Александр Рейн
Чернолесье
Глава 1: Прибытие в Блэквуд Холлоу
Артур Холлоуэй всегда считал, что худший вид усталости – это не та благородная, честная ломота в костях, что приходит после дня физического труда, как бывало в юности, когда он помогал покойному дяде на его ферме в суровом, но прекрасном Йоркшире. И не та туманящая голову, но вполне понятная изможденность после бессонной ночи, проведенной за сведением очередного квартального отчета в душном офисе страховой компании в самом сердце лондонского Сити. Нет. Худшая, самая коварная усталость была невидимой, как яд, медленно просачивающийся в кровь, липкой, серой паутиной, методично обволакивающей душу, пока не задушит в ней последние искры желания. Это была усталость от бессмысленности, от осознания, что ты больше не понимаешь, зачем вообще просыпаешься по утрам, зачем натягиваешь маску деловитости, зачем произносишь пустые слова. Именно такая всепоглощающая, экзистенциальная усталость, словно невидимый попутчик, сидела рядом с ним в его стареньком «Остине Аллегро», который, кашляя и чихая, вез его, сорокапятилетнего лондонского клерка с преждевременной сединой на висках и хроническим недосыпом в запавших, потухших глазах, в эту забытую богом, людьми и, кажется, самой историей дыру под названием Блэквуд Холлоу, затерянную где-то в самой глуши Девоншира, куда не вели туристические маршруты и где мобильные телефоны превращались в бесполезные куски пластика.
Его «Остин Аллегро», цвета выцветшего василька, был ровесником его самых больших разочарований и единственным движимым имуществом, не считая пары чемоданов с одеждой и книг. Машина протестующе скрипела каждым своим суставом на каждой выбоине, которых становилось все больше, чем дальше он отъезжал от цивилизации. Последние миль двадцать превратились в настоящее испытание для подвески и нервов Артура. Узкие проселочные дороги, зажатые между высокими, поросшими густым мхом и цепким плющом живыми изгородями из боярышника и терновника, петляли так непредсказуемо, что приходилось постоянно снижать скорость почти до черепашьей. Иногда ветви старых дубов и ясеней, склонявшихся над дорогой, скребли по крыше «Аллегро» так, словно древние костлявые пальцы пытались остановить его, не пустить дальше. Воздух, когда он опускал стекло, чтобы передохнуть от запаха старой обивки и бензиновых паров, был влажным, тяжелым, до предела насыщенным ароматами прелой листвы, сырой земли, грибницы и чего-то еще – едва уловимого, терпкого, почти металлического, отчего по спине нет-нет да и пробегал неприятный холодок, а во рту появлялся странный привкус.
Блэквуд Холлоу. Даже само название звучало как обещание мрака и уединения. Деревушка, если ее можно было так назвать – скорее, горстка разбросанных домов, – притулилась в небольшой, сырой лощине, окруженной крутыми холмами, поросшими жестким вереском, темно-зеленым утесником и редкими, скрюченными ветром соснами. Казалось, она вросла в этот древний, дремучий лес, стала его неотъемлемой частью, как грибы-трутовики на стволах вековых деревьев. Дома – старые, сложенные из темного, почти черного местного камня, многие с заколоченными досками окнами и просевшими под тяжестью времени и мха крышами – смотрели на приезжего пустыми, недружелюбными глазницами. Ни дымка из труб, ни звука человеческого голоса. Где-то вдалеке тоскливо, почти обреченно проблеяла одинокая овца, но тут же смолкла, будто испугавшись собственного голоса, нарушившего эту гнетущую тишину. Тишина здесь была особенной – не той умиротворяющей, что ищут городские жители, а плотной, давящей, словно вата, набитая невысказанными тайнами, застарелой сыростью и забытыми трагедиями.
Артур заглушил многострадальный мотор. Двигатель издал последний, предсмертный хрип, пару раз дернулся в конвульсиях и затих. И тишина, прежде просто давящая, теперь обрушилась на него с новой, оглушающей силой, похлеще грохота поездов на Паддингтонском вокзале или рева футбольных фанатов на стадионе, от которых он так отчаянно пытался сбежать. Он сидел несколько долгих минут, не в силах заставить себя пошевелиться, просто глядя перед собой на покосившийся, вросший в землю деревянный указатель с названием деревни. Буквы «Blackwood Hollow» были вырезаны грубо, и краска на них почти полностью облезла, оставив лишь бледные призраки символов, разъедаемых временем и вечной девонширской моросью. Что, черт возьми, он здесь забыл? Ради чего проделал этот путь, трясясь в старой жестянке по дорогам, которые и дорогами-то назвать было сложно?
Ответ, как всегда, был прост и мучительно сложен одновременно. Выгорел. Истлел дотла. Выгорел на своей бесперспективной, выматывающей работе в страховой компании «Гардиан Траст», где каждый день был похож на предыдущий, как две капли серой лондонской воды, где дедлайны сменялись абсурдными требованиями начальства, а клиенты вымещали на нем всю свою злость на несправедливость мира. Выгорел в отношениях с Эмили, которые когда-то казались ему спасательным кругом, а превратились в тяжелую якорную цепь, тянущую на дно взаимных упреков, невысказанных обид и молчаливых ужинов перед мерцающим экраном телевизора. Его психотерапевт, доктор Эванс, респектабельный мужчина с аккуратной седой бородкой клинышком и проницательными, чуть усталыми глазами за стеклами очков в тонкой оправе, долго слушал его сбивчивые жалобы, а потом мягко, но настойчиво посоветовал: «Артур, вам необходимо радикально сменить обстановку. Побыть наедине с природой, с самим собой. Попытаться услышать тихий голос собственной души, если он еще не окончательно заглох под гнетом стресса». На растерянный вопрос Артура, где найти такую целительную природу, чтобы она не напоминала очередной переполненный туристами и собачьими экскрементами национальный парк, доктор Эванс лишь пожал плечами и сказал, что места нужно искать «неизбитые, глухие, где время течет по-другому, если вообще течет».
Так, через цепочку случайных знакомых знакомых, через долгие часы блуждания по интернет-форумам для любителей «сельской глуши», «забытых уголков старой доброй Англии» и прочих эскапистов, Артур и наткнулся на крошечное, едва заметное объявление о сдаче коттеджа в Блэквуд Холлоу, Девоншир. Фотография была одна, старая, выцветшая и размытая: приземистый каменный коттедж с низкой, заросшей мхом крышей, почти сливающийся с фоном из темной стены леса. Арендная плата была до смешного, почти подозрительно низкой. Хозяин, некто мистер Элайджа Крофт, которого Артур так и не увидел, по телефону говорил тихим, скрипучим, почти шепчущим голосом, будто каждое слово отрывал от себя с усилием, или опасался, что его кто-то подслушает за пределами телефонной трубки. Он не задавал лишних вопросов о рекомендациях или финансовом положении Артура, только уточнил сухим, безжизненным тоном, надолго ли тот планирует задержаться. «На пару месяцев, может, дольше, если… если приживусь», – ответил Артур, сам удивляясь неуверенности в своем голосе и не веря, что действительно решился на эту авантюру. «Коттедж будет ждать вас. Ключ найдете под незакрепленной плиткой у крыльца, слева от двери», – прошелестел мистер Крофт и повесил трубку прежде, чем Артур успел спросить что-нибудь еще о местных магазинах, соседях или хотя бы о том, где брать дрова.
И вот он здесь. Машина стояла на том, что когда-то, возможно, было деревенской площадью – небольшом пятачке неровной земли, поросшем жухлой травой и крапивой. Коттедж, который, судя по всему, и был его новым пристанищем, находился чуть поодаль, у самой кромки леса. Ключ действительно нашелся под замшелой, скользкой каменной плиткой, на которой примостился жирный, блестящий слизняк, оставивший за собой серебристый след. Ключ был старый, огромный, железный, покрытый слоем ржавчины, больше похожий на музейный экспонат, чем на действующий инструмент. Он со скрежетом, от которого у Артура заныли зубы, провернулся в не менее старом и ржавом замке, утопленном в массивной дубовой двери, темной от времени и влаги. Низкая дверь со стоном, похожим на предсмертный выдох, отворилась, выдохнув в лицо Артуру концентрированный запах сырости, мышиного помета, застарелой сажи и чего-то еще – неуловимо сладковатого, почти приторного, как запах увядающих цветов на давно забытой могиле или как аромат старых книг, хранившихся в сыром подвале.
Коттедж был небольшим, даже тесным. Одна просторная, но мрачная комната с низким, давящим потолком, поддерживаемым толстыми, темными от времени и копоти дубовыми балками. В дальнем конце комнаты зиял огромный, почерневший от многолетней сажи камин, больше похожий на вход в пещеру. Эта комната, очевидно, должна была служить ему и спальней, и гостиной, и кабинетом. К ней примыкала крохотная, размером со шкаф, кухонька с грубой каменной раковиной, покрытой зеленым налетом, и маленькой, проржавевшей чугунной дровяной плитой, на конфорках которой виднелись следы чьей-то давно выкипевшей еды. Обстановка была более чем спартанской, почти аскетичной: древняя деревянная кровать с провисающей до самого пола панцирной сеткой и комковатым, слежавшимся матрасом, от которого исходил слабый запах прели; грубо сколоченный из неструганых досок стол, шатающийся при малейшем прикосновении; пара таких же шатких, разномастных стульев, один из которых был с треснутой ножкой. На маленьких, глубоко утопленных в толщу каменных стен окнах – серые, истлевшие остатки чего-то, что когда-то, возможно, было ситцевыми занавесками, теперь больше похожие на паутину, забытую гигантским пауком. Настоящая же паутина, густая и пыльная, свисала тяжелыми фестонами из всех углов, с потолочных балок, словно мрачные декорации к какому-то готическому спектаклю, поставленному самой природой. Пыль лежала толстым слоем на всех поверхностях, словно саван.
«М-да, – хмыкнул Артур, ставя на неровный каменный пол свою видавшую виды спортивную сумку, единственную спутницу в этом путешествии в неизвестность. – Доктор Эванс был бы в полном, просто неописуемом восторге. Единение с природой в ее первозданном, слегка, так сказать, запущенном виде. Терапия погружением, не иначе». Он попытался пошутить, но голос прозвучал глухо и неубедительно даже для него самого.
Он медленно прошелся по комнате, стараясь не задевать свисающую паутину. Старые каменные плиты пола были неровными, холодными и скользкими от сырости даже сквозь толстые подошвы его походных ботинок. В маленьких, мутных оконцах, больше похожих на бойницы, виднелась все та же непроницаемая стена леса. Казалось, деревья – узловатые, кряжистые дубы, мрачные тисы и колючие заросли боярышника – подступают к самому дому, их скрюченные ветви царапали по стеклу при каждом порыве стылого ветра, словно костлявые пальцы мертвецов, пытающиеся проникнуть внутрь, дотянуться до него. Чувство тревоги, смутно зародившееся еще на подъезде к деревне, теперь обрело плоть и кровь, превратившись в гнетущее, сосущее под ложечкой беспокойство. Это был не панический страх, нет, Артур не был трусом. Скорее… ощущение себя чужаком, нарушителем границ, вторгшимся на чужую, очень древнюю территорию, где ему отнюдь не рады, и где каждый камень, каждое дерево помнит то, о чем люди давно забыли.
Артур сильно, до красноты, потер лицо ладонями, пытаясь стряхнуть с себя это наваждение. Это все усталость от дороги, нервы, накопившийся стресс. Ему нужно просто выспаться, подышать этим влажным, чистым, хоть и тревожным лесным воздухом, и все придет в норму. Он ведь за этим сюда и приехал – за тишиной, покоем и возможностью наконец-то разобраться в себе, в той каше, что творилась у него в голове и в жизни.
Первым делом он решил навести хотя бы подобие порядка, чтобы не чувствовать себя ночующим в склепе. Снял с окон истлевшие остатки тряпья, которые тут же рассыпались в его руках серой трухой. Нашел в углу за печкой старый, облезлый веник из каких-то прутьев и принялся подметать пол, поднимая в воздух тучи едкой пыли, от которой сразу запершило в горле и защипало в глазах. Работа была механической, бессмысленной – пыль здесь, казалось, была вечной, как сам лес, – но она немного отвлекла его от мрачных мыслей. Он даже нашел в себе силы вытряхнуть на улицу комковатый матрас, хотя от этого он не стал выглядеть привлекательнее. Когда с этой импровизированной, сизифовой уборкой было покончено, на Блэквуд Холлоу уже начали спускаться густые, почти осязаемые девонширские сумерки. Они здесь наступали стремительно, крадучись, без предупреждения, словно кто-то невидимый накидывал на мир плотное серое одеяло, пропитанное сыростью и холодом. Лес, и без того мрачный и таинственный, стал абсолютно черным, монолитной стеной, и казалось, что он дышит, шевелится, прислушивается, наблюдает за ним мириадами невидимых глаз из своей непроглядной чащи.
Артур вернулся в коттедж, ежась то ли от вечерней прохлады, то ли от неприятных ощущений. Достал из сумки свои скудные припасы, купленные в последний момент на заправке у автострады: пару банок консервированного ирландского рагу, которое он терпеть не мог, но которое было сытным, буханку уже слегка зачерствевшего хлеба, несколько пакетиков дешевого чая «PG Tips», немного сахара в бумажном пакете. Готовить на дровяной плите он пока не собирался – во-первых, не умел, во-вторых, нужно было еще раздобыть дров, а в наступающей темноте идти в лес за ними было бы верхом безумия. Обойдется бутербродами и холодным рагу прямо из банки. Есть, впрочем, почти не хотелось – желудок свело от нервного напряжения. Он заварил крепкий, почти черный чай в своей старой, походной эмалированной кружке с отбитым краем, сел за шаткий стол у окна и стал смотреть, как тьма жадно и окончательно пожирает последние остатки умирающего дня.
В коттедже, разумеется, не было электричества. Об этом его сухо предупредил мистер Крофт по телефону, добавив загадочную фразу: «Светляков и так хватает, если уметь смотреть и если они захотят показаться». Под «светляками» он, видимо, подразумевал старую, покрытую патиной керосиновую лампу, которую Артур с трудом обнаружил на высокой каминной полке, заваленной всяким хламом – старыми птичьими гнездами, сухими листьями и чем-то, похожим на мелкие кости. После некоторых манипуляций с фитилем и остатками керосина в пыльной бутылке, найденной в кухне, лампа нехотя зажглась, распространяя вокруг себя неровный, желтоватый свет и едкий запах керосина. Этот запах смешался с запахом сырого камня, древесной гнили, пыли и чего-то еще, создавая странную, почти средневековую, первобытную атмосферу, от которой становилось не по себе.
Когда снаружи стало совсем темно, так темно, что казалось, будто мир за окном просто перестал существовать, Артур зажег лампу. Ее неровный, подрагивающий свет выхватывал из густого мрака отдельные предметы – край кровати, угол стола, свое собственное отражение в мутном стекле окна – отбрасывая на грубые каменные стены причудливые, уродливые, пляшущие тени. Они извивались, корчились, удлинялись и сжимались, словно живые, злобные существа, порожденные его собственным воображением и этим проклятым местом. Артуру на мгновение показалось, что он в доме не один, что эти тени – не просто игра света, а нечто большее. Он снова вспомнил слова доктора Эванса: «услышать тихий голос собственной души». Пока что он слышал только зловещий скрип какой-то прогнившей балки под крышей, жалобный вой ветра в забитом сажей дымоходе, да учащенное, тревожное биение собственного сердца, отстукивающее ритм в висках.
Он попытался отвлечься, достав из сумки книгу, которую предусмотрительно прихватил с собой – старый, зачитанный до дыр сборник рассказов Эдгара Аллана По. Он всегда находил утешение в его мрачной, но такой притягательной прозе. Но сегодня буквы плясали перед глазами, сливаясь в бессмысленные узоры, а мысли упрямо возвращались к этому месту, к этому коттеджу, к этому лесу, окутывающему его со всех сторон. Было в них что-то… неправильное. Что-то древнее, чуждое человеческому пониманию, чего он не мог объяснить словами, но чувствовал каждой клеточкой своего измученного цивилизацией, но все еще чувствительного организма. Казалось, сама атмосфера здесь пропитана ожиданием чего-то неотвратимого.
Вдруг снаружи, совсем близко от окна, так близко, что Артур вздрогнул и едва не выронил книгу, раздался резкий, сухой треск сломанной ветки. Звук был отчетливым, недвусмысленным. Артур замер, превратившись в слух. Сердце пропустило удар, а затем заколотилось сильнее, отдаваясь глухими, паническими ударами в ушах и горле. Кто это мог быть в такой час в такой глуши? Олень? Лиса? Барсук? Или… или это был человек? Мысль о человеке в этой безлюдной тьме пугала больше, чем мысль о диком звере. Он медленно, стараясь не производить ни малейшего шума, отложил книгу, поднялся и на цыпочках подошел к окну. Осторожно, затаив дыхание, отодвинул краешек воображаемой занавески, всматриваясь в непроглядную темноту.
За окном была абсолютная, всепоглощающая темень. Непроницаемая, как чернила. Луны не было видно за плотной, низкой завесой облаков, которые, казалось, можно потрогать рукой. Лишь несколько самых ярких звезд тускло, почти обреченно мерцали в редких разрывах, как далекие, холодные бриллианты на черном бархате небесного свода. Лес стоял черной, зубчатой стеной, молчаливый и грозный, хранящий свои вековые тайны. Никакого видимого движения, никакого подозрительного звука, кроме монотонного, усыпляющего шепота мелкого, нудного дождя, который снова начал накрапывать, и тихих, печальных вздохов ветра в голых кронах деревьев.
«Показалось, наверное, – прошептал Артур сам себе, хотя губы его дрожали, а сердце все еще отказывалось успокаиваться. – Просто ветка упала от ветра». Он очень хотел в это верить. Но неприятный, липкий холодок все равно пробежал по спине и засел где-то между лопатками. Он отошел от окна и снова опустился на шаткий стул. Чай давно остыл и стал горьким. Он вспомнил о небольшой плоской фляжке с французским бренди «Наполеон», которую всегда брал с собой в поездки – «для храбрости, согрева и дезинфекции души», как он мрачно шутил. Сейчас был именно такой случай. Дрожащими руками он отвинтил крышечку и сделал несколько больших глотков. Обжигающая жидкость огненной волной прокатилась по пищеводу, согревая изнутри и принося мимолетное, обманчивое ощущение тепла и иллюзию покоя.
Он не стал раздеваться, просто стянул ботинки и лег на скрипучую, протестующую кровать, накрывшись старым, колючим шерстяным одеялом, которое пахло нафталином, пылью и чем-то еще, неуловимо тревожным, возможно, предыдущими постояльцами этого унылого пристанища. Сон не шел, несмотря на смертельную усталость. Каждый скрип половицы, каждый шорох за стеной, каждый звук капающей с крыши воды заставляли его вздрагивать и напряженно прислушиваться. Ему казалось, что коттедж дышит вместе с ним, что холодные камни стен наблюдают за ним невидимыми глазами, что из темных, непроницаемых углов, куда не доставал скудный свет догорающей лампы, вот-вот покажется что-то… или кто-то. Фантазия, подогретая бренди и нервным напряжением, рисовала самые жуткие картины.
Где-то далеко, в самой глубине леса, раздался странный, протяжный, почти душераздирающий крик – то ли это была лисица, чей крик иногда напоминает женский вопль, то ли какая-то неведомая ночная птица. Звук был какой-то надрывный, полный тоски и страдания, почти человеческий, и от него по коже снова пробежали ледяные мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. Артур плотнее закутался в колючее одеяло, зажмурил глаза и попытался силой воли представить себе шум привычных лондонских улиц, гудки такси, веселый смех людей в пабе на углу, гул метро. Но все это казалось таким далеким, таким нереальным, почти стертым из памяти, по сравнению с этой первобытной, оглушающей тишиной и этим всепоглощающим, враждебным лесом, который словно живое существо обступал его со всех сторон.
Он не знал, сколько времени прошло – может быть, час, может быть, два – прежде чем он начал проваливаться в тяжелую, беспокойную, поверхностную дремоту, полную смутных, тревожных образов, обрывков кошмаров и давящей, необъяснимой тоски. Но перед тем, как сознание окончательно покинуло его, растворившись в вязком тумане полусна-полуяви, ему показалось, или он действительно это услышал – еще один звук. Не треск ветки, не крик ночного животного, не тоскливый вой ветра в старом дымоходе. Это было что-то совершенно иное. Что-то похожее на шепот, тихий, едва различимый, почти интимный, доносящийся то ли из-под каменного пола под кроватью, то ли из самой толщи древних стен, то ли вообще изнутри его собственной головы. Слов было не разобрать, это был невнятный, переливающийся лепет, но интонация… О, эта интонация! Она была какой-то вкрадчивой, манящей, почти соблазнительной, и одновременно бесконечно древней, чужой и пугающей до дрожи в коленях.
Артур резко, как от удара, открыл глаза. Сердце бешено колотилось в груди, готовое выпрыгнуть. В комнате было по-прежнему темно и тихо, если не считать потрескивания почти догоревшего фитиля керосиновой лампы, распространявшей теперь слабый, колеблющийся свет и едкий, удушливый запах. Шепот исчез, растворился так же внезапно, как и появился.
«Нервы, – с трудом выдавил он пересохшими губами, пытаясь унять предательскую дрожь в руках и ногах. – Просто проклятые, ни к черту не годные, расшатанные нервы. Переутомление».
Но где-то в самой глубине души, в том потаенном уголке, который еще не успел очерстветь от цинизма и городской суеты, он с ужасающей ясностью понимал, что это было нечто большее, чем просто игра его уставшего, издерганного воображения. Блэквуд Холлоу встретило его. И эта встреча, это первое знакомство, не сулило ничего хорошего, ничего светлого. Он еще не знал, насколько был прав в своих смутных предчувствиях. Он еще не знал, что приехал сюда не только для того, чтобы «услышать тихий голос собственной души», как советовал доктор Эванс, но и для того, чтобы услышать нечто совсем другое – то, что веками скрывалось в безмолвной, гнетущей тишине этого древнего леса и этого старого, забытого богом и людьми коттеджа. И это знание, это столкновение с неведомым, изменит его навсегда. Если, конечно, он доживет до того момента, когда сможет его в полной мере осознать и принять. Если Блэквуд Холлоу позволит ему дожить.
Глава 2: Тени Прошлого и Безмолвие Настоящего
Пробуждение было тяжелым, словно Артур не спал, а всю ночь таскал на себе неподъемные мешки с камнями. Веки налились свинцом, голова гудела тупым, монотонным звоном, а каждый мускул в теле ныл от неудобной позы на комковатом матрасе и пробирающего до костей холода, который, казалось, сочился из самих стен коттеджа. Первый луч серого, безрадостного рассвета едва пробивался сквозь мутное, засиженное мухами стекло маленького оконца, падая на пыльный пол бледным, неживым пятном. Артур сел на кровати, свесив ноги, и несколько минут просто сидел, тупо глядя на это пятно, пытаясь собрать воедино обрывки тревожных сновидений и липкий, неприятный осадок от вчерашнего шепота.
Был ли это сон? Галлюцинация, порожденная усталостью, стрессом и непривычной обстановкой? Он отчаянно хотел в это верить. Разум цеплялся за логические объяснения: старый дом, ветер в дымоходе, игра воображения, подогретая бренди и рассказами По. Да, скорее всего, так оно и было. Просто нервы ни к черту. Он приехал сюда, чтобы успокоить их, а вместо этого первая же ночь превратилась в пытку. Артур потер виски, пытаясь унять головную боль. Вчерашний бренди явно не пошел на пользу.
Он с трудом поднялся, ощущая, как протестующе скрипнули не только половицы под его ногами, но и собственные суставы. В коттедже было холодно, сыро и неуютно. Дневной свет, каким бы скудным он ни был, безжалостно высветил всю убогость обстановки: облупившуюся краску на оконной раме, толстый слой пыли на немногочисленной мебели, паутину, свисающую с потолочных балок, словно траурные гирлянды. Ночью, в неровном свете керосиновой лампы, все это выглядело таинственно и даже немного романтично в своей запущенности. Днем же – просто грязно и депрессивно.
Первой насущной потребностью был горячий чай. Он вспомнил о маленькой чугунной плите на кухне. Раздобыть дров вчера он так и не удосужился, но в углу кухни обнаружилась небольшая кучка старых, сухих веток и обломков досок, оставленных, видимо, предыдущими жильцами или предусмотрительным мистером Крофтом. Растопка плиты превратилась в целое приключение. Старые газеты, которые он нашел под кроватью и которые, судя по датам, помнили еще Маргарет Тэтчер, дымили и не хотели загораться. Спички, отсыревшие, ломались одна за другой. Наконец, после добрых двадцати минут борьбы, сопровождаемой кашлем от едкого дыма, ему удалось развести слабый огонек. Плита долго не хотела прогреваться, чадила и плевалась сажей, но в конце концов вода в его старом походном котелке, почерневшем от многочисленных костров, начала потихоньку закипать.
Запах дыма, смешанный с ароматом дешевого чая, немного оживил это унылое место. Артур сидел за столом, прихлебывая обжигающий напиток из своей эмалированной кружки, и смотрел в окно. Лес по-прежнему стоял темной, непроницаемой стеной, но теперь, при свете дня, он не казался таким уж враждебным. Скорее, равнодушным в своем вековом спокойствии. И все же, что-то в нем настораживало. Какая-то затаенная угроза, скрытая под покровом мхов и лишайников.