кровь, кожа, кости.

Модюи, однако, не указал никаких методов консервации. Окуривания серой казались ему незаменимым средством для уничтожения вредных насекомых. Однако сера действует слишком сильно, она разрушает и сами шкурки… их верхние слои оказывались пережженными; сернистый пар превращал красный цвет в грязно-желтый, желтый под его воздействием тускнел, синий уходил в черноту, пачкались футляры и даже стекла, которыми их накрывали.

Миссис Р. Ли. Таксидермия, или Искусство сбора, подготовки и монтажа образцов естественной истории. Лонгман и Ко. Лондон, Патерностер-Роу, 1820.

В последние недели трудно было не обнаружить себя, – едва ли не самое трудное в этом долгом и ужасном предприятии. Было время, когда оставалась еще возможность рассказать и другую историю. Но мне не хватило смелости, и момент ускользнул.

Среди мертвых – все эти долгие, долгие годы. Запах серы и могилы. Запах гниющей, не законсервированной плоти. Темное стекло. Они запятнали красоту этого места. Разрушили все, что в нем было прекрасного, погрузили в темноту.

Старые грехи отбрасывают длинные тени.

Первые шаги на этом пути сделаны, и теперь у меня нет другого выхода – только идти по нему до конца. Эта история началась и закончится на кладбище, там, где лежат и копошатся в стылой земле кости, пауки и черви. Я даю каждому шанс поступить по совести. Шанс возместить ущерб.

Я не верю, что они ко мне прислушаются.

Я не прошу ни оправдания, ни сочувствия. Это не попытка смягчить твое отношение ко мне жалостью, печалью или раскаянием. Они сами выберут свою судьбу, и я не жду, что они сделают правильный выбор.

Я слежу за тобой.

Глава 7. Блэкторн-хаус. Фишборнские болота

Крик нарушил тишину в мастерской.

Конни уронила щипцы. Новый крик – и она вскочила на ноги. Первым чувством был страх за отца, но потом она поняла, что звук доносится снаружи. Это не Гиффорд, это Мэри.

Набросив на галку газетный лист, она подобрала юбки и бросилась бегом через буфетную в огород.

– Что случилось?

Мэри стояла у бельевой веревки, согнувшись в три погибели и держась руками за грудь. Прищепки разлетелись по земле, корзина с чистым бельем лежала на боку. Лучшая льняная скатерть, два носовых платка с синей вышитой монограммой КГ, кухонное полотенце с зеленой каймой – все это вывалилось в грязь.

Конни бросилась к Мэри. Девушка все еще кричала, но выкрики эти были странно ритмичными, похожими на пронзительные, повторяющиеся гудки. Больше никого не было видно, и Конни не могла понять, что же так перепугало Мэри. Она положила руки ей на плечи.

– Ради бога, что случилось? Вы ушиблись?

Горничная смотрела на нее широко раскрытыми невидящими глазами, но рот у нее, к счастью, закрылся.

– Что вас довело до такого состояния? Говорите же.

Мэри хватала губами воздух, почти всхлипывая.

– Вас никто не будет бранить, – сказала Конни, чувствуя, как девушка дрожит всем телом. – Говорите.

Конни почувствовала, как служанка высвободилась из ее рук, услышала, как она глубоко вздохнула. Еще несколько мгновений – и Мэри обернулась и указала рукой на узкий ручеек, протекавший вдоль северной границы сада. Один из многочисленных притоков, впадавших в большой ручей.

Неужто она до полусмерти испугалась водяной крысы? Или толстого черного угря, которые водились на берегу реки? Дэйви Ридман всегда ловил их там на самодельную удочку. Вид у них и впрямь отталкивающий, и этой весной их развелось гораздо больше, чем обычно, но ведь они безобидны.

– Покажите мне, – сказала Конни. После разговора с отцом у нее уже не хватало терпения разыгрывать драмы.

– Нет… – Девушка попятилась, качая головой. – Я не могу. Это… Там, внизу.

Конни достала из кармана кардигана носовой платок и протянула его Мэри.

– Вытрите глаза. Что бы это ни было, я уверена, все не так страшно, как вам кажется.

* * *

Вначале Конни не увидела ничего необычного.

Затем глаза зацепились за яркое пятно в зарослях тростника. Ткань. Синее шерстяное пальто с двойными швами, плавающее в соленой воде. Из-под пальто виднелась простая зеленая юбка – ее слегка колыхало течением.

Конни глубоко вздохнула.

– Бегите скорее в Слей-Лодж, – сказала она, имея в виду ближайший дом. – Разыщите мистера Кроутера. Скажите ему… Объясните, что нам нужно… – Она смолкла, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, и тяжело сглотнула. – Хотя нет. Идите в деревню и приведите доктора Эвершеда. Расскажите ему, что случилось. Попросите его прийти. Как можно скорее.

– Но она же… мертвая?

Конни поколебалась. Взглянула на девушку с сочувствием. Мэри дрожала, крепко обхватив себя руками. Ей едва исполнилось шестнадцать лет. Конни не была уверена, что она вообще слышала ее распоряжения, не говоря уже о том, чтобы вникнуть в их смысл.

– Мэри, – резко сказала Конни. – Отправляйтесь в Эверсфилд и спросите, дома ли доктор. Белый дом, знаете?

На этот раз девушка кивнула.

– Конечно, знаете. Вот и умница. Приведите доктора Эвершеда. Он знает, что делать. – Она легонько подтолкнула Мэри. – Ну же.

На миг-другой Мэри встретилась с Конни взглядом, а затем, не говоря больше ни слова, выбежала через ворота на тропинку.

– Не упадите, – крикнула ей вслед Конни, зная, какими скользкими сделались деревянные мосты от нескончаемых дождей. Но девушка ее уже не слышала.

* * *

Конни собралась с духом и снова подошла к разлившемуся ручью. На мгновение она позволила себе поверить, что это просто ошибка. Что она – и Мэри тоже – видела одно лишь пальто, запутавшееся в камышах, а остальное довершило воображение.

Она посмотрела на воду. Тело было там – лежало лицом вниз, руки покачивало туда-сюда течением, и поза не оставляла надежды, что женщина еще жива. Конни велела себе не отводить взгляд. Облако каштановых волос, выбившихся из шпилек. Синее пальто – яркое, насквозь промокшее, на фоне бледных стеблей тростника.

Руки голые, голова не покрыта.

Конни отступила от кромки воды. Подняла взгляд на окно отцовской спальни. Оно было закрыто, шторы задернуты, но не мог же он не слышать шума? Мэри кричала очень громко. Конни уже пожалела о том, что сразу отослала девушку за помощью: теперь она понимала, что нужно поговорить с Гиффордом до того, как кто-нибудь придет. Не хотелось, чтобы он спьяну брякнул какую-нибудь глупость, уронил себя в чужих глазах, сделал что-то, что мог превратно понять доктор Эвершед или даже Мэри. Конечно, Конни не думала, что он в чем-то замешан, нет, но его недавние слова звучали дико и безумно. Если она его не предупредит, то потом будет винить себя.

И в то же время Конни не могла выкинуть из головы картину недельной давности – как отец, шатаясь, с голыми обветренными руками, возвращается из церкви. Уходит последним из всех и тяжело бредет по тропинке среди изуродованных тел певчих птиц.

Может, он тоже видел эту женщину на кладбище? А может, видел и раньше, когда она следила за их домом?

Конни вбежала обратно в дом и поднялась на второй этаж.

– Папа? – окликнула она, постучав в запертую дверь. – Прости, что беспокою, но мне нужно с тобой поговорить.

Из комнаты не донеслось ни звука.

– Папа?..

Она постучала сильнее и подергала ручку, не желая верить, что он мог так крепко уснуть за то короткое время, что прошло после их разговора. К ее удивлению, дверь распахнулась.

– Можно войти?

Атмосфера в комнате была даже хуже, чем она ожидала. На нее тяжело пахнуло застоявшимся пивом, табаком и горелыми спичками. И еще чем-то.

Отчаяние. Запах отчаяния.

– Папа, пока никто не пришел, я должна с тобой поговорить.

Когда глаза Конни привыкли к полумраку, она заметила в кровати какой-то бесформенный комок. Она быстро прошла через комнату и задернула шторы, одновременно открывая окно, чтобы впустить немного воздуха.

– Проснись, – сказала она, и на этот раз голос у нее был резкий от волнения.

Она протянула руку, помедлила секунду, склонившись над кроватью, а затем опустила ладонь на плечо отца. Что-то мягкое! Она откинула одеяло и увидела старую подушку и свернутый посреди матраса побитый молью отцовский сюртук.

Мгновение Конни смотрела на кровать, не в силах поверить собственным глазам. Затем подбежала к окну, выглянула наружу и окинула острым взглядом пейзаж, насколько хватало глаз. Постыдная картина – как отец, пьяный и нечесаный, вваливается в «Бычью голову», – рассыпалась, едва мелькнув. Не мог он пройти по тропинке мимо нее, она бы заметила. Они с Мэри все время были в саду за домом. Они бы увидели его. Он мог уйти только на юг или к открытому морю, или через поля на запад, к большому поместью Старого парка. А что ему там делать?

Конни глубоко вздохнула. Нельзя терять голову. О том, чтобы отправиться на поиски отца, не могло быть и речи: ведь Мэри вернется с доктором Эвершедом с минуты на минуту. Да и с чего начать поиски? Еще одна непрошеная воображаемая картина: отец падает, барахтается в болоте, липкая черная грязь набивается ему в рот и в нос… Конни оттолкнула от себя и это видение. День на дворе, солнце светит. Даже пьяному не с чего падать.

Пытаясь убедить себя, что на самом деле отцу даже лучше, если его не будет здесь, когда придет доктор, Конни окинула взглядом убогую комнатку в поисках подсказки – почему он исчез так внезапно? Неужели решил сбежать из-за их разговора? Или все та же тайная тревога, которая вынуждала его запираться в спальне, теперь выгнала его оттуда?

Ужас стал еще сильнее. Неужели Гиффорд выглянул в окно и тоже заметил то самое синее пальто в воде? Или, хуже того (Конни чувствовала себя предательницей уже из-за того, что позволила этой мысли прийти в голову), – с самого начала знал, что тело там?

Ощутив холод в животе, Конни перетряхнула постель. Повесила сюртук обратно в шкаф, заметив, что повседневного отцовского пиджака нет на привычном месте. Пол был заставлен пустыми пивными бутылками и усыпан битым стеклом. Ничего подходящего, чтобы сложить весь мусор и снести вниз, под рукой не было, и Конни просто затолкала его под кровать носком ботинка. Потом придет и уберет все как следует. С запахом ничего поделать было нельзя – всю комнату следовало хорошенько проветрить, – но она вытряхнула пепел и горелые спички из пепельниц в бумажный пакет, а грязные блюдца составила стопкой друг на друга, чтобы отнести в буфетную.

И тут она остановилась.

Сунула руку в пакет и выудила из кучи окурков и спичек клочок бумаги. Обычной кремовой писчей бумаги, довольно хорошего качества, ничем не примечательной. Черные буквы, написанные от руки.

Взяв клочок двумя пальцами, Конни сдула теплый пепел. Она сумела разобрать только шесть букв: «ДРА КРО…» Невозможно было понять, что это – часть имени или адреса, невозможно угадать, что стояло до или после. Между третьей и четвертой буквами был, кажется, небольшой пробел, но точно сказать трудно.

Единственное слово, которое можно было разобрать, стояло в верхнем правом углу листа бумаги – «лечебница». Может быть, это письмо из Грейлингуэлла? Если да, то от кого? Насколько знала Конни, отца ничего не связывало с этим заведением. Она ни разу не слышала, чтобы он упоминал о нем.

Время как будто замедлилось. Знакомое ощущение – все темнеет, проваливается в черноту… Конни не хотела сдаваться ему. Она не даст затянуть себя в эту тьму. Она не бросит отца на произвол судьбы. Что бы он ни сделал, где бы он ни был сейчас, нельзя терять голову.

Она тяжело опустилась на кровать и попыталась сосредоточить внимание на клочке бумаги.

Глава 8

Гиффорд приподнял голову с земли, ощущая во рту вкус грязи, соломы и крови. Ощущение было такое, будто он только что провел пятнадцать раундов с Джеком Джонсоном. Костяшки саднило, губы тоже. Когда он попытался моргнуть, то понял, что левый глаз заплыл и не открывается.

Прошло несколько минут, затем он осторожно попытался приподняться и сесть. Это удалось, но с таким трудом, что он стал задыхаться от натуги. Прислонился спиной к стене. Грудь сдавило, ребра ныли.

Еще через пару минут он устроился на полу поудобнее, вытянув ноги перед собой, и попытался вспомнить, что произошло. Много лет он ждал, зная, что однажды его призовут к ответу. И вот этот день настал.

Его грехи его настигли.

Сначала он сидел у себя в комнате, чтобы не встречаться с Конни: не хотел ей лгать. Старался не пить – не получалось. Он понимал, как опасно распускать язык. Конни всегда видела его насквозь, голова у нее варила всегда, даже когда она была совсем малышкой. Бывало, называла его Гиффордом, покупатели смеялись. И разве он не замечал в последние дни, как она стала по-другому смотреть на него, когда думала, что он не видит?

Он знал: она пытается вспомнить. Если бы он мог сказать ей, почему самое безопасное – это забыть!

Именно этого он боялся больше всего на свете. Ведь если ее воспоминания хлынут наружу, как сквозь трещину в плотине, – как знать, чем это закончится?

Что он рассказал ей днем? О чем спьяну проболтался? Они разговаривали – это он помнил. Но то, что было сказано, совершенно стерлось из памяти. Она заставила его говорить, рассказать о том, о чем нельзя было рассказывать. Он похолодел от страха. Какие тайны он выдал?

Ему было худо, он был весь в синяках с головы до ног. Не нужно было выходить из комнаты, но он не мог больше высидеть под замком, наедине с виноватыми мыслями и скорбящим сердцем.

Десять лет. Вот сколько он живет с последствиями всего этого. Ничего дурного, думал он. Четверо благовоспитанных джентльменов хотят провести особенную ночь. Ночь, которая запомнится.

Гиффорд закрыл лицо руками.

Все эти годы он молчал. Все эти годы брал их деньги и тратил с пользой. Как надо тратил. У них не было причин преследовать его, разве не так? Он не хотел больше вспоминать: от напряжения заболела голова.

Эти мельком виденные каштановые волосы в воде…

Не может быть. И на кладбище – не может быть. Она мертва. У него есть письмо, там ясно сказано.

Канун Святого Марка, ночь призраков…

* * *

Гиффорд не знал, сколько времени прошло, пока он то приходил в сознание, то снова терял его; точно сказать было трудно. Знал только, что, когда очнулся в очередной раз, все чувства слегка обострились. Запах сырых кирпичей и пыли.

Перья… Он провел пальцами по подбородку, чувствуя, как царапается многодневная щетина. Непонятно, куда девалась шляпа. Пиджак был на нем.

Охваченный внезапной паникой, он попытался встать. Усилием воли заставил ноги слушаться и поднялся, опираясь спиной на кирпичную стену. Протянул руку и нащупал прохладную поверхность стеклянного колпака. Краткий миг мужества мгновенно угас. Теперь он вспомнил.

Вспомнил, как в панике сжег письмо и, пошатываясь, спустился вниз. Снял ключ с крючка и пришел сюда. Спрятался среди стеклянных колпаков и сокровищ своего прошлого. И еще один стеклянный футляр среди них, самый новый. С единственным свидетельством той ночи.

Гиффорд ощутил мгновенный прилив надежды, но искра тут же погасла, сменившись ужасом. Он вспомнил, как споткнулся на ступеньках и как падал все вниз и вниз в темноте, пока не ударился головой об пол.

Где-то в глубине омертвевшего, выжженного спиртом разума он сознавал, что бросил Конни одну. Ее некому будет защитить, если они придут. Когда они придут.

Взревев, он снова попытался распрямиться, но сил не хватало. Тогда он стал ползком подбираться туда, где, как ему казалось, должна быть лестница. Медленно, все ближе и ближе к двери. К свету.

Толкнул дверь, но она не открывалась.

Почему она не открывается? Не запер же он ее за собой?

Дверь была пригнана плотно, чтобы экспонаты хранились при постоянной температуре. Ни света, ни тепла извне не проникало внутрь. Гиффорд нажал плечом изо всех оставшихся слабых сил и на этот раз услышал, как загремел на задвижке висячий замок.

Дверь не поддавалась. Он в ловушке.

Гиффорд покачал головой – так, что все закружилось перед глазами. Если бы они хотели покончить с ним, то уже покончили бы. Церемониться бы не стали. На кладбище много высеченных на камне имен тех, кого приняли коварные илистые отмели. Одним больше, одним меньше. Никто и знать не будет.

– Но я же никому не сказал, – пробормотал он в темноту. – Я же сдержал слово…

Глава 9

– Мисс Гиффорд? – позвал мужской голос, незнакомый.

Конни вскочила с кровати, на миг забыв, где она. Потом взглянула на обгорелый клочок бумаги в руке и поняла, что это случилось снова. Она выпала из времени. Сколько же она просидела здесь?

– Мисс Гиффорд?

Конни подбежала к окну и посмотрела вниз. В саду стояла Мэри, комкая в пальцах фартук. Рядом с ней – какой-то молодой человек лет двадцати пяти. Между короткими торопливыми вдохами она успела разглядеть его: среднего роста, среднего сложения, каштановые усы, крахмальный воротничок и жилет, костюм с галстуком разных оттенков синего. Подвернутые брюки и начищенные до блеска «оксфорды». Конни была уверена, что никогда раньше не встречалась с ним.

– Вы здесь, мисс? – крикнула Мэри.

– Здесь, – ответила она.

Незнакомец поднял голову и заговорил. Конни видела, как шевелятся его губы, но почему-то не могла разобрать ни слова.

– Я сейчас спущусь, – крикнула она, – если вы будете так любезны подождать.

Почему Мэри не выполнила ее распоряжения? Где доктор Эвершед? Больницы в деревне не было, так что Эвершед, хоть и отставной, но врач, а сейчас – весьма уважаемый художник-любитель, был единственным, кому известен надлежащий порядок действий в таких случаях. Кто этот незнакомец, которого Мэри привела вместо него?

Конни в последний раз окинула взглядом комнату отца и, заперев за собой дверь, поспешила вниз.

* * *

Сад за домом был уже полностью в тени. Конни поняла, что пробыла наверху существенно дольше, чем ей казалось.

Мэри бросилась ей навстречу.

– Простите, мисс, я…

– Ничего, Мэри, – прервала Конни извинения девушки.

Она пыталась держаться так, будто ничего не случилось.

– Я – Констанция Гиффорд. – Она взглянула в глаза молодому человеку. – А вы?

– Гарольд Вулстон. – Он приподнял шляпу, а потом снял перчатки и протянул руку.

После недолгого колебания Конни пожала ее.

– Я сделала, как вы сказали, мисс, – затараторила Мэри. – Доктора там не было, но зато…

– Зато был я, – сказал Вулстон. – Эта ваша девица налетела откуда ни возьмись и сказала, что ей нужна помощь. И вот я здесь.

– Вы остановились в деревне, мистер Вулстон?

– Просто проездом.

Уловив нерешительность в его голосе, Конни ждала, что он скажет что-то еще, но он больше ничего не сказал. Глаза у него, как она заметила, были совершенно необыкновенного цвета. Почти фиолетовые.

– Мэри рассказала вам, что случилось? – спросила она.

– Нет. Сказала только, что ее послали за доктором. А я как раз оказался рядом и подумал, что смогу заменить его.

– Вы друг доктора и миссис Эвершед?

Глаза у него широко распахнулись.

– Артура Эвершеда?

– М-м-м… да, но если…

– Я слышал, что он живет неподалеку от Чичестера, – сказал Гарри. – Это выдающийся художник, хотя при этом еще и врач. – Он запнулся, увидев выражение ее лица. – Простите меня, – поспешно сказал он. – Я не всегда успеваю совладать со своей восторженностью.

Конни пристально смотрела на него. Привычка к осторожности глубоко въелась в нее за те долгие годы, что она присматривала за отцом. С другой стороны, самой ей не справиться, а дело прескверное. С утопленниками всегда так. Конни знала это по опыту, еще с января, когда мельничный пруд разлился и в тростнике нашли тело проезжего чиновника.

– Боюсь, это будет довольно неприятно, – сказала она.

Гарри коротко улыбнулся.

– Я уверен, что справлюсь.

– Можно я пойду в дом, мисс? – спросила Мэри.

Конни поколебалась. Втроем было бы легче. Но, хоть она и старалась быть выше слухов и сплетен, которые ходили о ее отце, ей не хотелось, чтобы еще и ее саму обвинили в черствости по отношению к юной служанке. К тому же она была искренне привязана к этой девушке.

– Да, мы с мистером Вулстоном все уладим.

Конни прошла несколько шагов к дому вместе с Мэри.

– Вы, случайно, не встретили мистера Гиффорда? По пути или там, в Фишборне?

Мэри покачала головой:

– Нет, мисс.

Конни посмотрела ей в глаза.

– Спасибо. Я позову вас, когда мы закончим. Может быть, вы приготовите чай и принесете на террасу, когда… Потом.

Она глубоко вздохнула и повернула обратно.

– Итак, чем я могу быть полезен? – спросил Гарри.

– К сожалению, я должна сказать… – Она помолчала, с досадой чувствуя, как деревянно звучат ее слова. – Утонул человек. Молодая женщина. Мэри видела ее в ручье, и, конечно, это ее перепугало.

Гарри побледнел.

– Утонула?

– Думаю, да.

– Это часто… – Он осекся. – Простите, я не то хотел сказать. Просто… это ведь случается на реке? Здесь то есть. В этом месте. Вы так близко к воде.

Конни покачала головой.

– Нечасто. Видите ли…

– Простите, – перебил Вулстон, по-своему истолковав ее замешательство. – Неделикатно с моей стороны приставать к вам с вопросами. Я уверен, что справлюсь один. Если вы не хотите. Такие вещи дамам не…

– Нужно по меньшей мере два человека, чтобы ее вытащить, мистер Вулстон, – тихо сказала Конни.

– Гарри. – Он был очень бледен. – Можете звать меня Гарри.

На мгновение их обоих согрела теплота этого дружеского обращения.

– Итак, – проговорил он фальшиво бодрым голосом. – Давайте же покончим с этим.

Глава 10

Конни указала на дальний берег реки.

– Вот, – сказала она. – Оно… она… там, на той стороне.

Вулстон снял туфли и носки, затем закатал брюки почти до колен. Пиджак отдал Конни, а рукава рубашки тоже закатал.

На берега ручья и его притоков то и дело выносило разные предметы: всевозможные обломки, рваный угольный мешок, детская удочка, водоросли, – когда весенние приливы сопровождались сильным юго-западным течением. Но не тело.