Римские вакации

– Ну и как? – насторожился Раис.

– Да я ещё не распробовал, – заявил Лёлик и попытался вновь лезть в корзину, но теперь уже отпор ему дан был усилиями совместными.

Заинтересовавшую нас поклажу перетащили поближе к роднику, на зелёную травку, изумрудной шёрсткой покрывавшую уютный пригорок. Корзина рогом изобилия не показалась, но, тем не менее, имелось в ней с десяток не очень свежих пшеничных лепёшек, солидный катыш белого мягкого сыра, два огромных багровых граната; в чистый плат завёрнута была пара жареных цыплят.

Провизию живописно расположили на траве, Серёга пустил бурдюк по кругу. Начало трапезы как-то очень быстро перешло в её завершение: Раис запихал в алчный рот последний кусок лепёшки, Серёга с сожалением отшвырнул опустевший бурдюк, Лёлик, сладко причмокивая, употребил завалявшуюся гранатовую косточку, после чего на всякий случай пожевал кожуру, оказавшуюся бессовестно несъедобной, отчего и выплюнутой с гадливостью. После этого осталось лишь привольно развалиться на траве и сонно смотреть в наливавшееся глубокой синевой италийское небо, под которым мы находились вопреки всякому здравому смыслу образца двадцать первого века.

Раис всё что-то бормотал себе под нос, а затем вдруг с возмущением воскликнул:

– Слышь, а чего они всё: варвары да варвары!… – имея в виду недавнее общение с разбойниками.

– Вот, вот, – с ленцой поддержал его Боба. – Мы ж цивилизованные люди…

– Римляне штанов не носили, – важно пояснил Лёлик. – Штаны тут носят только представители варварских племён, всякие там готы, вандалы и прочие галлы. Поэтому-то и приняли нас за варваров.

– Так что теперь штаны снимать? – озадачился Раис. – Неудобно же без штанов. Поддувает…

– А вот хрен им! – резюмировал Серёга, – В штанах походим.

– Слушай! – озарённо воскликнул Боба. – Это что получается? Если сейчас у нас там – в нашем времени – все в штанах ходят, это что же значит, что все мы потомки варваров?

– Выходит так, – сказал Джон. – Одни шотландцы со своими юбками потомки римлян.

– Так то юбки, а тут тоги всякие, – усомнился Лёлик.

Джон лениво пошарил в кармане, извлёк измятую пачку "Явы". Серёга с Бобой расслабленно потянулись взять сигаретку. Джон небрежно откинул опустевшую пачку, чиркнул одноразовой зажигалкой; неторопливо закурили, благостно выпуская голубой дымок. Вдруг Серёга подпрыгнул на месте как ужаленный, сделал дикие глаза и сдавленно произнёс:

– А курить-то я не взял! А вы?…

По вмиг побледневшим лицам курильщиков стало ясно, что все они допустили ту же оплошность. Начались взаимные обвинения в жмотничестве, склерозе и ярко выраженном тупоумии, после чего сигареты были докурены в мрачном молчании до возможного предела.

Вечерело. Солнце склонилось к вершинам гор, окрасив их киноварью; синие тени поползли по траве. Стали совещаться насчет ночлега: Боба предложил устроиться на травке по-походному, но тут вдалеке кто-то завыл протяжно, отчего родилась идея продолжить путь в поисках более надёжного пристанища.

– Стойте, а как же денежки? – вспомнил Раис и мрачно посмотрел на Лёлика, на шее у которого болтался добытый кошель.

– Точно, давай смотреть, – сказал Джон и требовательно протянул руку.

Лёлик презрительно хмыкнул, но кошель отдал.

Джон развязал тесёмки и высыпал содержимое на траву. Пролился поток монет; в основном преобладали серебряные, но с тем имелось немало медных неровных кругляков. Мы начали разглядывать местную валюту и обнаружили несколько золотых монет.

Лёлик открыл свою энциклопедию, нашёл нужный раздел и стал сличать натуру с имевшимися в книжке картинками.

– Так! – деловито сказал он, хватая медную монету с неровными краями. – Это, стало быть, называется "асс". Самая древняя римская монета. На аверсе изображение бога Януса. На реверсе нос корабля. Тут же цифра, означающая достоинство монеты. Так, смотрим…

Мы все схватили по медяку и посмотрели. Действительно, на одной стороне имелось корявое изображение двуликой головы, а на другой грубое изображение носа древнего корабля, рядом с которым имелась римская цифра.

– Выпускались монеты достоинством в один, два, три, пять и десять ассов. Также из меди чеканились и более мелкие монеты, – старательно зачитывал Лёлик.

– А вот смотри, Лёлик, серебряная… – показал нашему знатоку и эрудиту кружок из светлого металла Боба.

– А это у нас… – Лёлик повертел монету, потом посмотрел в энциклопедию и пояснил: – Это у нас сестерций. Судя по этой башке в венке.

– А вот тоже серебряная, но картинка другая, – показал новый образчик Серёга.

Эта монета была побольше и на неё вместо головы в венке изображалась голова в замысловатом шлеме. На обратной стороне была изображена колесница.

– А это денарий, – нашел нужную картинку Лёлик. – В одном денарии четыре сестерция, а в одном сестерции четыре асса. Стало быть, в одном денарии шестнадцать ассов…

– Чего они не могли как у нас, по-простому, – проворчал Раис. – Один рубль – сто копеек.

– Они дюжинами считают, – сказал Лёлик.

– А золотая монета как обзывается? – спросил Джон.

– Сейчас посмотрим… – Лёлик перевернул страницу и объявил: – Ауреус. Равен двадцати пяти денариям. Или ста сестерциям. Или четырём сотням ассов. Начал чеканить Юлий Цезарь после своих походов в Галлию и Британию… – Лёлик захлопнул книгу и торжествующе добавил: – Вот так!…

– Слушай, а там у тебя не написано: чего тут сколько стоит? – спросил Боба. – Короче, мы уже богатые или ещё бедные?

– Не написано, – пожал плечами Лёлик.

– Ну что, давайте денежки разбирать … – сказал Джон.

Примерно поделив деньги поровну, приспособили их по карманам. Закончив погрузку денег, мы встали и вполне бодро тронулись дальше. Снова забрались на холм, спустились в низину. Шли молча, настороженно поглядывая по сторонам. Эффект от состоявшейся трапезы оказался недолгим, и голод снова начал одолевать наши натруженные организмы.

Глава 4. В которой герои познают местное гостеприимство.

Вскоре у дороги обнаружилась ещё одна герма – каменный столб с головой сверху. Тут же начинались цивилизованные виноградники, при виде которых мы воспрянули духом.

На гибких ветвях, привязанных к воткнутым в землю палкам, висели тяжёлые гроздья смуглых ягод. Мы свернули к этому богатству, норовя полакомиться, но раздался грозный басовитый лай, и выскочили нам навстречу два лохматых здоровенных пса, чей вид красноречиво сулил массу неприятностей. Только врасплох нас уже было не взять, и мы почти синхронно схватились за огнестрельное оружие. Но применить его не пришлось. Псы вдруг резко затормозили всеми четырьмя лапами, принюхались и, взвыв дико, кинулись наутёк, чуть не сбив с ног вышедшего из-за кустов крепыша кубических форм, наряженного в мешковатую тунику и грубошёрстный плащ. По всему, запахи индустриального мира, исходящие от нас, привели кабыздохов в форменный шок.

Крепыш уставился на нас, хихикнул и изумлённо покачал головой, после чего вскинул небрежно руку наподобие арийского приветствия и сипло произнёс:

– Привет вам, уважаемые!

Мы чинно раскланялись и помахали руками; Лёлик попытался изобразить книксен.

– Чужестранцы, что ли? – помолчав, спросил римлянин, поигрывая сжатым в руке бичом.

– Да, в некотором роде, – туманно ответил Джон.

– Но не варвары! – веско уточнил Боба.

– А я и смотрю: одежда больно чудная, – вновь хихикнул крепыш. – И откуда?

Джон лихорадочно задумался и несколько невпопад ответил:

– Скифы мы, азиаты мы…

– Да? – удивился крепыш. – Никогда не слышал.

– Счас как пульну, так сразу услышишь, – пробормотал оскорблённо Серёга и взялся за автомат.

С официальною улыбкою я отпихнул патриота в сторону и нейтрально заявил о том, что погодка нынче чудесная.

Крепыш посмотрел на небо и заметил:

– Нет, не будет дождя. Стороной пройдёт. Гром-то гремел, слышали?

Мы скромно не стали вдаваться в подробности.

– А как нам до Рима добраться? – после недолгой паузы осторожно спросил Джон.

– А как шли, так и идите, – равнодушно ответил абориген. – До темноты, конечно, не доберётесь. Завтра, если с восходом пойдёте, то до полудня, как раз, и доберётесь.

Перспектива ночевать под открытым небом не обрадовала, и после небольшой паузы я поинтересовался насчёт ночлега.

Абориген отчего-то обрадовался:

– А вон вилла моего хозяина, гостям он всегда рад, – крепыш указал на нечто белое и угловатое, маячившее вдалеке между деревьями. – Пойдёмте, я вас на тропу выведу.

Мы углубились вслед за ним в виноградники. Сзади опасливо семенили собаки, с повизгиванием принюхиваясь к нам.

Проводник наш оказался на редкость словоохотливым. Был он в поместье сторожем за виноградниками, а заодно и надсмотрщиком за рабами, раньше служил на торговом судне да один раз чуть не потонул в шторм, после чего решил, что на суше спокойней; в Риме на примете имеется одна вдовая трактирщица, хоть и немалых лет, зато при деньгах, так что есть куда идти, хотя и хозяин неплохо платит, вот только…

Любитель богатых трактирщиц хитро поглядел на нас и осторожно спросил:

– А вы как, вино пьёте?

– Естественно, – надменно ответствовал Серёга и посмотрел на римлянина как на последнего идиота.

Тот же расслабился и захихикал:

– Это хорошо, хорошо… А то хозяин, скажу вам честно-благородно, усугубить ба-альшой любитель… Выпить может, страсть!… А особенно пить здесь начал, как его из Рима попёрли. В ссылке он здесь. Никто к нему не ездит. Оттого кто бы к нему не пожаловал, всех принимает, – крепыш оглянулся на нас и добавил с некоторым ехидством: – Даже таких чудных, как вы.

– А за что его в ссылку отправили? – полюбопытствовал Джон, пропустив мимо ушей сомнительный комплимент.

– Да на стороне Помпея выступал, – охотно пояснил римлянин. – Ну, Цезарь его и сослал.

– Ага! – пробормотал Лёлик. – Вот, значит, в какие времена мы попали!…

– А один он не пьёт. Меня заставляет… – продолжал сторож, помрачнев. – А у меня изжога.

– Ничего, – важно заявил Раис. – У нас с этим полный ажур.

Вышли к дорожке, проходившей по винограднику.

– Вот так пойдёте и прямо на виллу выйдите, – крепыш вдруг хитро прищурился и вполголоса заговорил: – А я это… вот что скажу. Если хозяин предложит на спор пить – ни за что не соглашайтесь. В него как в прорву влазит…

– Ничего, нас не перепьёшь, – тоном, каким обычно говорят: всех не перевешаешь, сердито заявил Серёга и заторопился по дорожке в указанном направлении.

Естественно, мы от него не отстали.

– Так как, Лёлик, – спросил Боба. – В хорошие времена ли мы попали?

– Видно будет, – пожал плечами энциклопедист.

Дорожка вывела нас прямиком к распахнутым настежь воротам в низкорослой стене из белого неровного камня. Мы осторожно вошли во двор и огляделись. Одноэтажный дом был довольно обширен и пропорционален, хотя и странного вида для глаза, привыкшего к сочетанию стекла и бетона. Вокруг всего дома протянулась крытая терраса с окрашенными в весёленький розовый цвет колоннами, на которую выходила полуоткрытая дверь. Прямо у террасы бродили голенастые куры, копошились пятачками в куче сухого навоза пегие свиньи со злыми красными глазками. По всему, подошли мы к вилле с тылу, то есть со стороны хозяйственного двора.

Во дворе не было ни единого человека, кроме малолетнего сопливого голыша мужского пола, который, выпятив грязный живот и с достоинством заложив руки за спину, задумчиво писал, норовя поточнее попасть в щепочку. Увидев нас, голыш изумлённо разинул рот, вытаращил глаза, да так и остался стоять; по пыльным ногам его потекла серая струйка.

На террасу из-за двери вылезла какая-то бледная физиономия и уставилась на нас.

– Эй, – повелительно воскликнул Джон. – Хозяин дома? Скажи, гости пришли…

– Дорогие! – веско уточнил Раис.

Физиономия молча скрылась. Мы удивлённо переглянулись и стали ждать, недоумевая по поводу столь непонятной тишины. Вдруг где-то в глубоких недрах дома послышались мажорные возгласы, загремело что-то, и выкатился на террасу колобкообразный пузан неопрятного вида с сизой внешностью страдающего хроническим похмельным синдромом.

– Ба, какое счастье привалило! – закричал он тонко и пронзительно как паровозный свисток. – Наконец-то пожаловали гости драгоценные! Хвала Юпитеру, гип-гип-ура всем! А я уж совсем заждался, ай-яй-яй, разве так можно?

Продолжая нести галиматью, пузан подлетел к нам удалым живчиком, закружился вокруг не хуже балерины, стал пихать в бока дружески, форменным образом заталкивая в дом, куда мы и вступили без задержки под напором столь наступательного гостеприимства.

Внутри царил серый полумрак, так как немногочисленные окна были прикрыты плотными ставнями, отчего глаза наши после хоть и приглушенных закатом, но ещё сочных красок снаружи, не могли разглядеть подробности интерьера. Лишь удавалось уловить смутные угловатые очертания какой-то мебели у гладких стен с тёмными узорами, да ещё вот запахи, непривычные совершенно, запахи горелого масла, сухих цветов и ещё чего-то тёрпкого и горьковатого.

Вслед за продолжавшим радостно бормотать хозяином мы миновали пару комнат и оказались на крытой просторной террасе, выходившей в садик на внутреннем дворе, где под стремительно темневшим небом с первыми проблесками звезд плескал тихонько в шестиугольной мраморной чаше сладкозвучный фонтанчик. Терраса была освещёна – кругом стояли на гнутых ножках высокие бронзовые поставки в виде фигурных столбов, к которым приспособлены были масляные лампы, походившие одновременно на сплюснутые заварочные чайники и на пресловутую лампу Алладина. Такое освещёние для нас, привыкших к обильным люксам электрического света, показалось тусклым и неубедительным. Но с тем лепестки жёлтого пламени весьма живописно и причудливо отражались в неровных камешках разноцветной стенной мозаики, отчего по аналогии с понятием "живой звук" всплывало в сознании понятие "живой свет".

Посередине террасы на каменном полу стояли вокруг низкого круглого стола три широкие ложа, обтянутые тонкой кожей и заваленные разноцветными подушками.

– Ну что же, прошу располагаться, – римлянин подошел к центральному ложу и мягким жестом указал на ложа по бокам.

Мы замялись, не понимая: как же на этой мебели располагаются, но затем скинули у стенки рюкзаки и прочую амуницию и с некоторой робостью присели – Серёга, Лёлик и Раис с одной стороны, а Джон, Боба и я – с другой.

Джон хмуро зыркнул на нас, как бы невзначай прикрылся от пузана ладошкой, скроил бесподобную гримасу и приглушённо просипел:

– Болваны, на них не сидят, а возлегают, – затем решительно на ложе плюхнулся, вытянулся на нём в полный рост и, заложив руки за голову, стал с достоинством смотреть в потолок.

Хозяин, отвесив мокрую губу, во все глаза поглядел на невозмутимого Джона, неуверенно откашлялся и с прежней живостью обратился к нам:

– Сейчас прикажу с дороги омыть вам ноги, а затем побеседуем да перекусим с возлияниями, – он хлопнул в ладоши и продемонстрировал настоящий способ возлежания, то есть залез на центральное ложе лицом к столу и прилёг на левый бок, опёршись на руку и подпихнув под себя пару подушек. Джон, искоса наблюдавший за хозяином, тут же переменил позу на правильную и как ни в чём не бывало начал насвистывать шлягер про зайцев, которым всё равно.

Появилась на террасе чрезмерно смуглая девица в потрёпанной одёжке ниже колен с медным тазом и узкогорлым кувшином. Так как это была первая видимая нами представительница нежного пола местных кровей, то все мы, естественно, с живым интересом уставились на неё, пытаясь по данной личности определить основные черты особо небезразличной нам половины жителей Римской империи, но девица была настолько невзрачной, что интерес наш улетучился незамедлительно, а Джон даже заметно приуныл.

Шлёпая босыми ногами, она подошла к располагавшемуся с краю Лёлику, присела перед ним на корточки, поставила на пол таз с кувшином и, ни слова не говоря, принялась развязывать шнурки на непотребных кедах Лёлика. Лёлик разинул рот, потом густо покраснел и, быстро спрятав ноги под ложе, пробормотал:

– Ну что вы, не надо…

Девица изумленно посмотрела на него, потом перевела растерянный взгляд на хозяина.

– Давай подмывайся, дурак… – негодующе прошипел Джон и украдкой показал конфузцу кулак.

Лёлик нехотя вытянул конечности; девица ловко стащила с него кеды с носками, отчего сладкие ароматы вечерней свежести были успешно изгнаны победоносным запахом давно нестиранных портянок. Лёлик сунул ноги в таз, девица слегка плеснула из кувшина, льняным полотенцем, висевшем у неё на шее, совершила процесс промокания, и на этом процедура для Лёлика была закончена, после чего мы все подверглись той же участи.

– Ни тебе мыла, ни тебе воды горячей, никакой, понимаешь, гигиены… – забурчал после омовения Раис, забираясь на ложе с ногами и принимаясь сосредоточенно копаться между пальцами.

Расположились мы на ложах по трое, благо ширина данной мебели это позволяла. Судя по тому, что хозяин глаз на это не пучил, то поступили мы сообразно с местными порядками. Тем не менее, привычки к такому размещёнию у нас, конечно же, не было, а потому мы ворочались как медведи в тесной берлоге, стараясь улечься поудобнее и посматривая в качестве примера на хозяина, возлежащего совершенно естественно и непринужденно.

Лёлик с Раисом не поделили пространство и начали вполголоса ругаться.

– Ну а теперь приступим к трапезе! – приподнято объявил хозяин и ещё раз хлопнул в ладоши.

Четверо грязноватых патлатых пареньков в несвежих туниках, не слишком торопясь, расставили на столе медные блюда и миски, от которых пошёл аромат, не оставивший равнодушными наши тут же забурчавшие желудки.

При ближайшем рассмотрении в них оказался ассортимент не слишком разнообразный, но недурственный. Были уже очищенные варёные яйца под кислым соусом, много бледного сыра, похожего на брынзу, горки салата, петрушки и укропа, плоские румяные пшеничные хлебцы, сложенные стопочкой. Но главным блюдом был окорок, запечённый до коричневой маслянисто лоснившейся корочки, порезанный крупными ломтями, демонстрировавшими на разрезе влажно слезившуюся нежную розовую мякоть, укутанную белым жирком. Изголодавшийся Раис схватился за голову и, зажмурившись, с чувством простонал:

– Ай-яй-яй…

Римлянин понял его по-своему и пробормотал извинительно:

– Да уж, так неожиданно… Не подготовились… – но приободрился и докончил: – Зато винцо отменное. Из собственных подвалов.

Неопрятные отроки во второй заход наделили нас медными тарелками для личного пользования, но столовых приборов не дали.

– Вилок чего-то нет… – тихо пробурчал Боба.

– Их ещё не придумали… – столь же тихо пояснил Джон.

Отроки притащили пузатые амфоры, расставили по столикам широкие серебряные чаши, наполнили их до краев рубиновым вином.

– Только у меня все пьют винцо неразбавленным, – значительно произнес толстяк. – А то обижусь!

– Так чо ж его разбавлять? – удивился Серёга и отхлебнул.

– Ну как? – с превеликим интересом осведомился хозяин.

Серёга пожал плечами и полез ломать хлеб.

А вино более всего походило на тёрпкий сок, имея градусов не более чем пиво, поскольку до открытия процесса дистилляции оставалось ещё ой как далеко, и креплёным напиткам взяться было неоткуда. Потому сей напиток не столько пьянил, сколько утолял жажду, и отрокам пришлось изрядно попотеть, наполняя наши чаши, пока мы насыщались с непринужденной жадностью.

Местная пища на вкус казалась несколько непривычной. В ней явно не хватало чего-то родного синтетического.

В положении полулёжа есть было непривычно и неудобно. Такая поза стесняла свободу движений, поскольку приходилось опираться на левый локоть, отчего можно было двигать только правой рукой, которой приходилось брать заранее нарезанные куски, класть их на свою тарелку, зажатую в левой руке, и так трапезничать. Поэтому мы постоянно ворочались. Лёлик в конце концов чертыхнулся и уселся на пятки как истинный японец. Его примеру тут же последовал Раис, с чем получивший возможность действовать обеими руками, что ему, собственно, только было и надо.

Наконец, по очереди мы с сытым равнодушием отвалились от столов; последним с благостным вздохом упал на подушки Раис, напоследок через силу запихнувший в себя солидный кус сыра. Хозяин, с внимательным добродушием наблюдавший за нами, махнул отрокам; те мигом сгребли разгромленные блюда, а взамен выставили вазы с яблоками, грушами, сливами и виноградом. Раис было сунулся чего-нибудь схватить, но со стоном повалился обратно, накрыл лицо каской и вскоре переливчато захрапел.

– Ну что ж, уважаемые гости, станем беседы беседовать, – хозяин потёр ладошками и радостно улыбнулся Серёге, располагавшемуся по соседству. – Ибо как говаривал мне Эпикур, – толстяк значительно поднял палец вверх, – первое место среди жизненных услад занимает дружеская беседа…

Мы согласно закивали, будто неоднократно имели удовольствие перечитывать наставления античного философа; один лишь Лёлик – видно, заранее прочитав в своей книжке про то, что данный мудрец проживал куда как ранее – недоумённо пробормотал:

– Позвольте, а как же…

– Ну так вот, – толстяк театрально задрал лохматые брови. – Я теряюсь в догадках: откуда вы будете?

– М-м… из Скифляндии, – на ходу выдумал Джон и замер настороженно в ожидании новых щекотливых вопросов.

– Ну как же, как же! Читал… У Плутарха как раз писано… – блеснул эрудицией хозяин. – Ну а как там у вас с вином?

– Плохо, – с надрывом ответил Серёга. – Дорого… А что подешевле, так травятся…

– Отлично, отлично, – невпопад обрадовался толстяк. – То есть это… соболезную, конечно. Но зато у меня можете, так сказать, до отвала. Или как?

– Само собой, – важно подтвердил Серёга.

– Ну так давайте, чтоб не зазря, посостязаемся в честь Вакха, – со всей душой предложил хозяин. – На интерес, конечно, но так, пустяки. Скажем на сто денариев… Кто больше выпьет, тот и выиграл… Ну как? – толстяк замер в ожидании, как замирает рыболов при слабом подёргивании поплавка.

– Ну что ж, – согласно кивнул Серёга, не имевший вредной привычки отказываться от выпивки. – Можно…

– А денежки у вас есть? – не замедлил уточнить хозяин и зыркнул алчно.

– Найдём, – солидно сказал Серёга и начал вытаскивать из карманов монеты, складывая их перед собой.

Римлянин любовно окинул взором образовавшуюся кучку и пробормотал:

– Маловато…

– Добавим… – ответил Серёга и приглашающе помахал нам.

Мы, нисколько не сомневаясь в непобедимости коллеги, внесли свою лепту, освободив карманы от местной валюты.

Римлянин, узрев вполне солидное количество монет, шумно сглотнул, весело нам улыбнулся, захлопал из-за всех сил в ладоши и заливисто заголосил:

– Эй, фирменного моего сюда! Бегом!…

Появился хромой хмурый мужик в бронзовом ошейнике с двумя примерно так пятилитровыми амфорами, обильно покрытыми пылью. Он поставил амфоры перед соперниками, ловко их откупорил, содрав смоляные печати каменным ногтём, наполнил чаши вязкой как мёд багровой до черноты жидкостью.

– Это самое крепкое вино во всей Италике, а, может, и в мире, – важно заявил хозяин. – Сто лет выдержки. Сенат даже издал эдикт, запрещающий пить его неразбавленным.

– Ого! – Серёга уважительно заглянул в чашу, шумно выдохнул и изящным движением с аппетитным бульканьем нарушил волю Сената.

Толстяк изумлённо подался вперёд и болезненно скривился.

– Это что ж такое?! – возмущенно воскликнул Серёга. – Да где ж тут градусы, ась? Кефир и то крепче!

– Не знаю, не пил… – пролепетал враз поскучневший римлянин, доселе, видно не сталкивавшийся с закаленными бойцами ликёроводочного фронта, а потом добавил с надеждою: – А, может, отложим? Я ведь понимаю, вы с дороги притомились…

– Ну уж нет! Продолжим, а то чавой-то меня сухотка замучила! – отрезал Серёга, цапнул амфору и накрепко присосался к горлышку.

В наступившей тишине слышны были только могучие глотки, перемежавшиеся сочным бульканьем, да ещё и прикорнувший от чрезмерной сытости Раис стал пускать из-под каски совсем уж бессовестные рулады. Амфора в руках Серёги медленно, но верно вздымалась вверх дном, пока не достигла критического пика – последним лихим глотком Серёга втянул остатки и с молодецкой удалью хрястнул сосудом об пол, отчего хозяин подпрыгнул и схватился за сердце.

– Ну так, папаша, твой черёд!… – Серёга недобро взглянул на съежившегося бедолагу.

Тот, светясь малиновой блямбой носа на залитой мучнистой бледностью физиономии, неуверенно оглянулся, дрожавшей рукой вытер испарину с лысины, потом, кривясь и вздрагивая, с поспешностью, с которой входят на эшафот, взял свою амфору и принялся из неё пить, давясь и пуская пузыри. Но, разумеется, куда было этому изнеженному предку, в жизни своей не пившему ничего крепче перебродившего виноградного сока, до закалённого потомка, не раз баловавшегося чистым спиртом. С мутным взором толстяк отвалился от и вполовину не опустевшего сосуда и заплетавшимся языком страдальчески промямлил: