После секса жизни нет

Ольга зевнула:

– Можно «накричать от любви»? Мне подходит.

Юля улыбнулась, потянулась.

– Девочки… Спасибо. За эту ночь. За то, что можно было быть собой. Без хештегов. Без фильтров. Без «как дела».

– Это не ночь, – сказала Ася. – Это начало.

Катя подошла, села рядом.

– Предлагаю официально: каждую пятницу. Здесь. Или по очереди. Вино, подруги, штаб спасения.

– И «лубрикант» в качестве пароля на вход, – добавила Ольга.

– И табличка: «Мы тут просто чувствуем, не учим жить», – сказала Юля.

Ася достала телефон. Записала в заметки:

Клуб «Секс за 30». Условия членства: хотя бы одна разбитая иллюзия, чувство юмора и запас вина».

Они рассмеялись. Легко. Как дышать. Как будто что-то отпустило.

Ольга достала с кухни вчерашний сыр.

– Завтрак чем богат. Но без оценок.

– Завтрак как жизнь, – сказала Юля. – Неидеальный, но свой.

Катя взяла один бокал. Подняла.

– Последний тост этой главы. За то, что мы собрались. Что не убежали. Что остались. Даже если не обязаны.

Они чокнулись. Осторожно. Почти священно.

За окном шёл мартовский снег. Слишком тёплый, чтобы быть зимним. Слишком упрямый, чтобы быть весенним.

А внутри – была весна. Пусть ещё тихая. Пусть робкая. Но была.

И никто из них больше не чувствовал, что «после секса жизни нет».

Жизнь была. Вот она.

В утреннем чае. В подушке под спиной. В этих лицах.

И в пятницах, которые отныне были их священным временем.

Через пару часов после прощаний, Москва снова загудела привычной рутиной.

Каждая из них разъехалась – обратно в свою «одиночку», «двушку», «съёмную» или «переходную».

Но что-то осталось. В сумке. В теле. В сердце.

Катя зашла в свою пустую, слишком чистую квартиру.

Сняла пиджак. Посмотрела в зеркало.

И вместо привычного вопроса «как выглядеть сильной», она впервые спросила:

– А как мне хочется выглядеть сегодня?

Она открыла ноутбук, забила встречу на пятницу:

«Клуб. Главное дело недели».

И впервые написала не отчёт, а… планировать выходные. Без чувства вины.

Юля вошла в лифт с кофе.

На пятом этаже к ней зашёл сосед.

Он улыбнулся. Не влюблённо. Просто по-человечески.

Юля улыбнулась в ответ – не как «женщина на выданье», а просто как человек, который вчера выжил.

Когда она открыла свой телефон, то увидела новое сообщение от бывшего.

Она не открыла его. Не потому что играла. А потому что не было желания.

Вместо этого она открыла «заметки» и написала:

«Я не тревожная. Я просто больше не прячусь».

Сохранила. Назвала: «Манифест живой женщины».

Ольга вошла в ординаторскую, сняла куртку и услышала:

– Доктор, вас ждали. Там пациент с вопросом про… оргазм.

– Ну наконец-то кто-то с настоящей болью, – пробурчала она и пошла.

И вдруг, уже у двери, вернулась.

Взяла чашку. Написала на ней маркером:

«Клуб. Пятница. Сильные не отменяются».

Ася шла по набережной. Солнце выныривало из облаков, как будто решалось – быть или не быть.

В руках – распечатка пьесы.

На первой странице было написано:

«Женщины. Не истории. Не героини. Просто живые».

Телефон завибрировал.

Сообщение от театра: «Ваша заявка принята. Читка в 19:00. Есть актрисы. И ждём вас».

Ася написала:

– А давайте без актрис. Только мы. Четыре. Живые. На сцене. И не играем. Просто рассказываем, как есть.

В ответ – молчание. Но уже не страшное.

Она выдохнула.

Жизнь – не сцена. Но иногда надо выйти в свет. Даже без репетиции.

***

Вечером того же дня, в общем чате, появился первый сигнал.

Катя: «Пятница, суки. Вы знаете, что делать».

Юля: «Я приготовлю киноа. И шутки про Фрейда».

Ольга: «Я – мясо и пиво. И анатомический атлас».

Ася: «Я – пьесу. И свою новую улыбку».

Клуб «Секс за 30» официально открыт.

И ни у одной из них больше не было сомнений:

после секса жизнь точно есть.

Иногда она начинается с боли.

Иногда – с чипсов.

Иногда – с других женщин.

Но главное – она начинается.

Глава 2. Мужик с вазелином.

Операция «Поддержка»

– Всё, – сказала Ольга, ударяя по столу карандашом, как указкой. – Следующая встреча – с сопровождением. Штаб выходит в поле. Никаких больше «он пришёл, а я молчала». Мы идём с тобой.

– Простите, вы кто вообще? – усмехнулась Катя. – Добровольный батальон имени разбитого эспрессо?

– Добровольный батальон имени «ты достойна большего», – парировала Юля. – План такой: Ольга – у бара, в роли агрессивного наблюдателя. Я – в машине, снаружи. Ася – отвлекающий манёвр. Если что-то идёт не так – кодовое слово: «лубрикант».

– А если он полезет с банкой? – спросила Катя.

– Тогда ты кидаешь салфетку. Я включаю сирену. Ася проливает на него кофе. Я вызываю санитара. Всё чётко.

Ася хлопала, как ребёнок на дне рождения.

– Это будет великая операция. «Гхи: Последняя встреча».

Катя смеялась. Но внутри – дрожь. Она знала: никакой штаб не заменит ту растерянность, когда человек, предавший тебя однажды, снова садится напротив. И всё внутри сжимается.

***

День встречи

Кафе – модное, стерильное, с интерьером в стиле «мы не ждали эмоций». Мятные кресла, голый бетон, джаз в колонках, в меню – напитки дороже чувств.

Катя пришла первая. Как по инструкции.

Села у окна. Заказала чёрный кофе. Без молока. Без сахара. Без иллюзий.

Юля написала из машины:

«Объект движется. Подозрительно уверенный шаг. В рюкзаке – либо ноут, либо духовный тупик».

Ольга уже сидела у бара. С коктейлем "безалкогольный гнев".

Читала меню как досье: «Не доверяю ничему, что заканчивается на – латте».

Ася… Ася села не туда. Перепутала адрес.

В другом кафе она уже 15 минут обсуждала с бариста, почему "капучино – это брак с пеной".

Юля… вообще пришла на день раньше.

Сообщила об этом из дома, обернувшись в плед:

«Я всё сделала по плану. Только на сутки опережаю Вселенную».

Катя осталась одна.

Как тогда.

И он снова сел напротив.

***

Возвращение Виталия

– Ты одна? – спросил он. Без подводки. Как будто снова был частью её жизни.

– А ты ожидал, что я приду с шаманом?

Он улыбнулся. Кулак кармы. Опять в лицо.

– Я подумал, может, мы…

– Нет. Не «мы». Просто скажи, чего ты хочешь.

– Я… изменился. Хочу, чтобы ты увидела.

Катя медленно поставила чашку. В этот момент она была не просто женщиной. Она была военным кораблём, который не тонет – просто меняет курс.

– Ты не изменился, Виталий. Ты просто выучил новые слова. «Гхи», «вибрации», «душевный поток». Но суть осталась. Ты – мальчик, который боится взять ответственность. Только теперь ты это прикрываешь травами и благовониями.

Он потянулся за её рукой. Она отдёрнулась.

– Уходи, Виталий. Без мантр. Без масла. Без сценариев. Просто – уйди.

Он ушёл. Без пафоса. Без двери, хлопающей в сердце. И это было – прекрасно.

***

Штаб. Вечер. Победа

Катя вернулась. Девочки уже были на месте. Пицца, вино, лицо Ольги с выражением «ну, рассказывай».

– Он был таким же, – сказала Катя. – Только теперь он называет бегство – «духовный путь».

– И ты его… – Юля подняла бровь.

– Послала. Без нас. Но мысленно – с вами.

Ася пожала плечами:

– Я, кстати, так и не разобралась, зачем кофе пенится. Но за твою реакцию – аплодирую стоя.

Катя села. Спокойно. Как будто вернулась не с поля боя, а домой.

– Мне было страшно. Но я справилась. Потому что поняла: быть одной – не страшно. Страшно – потерять себя.

Ольга подняла бокал.

– За женщин, которые не поддаются. Даже когда хочется. Даже когда вспоминается. Даже когда бывший приходит с банкой «энергетического просветления».

Юля допила вино.

– А если он придёт ещё раз?

Катя улыбнулась:

– Пусть пробует. У меня теперь иммунитет. Штабный.

Они сидели в кухне уже третий час. Сыр закончился. Вино – почти.

Но никто не шевелился. Катя рассказывала, Ася делала пометки, Юля обнимала подушку. Ольга курила в окно, выдыхая, как будто вместе с дымом выпускала комментарии, которые всё ещё обдумывала.

– Девочки, – сказала Юля, глядя в потолок. – А вы вообще возвращались? Ну… не по пьяни. По-настоящему. Назад.

Катя взглянула в бокал.

– Я – нет. Мысленно, может быть. Но чтобы прямо «прийти» – нет. Я не умею возвращаться. У меня гордость, как у орла с надломленным крылом: лучше ползу, но в другую сторону.

– А я возвращалась, – спокойно сказала Ася. – К одному. После скандала. Он не ждал. И когда увидел меня на пороге – сказал: «Ты серьёзно?». Я тогда сказала «да». А он сказал: «Жаль». И закрыл дверь.

Юля сжала подушку сильнее.

– А я… возвращалась. Раз пять. К первому мужу. Каждый раз думала – ну, вдруг теперь по-другому. А он был как старый холодильник: гудел, холодил, а внутри – пусто.

Ольга развернулась от окна:

– Я – не возвращалась. Никогда. Но знаешь, Юля… иногда не ты возвращаешься. Иногда чувство возвращается. Внезапно. Как запах – сигарет, духов, весны. И ты стоишь на кухне с пельменями – и вдруг снова любишь. На 2 секунды. А потом снова ненавидишь. И всё.

– Это как травма, – сказала Юля. – Психологическая. Ты её прожила, пролечила, проанализировала. А потом – бам! – «привет, воспоминание», и ты снова в той комнате. С тем. С собой из прошлого.

Катя встала, налила воды. Без театра. Просто потому что хотелось. И пока лилась вода, сказала:

– Знаете, что я поняла сегодня? Я не боюсь, что он вернётся. Я боюсь, что я снова подумаю, что он – вариант.

Молчание.

Ася записала что-то в блокнот. Потом подняла глаза:

– Катя. А если бы он вернулся не с банкой масла, а с кольцом? Без эзотерики. Просто: «Я был дурак. Вернись»?

– Тогда бы я спросила: «Ты принёс доказательства взросления?» И если он достал бы справку от психиатра, налоговую декларацию и подписанный договор на терапию – я бы подумала. Но нет. Шучу. Не подумала бы.

Ольга хохотнула:

– Если бы мой бывший вернулся с кольцом, я бы подумала, что это флешмоб. Или пранк. А если бы с вазелином – вызвала бы санитаров.

– А я… – Юля прикусила губу. – А я не знаю. Я до сих пор не уверена, что если он напишет: «Я скучаю» – я не сорвусь.

Катя подошла ближе, положила руку на её плечо.

– Тогда мы будем рядом. Чтобы напомнить, что «скучаю» – это не извинение. Это манипуляция с мягкой подкладкой.

Ася достала телефон, щёлкнула фото бокалов.

– Это будет открытка. Подпись: «Не возвращайся туда, где ты уже потерялась».

Ольга кивнула:

– И никогда не ведись на фразу «Я изменился». Пусть присылает сертификат. Заверенный. С печатью.

Юля засмеялась. И всё напряжение, копившееся с начала вечера, рассыпалось по комнате, как соль на кухонной доске.

– А знаете, что самое страшное? – сказала она, вытирая слёзы. – Что иногда ты возвращаешься не к нему. А к себе – прежней. И ненавидишь ту себя за то, что так любила.

Катя обняла её.

– Но теперь ты – новая. И у тебя есть мы.

И даже если однажды захочется шагнуть назад – мы подставим руки. Не чтобы тянуть. А чтобы напомнить, куда идти.

Ольга допила вино.

– Короче. Операция «экс» – закрыта. Виталий отправлен обратно во Вселенную. Без вазелина.

Ася записала:

«Иногда возвращение – это просто урок, как далеко ты уже ушла».

Катя лежала на диване, Юля гладила ей волосы, будто лечила не тело – нервную систему.

Ольга разбиралась с пультом от кондиционера, уверенная, что каждый пульт – это IQ-тест.

Ася пришла последней. Задумчивая. С телефоном в руках. Глаза – чуть шире обычного.

– Девочки… мне только что позвонили из театра.

– Умер кто-то? – спросила Ольга. – Или, может, они наконец поняли, что пьесы про женщин тоже продаются?

– Читка. Моей. Через неделю. На сцене. С актрисами. Публика. Режиссёр. Всё официально.

Молчание. А потом – взрыв радости.

– Да ладно! – воскликнула Юля. – Ася, ты же…

– …не хотела, чтобы это становилось «серьёзным»? – Ася кивнула. – Да. А теперь боюсь. Потому что если они сыграют нас плохо – это будет про меня. А если хорошо – то я… больше не владею этим.

– Это и есть искусство, – вставила Катя. – Отдавать и не требовать обратно.

– А вдруг я подставлю вас? – шепнула Ася. – Там же – про нас. Про меня. Про «эту кухню». И этот клуб. Вдруг кто-то узнает себя и скажет: «Ася – предала»?

Ольга встала, налила бокалы.

– Я скажу только одно: если хоть одна актриса сделает меня менее сексуальной, чем я есть – я приду туда и порву её шпилькой. С любовью.

Юля рассмеялась.

– Ася. Ты не обязана рассказывать всё. Но если уже начала – делай это честно. Без лака. Без «углаживания». Без желания, чтобы тебя любили.

Катя поставила пустую чашку на стол.

– Хочешь – мы пойдём с тобой. Будем в первом ряду. И если зал замрёт – мы хлопнем. И крикнем: «Так не говорит Ольга! Она матерится чаще!»

– А если я не выйду? – прошептала Ася.

– Тогда я выйду. И прочту вместо тебя.

Юля – даст мудрую речь.

Ольга – испугает публику.

А ты просто будешь знать: тебя не осудят. Потому что всё, что ты написала – правда.

Ольга кивнула:

– И если ты напишешь там, что я – злая, грубая и колючая – я соглашусь. Но только если будет сцена, где я спасаю кого-то из ада своими каблуками.

Ася засмеялась. Впервые – без тени.

– А можно… я предложу им, чтобы читку сыграли мы? Настоящие. Без актрис.

– Что? – ахнула Юля.

– Мы. Четыре. На сцене. Без игры. Просто – говорим. Как есть. Про разводы, оргазмы, чакры и любовь к себе. Честно. С иронией. Со слабостью. Со всем этим бардаком.

Катя переглянулась с Ольгой. Потом с Юлей.

– А давай. Только не называй это спектаклем. Это будет… сеанс самопринятия. Под светом рампы.

Юля закрыла глаза.

– Мне страшно.

Ольга усмехнулась:

– А мне – жарко. Но если мы пойдём – я надену свой лучший костюм. С вырезом. Чтобы зал знал: сильные женщины – это не оксюморон.

Ася посмотрела на них – своих.

И в её глазах вдруг блеснуло не вдохновение. А вера.

Та самая, которая не просит одобрения. А просто идёт и делает.

– Мы правда это делаем? – спросила Катя, снимая пиджак и оглядывая пустую репетиционную комнату. – Мы – на сцене?

– Ну, почти. Пока просто репетиция, – сказала Ася. – А сцена… это потом. Если не сдохнем от паники.

– Это же не сцена. Это… склад с занавеской, – прокомментировала Ольга, садясь на подоконник. – Где мой свет? Где мой бокал? Где мой монолог «я устала быть сильной, но всё ещё в пиджаке»?

Юля держала текст в руках.

– Я боюсь. Не сцены. А того, что скажу не то. Или… что скажу всё.

Ася подошла к центру. Глубоко вдохнула.

– Девочки. Это не про театр. Это – про голос. Мы столько лет молчали. Прикрывались сарказмом, терапией, делом, карьерой.

А теперь – просто скажем. Что болит. Что бесит. Что важно.

Катя встала рядом.

– А если нас не поймут?

– Пусть. Мы и друг друга не всегда понимаем. Но мы – слушаем. Это и есть главное.

Ольга шагнула к ним.

– Я начну. У меня короткий. И нецензурный. Как обычно.

Она достала лист. Прочитала громко:

«Меня зовут Ольга. Мне 39. Я врач. Я устаю от чужих тел, но не могу справиться со своим. Я не люблю терапию, но мечтаю, чтобы кто-то залез в мою голову и всё разложил. Я матерюсь не потому что злая. А потому что боюсь быть доброй».

Тишина. Юля опустила глаза.

– Это… красиво. Грубо. И правда.

Катя взяла лист.

«Катя. 37. Юрист. Разведена. Без детей. С собакой, которая писает из тревоги. Я умею защищать других. Но не себя. Мне часто кажется, что я – это просто набор аргументов, а не человек».

Юля всхлипнула. Ася подошла, молча обняла.

– Я читаю, – сказала Юля. – Только не смейтесь.

«Юля. 36. Психолог. Анализирую всех. Кроме себя. Плачу под видео с котами. До сих пор храню письмо, которое он мне не отправил. Мечтаю, чтобы кто-то обнял и сказал: ‘Ты не сумасшедшая. Ты – чувствующая».

Ольга подошла, обняла её сзади.

– Ты не сумасшедшая, Юля. Ты – наш якорь. Даже когда тонешь.

Наступила тишина.

А потом Ася встала в круг.

«Ася. 35. Креативщица. Никогда не была замужем. Влюбляюсь в невозможных. Пишу про подруг, потому что боюсь, что иначе забуду. Думаю, что если расскажу про нас – мы станем вечными. И может, кто-то тоже перестанет себя стыдиться».

Катя вздохнула.

– Чёрт. Это и правда… спектакль. Только живой.

– И мы сыграем, – сказала Юля. – Без текста. По памяти. По боли.

– По любви, – добавила Ася.

– С матом, – кивнула Ольга.

Они встали в круг.

Без режиссёра.

Без костюма.

Без страховки.

Но с собой.

Театр был старый.

Не в плохом смысле. Скорее – с морщинами, как мудрое лицо: потертый бархат, запах пыли и времени, кресла, пережившие больше спектаклей, чем большинство отношений.

Они стояли за кулисами. В руках – текст. В голове – всё, кроме слов.

Катя поправляла рукав, будто от этого зависела дикция.

Юля гладила платье, как будто это платье – щит.

Ольга пила воду. С видом, как перед хирургией.

Ася смотрела в пустоту сцены и повторяла про себя: «Это не спектакль. Это – правда. Просто правда».

Зал был почти пуст. Несколько студентов, пара критиков, один неуверенный мужчина в очках, который пришёл «поддержать эксперимент».

Ася вышла первой. Микрофон скрипнул. Она вдохнула:

– Добрый вечер. Мы – не актрисы.

Мы – женщины. Которые больше не хотят молчать.

Мы просто расскажем. Без героизма. Без пафоса. Только – как есть.

И началось.

***

Катя говорила жёстко. Чётко.

Без интонации «понравиться».

– Меня зовут Катя.

Я умею выигрывать дела.

Но не умею проигрывать отношения.

Я не хочу быть «умной женщиной». Я хочу быть – счастливой.

Иногда – глупо. Иногда – нежно. Иногда – с ошибками.

Но – своей.

***

Юля говорила тихо.

Иногда – шептала.

Но каждая её пауза звучала громче слов.

– Мне сказали: «Ты слишком чувствительная».

Я носила это как проклятие.

Пока не поняла – это мой дар.

Я чувствую.

Боль. Радость. Страх. Надежду.

И это – не слабость. Это – я.

***

Ольга говорила громко. Грубо. И от этого – ещё честнее.

– У меня трое бывших. Два стресса. Один шокер.

Я не ищу принца.

Я просто хочу, чтобы меня не перебивали, когда я говорю «не хочу».

И да – я матерюсь. Потому что это – мой способ не плакать.

***

Ася завершала.

Её голос дрожал.

Но взгляд – был твёрдым.

– Я боюсь, что если замолчу – исчезну.

Поэтому пишу. Про женщин, которые боятся.

Про тех, кто возвращается. Про тех, кто остаётся.

Про тех, кто не идеален – но настоящий.

Если кто-то узнает себя – значит, мы всё сделали правильно.

***

В зале была тишина.

Не неловкая.

А настоящая.

Та, в которой каждое слово – осело.

Катя вышла вперёд.

Глянула в глаза публике.

И сказала:

– Если это провал – пусть он будет наш. Настоящий.

Потому что лучше провалиться собой, чем нравиться, притворяясь.

И зал – встал.

Медленно.

Без оваций.

Но с уважением.

С тишиной.

С пониманием.

***

Позже, на кухне

Юля уже закуталась в плед. Ольга пила пиво из бокала с надписью «Сильная. Саркстичная. Свободная».

Ася смотрела в экран – сообщения от театра с предложением «поставить это официально».

Катя листала фото: сцена, свет, лица. Настоящие.

– Девочки, – сказала она. – Мы сделали это.

– Мы вышли, – кивнула Юля.

– Мы выжили, – добавила Ольга.

А Ася прошептала:

– И мы остались собой.

Началось всё с выборов. Закончиться должно было оргазмом. А по дороге Юля успела потерять интерес и к тому, и к другому.

Кофейня на углу, где они сидели, была из тех, что стараются быть «винтажными» – облупленные рамы, вьющийся плющ, скрипучие стулья и музыка, которая звучала так, будто пластинка заканчивалась, но никто не решался её выключить. Сентябрьский ветер шептал о переменах, но без энтузиазма.

Юля сидела напротив мужчины, который напоминал ожившего героя из постмодернистской пьесы – Пётр. Высокий, в тёмно-синем пальто и очках с тонкой оправой. Волосы чуть в беспорядке, как у человека, который всю ночь размышлял над судьбой мира, а с утра просто забыл расчёску. Голос – мягкий, тягучий, с тем едва уловимым бархатом, который обычно бывает у актёров или лекторов по истории европейского символизма.

– Я не голосую, – заявил он, сдвигая чизкейк в сторону, будто этот десерт олицетворял буржуазную фальшь. – Всё это – иллюзия выбора. Симулякр. Демократия без субъектности.

Юля моргнула. Потом медленно отпила кофе, крепкий, как разочарование в Tinder.

– А кунилингус ты тоже считаешь иллюзией выбора?

Он кашлянул. Улыбнулся. Слишком долго. Слишком театрально. Она тоже усмехнулась – в уголках рта, в глубине глаз. Внутри неё негромко, как звон чайной ложки о фарфор, прозвенело: «Флажок. Красный. Первый».

***

Вечер в штабе

– Он прекрасен, – с пафосом сказала Юля, обмахиваясь салфеткой, словно ею можно было остудить парадокс. – Прекрасен, как философия, которую никто не просил.

Катя, в строгой рубашке и с карандашом в волосах, посмотрела поверх очков:

– То есть – бесполезен?

– Нет. Он красив. В нём есть голос, аромат «интеллектуального смятения», и… массаж стоп.

– Перед или после? – буркнула Ольга, разливая пиво в кружки, как святую воду. – Это важно.

– До, – ответила Юля. – Почти с благоговением. Я чувствовала себя богиней. Или, на худой конец, статуей.

Ася, завёрнутая в плед, кивнула:

– Предлагаю тост. За мужчин, которые не голосуют, но делают куни. Хоть где-то берут на себя ответственность.

***

Сексуальная дилемма

На второй встрече всё было как по нотам: вино, джаз, свечи. Книги с заложенными сухоцветами. Он говорил о Бодрийяре, она – о Бахе. Между ними витал парфюм из печали и предвкушения.

Он касался её, как археолог, нашедший нечто древнее. Поцелуи были неспешны, словно он боялся разбудить призраков её прошлого.

Секс был… идеален. Почти учебный. Его движения – выверены, дыхание – ровное, как в йога-студии, которую открыли в библиотеке.

Но после он повернулся и сказал:

– Твоё тело сопротивляется. Это не ты. Это система.

– Какая ещё система?

– Патриархальная. Ты не можешь кончить, потому что в тебе встроен механизм подавления. Ты – социальная конструкция.

Юля села. Медленно. Как человек, заказавший «вино на вечер», а получивший бутылку кефира.

– То есть ты не довёл меня до оргазма из-за… политики?

Он кивнул. Серьёзно. Как будто только что подписал Гаагскую конвенцию.

***

Экстренное собрание

– Он сказал, что мой оргазм – жертва капитализма, – с отчаянием сообщила Юля.

– Это надо лечить. Желательно – молча, руками, – заключила Ольга. – Или электричеством.

– Он прислал мне видео котёнка, играющего с цитатой Камю.

Катя потёрла виски:

– Это уже не флаг. Это демонстрация.

***

План «Третья попытка»

Ася достала блокнот:

– Инструкция. Идёшь. Не слушаешь. Только тело. Только практика.

– Я дам тебе лубрикант, – сказала Ольга. – Без запаха революции.

– Я дам тебе речёвку, – сказала Ася. – Читай как заклинание, если он начнёт говорить про архетип.

– Я дам тебе камень, – кивнула Катя. – Метни, если скажет «матрица». И вот ещё электрошок. Добей.

***

Баня. Финальный акт

Он пригласил её в баню. Там было всё: чайная церемония, соль, хокку, тишина. Горловое пение. Камень на живот.

– Это твоя точка рождения, – шептал он.

Юля смотрела на него, как на пазл, в котором нет ни одной угловой детали. Она дышала. Молчала. И раздвинула ноги – в надежде, что он наконец замолчит.

И он замолчал. И сделал. Без теории. Без манифестов. Без Бодрийяра. Он просто – был. И она – была. И это случилось. Оргазм. Без повестки дня.

***

Пост-аналитика

– Он назвал это марксистским актом, – сказала Юля.

– И ты осталась?

– Да. Потому что он гладил меня полчаса. И молчал. И это была не забота с подтекстом. А тишина. Без анализа. Как ласка.

Юля улыбнулась. Тихо.

– Я впервые не объясняла себя. Не защищалась. Я просто чувствовала.

***

Финал

Они снова сидели на кухне. Свет тусклый. Вино – как всегда. Шоколад – горький. Но смех – громкий.

– За мужчин, которые учатся молчать, – сказала Юля.