После секса жизни нет

Глеб Дибернин

После секса жизни нет

Глава 1. Клуб «Секс за 30» открыт.

Катя открыла дверь с тем же выражением, с каким она обычно подписывала постановление об аресте: твёрдо, без иллюзий и с ноткой усталой победы. Щелчок замка был почти торжественным, цепочка лязгнула, как эхом старых решений, и лишь потом на её лице проявилась настоящая улыбка – не для клиентов, не для соседей, а только для этих трёх.

– Проходите, гражданки. Алименты ещё не пересчитала, но вино на столе, свечи зажжены, право на личное мнение восстановлено. Вечер официально признан терапевтическим.

Сзади послышалось осторожное постукивание каблуков – это Юля, в своей светлой рубашке, джинсах и с неизменной холщовой сумкой, в которой прятались авокадо, киноа и банка, гордо помеченная этикеткой: «веганское умами – вкус, способный исцелить тоску».

– Я принесла киноа, безглютеновые чипсы, греческий йогурт, немного микрозелени и вот это, – она потрясла банку. – Оно даже разбитое сердце делает сочным. Проверено: три клиента, один бывший – все сказали «ммм».

– Надеюсь, бывший не подавился, – буркнула Катя, захлопывая дверь. – А то опять звонки из морга. И объясняй потом: это не душевное убийство, а просто спецприправа.

Юля закатила глаза, но слегка улыбнулась. Её глаза, уставшие, но добрые, изучили квартиру: как всегда – безупречный порядок, свечи расставлены по фэншую, бокалы выстроены по парам, как будто вино будет пить сама пара – страсть и трезвость.

В следующую секунду дверь затряслась от грохота. Вошла Ольга. Вернее, ввалилась – с рюкзаком за плечами, ботинками, будто она только что вышла из экспедиции по пересечению мужского инфантилизма.

– Если это не сало и не водка, я разворачиваюсь, – заявила она вместо приветствия, громко шмякнув ключи на комод. – Катя, микроволновка жива? Или ты до сих пор греешься теплом своей юридической правоты?

– Всё работает, кроме демократии и веры в мужчин, – отрезала Катя. – Плечо болит, голос осип, но дух боевой. Как обычно.

Ольга уселась, не снимая куртки. Её лицо выражало смесь усталости, иронии и абсолютного равнодушия к формальностям. Она была той, кто сначала режет, а потом спрашивает – не только на работе, но и в жизни.

Последней появилась Ася. В пальто с запахом, в берете цвета «вино на закате», с серьгами в форме театральных масок и глазами, полными недосказанного сценария.

– Ну что, дамы? Кто на этой неделе познал плоть, утратил достоинство или хотя бы перестал есть по плану? Я допускаю даже банку сгущёнки в одиночестве и плач под видео с котами. Главное – быть честной.

– Я не написала бывшему. Ни разу. – Юля торжественно поставила бутылку на стол. – Неделя чистоты. Я готова к вручению ордена Зрелости.

– Ты написала его собаке, – вставила Катя. – «Передай папе, что он мудак». Это как минимум эмоциональное насилие.

Ольга расстегнула куртку, достала банку пива, шумно открыла. Булькнуло, как что-то в душе.

– Всё. Клуб «Секс за 30» официально открыт. Устав, печать, кодовое слово – «лубрикант». Кто за?

– Я бы повесила табличку: «Без шуток о биологии не входить», – кивнула Катя.

– А зря! – оживилась Ольга. – Сегодня на приёме девочка: «Доктор, у меня сухо…» – «Сколько лет?» – «Восемнадцать» – «Ты просто не любишь его, милая».

Юля покраснела, смешавшись между эмпатией и недовольством:

– У неё, может, гормоны…

– У неё драмкружок вместо секса, – хмыкнула Ольга. – А у нас – терапевтический круг и вино.

Ася села на подоконник, закурив воображаемую сигарету.

– У меня всё пересохло, когда парень явился в носках с пальмами. В сланцах. И с авоськой. Даже вагина сказала: «Сдаюсь».

– Обсохло, – небрежно поправила Катя.

– Спасибо, граммар-наци, – улыбнулась Ольга. – Новый диагноз: эмоциональная сушня.

Юля открыла бутылку, налила всем. Её руки дрожали чуть-чуть – от кофеина, тревоги и лёгкой веры, что сегодняшний вечер – снова спасёт.

– За нас, – сказала она. – За то, что мы не притворяемся. Ни в браке. Ни в одиночестве. Ни на этих встречах.

– За то, что мы друг у друга, – добавила Ася.

– И за право вслух говорить слова «лубрикант» и «я устала быть сильной», – вставила Ольга.

Катя чокнулась первой:

– За женщин, которые уже не ждут спасения. Они – сами себе спасение. Но всё равно мечтают, чтобы кто-то поднёс чай.

Раздался звонок в дверь.

Катя встала. Не как хозяйка. Как судья.

– Только не снова курьер…

На пороге стоял парень. Молодой. Щёки как помидоры. В руках коробка.

– «Дары природы». На имя «Клуб Секс за 30»?

Все четверо хором:

– Это мы.

Катя посмотрела на коробку, как на улики. Руки не дрожали, но подбородок выдал: усталость прятать слабость. Она взяла посылку, хмыкнула и повернулась к подругам, не говоря ни слова – просто подняла коробку, как бы говоря: «ну, держитесь».

– Вино, сыр с трюфелем, шоколад с морской солью… – начала Ася, заглядывая в коробку, – и… да! Та-даам! Две упаковки клубничного лубриканта!

– У нас вино и смазка – как у нормальных людей соль и хлеб, – заметила Ольга, откупоривая пиво.

– Я заказала, – невозмутимо призналась она. – Штаб должен быть укомплектован. Стратегия требует дисциплины.

– Ты хотя бы читаешь аннотации? – хихикнула Юля, уже разливая вторую порцию вина. – Вдруг там «создано для бурного секса, желательно вне института брака и на балконе»?

– Юль, я врач. Меня ничем не удивишь. Вчера одна пришла с запросом: «У меня зуд и тоска». Я прописала ей пробиотики и секс с уважением. Облегчение началось ещё до аптеки.

Ася вздохнула, села ближе к полу – её любимое место. По её мнению, "женщины за тридцать должны уметь сидеть где угодно: в ресторане, в углу, в одиночестве и в себе".

– Мне иногда кажется, что секс стал как подписка на стриминг. Надо продлевать, обновлять, следить за качеством. А ты хочешь просто лечь – и чтобы тебя тронуло.

– Или не тронуло, – вставила Катя. – Удовольствие – это когда тебе ничего не должны. Ни ты, ни он.

Юля вздохнула и посмотрела в вино как в портал.

– А у меня сегодня клиентка плакала, потому что муж перестал трогать её после родов. Она сказала: «Я как табуретка в коридоре. Стою. Молчу. На мне никто не сидит».

Повисла тишина. Даже Ольга не пошутила.

– Может, она просто табуретка в чужой квартире, – тихо произнесла Ася.

– Или в своей. Только ключ давно не её, – ответила Катя. – Это же и есть взрослость, девочки. Понимать, что не каждый, кто тебя гладит, тебя любит. И не каждый, кто уходит, тебя теряет.

Ольга кивнула, и это было редкое: её «кивки» дороже слов.

Она тостов не говорила. Она пила. А когда допила – поставила стакан так, будто подписала приказ: «Жить».

– Катя, а ты кого-нибудь любила после развода? – вдруг спросила Юля. Тихо. Но в комнате это прозвучало громче, чем звонок.

Катя не сразу ответила. Она аккуратно села, поправила рукав пиджака, будто ей нужно было выровнять себя.

– Я? Нет. Я… использовала. И позволяла использовать. Мы были взрослые, воспитанные, согласные. Секс – как аренда квартиры. Без переплаты и с условиями. Любовь – это когда хочешь остаться, даже если там нет мебели.

– Ася, ты чего молчишь? – спросила Ольга. – У тебя ж актёр. Или уже экс?

Ася закатила глаза, как будто там был целый сериал.

– Он пришёл ко мне в ролевом костюме. Без шуток. Полицейский. С игрушечными наручниками. Я… не смогла. Я ржала минут десять. А потом сказала: «Задержите мою самооценку, она ушла без штанов».

Юля прыснула в бокал. Катя усмехнулась. Ольга хлопнула себя по коленке.

– Надо составить список вещей, которые официально больше не возбуждают, – предложила Ася. Носки с пальмами. Тигровый принт. Фразы «я другой», «я ещё не готов», «давай просто поживём вместе».

– Добавьте: «Ты слишком сильная женщина», – сказала Катя. – Как будто это диагноз. Или проклятье.

– Я как-то спросила одного: «Что ты чувствуешь, когда я молчу?», – вспоминала Юля. – Он сказал: «Что ты задумала». Всё. Я вышла в халате. И пошла в магазин. Без денег. Просто подышать.

– Юль, ты звучишь как диагноз «шепчущий невроз», – съязвила Ольга.

– Я просто живу. И жду, когда вселенная мне подмигнёт. Хотя бы в образе кассира «Перекрёстка», – парировала Юля.

Они снова пили. На этот раз тише. Без тостов. Потому что иногда пить – это просто глотать, чтобы не проглотить себя.

Ася достала блокнот. Он был весь исписан – почерком нервным, живым, как сердце в истерике.

– Я начала писать. Пьесу. Про нас. Ну… вдохновлённую. Там есть сцена, где четыре женщины пьют на кухне. Одна говорит: «Я не одинока. Я просто живу без свидетелей». А вторая: «А я – как драма. Хочется сыграть, но не хочется повторять».

– Это кто из нас? – спросила Катя.

– Никто. И все.

Юля потянулась к телефону. Экран загорелся – шесть сообщений от бывшего. Все с эмодзи. Все без смысла. Она нажала «удалить». Не читая.

– Я сегодня впервые поняла, что можно быть собой – и этого хватит. Не для кого-то. А просто. Себе.

Катя вздохнула.

– Вот бы это понимание приходило утром. А не под вино. И не в сорок.

– Лучше позже, чем с ним, – резюмировала Ольга.

За окном шёл мокрый снег. На балконе гудел ветер. На плите закипал чайник, но никто не вставал. Потому что в этой комнате никто не требовал тепла. Они его делили.

– Катя, а мы когда-нибудь расскажем детям, как всё было на самом деле? – спросила Ася.

– Только если будем пьяны и в тапках. И с запасом вина, – ответила Катя.

Юля закуталась в плед, обняла подушку.

– А вдруг всё, что мы сейчас говорим – они когда-то прочитают? И скажут: «Мама была неидеальна. Но живая».

– А ещё – живая вино, живая лубрикант и живая Юля, – хмыкнула Ольга.

Ася записала в блокнот:

«Женщины не разбиваются. Они просто пересобираются из новых деталей».

И добавила – про себя: И это – начало. Даже если кажется концом.

– Я вот думаю, – сказала вдруг Катя, разглядывая крошки от сыра на салфетке, – сколько из нас выбрали своих мужчин по любви. Не по привычке, не от страха, не по схеме «он хороший», а просто – потому что сердце ёкнуло.

– Сердце? – фыркнула Ольга. – Я своих выбирала по принципу «умеет ли выносить мусор и не орёт ли на официантов».

– Мда. – Ася потянулась к бутылке. – Мой первый вообще носил очки без стёкол и читал Камю вслух в маршрутке. Я была уверена, что это и есть «интеллектуальная любовь».

Юля прикрыла глаза, словно проверяя себя на прочность.

– А я… я выходила замуж, потому что была уверена – если не выйду сейчас, то никогда. Мне было 28. Он был… нормальный. Стабильный. Тихий. А потом стал тише, чем мои мысли. И я ушла. Потому что не слышала даже себя рядом с ним.

– Ну вот. – Катя откинулась на спинку дивана. – Мы сами себя предали – в разное время, по разным причинам. И теперь приходим сюда… не чтобы вспомнить, как было хорошо. А чтобы простить, что было как было.

– И чтобы пожрать, – вставила Ольга. – Катя, где твои легендарные маслины?

Катя, вздохнув, поднялась и направилась к кухне. На ходу пробормотала:

– В холодильнике. Справа от «пиццы из одиночества» и слева от «сыра, который всё понимает».

Когда она скрылась, Юля подошла к книжному шкафу. Там – целая армия юриспруденции, стильно обложенных и будто не тронутых рукой.

– Знаешь, что самое ироничное? – произнесла она, глядя на одну из книг. – Катя защищает женщин, которые через это проходят. Но сама даже не позволяет себе разозлиться на своего бывшего. Она его не обсуждает. Никогда.

Ася встала, подошла к Юле и тихо добавила:

– Потому что если она начнёт, то не остановится. А она у нас сильная. «Урон не принят».

Катя вернулась с миской и бокалом – налитым по край. Видимо, её тоже слегка задело.

– Что, шепчетесь? Думаете, я из тех, кто заплакал на «Титанике»? Девочки… Я рыдала на «Матрице», когда Нео выбрал таблетку. Потому что я бы выбрала вторую. Всегда вторую. Не синий, не красный. А третью – ту, которую сама придумала.

Ольга одобрительно кивнула.

– Вот почему ты в суде – как терминатор. Холодная, точная и с фразой «возражаю» вместо «доброе утро».

Катя села, уже с улыбкой.

– А ты – как пиво. Горькая, освежающая и внезапно оказываешься под кроватью не одна.

Ася вытянулась на полу.

– А я?

– Ты? – Катя задумалась. – Ты как сломанный айфон. Всегда на грани разрядки, но когда работает – освещаешь всё вокруг.

Юля рассмеялась. Слёзы брызнули от смеха – или не только от него.

– А я?

– Ты – как курс по саморазвитию. Все знают, что нужен, но боятся начать, потому что вдруг что-то изменится.

Они смеялись долго. И этот смех был не из лёгкости – из узнавания. Они впервые описали друг друга не как героинь, а как себя. Без брони, без шуточек. Почти нежно.

Катя допила вино, посмотрела в пустой бокал.

– Знаете, мне иногда снится, что я снова двадцать. И снова в этом городе. И я иду на свидание. И думаю: «А вдруг?» И просыпаюсь – и думаю: «Слава богу, нет».

– Мне снится, что я замужем, – призналась Юля. – Снова. За ним. Но в этот раз – я знаю, как уйти. Быстро. Без крика. Просто встать и уйти. Во сне я умею.

Ася провела пальцем по краю стакана.

– А мне снится, что я беременна. От него. И он говорит: «Ну, решай сама». И я кричу: «Я уже решила – быть собой. И без тебя». И просыпаюсь. И ничего не беременна. Только этой пьесой, что внутри растёт.

Ольга пожала плечами.

– А мне не снятся мужчины. Мне снятся органы. Почки, матки, простаты. Работа, блин. А иногда – женское тело. Как карта. И я всё ищу в нём место, где у женщины спрятана её сила.

– Нашли? – спросила Катя.

– Пока только печень. Но думаю, что где-то рядом.

Они выпили ещё. Было уже тепло. И безопасно. Всё ещё грустно – но по-доброму.

Ася подняла тост:

– За то, что у каждой из нас был момент – когда казалось, что всё. И мы выбрали: жить. Не «как раньше». Не «как надо». А просто – заново.

И выпили. И снова помолчали.

А потом вдруг загудел домофон. Опять.

Катя вскинулась. Подошла, нажала кнопку.

– Да?

– Это к вам доставка ещё одна. На имя «Штаб любви»? Записка внутри. И… игрушечный мегафон.

– Что?! – обернулась Катя.

Ольга уже смеялась.

– Это я. Написала в «сексуальный бутик» через сайт. Сказала, что «женщинам нужен голос». Попросила мегафон. Пригодится. Для постели. Или для митинга.

Катя закрыла глаза, не зная – плакать или хохотать.

– Ладно. Клуб «Секс за 30» – вооружается. С любовью. С иронией. С лубрикантом. И теперь – с мегафоном.

Ася достала блокнот. Записала:

«Мы не теряли голос. Просто слишком долго шептали».

Когда дверь закрылась за курьером, Катя осторожно поставила коробку на стол. Все смотрели на неё как на реликвию.

– Ну что, достаём голос? – усмехнулась Ольга и первой схватила мегафон.

Она нажала на кнопку. Он завизжал, как капризный ребёнок.

– Проверка связи! Женщины, которым надоело объяснять, что «нет» – это полное предложение!

– Внимание! – подхватила Ася. – Если вы ищете свою ценность во мнении бывшего – выключите Wi-Fi и сходите на маникюр. Спасибо за внимание.

Катя взяла мегафон, посмотрела на него и выключила.

– А у меня нет желания кричать. У меня есть желание, чтобы кто-то просто подошёл, сел рядом и молчал. Без объяснений. Без выводов.

– Катя… – начала Юля, но та подняла руку.

– Всё нормально. Правда. Просто не всё всегда надо вслух. Иногда самое важное – в тишине.

Ольга закатила глаза, но не грубо. Скорее с нежностью, как бывает с самыми близкими.

– Так, всё. Хватит душевного стриптиза. У кого-нибудь есть что-то более возбуждающее, чем воспоминания о несбывшемся?

– У меня, – сказала Ася, вставая. – Я принесла подарок. Не курьерский. Личный.

Она открыла свою сумку и достала… пачку писем. Настоящих. Написанных от руки.

– Это что? – удивилась Юля.

– Письма. Мне. От него.

– От актёра?

– Нет. От другого. Первого. Я их хранила. И сейчас перечитывала. И поняла – он никогда не любил меня. Он любил меня, когда я молчала. Когда я смеялась. Когда я слушала. А когда я начала говорить – он исчез.

– Почему ты их держишь? – спросила Катя.

– Потому что я тогда ещё была другой. И эти письма – как открытки из той жизни. Где я всё ещё надеялась, что кто-то меня поймёт. Не примет. Не спасёт. А просто поймёт.

Юля взяла одно письмо, не открывая. Долго держала в руках.

– Я однажды сожгла всё, что было связано с моим бывшим. И фото. И письма. Даже билеты в театр. Но запах остался. В памяти. В теле. В снах.

– Мы же не машины. – Ольга села ближе. – Нельзя стереть. Можно только научиться жить рядом с этой памятью. Как с соседкой. Слегка сумасшедшей. Но неопасной.

Ася кивнула. Она выглядела хрупко. И в то же время – как будто только что пережила бурю.

Катя посмотрела на часы.

– Время за полночь. Официально пора спрашивать глупости.

– Например? – оживилась Юля.

– Например… вы верите в любовь после тридцати?

Повисла тишина.

Юля первая ответила.

– Я верю. Но не в «бабочек». А в любовь-работу. Где двое сидят, разбирают завалы прошлого и не пугаются обломков.

– Я верю в партнёрство, – сказала Ольга. – Где секс – не обязанность. Где молчание – не наказание. Где можно пердеть под одеялом. Извините.

– Не извиняйся, – хмыкнула Ася. – Это и есть свобода.

Катя встала. Прошла по комнате. Замерла у окна.

– А я… иногда думаю, что любовь – это как метро. Кто-то заходит, кто-то выходит. А ты – просто едешь. И главное – чтобы не потерять сумку и не промахнуться с пересадкой.

– И не садиться рядом с тем, кто орёт по телефону, – вставила Ольга.

Ася рассмеялась, но слёзы блестели в глазах.

– А я… я пока не верю. Но хочу. Это уже что-то, да?

Катя повернулась к ней:

– Это – всё. Иногда «хочу» сильнее, чем «верю».

Они выпили. Опять. Уже не весело. Но как ритуал. Как признание.

Юля вдруг сказала:

– Можно я признаюсь?

– Ты же психолог. У тебя по должности, – сказала Катя.

– Мне иногда страшно, что мы всегда будем только друг у друга. Что никто так и не появится. Что все мужчины – это просто эпизоды. А финальный титр – это мы, сидящие на кухне, с бокалом и историей.

– А что в этом страшного? – спросила Ольга. – Это ли не хэппи-энд?

– Не знаю. Может, потому что внутри я всё ещё та девочка, которая хотела, чтобы её выбрали. Не потому что удобно. А потому что «ты – это ты».

Ася подошла, обняла её сзади.

– Ты уже выбрана. Вот. Мы. Мы выбрали тебя. Каждый раз. Даже когда ты психуешь, влюбляешься в токсиков и цитируешь Фрейда.

– Ага. Даже когда ты гладишь чакры, а не бельё, – добавила Катя.

– Даже когда у тебя ПМС и ты хочешь убить, – кивнула Ольга.

Юля засмеялась и заплакала. Сразу.

– Спасибо. Правда.

Ася села обратно, достала блокнот.

– Надо будет включить это в пьесу. Сцену, где героиня впервые понимает: не все дыры в сердце затыкаются мужчиной.

– Некоторые – вином, – добавила Ольга.

– Некоторые – подругами, – сказала Юля.

Катя вздохнула:

– А некоторые – остаются. И это нормально.

Юля уже дремала, завернувшись в плед, когда Катя вдруг встала и сказала:

– Я кое-что сделала. Сегодня. До вашей встречи. Не для обсуждения – просто… мне нужно сказать.

Все посмотрели на неё. Даже Ася отложила блокнот.

Катя прошлась по комнате, как по залу суда. Но на этот раз – без защиты.

– Я сегодня позвонила ему. Своему бывшему. Бывшему мужу.

Повисла пауза. Ольга тихо выдохнула:

– Зачем?

– Просто… захотелось услышать. Его. Его голос. Не для скандала. Не чтобы что-то выяснить. Просто чтобы напомнить себе – почему я больше не с ним.

Юля приподнялась, глядя настороженно.

– И что он сказал?

– «О, привет. Ты где?» – будто мы вчера расстались. Как будто ничего не было. Ни измен, ни судов, ни этих трёх лет.

Катя уселась. Не прямо, не гордо. Просто – как женщина, уставшая быть каменной.

– Он стал… мягким. Или сделал вид. И я вдруг поняла, что я больше не злюсь. Совсем. И это страшно.

– Почему страшно? – спросила Ася.

– Потому что злость держала меня в форме. А без неё… я просто женщина. Не сильная. Не независимая. А та, что когда-то поверила и потеряла.

Ольга потёрла лицо руками.

– Ну, класс. У нас тут вечер откровений. Катя, ты знаешь, что всё, что ты делаешь – правильно. Даже если больно. Ты не обязана быть стальной.

– Ты сама всегда стальная! – вскинулась Катя. – Мы тут все срываемся, признаём слабости, рассказываем сны. А ты? Ты будто вообще не человек, а диагноз «гормональный иммунитет».

Тишина. Напряжение. Ольга медленно встала. Улыбнулась. Но не глазами.

– Знаешь что, Катя? Я тоже человек. Просто я выбираю не ныть. Потому что если начну – не остановлюсь. У меня тоже было «серьёзно», и тоже всё развалилось. Только я тогда не села с вином, а пошла дежурить двое суток подряд, чтобы не сойти с ума.

Ася быстро встала между ними, словно рефери:

– Девочки, стоп. Мы не враги. Мы – главные союзницы друг друга. Просто… у каждой свой щит. И свои слабые места.

Юля подошла к Кате. Села рядом. Обняла.

– Катя. Ты имеешь право на чувства. Даже если это звонок бывшему. Даже если это страх. Даже если тебе уже не двадцать. Мы не тут, чтобы судить. Мы – чтобы держать.

Катя прикрыла глаза. Вино, слёзы, голос – всё спуталось.

– Я просто так устала быть сильной, девочки. Эта фраза звучит, как штамп. А я её чувствую физически. В плечах. В позвоночнике. В подбородке, который я держу выше, чем хочется.

Ольга села снова. Потянулась за бутылкой.

– Мы все устали. Просто по-разному это называем.

Ася села на подоконник.

– Я называю это «тишина после аплодисментов». Когда спектакль окончен, а ты ещё в костюме. И не знаешь, ты ещё роль или уже снова человек.

Катя кивнула. И впервые за вечер её глаза были мокрые.

– Спасибо, что вы есть.

Ольга чокнулась с ней бокалом.

– Клуб «Секс за 30» – это не про секс. Это про то, как остаться собой, даже когда хочется исчезнуть.

Юля достала из сумки шоколад. Разломила. Раздала по кусочку. Церемония. Коммунион.

– Давайте. За то, что мы дожили до момента, когда можем быть честными. Даже если больно. Даже если страшно.

Они ели молча. И было вкусно. И по-настоящему.

А потом Ася, глядя в окно, сказала:

– У меня завтра премьера. Первая читка моей пьесы. А я не знаю, хочу ли вообще, чтобы она вышла.

– Почему? – удивилась Юля.

– Потому что там мы. И я боюсь, что если актрисы сыграют нас плохо – это будет как будто жизнь моя сыграна плохо. А если сыграют хорошо – это значит, она уже не моя.

Катя положила руку ей на плечо.

– Неважно, кто сыграет. Мы – и есть оригинал. Мы – подлинник. Без реплик.

Ольга добавила:

– А пьеса? Пусть живёт. Пусть кто-то увидит, каково это – быть живой, уставшей, смешной и честной женщиной.

Юля посмотрела на всех.

– А ведь мы реально – клуб. Неофициальный. Без стен и устава. Но с вином, болью, любовью и пунктом «просто можно быть».

Они снова выпили. Без тостов. Просто – чтобы это не кончалось.

И в эту ночь, впервые за долгое время, никто не ушёл домой. Все остались. Спали где придётся. Подруги – как пьяные истины: может, неудобно, но больше нигде ты не такой, какой ты есть.

Утро было серым, как будто Москва пыталась скрыть свой похмельный вид. Снег таял на подоконнике, капая в такт кофе, закипающему на плите.

Катя стояла у окна. В мужской рубашке, на три размера больше. Она принадлежала бывшему. Но теперь – её. Потому что уют – не всегда про любовь. Иногда – про память, пережитую и приручённую.

На диване, завернувшись в плед, храпела Ольга. По диагонали. Как будто даже во сне ей было тесно в любых рамках.

Юля сидела на полу, медитируя с чашкой какао, а не с чакрой. Утро – её священное время. Когда можно быть собой, не объясняя, почему не надо быть другой.

Ася… Ася спала в обнимку с мегафоном. Во сне она что-то шептала. Может, себе. Может, будущей героине.

Катя тихо заварила чай. С лимоном. Без сахара. Добавила щепотку «своё время».

Юля открыла глаза и прошептала:

– Где я?

– На территории эмоциональной безопасности, – улыбнулась Катя.

– Ммм. С периметром из вина и юмора?

– Именно.

Ольга застонала. Поднялась, держа в руке пульт, как оружие.

– Я что, снова заснула в одежде?

– Нет, ты заснула как легенда, – сказала Ася, потягиваясь.

Катя поставила чашки на стол. Молча. Но с любовью.

– В следующий раз, – сказала она, – я выдам вам всем идентификационные браслеты. С уровнями поддержки: «обнять», «налить» и «молча сидеть рядом».