Проект «Зомби»

Это был грузовик. Сбил переходившую дорогу в неположенном месте женщину и скрылся… Мало ли самосвалов мотаются ежедневно с карьера на строительство и обратно?

Потом он согласился на командировку. Он и не знал, что эта командировка затянется на долгих двадцать лет. Впрочем, даже если бы и знал…

В свои пятьдесят лет Болюхин выглядел на все семьдесят. Кутаясь в ватник, он подошел к задней двери магазина и заглянул внутрь. Он почти сразу же услышал резкий голос Майи Евгеньевны. Она явно была не в духе.

– Мы тут вкалываем как лошади, а эти уроды раскатывают на джипах и деньги из нас вымогают! Нет, ну почему я обязана им деньги раздавать? У нас что тут, нет ни милиции, ни ОМОНа?..

Взвизгнули тормоза. Болюхин шарахнулся за дверь и затаился. Из подъехавшего к черному ходу джипа неторопливо выгрузились двое парней с автоматами и так же неторопливо вошли в магазин. Болюхина не заметили, благо, никакой лампы над дверью не висело.

Раздался истошный женский крик, тут же прерванный резкими, частыми хлопками. Спустя минуту парни вышли наружу.

– Слышь, Саш, – сказал один, коренастый и в кожанке, – а я перчатки надеть забыл. Как ствол – бросать?

– А я свой и не собирался бросать, – ответил второй; этот был в куртке с капюшоном. – Ствол – он денег стоит.

Они сели в машину и уехали.

Болюхин, не мешкая, нырнул в магазин, вошел в подсобку и свернул к кабинету заведующей, откуда пробивалась полоса света. Наверное, в магазине никто не слышал выстрелов: в зале всегда шумно, а в очереди у водочного отдела вечно скандал.

Володя – старший продавец и заместитель Майи Евгеньевны, обмякнув, сидел в кресле с отверстием во лбу. Сама же Хозяйка, как часто называли Майю Евгеньевну, неподъемной полуторастакилограммовой грудой лежала под столом и слабо хрипела. По ковролину расплывалась кровавая лужа.

В это мгновение на глаза Сергею Викторовичу попалась полуоткрытая дверца сейфа. В замочной скважине торчали ключи. Бывший молодой специалист мизинцем потянул дверцу за уголок и вытаращил глаза на стопку купюр, высившуюся внутри. В мгновение ока они перекочевали в карман его ватника. Болюхин опрометью бросился из кабинета и в коридоре столкнулся с Липаном. Тот проницательно взглянул на него и спросил:

– Никак жаркое дело было? Замочил кого?

– Ты… ты чего болтаешь! – закричал Сергей Викторович. – Я там хлеба просил, а они…

– А в юшку ненароком вляпался? – хитро сощурился Липан.

– Чего? Какую еще?.. – Сергей Викторович взглянул себе под ноги и убедился, что от следов его ботинок оставались отчетливые кровавые разводы. «Черт, видно, и вправду ненароком вляпался».

– Ну да ладно, я тебя не сдам, – усмехнулся Липан. – Да я и сам видел, как отсюда моховские со стволами выходили.

– Это… моховские?

– Ну да, кто сейчас наш хозяин? Мохов. Видно, он что-то с нашей хозяйкой не поделил. – Липан сунул голову в дверь кабинета, быстрым, хищным взглядом окинул тела, задержался на открытом сейфе. – Ладно, луем отседова, пока не замели.

К тому моменту, как в магазине началось столпотворение, обоих бомжей уже и след простыл. Половину украденных денег Липан у Болюхина безжалостно отобрал, бесцеремонно обшарив его карманы. Сказал, что это будет по-товарищески. Однако наверняка положил глаз и на вторую половину, потому что самолично купил выпивку – четыре бутылки водки, хлеб и колбасу и пригласил Болюхина отметить удачный день в Марфо-Мариинской часовне. Спорить смысла не имело – Липан лет на двадцать моложе, да и нож у него имеется. Наверное, стоило бы отдать ему все, ну, почти все оставшиеся деньги, а самому слинять подобру-поздорову. Однако Болюхин уже шел навстречу судьбе и свернуть с назначенного пути был не в силах.

– Первый свой срок я начал мотать еще в восемьдесят первом, тогда пошел по малолетке. Грошовое дело было, палатку грабанули с пацанами… – рассказывал, развалившись на топчане, Липан.

– А я в восемьдесят первом в Африку поехал, – пробормотал Болюхин.

Он впервые оказался в таком странном месте. Полуразрушенная часовня стояла в аккурат на том месте, где по генеральному плану застройки города должны были возвести монумент покорителям Сибири. Да и часовенка по заверениям местных краеведов не представляла собой никакой исторической или культурной ценности. Строили ее в конце восемнадцать века местные умельцы-сидельцы, отправленные в ссылку за бунты да вольномыслие. Разве что Колчак в ней однажды молебен выслушал, когда драпал со своей армией. Однако сложенное из местного кирпича здание оказалось неподвластным имеющейся технике. Наполовину его развалили, потом попробовали взорвать, но тут обвалился потолок в одном из строившихся цехов подземного завода – и на стройку нагрянули дяди с усталыми, но добрыми глазами. В одну ночь посадили и подрядчика, и субподрядчика, и начальника строительства, и инженера по технике безопасности, а для верности еще и архитектора с собой прихватили. И, самое интересное, все арестованные тут же дружно признались, что получили задание взорвать завод прямиком от японо-британо-германско-американской разведки.

С той поры это место у городских чиновников стало считаться нечистым, и все здания стали возводиться поодаль от часовни, большей частью вокруг нее. И поскольку подземный завод все расширялся и расширялся вглубь, то и город строился, и к концу двадцатого века уже весь теснился вокруг часовни, чей недоломанный семигранный шатер можно было видеть почти с любой точки Нижнереченска.

Сама часовня только с виду казалась незначительной. Очевидно, традиции подземного строительства были в этих местах весьма давние, поэтому ниже первого этажа имелся подвал, а на самом деле – обширный зал, где и развел костерок предприимчивый Липан. Впрочем, в зале и без того было достаточно тепло; как смутно припоминал Болюхин географию бывшего ему некогда родным завода, где-то неподалеку, под землей были проложены трубы, отводившие тепло от атомного реактора.

– Ты чего, и впрямь в Африке был? – изумился Липан. – То-то мне говорили, а я не верил. А что ты там делал?

– В плену сидел.

– Тю! И долго?

– Почти двадцать лет.

– Ни фига себе! – только и смог выдохнуть Липан.

Центральная Африка, январь 1982 года

На самом деле страна, в которую они попали, вовсе не собиралась строить социализм. И капитализм тоже. Не претендовали населявшие ее племена и на феодальное землевладение. Им всем было вполне комфортно и уютно при своем первобытнообщинном, с элементами рабовладельческого, строе. Тем более что в нем появились такие любопытные и во всех отношениях приятные вещи, как шотландское виски, американские автомобили и автоматы Калашникова. И лукавила советская пресса, рассказывая, что в этой стране войска народно-освободительного фронта героически сражаются против наемников империализма. Как стало понятно Болюхину уже через пару недель, там одно свирепое дикарское племя воевало против другого, не менее дикого и не менее свирепого союза племен, и вся разница между ними была в том, что дети одних вождей учились в Сорбонне и Оксфорде, а дети других – в университете имени Патриса Лумумбы.

Однако англичане и французы, хоть и помогали «своим» племенам, поскольку также слышали о залежах руды, но нисколько не обольщались на их счет, и поэтому когда «их» племена с боями подошли к столице уже на расстояние полета стрелы, все зарубежные миссии получили строжайший приказ немедленно эвакуировать сотрудников. Советским же специалистам в их посольстве про это сказать как-то забыли, поскольку были заняты эвакуацией посла и его жены, прозванной «послицей», и поэтому семнадцать русских специалистов (как военных, так и гражданских, как мужчин, так и женщин) оказались поутру в руках захвативших столицу головорезов. Их увели в леса в качестве «живых консервов» и раз в несколько дней убивали по одному. Благо никому в мире и в голову не приходило их искать, а благоразумные советские газеты ни словечком не обмолвились об этом инциденте.

Положение пленников осложнялось еще и тем, что в те дни установилась страшная жара. Настоящее пекло низвергалось с неба с солнечными лучами. Тучи мошкары облепляли пленников в тропических чащах. В таких условиях связанные веревкой за шеи и вереницей бредущие сквозь леса измученные, голодные люди постепенно превращались в бессловесный скот. Вскоре все они (кто не был съеден) умерли от болезней и крайнего истощения. Болюхину повезло, в одной из деревень его купили. Произошло это так.

Партизаны кочевали по дружественно настроенным деревням, не задерживаясь в каждой более суток. Однако в какой-то момент они оказались совершенно без воды. Все запасы подошли к концу. Деревня, к которой они шли полдня, оказалась вымершей, поскольку днем ранее подверглась нападению правительственных войск. К следующей деревне добрались только к вечеру, но и там отряду удалось разжиться только парой фляг затхлой воды – не помогла даже угроза оружием: это была большая деревня охотников, и в ответ на огонь двух десятков «калашей» последовала бы туча копий и дождь стрел. Однако вождь сказал, что на завтра они пригласили ньянгу, колдуна – вызвать долгожданный дождь. Командир отряда, который учился вначале в христианской миссии, а затем три года в колледже в Марселе (кстати, это же слово он избрал своим боевым прозвищем), больше привык доверять спутниковым метеопрогнозам, однако не показал своего скепсиса, чтобы не восстановить против себя вождя.

Назавтра к полудню прибыл ньянга: мужчина в львиной маске с длинным шестом в руках, он был разукрашен белыми полосами, которые на его темной коже образовывали рисунок костей скелета. Навстречу высыпало все селение. Колдуна плотно покормили и отвели на возделанное поле, которому больше всего требовался дождь. На край поля вышли несколько человек, вынесли тамтамы. Колдун встал посреди поля и, поглядев в небо, воздел вверх руки.

Вся деревня замерла. Затем колдун взмахнул копьем и тамтамы издали глухой совместный звук. Колдун воздел копье наконечником вниз и сделал движение, словно бы он поражал какое-то наземное существо, вроде змеи или крокодила. Так начался его танец, ритму которого послушно следовали частые удары палок о тамтамы.

Неожиданно Болюхину показалось, что небо над головой колдуна потемнело. Со всех сторон потянули порывы ветра. Затем с наконечника копья словно сорвалась молния и ударила вниз и в сторону. Население деревни разразилось приветственными воплями. С того времени, как колдун начал свой танец, и до того, как на землю упали первые капли дождя, прошло вряд ли более четверти часа: и вот уже стар и млад понеслись выставлять на землю сосуды: бочки, банки, плошки, половинки кокосовых орехов – все, во что можно было набрать хоть каплю воды. А дождь полил сильный – настоящий тропический ливень.

Затем Болюхин видел, как колдун медленно, усталым шагом, покачиваясь, побрел с поля, не обращая внимания на ликующих людей, прыгающих и катающихся в грязи детей, славословящих его стариков и женщин. Он снял маску, струи дождя смыли с него краску, и оказался самым заурядным чернокожим дедом с редкой бороденкой и морщинистым тощим лицом, на котором умом и силой светились большие темные, глубоко запавшие глаза. Эти глаза внимательно и цепко обшаривали проходивших мимо людей, словно впивались в них на мгновение и вновь отпускали. Во всяком случае, Болюхину показалось, что старик не просто посмотрел на него, он как будто внимательно изучал его – редко у кого хватало сил выдержать этот взгляд, не опустив головы. У Болюхина хватило на это сил, хватило и на то, чтобы обменяться с колдуном жестами: Болюхин указал на небо, потом одобрительным жестом выставил большой палец: мол, уважаю, хорошая работа, мастер. Колдун был сначала удивлен этим жестом, внимательно осмотрел его руку, потом сам ее сложил в том же жесте – и вопросительно посмотрел на Болюхина.

– Все мы, – инженер попытался импровизированно объяснить этот жест, – это как вот эти четыре пальца – мы вокруг тебя. Ты же – один-единственный, вот как этот большой палец. Без других пальцев человек сможет пользоваться рукой, а без большого – не сможет. Компране ву?

– Уи, уи, – засмеявшись, чирикнул колдун и показал Болюхину левую руку, у которой не хватало трех пальцев, остались только большой и мизинец.

Затем колдун отправился в «мужской дом», где для него уже было приготовлено угощение. Дождь к тому времени прекратился, и земля тяжело дышала паром.

После этой короткой беседы Болюхин моментально почувствовал еле заметную, но уже ощутимую перемену в обращении к нему. Ему принесли плошку мерзкой бурды, которая здесь именовалась пальмовым вином, и дали три банана.

Подкрепившись, колдун стал собираться в обратный путь. В подарок ему выставили свиней – он прошел мимо, даже не взглянув. Перед ним выстроили всех незамужних девушек племени, у которых только начала намечаться грудь, он и тех игнорировал. Не позарился он также и на юношей. Вождь со стоном вынес из хижины самую ценную вещь, на которую с алчностью взирало все племя: доставшийся ему от деда граммофон с роскошной сверкающей трубой – увы, и этот дар не вызвал интереса у колдуна. Он прошел мимо гостей деревни: отряда партизан, и командир с тоской подумал о том, что если он выберет пулемет или базуку, то это будет слишком большой платой за пару цистерн воды. Однако колдун прошел мимо бойцов и, приблизившись к кучке замученных пленников, знаком велел подниматься Болюхину.

Командир отряда товарищ Марсель возмутился: в конце концов, этот пленник – его законная добыча. Кроме того, позавчера ему удалось связаться с генералом, и тот велел поберечь пленников: у них там начались переговоры, так что еще неизвестно, на сколько ящиков «калашей» или патронов их удастся обменять. Колдун делал вид, что не слышит его, и жестами требовал, чтобы Сергей Викторович поднялся и следовал за ним. Однако Болюхин продолжал прилежно сидеть на земле, прекрасно памятуя, какой властный характер у командира отряда: он даже своему заместителю и закадычному другу всадил пулю в живот, когда тот слишком уж горячо с ним заспорил, какой дорогой вести отряд. Авторитет товарища Марселя в отряде был непререкаемым.

Между тем подоспевший к месту спора вождь деревни приставил свой ассагай к горлу товарища Марселя и в двух словах объяснил, что раз уж тот решил пользоваться гостеприимством племени, пусть будет добр уважать его законы. А закон у племени несложный: боги дали людям все, значит, все в этом мире и принадлежит богам. Колдун говорит с богами, значит все, что он захочет, принадлежит ему. Захоти он заполучить любимую жену вождя, или сына, или любую принадлежащую ему или любому другому члену племени вещь – это он и получит. Но в единственном экземпляре. И только тогда, когда он сделает то, о чем его просили: исцелит болезнь, отведет мор, вызовет дождь… К чести его следует сказать, что лишнего он никогда не просил и авансов не брал. И другу Марселю стоит трижды подумать, прежде чем отказывать такому могущественному колдуну. Видишь, как за него просит все племя, от мала до велика?

Товарищ Марсель и сам видел, как против его маленького отряда мигом вооружилось все население деревни: всё больше луками, стрелами, копьями. Но обнаружилась и пара английских кремневых ружей системы «Браун-Бесс», стрелявших еще при Ватерлоо, а на шее у сына вождя повисла на ремне как бы случайно повернутая в сторону товарища Марселя изготовленная к стрельбе американская винтовка М-16. С другой стороны, эти русские все равно мрут как мухи, того и гляди, пока их доведешь до штаба, все передохнут. И он махнул рукой, разрешая Болюхину подняться и следовать за колдуном…

Он вспомнил. Он все-все вспомнил. Казалось, после смерти колдуна Уомбо на его мозг опустилась завеса тумана. А ведь так и было, Уомбо предупреждал: «Я уйду, и ты потеряешь все, что узнал от меня, но это тебе только покажется, на самом же деле ты должен будешь снова найти себя и восстановить свои силы». И только сейчас, спустя три года после возвращения на родину завеса рассеялась.

Очередной отряд военных, это были правительственные войска, но на этот раз в отряде оказались американские инструкторы, наткнулся на него аж в 1997 году. Тогда об этом много писали газеты всего мира; надо же «европеец-отшельник в сердце дикой Африки». Вскоре его по портретам опознали и свои, и он оказался на родине спустя двадцать лет после того, как его там уже похоронили. И кому он там оказался нужным? Его квартира была давным-давно продана и приватизирована, завод, от которого он был послан, разорился и пошел с молотка, работникам вот уже почти три года как не платили зарплату. Он некоторое время пытался судиться с заводом, чтобы отвоевать хоть какую-то комнату для жилья, но любые метры сейчас стоят денег, и без длительной тяжбы, за просто так, никто ему их не отдаст.

«Запомни: семь пальцев у меня на руках, семь планет в небе… (да, я знаю, сейчас ты начнешь спорить, что их больше, но на самом деле настоящих только семь) и семь углов тебе вернут полученную от меня силу…» – завещал ему Уомбо перед смертью.

Оказавшись внутри семиугольного зала, Болюхин ощущал себя человеком, перенесшего тяжелую операцию на глазах, и он впервые после долгой тьмы снимает повязку. Боже, какая вокруг прекрасная тьма – он видит ее, он физически ощущает ее, она густа и осязаема. Вместе с тем, как аквалангист сквозь маску видит все краски дня, в то время как простому ныряльщику они видны как бы сквозь туман, так же и Болюхин прекрасно ориентировался в этой тьме. Вон приблудный кот разлегся в проходе, с интересом, но без страха наблюдая за странным человеком: в нем есть что-то от кошки, он же видит в темноте! И у него глаза светятся. А вот забредшая в подвал крыса от такого открытия в ужасе шмыгнула обратно, в еще более глубокие подземелья.

Болюхин расправил плечи и снял очки. Теперь они ему не нужны – он видит этот мир, слышит его и ощущает в той же полноте и яркости, какие открылись ему тогда, когда Уомбо учил его видеть окружающее, понимать его законы, жить по ним в гармонии со всем сущим. Однако что-то в этом мире очевидно пошло не так… Подобное бывает, хоть и нечасто. И кровное дело колдуна – чуть подправить этот тонкий и сложный механизм, который без его вмешательства будет работать неправильно и причинит много бедствий.

– Н-да, братэлло, интересная у тебя была жизнь, – покрутил головой Липан. – А кстати, слышь, ты не отдашь ли мне свои деньги на сохранение?

Сомневаясь, что столь очевидно наглое предложение будет принято, он уже раскрыл и приготовил к удару нож, поскольку, как доблестные африканские партизаны, видел в Болюхине не человека, а лишь только вещь, ходячий кошелек с деньгами. А кроме того еще и болтливый кошелек. Еще начнет болтать, кому ни попадя, где был, что видел, где деньги взял… Кому охота связываться с Моховым и его «моховиками», которые крепко держат весь город в руках.

Неожиданно раздался сильный треск, и сиреневая молния сверкнула посреди семиугольного подвала. Липан мог бы поклясться, что видел своими глазами, как этот малахольный задрал руки, и что молния проскочила в аккурат между ними. В воздухе сильно запахло озоном.

– Мы неправильно делаем! – громко сказал Болюхин.

– Что, что неправильно? – почти так же громко выкрикнул Липан. Его поразили новые, уверенные нотки в голосе этого, как он считал, недочеловека.

– Костер должен гореть здесь! – произнес Болюхин и указал на центр подвала. – Давай-ка, мы его переложим.

И с неожиданной энергичностью стал разыскивать старые ящики, доски, рейки и сооружать из них кострище в центре подвала. Затем откопал откуда-то кусок штукатурки, очертил круг вокруг кострища, а потом стал расписывать поверхность пола какими-то непонятными символами. Этот процесс на время заворожил Липана, он стоял и ждал. Наконец, ему все это порядком надоело. Он шагнул к Болюхину и занес нож над его спиной. В это мгновение костер словно бы сам по себе загорелся («не может быть, чтобы сам по себе, наверное, этот малахольный угольков заранее подбросил»), и Болюхин уперся взглядом в лицо собеседника.

– Вот чего нам не хватало! – воскликнул он. – Колдовского ножа – атхэма.

Его руки совершили неуловимо быстрое движение, указательные пальцы легонько стукнули за ушами Липана, и тот моментально застыл, не в состоянии сделать ни единого движения. Однако он все видел и слышал, и понимал все до последнего слова. Болюхин положил его в нарисованную на полу пятиконечную звезду, причем руки и ноги раскинул так, чтобы они соответствовали лучам звезды.

– Прости меня, дружок, – буквально пропел Болюхин, укладывая Липана поудобнее. – Но все это не имеет ни силы, ни смысла без одной, последней вещи. Знаешь, что это за вещь? Это – жертва. Я принесу ее темным духам стихий, и они поймут и примут меня в свой круг. Наверное, лучше твоей черной души мне никого не найти. Как ты думаешь? Возможно, ты предложишь мне взамен кота или собаку… Конечно, честный и порядочный пес или кот – вполне достойная жертва демонам тьмы, но куда их жалким бессловесным душам до души человеческой, которая так аппетитно хрустит на зубах у демонов. Впрочем, меня твое мнение нисколько не интересует…

С этого момента Леопольд Мазурин, известный в мире местных бичей под кличкой Липан, алчный и пронырливый типчик, стал тихим и зачарованным зрителем на сцене своей судьбы. Он безмолвно смотрел, как его визави раздевается догола, чем-то натирается, раскрашивается, начинает петь, раскачиваться в одному ему известном ритме, затем пускается в пляс, выделывая такие па, которым позавидует любой брейкер на дискотеке. И, наконец, встает перед ним на колени и просит прощения.

И умиротворенный Липан, не двинув ни единым мускулом, простил его. Правда, буйная жизненная сила его воспротивилась было против грядущего, но не смогла превозмочь паралича, и острый финский нож, теперь покрытый угольными узорами и названный атхэмом, погрузился в грудь Липана, образовал прорезь между ребер, в которую адский колдун с силой запустил руку и вырвал трепещущее сердце воришки. Только тогда тот перестал цепляться за жизнь, поняв, что теперь она принадлежит не ему и даже не колдуну, а совсем иным силам… Он видел, как колдун пьет кровь прямо из аорты его, еще бьющегося, сердца, и с тоскою сознавал, что с каждым глотком из него истекает жизнь… Но не умирал.

Глава 3. Пир победителей

Село Окуровка, окрестности Нижнереченска, в ночь на 16 октября 200… года

– Ну, блин, живем! Вот как жить надо, Сашок! – загорланил Ванчура, прыгнув в высокое кожаное кресло самого Мохова. – Погоди, в люди выбьемся, тоже себе такие домины отгрохаем…

Загородная резиденция Мохова, если и могла поразить воображение столичного жителя, то, в основном, размерами. Казалось, что каким-то исполинским насосом накачали простую крестьянскую курную избу, так что она раздулась до размеров самолетного ангара, потом аккуратно обложили сверху кирпичом, покрыли крышу финской металлочерепицей и установили чуть поодаль от деревни, подавлять окрестные избушки своим величием. Внутри же дома царил тот стиль, что господствует сейчас в комиссионных ларьках и на вещевых рынках. Неистово блестели здоровенные гонконговские часы с боем, в углу мягко рокотала живая китайская картина с катящимся водопадом, на ковре висели самурайские мечи и дуэльные пистолеты из пластика. Ну и бар… чего только в этом баре не было! Однако сам пахан, отправив ребяток отсидеться на его даче, строго-настрого велел к заграничным вискарям и ликерам не притрагиваться, хватит с них и двух бутылок финской водки. Впрочем, кого и чего бояться в этом заштатном городишке, когда они входят в личную охрану самого Моха? Босса ведь почитают не только здесь, его уважают не последние люди в самой столице и сейчас вовсю двигают его наверх, в правительство, не зря казначей раз в две недели туда деньги чемоданами возит.

– Слушай, а на хрена шефу вообще докладывать, что мы стволы зажали? – спросил Ванчура. – Мне сдается, что перчатки… черт, мать их… Да я там вроде ни за что кроме ствола-то и не держался…

Напарник, положив свой пистолет на пластиковый подоконник, мрачно посмотрел на Ванчуру. Конечно, приказ был однозначный: сделали дело, стволы бросай там же, и в отсидку. Ну, так это еще фигня, что стволы не бросили, они ж к магазину внаглую, на джипе подкатили, совсем позабыв про специально для этих целей обезличенную «шестерку», ожидавшую их на стоянке. Это будет прокол похлеще…

– Слышь, ты что, нашенских ментов не знаешь?!. Они тупые. – Сашок постучал кулаком по лбу. – Словно, блин, ну даже не знаю кто. Они только в киношках такие крутые все, как Дукалис, а в натуре… Да и Мох им отмашку не даст, коли что, – убеждал он больше себя, чем приятеля. – Давай-ка лучше перекинемся в буру, что ли. Тебе как, Мох бабки заранее отвалил или снова будем загорать до получки?

Ванчура плюхнулся в кресло, широко растопырившееся ручками, оканчивающимися умело вырезанными львиными головами. Денег-то дали, но немного, так чтобы «не разжирел», основной гонорар будет позже. Если будет. Хотя, конечно, будет. Мокряк – это тебе не хухры-мухры. Не каждый вор в киллеры идет. Киллер… слово-то какое. Красивое слово. Это раньше был «убивец» или там «мокрушник», а теперь – в натуре, киллер! Он вспомнил толстое, исказившееся ужасом лицо этой жирной гусыни, ее здоровенные, как арбузы, подскочившие под пулями груди, и рот его скривился в хищном оскале…