Проект «Зомби»

– Жан-Пьер, Жан-Пьер! Вив лемпре! – захихикал старик.

– Черт побери! – в недоумении пробормотал Болюхин. – Ты что, хочешь сказать, что жил во времена Наполеона? Перестань, дедушка, столько не живут.

«Какое мне дело, живете вы столько или нет? – уже позже объяснял ему Уомбо. – Ньянга живет столько, сколько ему живется». Бедняга Жан-Пьер попал в их племя давным-давно, во времена Египетской кампании Наполеона. Вначале он угодил в плен к арабам. Арабы отправили его с караваном в Тунис, где с его родственниками должны были связаться через контрабандистов и получить от них выкуп. Однако караван был разграблен отрядом бедуинов. Жан-Пьер бежал и после долгих скитаний по пустыне попал к пигмеям. Но карликам трудно было прокормить такого великана, и они продали его в племя Уомбо, где он и прожил до глубокой старости, оставив после себя многочисленных детей и внуков. Когда он впервые попал в племя, Уомбо был во-о-т такого росточка – старец отмерил высоту по пояс Болюхину.

– Лет семь-восемь? – удивился тот.

Нет, старец не умел ни писать, ни считать больше чем до десяти. И полагал это совершенно излишним для общения с духами. А остальные аспекты жизнедеятельности его, по-видимому, совершенно не интересовали.

Первым делом он дал Сергею Викторовичу имя – Ки-Уомбо. Эта приставка к имени означала на его языке частицу «не». Таким образом, живя рядом с ним, Сергей Викторович был «не-Уомбо». Хотя позже, достигнув известной ступени мастерства и после смерти старца, он бы принял на себя имя (в большей степени даже титул) самого Уомбо. Ученик же был крайне необходим Уомбо, потому что он умирал, вернее, никак не умирал, но очень этого хотел. Он был страшно болен, организм его разъедали болезни, каждое колдовское действо (даже элементарный вызов дождя) доводило его до изнеможения. Однако умереть он не мог, не передав кому-либо своего мастерства. Этим человеком не мог быть родственник и не могла быть женщина по ряду условий: родственникам дар не передавался, а женщин должны были учить старухи-ведьмы (у магов разного пола и методики обучения были разные). Этим человеком также не мог быть человек их племени, потому что лет пятнадцать назад белые колонизаторы, борясь с повстанцами, обрабатывали джунгли дефолиантами, и нынешние дети растут тупыми и совершенно безграмотными. В ученики не мог поступить и человек, поживший в Европе, поскольку получал там заряд здорового цинизма, неистребимого скепсиса и обретал страсть к материальным благам. Давать же дар общения с духами чужаку из другого племени значило обречь собственный народ на горе и невзгоды (ибо все племена только и думали о том, как истребить соседей и захватить их земли). Словом, Болюхин оказался идеальной кандидатурой – человек образованный и в то же время не особо испорченный цивилизацией, житель племени слишком далекого, чтобы питать ненависть к африканскому народу, достаточно развитый, чтобы уметь анализировать и в то же время довольно чувствительный, способный прочувствовать то, что не был способен понять.

Обучение длилось лет пять… или пятнадцать? Колдун запретил ему считать дни, ибо полагал, что глупая привычка считать сбивает людей с божественного настроя и отвлекает от общения с Духом Земли. Да и кого вообще интересует, сколько антилоп в стаде – двадцать пять или сорок, – если они несутся далеко от тебя? А если в тебя вцепится крокодил, когда ты решился в незнакомом месте перейти реку, не прочитав молитвы духам реки, то разве тебе легче будет оттого, что этот крокодил один, а не двое? Столь же бесполезным делом старик полагал и чтение, поскольку все необходимые в работе молитвы и заклинания надлежало держать в голове, а всю гамму придыханий и поцокиваний-пощелкиваний языком невозможно было передать никакими буквами, это надлежало слышать, ощущать, запоминать и вырабатывать в себе годами упорнейших тренировок. Человечество придумало эти свои буковки для ленивых, которые не дают себе труда выслушать, запомнить и рассказать другим… Словом, это была самая странная манера обучения, о которой когда-либо слышал Сергей Викторович и сам некогда преподававший на курсах для рабочего персонала. Но и там, сколько ни води указкой по чертежам, сколько ни тыкай носом в технологические узлы, пока все не объяснишь подробно в цехе, перед станком, не продемонстрируешь сам, как все делается, – толку не будет.

Наконец наступила одна особо лунная ночь, когда Уомбо сказал Ки-Уомбо, что хочет попросить его отправиться в один город и принести ему оттуда кувшинчик воды. Болюхин с удивлением взглянул на него: за эти годы они не разлучались ни на минуту. Да и города и деревни были для неофита строжайшим табу – они жили очень уединенно, в нескольких часах ходьбы до ближайшей деревни. Но старик повторил, что это очень важно для них обоих, и Болюхин согласно кивнул…

Когда он вновь поднял голову, вокруг шел дождь…

Он стоял посередине города, вокруг него высились дома с черными стенами, и вокруг была тьма, на небе не было ни облачка, ни единой звезды, ни луны. Как будто огромное скопище змей повисло в воздухе перед ним – они извивались, молчаливо кусая друг друга, и не приближались к нему. И лишь в центре этого облака горели три глаза: один красный и два желтых. Последовало томительное, секундное молчание, после которого в тишине послышался словно удаляющийся «внутренний голос»:

– Вот и ты, человек из другого мира. Я – Ктулху. Я искал тебя тысячу лет. Я маялся в поисках того, кто сможет воскресить меня, приведя в этот мир армию моих молчаливых слуг… Я дам тебе то, что ты искал, но… Ты поднимешь меня в день и час, когда станешь Уомбо… Кажется, час настал. На, возьми то, зачем пришел. – Он сунул в руку Болюхину раскаленный гвоздь, который тому захотелось откинуть, но рука против воли сжалась в кулак. – Теперь ты не останешься здесь. Твои друзья мертвы, страна в разрухе, друзей и родителей у тебя нет. Когда ты вернешься – ты вернешься на пепелище. Не пытайся помочь ни живому, ни мертвому! Если ты поступишь, как я говорю, считай, что первая жертва уже тобой сделана. Отправляйся в свою далекую страну, воскрешай мертвых, увеличивай армию моих слуг… Теперь ты – Хунган, ты сможешь управлять всеми стихиями, ты сможешь, хотя… Всему свое время. Покори атомный город, затерянный в чертогах твоей страны, затем вызови меня и покори весь мир. Как только ты все сделаешь, приду я и тогда… а… а… Виве вуду, колдуй на славу… Колдовство магии вуду теперь полностью в твоей власти!

В это мгновение в воспаленном сердце Болюхина вспыхнуло горячее пламя внутренней злости… злости ко всему живому: плавающему, летающему, ползающему и прямоходящему…

– Ну! Рассказывай, рассказывай! – Он проснулся оттого, что мерзкий старец тыкал ему в бок палкой. – Ты ведь уже не там, ты уже здесь!

Болюхин открыл глаза и огляделся. Его тело покоилось на тряпье, постланном на жердях, месте его постоянного ночлега. Он был одет в набедренную повязку из дерюги.

– Ты был в Ифа, – подступал к нему Уомбо. – Видел там кого? Говорил с кем-то?

Приходя в себя, Болюхин раскрыл стиснутые в кулак пальцы левой руки и с удивлением обнаружил в ладони маленький пузырек. При виде него глаза старца загорелись.

– Наконец-то! – воскликнул он. – Ты не забыл! А я так боялся, что ты забудешь, и тогда мне придется самому идти в Ифа. – Он бережно взял пузырек и залюбовался желтоватой жидкостью, игравшей в его глубине.

– Что это? – спросил Болюхин.

– Это напиток духов Лоа, – торжествующе сказал Уомбо. – Он отправит меня прямиком к ним. Скорей собирай костер да побольше – я хочу успеть к ним до заката, пока мою душу не перехватят злые демоны.

После сна, в котором он совершенно не отдохнул, Болюхин измучился, таская сухостой для костра, обрубая ветки, укладывая их под руководством старика. Когда костер достиг высоты полутора метров, старик сел подле него, скрестив тощие ноги. Подняв голову к закатывающемуся солнцу, он велел Ки-Уомбо принести горшок с углями. Тот повиновался.

Когда он принес угли, Уомбо напевал унылое и монотонное заклинание духов Лоа.

– Слушай меня, Ки-Уомбо, – сказал он торжественно.

Болюхин был удивлен произошедшей в нем переменой. Он словно стал выше ростом, поздоровел, он улыбался. – Я уйду, и ты потеряешь все, что узнал от меня, но это тебе только покажется, на самом же деле ты должен будешь снова найти себя и восстановить свои силы, после моей смерти ты забудешь все, что с тобой происходило все эти годы. Забудешь про меня и про все свои знания. Для того чтобы вспомнить все это, ты должен помнить: семь пальцев у меня на руках, семь планет в небе… и семь углов тебе вернут полученную от меня силу, и тогда к тебе вернется и память, и все остальные знания и способности. И тогда ты будешь называть себя Уомбо. Неуязвимость просто так, белый человек, – монотонно говорил сидящий напротив костра колдун Уомбо, – не дается никому.

Он начертил небольшой, расчерченной, словно верстовой столб, палочкой на земле символ Эшу Да Капа Прето.

– Ты знаешь, что сила черной магии в вуду передается исключительно по наследству?

– Нет… – робко шептал Болюхин, глядя на то, как символ могущественного Эшу все больше и больше проявляется на земле, прямо под его ногами.

– Но… В колдовстве, тем более черном, не может быть никаких «но». Тут действуют свои законы, не прописанные нигде. Да, конечно, сила мысли, слова-молитвы-заклинания, и… так необходимая для тебя неуязвимость передается по наследству… иногда делаются исключения из правил. Ты…

Он неожиданно бросил рисовать и пронзительно посмотрел на русского.

– …ты ведь сам – сплошное исключение из общих правил. Не так ли?

– Ну-у-у…

– Смотри же, белый человек!

После этих слов он засунул руку в небольшой мешочек «гри-гри», болтающийся у него на шее, и выудил оттуда какой-то сморщенный кусочек высохшей донельзя кожи.

– Что это? – не без интереса протянул Болюхин, понимающий, что перед ним в этот момент открывается святая святых самого загадочного колдовства на планете Земля.

– Это, – Уомбо улыбнулся, – это моя сила, в том числе и неуязвимость, если хочешь. Это язык моего учителя, мир его праху в стране вечного покоя! По его приказанию, принимая его силу, когда он находился на смертном одре, я откусил его язык. Только так мой учитель мог уйти спокойно в мир иной, не особенно беспокоясь, что останется после его ухода здесь, где теперь правлю я… Язык издревле передается вместе с колдовской силой, как куриная лапка при первом посвящении в филью-ди-санту; как маленький, вылепленный из глины черепок при посвящении в Мамбо или Хунганов… Ты же теперь должен получить его от меня, так как я безнадежно стар и больше не могу что-то менять. Болезни Эгунов, с которыми я общался всю свою жизнь, слишком сильно одолели меня, и если я не передам тебе его…

Он протянул Болюхину высохший язык старого колдуна.

– …то вскоре, вместо места вечного покоя и света, попаду в мир демонов, посланцами которых и являются эти ненавистники-Эгуны. Бери, пока я не передумал, и помни, что зло не бесконечно, бесконечна лишь борьба с ним… Запомни, твое дело служить этому миру, а не бороться против него! Сыпь угли на хворост, раздуй их хорошенько, пусть вместе с пламенем унесусь я в светлые чертоги Эшу.

Болюхин помог старику взобраться на костер и перевернул горшок с углями на охапку сухой соломы. Она мгновенно занялась, вместе с нею и дрова.

– Слейся со светлыми силами Неба и только их призывай себе в помощь, – продолжал завещать колдун, – и помни, что главный враг всего земного, а значит, и твой главный враг – злобный черный демон Ктулху, коварный и подлый убийца, который уже много тысячелетий пытается поработить этот мир. – С этими словами старец поднес к губам флакончик с жидкостью и выпил его.

– Кто ты сказал? – в изумлении воскликнул Болюхин. – Кого ты…

Но по телу Уомбо уже пробежала короткая дрожь и голова его упала. Может быть, он потерял сознание, а возможно, и умер.

«Куда-то теперь попадет твоя душа?» – с горечью думал Болюхин, проваливаясь в сон.

Он не знал, что поисковая партия заметила огонек костра и взяла туда ориентир, а утром его нашли вооруженные люди и спросили, что он, европеец, делает в этих местах.

Когда он по мере своего знания языка объяснил им, кто он такой и откуда взялся, его отправили в лагерь и вертолетом доставили во дворец «отца нации». Во встретившем его президенте Болюхин с ужасом узнал бывшего командира Марселя. Марсель тоже узнал его. Возвращение Болюхина на родину было обставлено как жест доброй воли, и Москве скрепя сердце пришлось простить бывшим союзникам по лагерю долг в полмиллиарда долларов.

Но с той поры Болюхин ни разу не оказывался в окружении семи углов. И ни разу не чувствовал во рту вкуса крови. До тех пор, пока…

Глава 5. Морфологи

Москва, 18 октября 200… года

В половине десятого утра пьянчуга, которого поутру выпроводили из расположенного неподалеку вытрезвителя, стоял перед воротами в ограде симпатичного здания школьного типа. Шевеля губами, он силился прочесть вывеску у сторожки.

– Кузавальный формол… тьфу ты черт! Блин! Надо же, блин, понапридумывали, блин.

Оглушительный сигнал клаксона заставил его подскочить на месте. Прямо за его спиной стоял черный «Опель-Фронтера», в котором сидел молодой человек лет двадцати пяти и делал жесты рукой – проходи, мол.

– Слышь, братан! – воскликнул алкаш, словно обретя родственную душу. – Прочитай, что там написано, а то никак не разберу, блин.

– «Институт каузальной морфологии» при фонде «Общественное право и законность», – прочитал молодой человек вывеску, которую и без того знал наизусть.

– Инда… – покачал головой его собеседник. – Надо же. А я смотрю, куза… казу… Хм, слушай, а что они в этом неституте делают, ты же туда едешь, вроде должен знать.

– Дурью маются и фигню всякую мурыжат! – в сердцах воскликнул молодой человек и вновь нажал на клаксон.

– Вот-вот и я говорю: денюжку народную транжирют и на народной шее катаются! – заорал вслед ему пьяный. Но вид подошедшего к ограде милиционера-охранника живо напомнил ему события вчерашней ночи, и он побрел прочь, мучительно соображая, где бы и как бы ему настрелять денег на опохмелку.

Между тем ворота распахнулись, молодой человек заехал внутрь двора и оставил машину на стоянке. Следующим пунктом был стеклянный павильон, выстроенный перед входом в здание, где его документы тщательно проверили два охранника.

«Андрей Сергеевич Курский, старший научный сотрудник», – прочел один и дважды прокатал карточку через щель. Другой, отдав честь, сказал:

– Вас уже ждут, товарищ лейтенант.

– Мы уже давно не в органах, Денисенко, – улыбнулся Курский. Они знали друг друга еще со времен службы в громадном здании на Лубянке. – Да, я знаю, мне звонили.

По пути в здание ему пришлось еще три раза провериться: заглянуть в зрачок, который отметил соответствие радужной оболочки глаза заложенным параметрам, приложить палец к сканеру, который сравнил его отпечаток с хранящимся в картотеке, и, наконец, набрать пять цифр личного кода на табло. Что поделать? В их ведомстве по-другому было нельзя.

– Где вы, Курский? – воскликнула секретарша Милочка. – Наш Бегемот рвет и мечет.

– Извините, персонального вертолета мне пока не положено. Что там стряслось?

– Этот репортер его совсем доконал.

Когда Курский вошел, генерал в штатском Нестор Алексеевич Бергамотов перевел дух и заявил:

– Позвольте представить вам нашего старшего научного сотрудника Андрея Курского. Дело в том, что он в большей степени сосредоточен на связях с общественностью и с языком у него получше. Вы же знаете, что мы, старые служаки, красно говорить не умеем.

«Послушали бы тебя, как ты соловьем разливаешься на совещаниях», – подумал Андрей и рывком пожал поданную ему руку дамы, сидевшей за столом напротив генерала.

– Ада, – представилась та.

На вид ей было лет тридцать. Интеллигентного вида женщина: в очках, с диктофоном и блокнотом. Но формы ее показались Курскому чуть крупноватыми, юбка уж слишком высоко открывала колени, пышный бюст уж чересчур выпирал из кофточки, да и сама кофточка слишком уж приветливо открывала шею и белоснежные округлости. У нее были сочные, ярко накрашенные губы и копна угольно-черных волос. Ему подумалось, что она носит парик.

– Собственно у меня один лишь вопрос, – сказала она. – Редакция послала меня, чтобы узнать, чем занимается ваш институт. Вот мы с вашим начальником до сих пор это и выясняем.

– Простите, как вы сказали? – изумился Курский. – Чем занимается? – и с недоумением посмотрел на генерала.

Тот жалостливо развел руками и сделал жест, означающий «ну, выручай, браток!».

Набрав воздуха в легкие, Курский улыбнулся лучшей из своих улыбок и сказал:

– Собственно, о роде занятий нашего института оповещает висящая на воротах вывеска. Каузальная морфология есть каузальная морфология, яснее тут не скажешь. Вы ведь были в головном фонде?

– Ну, разумеется, была, – Ада чуть придвинулась к нему, и он ощутил терпкий аромат ее духов. – Но там мне сказали примерно то же самое.

«Ну и шла бы ты, голоногая, на…» – просилось на язык Бергамотову, но он пресек нехорошие поползновения. Времена уже не те, когда можно вызвать, кого надо, и отправить куда надо. Так вчера и сам Мандрыкин сказал, когда генерал пожаловался, мол, совсем его одолела эта журналистка. «А меня, грит, ее редактор совсем доконал. И не могу я ему просто так взять и отказать – он влиятельный щелкопер, мы через него иногда статьи соответствующие даем, сам знаешь, это ведь самая читаемая газета в мире. Так что уж будь ласков, друже, потолкуй ты с этой журналюшкой, объясни ей в общих чертах как там и что… Но!.. Об исполнении доложишь!» – жестко завершил Мандрыкин и швырнул трубку.

– Каузальность, – тем временем объяснял Курский, – это генетическая связь между отдельными состояниями видов и форм материи в процессах ее движения и развития. Понимаете, возникновение любых объектов и систем и изменение их свойств во времени имеют свои основания в предшествующих состояниях материи. Эти основания мы называем причинами, а вызываемые ими изменения – следствиями. Таким образом, сущность причинности – это порождение причиной следствия; следствие же, определяясь причиной, оказывает обратное воздействие на нее. На основе причинности организуется деятельность человека, вырабатываются научные прогнозы.

– Угу, – пробормотала Ада, – а морфология таким образом…

– Это учение о строении, форме. «Морфос» по-гречески «форма». Таким образом, каузальная морфология рассматривает детерминистскую взаимосвязь причин и следствий.

– В обществе?

– Ну и в обществе тоже.

– Или в природе также?

– Общественные явления по сути неотделимы от природных. Природные катаклизмы влияют на жизнь общества либо прямо, либо опосредованно.

– Скажите, вы верите в пассионарность? – спросила Ада.

– Ну, скажем так, пока что мы этой теории подтверждения не нашли.

– Но ищете? А причины еще каких явлений вы ищете?

На этот несложный вопрос Андрей не нашелся, что ответить, и только спросил:

– Простите, а как вы про нас узнали?

– Из доклада президента на закрытом совещании директоров спецслужб.

– Вы сказали, – «на закрытом совещании»? – набычился Бергамотов.

– Вот именно.

– Но тогда откуда у вас эта информация?

– Из сообщения Би-би-си. Президент так прямо и сказал, «по прогнозам института каузальной морфологии число пожаров в будущем году должно возрасти в полтора раза». Вот тогда-то мы и заинтересовались, что это за институт такой? Как вы можете предугадывать количество пожаров?

– Ну, пожары – это одна из частностей, – улыбнулся Курский. – Пожары, катастрофы, катаклизмы, в том числе и социальные – все, что не входит в сферу познания официальной науки, рассматривается нами. Каузальная морфология рассматривает влияния отдельных случайностей на ход исторического процесса и человеческого социума. Как говорится в английской считалке «Не было гвоздя, подкова упала, не было подковы – лошадь захромала, лошадь захромала – командир убит, конница разбита, армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя»…

– «…потому что в городе не было гвоздя», – со смешком закончила Ада. – Итак, рассматривая, что могло бы случиться, «если бы»…

– Мы приходим к выводу, что должно случиться «если», – подтвердил Курский, – правда, пока лишь в отдельных, частных случаях.

– Как по-вашему, а за границей есть такие институты?

– Разумеется, есть. В тех государствах, разумеется, которые могут себе это позволить. У нас нашу работу финансирует частный фонд…

– Которым руководит генерал-майор госбезопасности Мандрыкин, – как бы между прочим вставила Ада.

– Ну, знаете! – возмутился Бергамотов. – Он же в отставке.

– Знаю, так же как и вы. Но мне, впрочем, до него дела нет. А скажите, Андрей, можно я вас так по-простому без отчества буду называть?

«Хочешь, я тебе отдамся прямо здесь, на столе… или на ковре…» – говорил ее откровенный взгляд.

– Да… э-э-э, я хотел сказать – да!

– Так вот, а скажите, если бы над нашим городом в небе появились летающие тарелки… Ведь их не изучает официальная наука? Так вот вы бы стали их изучать?