В защиту человека. Сборник статей

Для христианской же философии ипостась есть онтологический стержень человека: тождество разума, свободы и вечности в едином неделимом субъекте, земною жизнью решающем свою вечную судьбу. Ипостась, являющаяся корнем свободы, не определима до конца, но она есть источник определений человека о его собственной жизни. Ипостась есть не просто отличная от всего иного единичность, но она есть субъект ничем и никем не детерминированных, кроме неё самой, решений и действий, всего образа мысли и жизни6.

Бог дарует человеку и человечеству истинные Жизнь, Единство и Вечность, и истинное расширение ограниченного человеческого бытия в Божественную Бесконечность. В христианстве преодоление границ и выход за пределы7 совершается в природе человека. Это расширение его духа, души, тела в единстве и служении семейном, церковном, социальном. «Совершенство личности заключается в отдаче» [9, 109].

2. ИДОЛ ВРЕМЕНИ

Во второй части покажем тот общий мировоззренческий и духовной контекст, внутри которого оказывается возможным оправдывать пренатальные детоубийства. И увидим, что дух, отрицающий начало (зачатие) человека, в своих следующих звеньях разрушения ведёт к отрицанию человека вообще, человека как такового. Понимание православно-антропологического учения об ипостаси даёт основание для оценки нарастающего перехода современного западного общества от либерализма к трансгуманизму. Если либерализм легализует пренатальные детоубийства, отрицающие человека на стадии беременности, то трансгуманизм ведёт уже к отрицанию всего человека в его Богом заданной сущности.

И полноты жизни, и всеобщего единства и расширения в беспредельность – часть человечества пытается достигнуть без Бога и в борьбе с Ним, вопреки данным Им заповедям. Прийти к такому безумию – мыслить Источник Жизни всей твари как "враждебное" себе Бытие [9, 252] – значит принять ложь как переопределение понятий добра и зла. В общем случае понятия «блага» и «худа», «позитивного» и «негативного» неустранимы из мысли и априори присутствуют в любом мировоззрении. Даже ницшеанское стремление стать "по ту сторону" добра и зла неизбежно означает, что такая предполагаемая "сторона" мыслится как некое "благо", а пребывание в области всеобщей оппозиции добра и зла мыслится как некое "худо". Любое мировоззрение есть всегда одновременно та или иная этика, даже в случае отказа от самих основополагающих для христианства понятий добра и зла. И каждый раз вопрос в том, что именно считать «благом» и что именно считать «худом»?

Отрицание духовных ограничений (заповедей Божьих) детерминирует рабство вседозволенности. Есть только два вида свободы и выбор между ними длиною в жизнь: свобода от Добра во зле – и абсолютно противоположная ей и несовместимая с нею в сердечной глубине свобода от зла в Добре. «Не можете служить Богу и маммоне» (Лк. 16:13).

Духовно-интеллектуальное насилие, переопределяющее библейские понятия добра и зла на противоположные, не устраняет понятие греха, но именно переворачивает, совершает переворот как искажение и подмену изначальных библейских определений. Все они основываются на том, что без Бога, без единства с Его Святой волей всё, включая и само «добро», превращается в зло. И сущность веры не в том, чтобы верить, что Бог есть, но в том, чтобы верить, что Бог свят. Только веруя в Святость Бога, можно обрести веру и в Его Промысл, и в Его Любовь. Святости противостоит хула (в том числе мат). Хула есть попытка обесценить в сознании человека Святость Бога, подорвать у людей веру в неё, доверие – для того, чтобы затем переопределить зло как "благо". Это духовный переворот, революция, отрицающая определение добра как всего, что не противоречит Святой воле Господа.

Совершив эту революцию, сознание по-прежнему стремится к «жизни», «единству» и «беспредельности». Но на место Вечной жизни поставляется утопия продления земной жизни и научный прогресс как средство к этому; на место единства Церкви и Царства Божьего поставляется утопия глобального мирового правительства и образования единой экуменической религии; на место общения с Божественной Актуальной Бесконечностью – потенциальная бесконечность "самосовершенствования", самозамкнутого, как кусающая сама себя за хвост змея.

Это попытка выйти за рамки своего тела, за рамки земной жизни – но при этом оставаясь внутри земной истории, земного царства; создать единый глобальный мир – "подобный" будущему Царству Божию, но являющийся его суррогатом, подменой в земной истории; и в меру развития научного прогресса длить эту земную историю – по образу бесконечно длящейся Вечной жизни. Здесь во всём есть правда – и в стремлении к полноте бытия, и к единству, и к бесконечности. Но неправда в том, что всё это мыслится без Бога и вне перспективы Вечной жизни.

«При каких условиях и на чем держится общество, отказывающееся от норм культуры?» [21]. Технократическое единство – как и внешнее единство при господстве христианской религии – может по-прежнему обеспечиваться государством. Согласно Льву Тихомирову [11, 634-638] оно выступает нейтрально-организующей дисциплинарной структурой, могущей спутываться с безбожными мировоззрениями.

Убить Бога невозможно. Точнее, это возможно было сделать только однажды. Но Бог (Богочеловек) воскрес. Другое дело человек. Он слаб и удобопреклонен ко греху. "Гораздо проще бороться с Богом через борьбу с человеком". Сначала отрывают человека от реальности Бога, абсолютизируют человеческий субъект и внушают ему, что Бог есть "только идея" [2, 330-331]. Затем, расправившись и с самой идеей Бога в сознании человека, "необходимо" взяться за самого человека, но тоже не сразу. Первым делом в мысли отсекается связь с будущей Вечной жизнью, а затем убивается само понятие человека как Божьего образа.

Либеральная мысль исходит из понятия ценности человеческой жизни, видимой изнутри этой жизни в пределах границ пространства и времени. Она утверждает высшую ценность именно временной человеческой жизни, вне перспективы будущей Вечности и вне абсолютной «точки зрения» Бога, у Которого «один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2 Пет. 3:8). А поскольку полнота земной жизни делается доступной человеку именно в зрелом возрасте, то логическим следствием становится обесценивание человека на стадии зародыша (ведь ему еще "недоступна" полнота жизни) и оправдание пренатальных детоубийств. Но для Бога это не так. Для Бога первый день жизни пренатального ребенка – как тысяча лет. Для Бога это уже человек, и Библия говорит о таинственном начале Богообщения с момента зачатия: «Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя» (Иер. 1:5).

Либерализм в пределе своего развития есть абсолютизация времени, есть превращение времени в товар (кредиторная деятельность банков) и полагание земной жизни как главнейшей ценности. Здесь нет взгляда Бога на мир и человека. Здесь человеческое мыслится только человеческим же сознанием и не мыслится Сознанием Божественным. Либерализм есть "освобождение" мышления земной жизни от какого-либо её реального (именно реального, а не абстрактного) соотношения с Жизнью Божественной, с жизнью Родины – Небесной и земной. Здесь жизнь важна именно как жизнь, сама по себе, вне какого-либо отношения к превосходящим её ценностям. Здесь все ценности даны внутри жизни, имманентны ей.

Либерализм абсолютизирует право человека прожить свою жизнь так, как он этого хочет. Если важна только сама жизнь, и время этой жизни как сознательного её проживания и потребления абсолютизировано, то логически следует, что не важно всё то, что как-либо связывает эту жизнь с чем-либо её превосходящим и предполагающим то или иное её продолжение за пределами её границ: так обесценивается семья как связанная с продолжением рода, «воспроизводством» общества и будущим государства; допускаются пренатальные детоубийства – как прерывающие жизнь человеческих "существ, еще жизнь не сознающих", а значит не могущих воспринять её "вкуса" (и "не сознающих боли расставания с нею"); обесценивается патриотизм как забота о будущем родного Отечества после "моей" жизни.

Мифический процесc, по Лосеву, развертывается как ниспадение абсолютизации. Пройдя стадию отрицания Бога и абсолютизации человека – отдельных его сил, человека и общества в целом – новоевропейское сознание устремилось к выходам "за пределы человеческого", к самоотрицанию человека. Но поскольку любая мифология невозможна без той или иной абсолютизации, а отрицание иерархически более высокого начала ведёт к абсолютизации ниже стоящего, то, следовательно, чтобы отрицать и Бога, и человека, нужно абсолютизировать то, что иерархически ниже и Бога, и человека. Это ведёт в область разнообразия природы. В то же время абсолютизация природных сил, человеком не созданных, уже была в истории неоднократно. Поэтому настала очередь абсолютизации искусственной природы – всего мира производимых вещей.

Но среди множества вещей есть особые. Что такое абсолютизированная вещь, принявшая на себя всю силу и весь образ отрицаемого трансгуманизмом человека? Это – человекоподобный робот с "искусственным интеллектом" (в пределе – управляемый "единым суперинтеллектом"). Человек капризен, медлен и ошибается. Робот послушен (по крайней мере пока), быстр и точен. Робот, "безусловно", во многих отношениях удобнее человека. Его не нужно от зачатия растить и обучать годы и годы. Он универсален, и потому "абсолютен". Следовательно, им "можно" заменить человека, пришедшего к самоотрицанию. Так, гуманистический либерализм, логически предполагающий легализацию пренатальных детоубийств, трансформируется в либерализм трансгуманистический, для которого человек – не только в его зачатии и рождении, но и в его становлении, его взрослой жизни, в его «природой» (Богом) данном поле («гендере»), в его естественной здоровой семейности – такой человек стал "неудобен" и "избыточен".

Абсолютизация мира вещей и роботов сопряжена с абсолютизацией производства как среды, обеспечивающей их тиражирование, обслуживание и модернизацию. Производство – становящийся "абсолют", основанный на суррогатной8 замене чаяния будущего Царства Божьего ожиданием усовершенствованных стадий внутри земной жизни, т.е. верой в прогресс. Движущей силой прогрессирующего производства является наука, изводящая одну за другой технические новации, постепенно делающие ненужным прямой и непосредственный человеческий труд, вытесняемый функционированием усовершенствованных машин, развившихся до стадии управляемых нейросетями роботов9.

Кибернетика, генетика и биотехнологии – возводятся в ранг главных наук, поскольку практические результаты их достижений так или иначе связаны с усилением интенсивности проживания земной жизни и её как можно большего продления – вплоть до утопии пересадки человеческого сознания в "тело" робота.

Сознание людей приучается к мысли об "ограниченности" человека, человеческой природы, которую, в связи с этим, необходимо "расширить", "доработать", произвести "био-техно-стайлинг". «Возник феномен мизантропологии, поношения человека, показ его ущербности в сравнении с будущими роботами» [21].

Выход за пределы человеческого решается в трансгуманизме разными путями: как "выход" за пределы пола ("трансгендерность"), "выход" (ниспадение) в скотское состояние животного ("квадробика", "фурри", "терианы"), "выход" в биотехнологию (сращение человека и техники), "выход" в виртуальное сознание, "выход" в "астральные" области.

Эти пути "выхода за пределы" единит одно: стирание ипостаси в сознании, отречение от образа Божия в человеке. В трансгуманистической пропаганде это преподносится как "преодоление" своей ограниченности, "расширение" бытия, "свобода". Только "освободиться" от ипостаси, от самого себя означает не "свободу", а отказ от свободного бытия, сведение, редуцирование Богообразного ипостасного бытия на бытие низшее – техномира, мира животных, виртуального или иного.

Почти век назад Алекcей Лосев предощущал финалы истории: «Наступит время, когда человек станет летать свободнее птицы.. Города и государства будут уничтожаться путем нажатия каких-нибудь кнопок где-нибудь в лаборатории или учёном кабинете.. Наступит время, когда <путем> механических приспособлений будут читаться мысли по выражению лица или по внутри-мозговым процессам.. Наступит время, когда в любой момент по маленькой прихоти можно будет очутиться в любом месте земного шара, употребивши небольшое усилие, чтобы сесть в какую-нибудь машину. Наступит время, когда в любом месте земного шара будет видно всё, что делается во всяком другом месте земного шара.. <…> Нужно же все бытие, решительно все человеческое бытие превратить в алогическое становление. Нужно, чтобы всё превратилось в эту сплошную, нерасчлененную, абсолютно иррациональную массу человеческих влечений, поступков, мыслей. Нужно, чтобы водворился мировой хаос человечности, где в общем потоке сплошного и взрывного бытия, каждый мельчайший атом стремится стать абсолютом и сесть на место Божие» [2, 397].

"Можно всё" (потому что "нет ничего и никого Святого") – абсолютный принцип духовного анархизма, оборачивающийся тотальной техно-диктатурой: чтобы свести словесное существо (человека) – на цифровое, тайну ипостаси – на био-техно-скорлупу, встречу личностей – на экран, жизнь – на мерцанье, живое имя – на бездушный код.

3. ЖИЗНЬ ОТ ЗАЧАТИЯ

От общего рассуждения об ипостаси и пределах человека перейдем к вытекающему из него обоснованию недопустимости пренатальных детоубийств.

Сказанное ниже об "аборте" не относится к тем случаям, когда по исключительным медицинским показаниям он, с точки зрения Социальной концепции Русской Православной Церкви [1, 121-122], допускается как меньшее зло. Также мы не будем здесь рассматривать все возможные аргументы10, которыми пытаются оправдать пренатальные детоубийства. Но сосредоточимся на принципиальном решении вопроса согласно православной антропологии.

В кратчайшем виде вопрос о допустимости пренатальных детоубийств сводится к рассуждению: 1. если только что зачатый ребенок – не человек, то "аборт допустим"; 2. если пренатальный ребенок – уже человек, то "аборт" недопустим, и является детоубийством.

Вся логика защитников пренатальных детоубийств строится на том, что "эмбрион еще не является" человеком11, и поэтому "его удаление не есть убийство" человека. Убивается в утробе не кто-то, "не ребенок", а "нечто", "некая еще не оформившаяся" жизнь. У "этого нечто еще нет мыслей и чувств", "оно не сознает себя и мир", "не сознает" боли.. И следовательно, уже выросшего ребенка или взрослого человека, переживающего боль во время убийства, жалко "несравненно" больше, чем "ничего не сознающего эмбриона", свернувшегося в комочек на алтаре материнской утробы, и не могущего – в отличие от уже научившихся кричать и говорить – ответить хотя бы одним словом тем, кто лишает его жизни..

Скажем для всех, кто пытается нравственно легализовать пренатальные детоубийства. Попробуйте хотя бы на минуту осознать мгновение зачатия, когда только началась Ваша жизнь. Представьте, что это не перед "среднестатистическими абстрактными" детьми, а перед Вами во чреве Вашей матери занесён убивающий скальпель! Помыслите хотя бы в теории своё небытие и свою нерождённость. Хотели ли бы Вы сами – лично – оказаться на месте одного из пренатальных детей, так и не увидевших Божий свет земного бытия?! Нравственное сознание требует предписываемые другим советы и заповеди применить к самому себе – чтобы понять, насколько они соответствуют общечеловеческой любви, а не сиюминутной выгоде или бессердечной "логике".

Проведший множество абортов, но в итоге ставший их противником, американский психиатр и врач-акушер Джулиус Фогель пишет: «Убивая ребенка, она убивает часть себя, что не может пройти бесследно. Женщина вступает в борьбу с жизнью. И совсем неважно, верит ли она в то, что у плода есть душа или нет. Невозможно отрицать физически ощущаемый процесс создания живого существа…» [27].

Человек-зародыш создается Живым Богом для жизни и жаждет жить. Об этом говорят случаи, когда дитя, чувствуя приближающуюся смерть, втягивается в самую глубину матернего чрева и благодаря этому выживает и рождается. «Ибо Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей. Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознает это. Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было» (Пс. 138: 13-16).

Убийство есть отъятие жизни. С точки зрения биологии как науки в зачатии новая жизнь уже началась, и пренатальный ребенок не есть часть его матери, не есть её орган, а есть связанное с нею пуповиной, но отдельное новое живое существо внутри её утробы12. Следовательно, "аборт" как минимум есть убийство нового живого существа. Следующий вопрос в том, является ли "это существо" уже человеком или "еще не является им"?

Поборники допустимости пренатальных детоубийств утверждают, что зародыш человека еще "не мыслит и не имеет вида человека, а значит – не является человеком". Очевидно, что мысль здесь спорит об определении человека. Каковы критерии человечности в человеке?

По мысли Лосева, «позитивизм и материализм насильственно отрывает «факты» и «тело» из сферы цельной действительности, которая ведь не есть просто собрание «фактов» и «тел», и ставит эту насильственно изолированную сферу на место всей действительности. Но «факт» и «тело» есть только абстрактный момент действительности» [2, 296]. Так, из живого целого человека вычленяется абстрактный момент его зрелой внешней формы; живая человеческая ипостась, пусть и на стадии своего полноценного начала, сводится на "кусок биомассы", т.е. превращается в абстракцию. Манипулировать же в белых перчатках мёртвыми "эмбрионами-абстракциями" намного проще, чем живыми Богообразными ипостасями.

Убийство пренатальных детей ради продления жизни другим – уже родившимся – людям сродни людоедству, в нравственном отношении ничем не отличается от пожирания себе подобных13. Оно вызвано возведением земной жизни взрослых людей в ранг идола14. Идол – по прямому библейскому определению (Исх. 20:2-6) – есть обожествление или абсолютизация чего-либо или кого-либо, не являющегося Единым Истинным Творцом и Спасителем человеческого рода.

Восприятие зародыша человека как абстракции (по-видимому, из-за его "невидимости" и малости) смыкается с брезгливым гнушением самого его вида и даже вида уже родившегося ребенка, что закрепилось в унизительно-осквернительном ругательном сленге словечком "личинус". Так относятся к зародышу и младенцу, когда отождествляют понятие человека с его оформленным видом, с развитою формою человека.

Аргумент о том, что пренатальное детоубийство допустимо по причине несформированности образа человека, несостоятелен (именно на нём выстраивает аргументацию Е. Кадосов [28]). Ведь и образ зерна любого растения или дерева существенно отличен от образа уже выросшего. Но уничтожение конкретного зерна растения приведет к невозможности развития и роста, жизни этого растения, а значит, убийство зерна есть и убийство могущего из него вырасти растения. Уничтожение настоящего, содержащего потенциальное, есть уничтожение и будущего, могущего раскрыться в актуальное, если бы потенциальное, его содержащее, не было бы уничтожено. Убиваемый «плод» в будущем, если не будет убит, станет человеком. Следовательно, устранение «плода» есть убийство потенциального, будущего человека. «Тот, кто будет человеком, уже человек», – утверждал Тертуллиан на рубеже II и III веков.

Вопрос усложняется, когда речь о заранее известных родителям рисках болезней их неродившегося еще ребенка, могущих не позволить ему развиться в социально полноценную личность. Но каждый человек является созданной Богом в момент зачатия ипостасью, поэтому людьми являются все без исключения люди – всех возрастов и любого состояния здоровья. «Прошло ли мгновение от момента зачатия, достиг ли человек расцвета своих сил или подошел к пределам старости – он всегда не только что, но и кто. Даже если его природа деформирована, даже если он обречен на гидроцефалию или старческое слабоумие – он всё равно человек» [23]. К этому нужно добавить, что в области упреждающих пренатальных диагнозов случаются врачебные ошибки.

Отец Валентин Свенцицкий убеждает: «Возьми электрическую энергию и электрическую лампочку. Когда лампочка в порядке, электрическая энергия дает свет, лампочка горит. Но вот лопнул волосок. Ток оборвался. Лампочка не горит. Значит ли это, что электричества не существует и что лампочка и электрическая энергия одно и то же? Электричество существует вне лампочки. Но для того, чтобы проявить себя, оно требует целого ряда материальных условий. Точно так же и та «энергия», которую мы именуем душой. Если ты повредишь материальный аппарат, который служит для выражения душевной жизни, например, ту или иную часть мозга, душевная жизнь не сможет выражать себя или будет выражать себя неправильно. Но из этого совсем не следует, что мозг твой и есть твоя душа или что душевная жизнь твоя – результат физико-химических процессов в мозговых клетках. Как не следует, что электрическая лампочка и электрическая энергия одно и то же» [17, 12-13].

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Первая публикация: Credo New. – 2025. – №1(118). – С.109-143. URL: https://credo-new.ru/archives/3305 (Дата обращения: 18.01.2025)

2

Понятия личность и ипостась синонимичны в православном богословии, но автор в этой работе отдает предпочтение второму термину в силу меньшей его зависимости от различных коннотаций в светской философии и психологии.

3

Здесь «целое» нужно мыслить не пантеистически, а символически – как метафизическое подобие-связь.

4

Имя трех великих отцов Церкви, действовавших во 2-й пол. IV в.: Василия Великого, его младшего брата Григория Нисского и его сподвижника и друга Григория Богослова (Назианзина), уроженцев Каппадокии, области в Малой Азии.

5

Ср.: «Отцы воздерживались от определения вечности «a contrario», то есть как противоположности времени» [9, 233].

6

В этой статье мы не касаемся очень большой темы о грехопадении и поврежденности природы человека, преодолеваемой действием благодати Божией в соработничестве с ним. Скажем кратко мыслью прот. Василия Зеньковского: «Каждая личность (неотделимая от своей природы) индивидуальна: понятие индивидуальности относится к единству личности и природы, в их взаимодействии, в их развитии. Но личность может бороться со своей природой, противостоять ей, может влиять на жизнь природы в ней, и это противоборство личности и природы означает утерю той первозданной Justitia originalis, того «богоподобия», которое было до греха: до греха было такое отношение между личностью и природой, которое действительно было «богоподобием», ибо в Боге «сущность» не «противостоит» Св. Троице. Грех же, поразив природу человека, вдвинул в существо человека неизбежность противоставления или противоборства личности и природы» [20]. Об этом же рассуждает Владимир Лосский: «Индивидуальное, самоутверждающееся, в котором личность смешивается с природой и теряет свою истинную свободу, должно быть сокрушено. В этом – основной принцип аскезы: свободный отказ от собственной своей воли, от видимости индивидуальной свободы, чтобы вновь обрести истинную свободу – свободу личности, которая есть образ Божий, свойственный каждому человеку» [9, 93].

7

О выходе за пределы своей природы, о расширении границ человеческого бытия без потери самой человечности знает православное богословие. Приведем несколько цитат.

Владимир Лосский: «Тварь, будучи одновременно «природной» и «ипостасной», призвана осуществлять равным образом свое природное единство и свое личностное различие, благодатно преодолевая индивидуальные пределы [курсив – Ю.П.], которые дробят природу и стремятся свести личности к уровню замкнутого бытия частных субстанций» [10, 302].