Фьямметта. Пламя любви. Часть 1

Когда о существовании тайной дочери герцога Маддалони стало известно в свете, разразился грандиозный скандал. В те крайне неприятные дни, когда только ленивый не перекатывал на языке, истекающем язвительной желчью, их фамилию, новоиспеченного герцога Маддалони поддержала юная супруга. Хасинта Милагрос поощряла любые усилия мужа по налаживанию взаимоотношений с новообретенной сестрой.

Фьямметта Джада после смерти отца осталась жить в Кастелло Бланкефорте. Вместе с ней жила пожилая дуэнья донья Каталина – старая дева из обнищавшего испанского дворянского рода. По словам пожилой женщины, она поклялась матери Фьяммы на смертном одре, что будет заботиться о девочке как о дочери.

Фьямметта Джада, благодаря уговорам Хасинты, приехала погостить в палаццо Ринальди. Так у Фьяммы и Синты появилась возможность познакомиться поближе и подружиться.

Именно Хасинта поведала Джанкарло о том, что сестра обладает удивительно красивым голосом. Оказалось, что Фьямметта Джада действительно прекрасно поет и аккомпанирует себе на гитаре. Джанкарло Мария оплатил уроки сестры у Николы Салы. С того момента лед между сестрой и братом начал таять, а еще через пару месяцев они перешли на «ты».

Джанкарло Мария вспомнил, какую неподдельную тревогу выражали глаза Фьямметты, когда она влетела сегодня утром в его кабинет. Сестра прибыла в палаццо Ринальди мгновенно, по первому же сигналу. Наплевала на собственную безопасность, потому что беспокоилась о жизни подруги и племянника.

Герцог усмехнулся, вспомнив, что Фьямметта Джада совершенно позабыла о том, что в таких случаях принято поздравлять родителей с рождением наследника. В этом вся она, порывистая, суматошная. Когда ее захлестывают эмоции, Фьямма забывает о должных манерах, однако их отсутствие не делает девушку менее милой и обаятельной.

В дверь кабинета постучали.

«Наверняка это сестра, – подумал герцог. – Вспомнила о своем упущении с поздравлением и решила вернуться».

– Войдите, – отозвался Джанкарло на стук.

На пороге комнаты появился мажордом палаццо Ринальди Сальваторе Палумбо.

– Ваша светлость, я пришел доложить, что несколько минут назад к нам пожаловал брат вашей супруги маркиз де Велада.

Джанкарло Мария поднялся из-за стола.

– Луис Игнасио? – переспросил он оживленно. – Где он? Почему ты не пригласил его ко мне?

– Для синьора маркиза стала большой неожиданностью информация о том, что ее светлость герцогиня сегодня ночью разрешилась от бремени. Его сиятельство попросили умыться с дороги, а после этого они выразили желание проведать сестру.

– Спальня Хасинты превращается в проходной двор, – буркнул Джанкарло недовольно. – Доктор сказал, что роженицу нужно беспокоить как можно меньше. Я вот почему-то сижу здесь и не захожу к ней. Спрашивается, почему другим можно, а мне нет?!

– Наверное, потому, что вы искренне любите супругу и по-настоящему заботитесь о ней, – ответил мажордом с улыбкой.

Джанкарло Мария хмыкнул.

– Ладно, Сальваторе. Когда маркиз освободится, пригласи его пройти ко мне. Пусть пока пообщается с сестрой. Думаю, что положительные эмоции для Хасинты будут только полезны. А я пока займусь почтой.

* * *

Луис Игнасио хранил молчание о том, что Инес Адорасьон и Хасинта Милагрос родные ему лишь наполовину. Он любил сестер. Они были всем, что осталось от его семьи.

Когда этой зимой восемнадцатилетняя Инес Адорасьон заболела воспалением легких, Луис Игнасио чуть с ума не сошел. Болезнь протекала тяжело. Де Велада до смерти боялся потерять и ее. Выздоровление шло непросто. Окончательно Инес пришла в себя к маю. Сестра поправилась, а Луис Игнасио, напротив, впал в уныние. Наверное, все эмоциональные силы израсходовал во время ее болезни.

Видя подавленное состояние любимого брата, малышка Инес озаботилась тем, чтобы чем-то развлечь его. Она вдруг начала настоятельно советовать Луису Игнасио навестить Хасинту в Неаполе. Герцогиня Маддалони, по всем подсчетам, должна была скоро родить. Инес стала уговаривать брата, чтобы он поехал поддержать сестру в трудное для нее время.

Поразмыслив, Луис Игнасио согласился и в очередной, теперь уже четвертый раз отправился в Италию. Если так пойдет и дальше, эта страна станет для него вторым домом. Пожалуй, придется со временем и недвижимостью в ней обзаводиться. Не всё же у зятя на шее сидеть. Есть, правда, троюродный брат, но у него тоже большая семья. Торчать там, как бельмо на глазу, де Веладе было не по нутру. Нет, он, конечно, как и все испанцы, любил пожить libre y sin costas[102], но свободу и независимость ценил гораздо больше.

Так что да, наверное, следует присмотреть себе что-то. Синта скоро родит, навещать ее и племянников придется частенько, поэтому действительно стоит позаботиться о жилье в столице Неаполитанского королевства.

Именно с такими мыслями Луис Игнасио Фернандес де Москосо и Арагон направлялся в начале лета 1769 года в Неаполь. Инес Адорасьон осталась дома, в Испании. Она была еще достаточно слаба, чтобы предпринять такое длительное и утомительное путешествие.

Приехав в палаццо Ринальди, Луис Игнасио узнал, что судьба преподнесла их семье новое испытание. Слова мажордома о том, что герцогиня Маддалони преждевременно родила и потеряла при этом много крови, а потому очень слаба, не на шутку встревожили его.

Идя по коридорам палаццо Ринальди, Луис Игнасио поймал себя на мысли, что совершенно позабыл расспросить дворецкого о состоянии новорожденного. Кто это, мальчик или девочка? Он так сильно переживал за здоровье сестры, что о родившемся ребенке даже не подумал. В его сознании пока не отложился тот факт, что у него есть теперь маленький племянник или племянница. Да и вообще, как говорится, глаз не видит, сердце не чувствует[103]. Может быть, позже, когда взглянет на малыша, начнет и впрямь волноваться и переживать за него, а пока… Пока его мысли были заняты одной сестрой.

Умывшись с дороги, маркиз де Велада первым делом направился в будуар герцогини. И только он взялся за ручку двери, как та распахнулась, и… Из нее выпорхнуло рыжеволосое чудо! То самое, воспоминание о котором не давало покоя весь минувший год.

Обычно в памяти яркие события утрачивают контрастные и отчетливые очертания. Они предстают перед внутренним взором окутанными смутной грустью минувшего и флером очарования, которым наделяют пережитое душа и осознание, что такое никогда не повторится, ибо, даже если события и произойдут вновь, их оценка будет иной, потому что и сам человек к той поре будет иным.

Но рыжую красавицу Луис Игнасио помнил, как будто сцена с ее участием произошла лишь вчера.

Как называется то, что происходило с ним всё это время? То, что он раз за разом вспоминал образ медноволосой незнакомки, гадая, кто она такая и что делала в то время в той церкви? То, что раз за разом на страницах его дневника появлялся один и тот же нежный девичий профиль, а рядом с ним – поэтические посвящения незнакомке? То, что в снах всё чаще и чаще, как наваждение, как услада души, являлось рыжеволосое чудо, которое, вопреки памятному печальному образу, не плакало, а задорно улыбалось и манило его. Как называется всё это?

Зацикленность, фиксация иной раз хуже болезни. Как ни странно, с течением времени мысли о красотке не исчезли, а участились. В какой-то момент их стало слишком много в голове, и тогда ему впервые стало плохо от женщины. Точнее от ее отсутствия в его жизни.

Пережив злобный оскал судьбы в виде смерти горячо любимой дочери, маркиз де Велада, казалось, вернулся к прежнему образу жизни, но и себе не мог признаться в том, что перестал получать прежнее удовольствие от смены любовниц в постели. В глубине души вызревала потребность найти подходящую женщину и снова жениться, чтобы сызнова испытать утраченную радость отцовства.

Со времен давней юности Луис Игнасио привык относить женщин к категории инструментов: инструментов развлечения, инструментов удовольствия, инструментов наслаждения, – одним словом, инструментов, позволяющих скрасить унылую бренность существования. Как и любые другие инструменты, женщины нуждались в бережном обращении и уходе. И пока инструмент был нужен, он именно так к нему и относился.

В амурном багаже маркиза де Велада хватало всяких женщин: блондинок-кокеток и жеманных брюнеток, страстных львиц и целомудренных голубиц, плоскогрудых прилипал и сражающих пышным задом наповал, нимфеток-овечек и любительниц острых словечек. Стройных, красивых и ядовитых, как аконит[104], нежных, легких и безмятежных, как канареечное перышко. Галантных, элегантных придворных сеньор и веселых, резвящихся, как котята, юных девушек.

Испробовав пару ученых дам, Луис Игнасио сделал вывод, что искушенность в науках не тождественна искушенности в любви. С тех пор заумных особ стал избегать вовсе. Однако и пустоголовых хорошеньких курочек в кровать перестал завлекать тоже, предпочтя в этом вопросе золотую середину.

Он красиво ухаживал за одними и грязно путался с другими. Залезал на балкон к третьим и уводил из-под носа строгих мамаш и дуэний четвертых. Был настойчив и безучастен, волочился и делал вид, что весь женский пол ему совершенно безразличен. Выглядел то грешным Гомесом Ариасом[105] иль распутным донжуаном, то храбрым, бесстрашным Сидом[106] или же благородным донкихотом.

Поначалу его влюбленности напоминали любовь мартовского кота – до первой попавшейся кошки. Затем одна светская «киска» довольно быстро стала сменять другую. А еще позже де Велада сделался весьма разборчивым, и теперь уже сами кошечки разных мастей гонялись за ним в надежде урвать порцию удовольствия.

В любовных играх Луис Игнасио редко оставался при пиковом интересе[107]. Он не мог вспомнить ни одной женщины, которую бы захотел, а она отказала. Хотя нет, одна всё же была: жена его новообретенного троюродного брата Бьянколелла. Но она не в счет. То был особый случай.

Удовлетворяя свои прихоти и считая, что самая маленькая из них стоит золотого дублона[108], маркиз де Велада не отступал от принципов. Женщины друзей и обитательницы домов терпимости, способные без изучения геометрии за звонкую монету продемонстрировать все удобства и преимущества принимаемого ими горизонтального положения, были для него mujeres prohibidas[109].

Однако и в этом моменте не было какой-то особой заслуги маркиза. У него никогда не возникало потребностей в так называемых cantoneras[110], как в высшем свете называли торгующих телом уличных девок, потому что под рукой всегда находилась знатная или не очень, красивая или не слишком, но главное, чистенькая и относительно здоровая постельная грелка[111], могущая удовлетворить его непомерные аппетиты.

Как ни странно, со времен вдовства количество calientacamas[112] резко поубавилось. Нет, с потенцией всё было в норме, но память сердца не давала возможности в полной мере доверять прекрасному полу. Луис Игнасио и до женитьбы держал этот важнейший человеческий орган в узде, а уж после эгоистичного поступка маркизы, приведшего к столь печальному финалу, разочаровался в женской половине человечества окончательно.

Он не впал в монашество от безвозвратных потерь, понимал, что слезы, пролитые в скорби по умершим, – потерянные слезы. Они не могут вернуть мертвого к жизни, поэтому нет смысла отчаиваться, нужно найти подходящие лекарства, способные излечить душевную хворь. Взгляды украдкой, таинственные недомолвки, нечаянные касания, шлейфовый запах женских волос вполне могли бы стать таковыми. Вот только хотения в маркизе как-то резко поубавилось.

С той поры де Велада стал брать женское тело лишь по большой нужде. Приспичит – возьмет. А если будет лень возиться – оставит до следующего раза.

Ну а после романа с рыжей танцовщицей он разуверился и в том, что плотские утехи со случайными женщинами способны вернуть былое самоощущение истинного самца. Вернуть те времена, когда маркиз де Велада то и дело слышал от любовниц: «¡Eres todo un macho en la cama! – В постели ты просто мачо!» и «¡Te conviertes en un toro! – Ты превращаешься в быка!»

В последний год во время редких эротических экзерсисов[113] и эскапад[114] он ни с того ни с сего зависал и проваливался в думы о незнакомке, ставшей для него наваждением. А очнувшись, сердился: до каких пор мысли об этой женщине будут вырывать его из реальности?

Поняв, что бороться с собой невозможно, Луис Игнасио смирился с этим как с данностью, и утешительно думал о том, что, если неотвязные мысли с настойчивостью труженика-дятла долбят его, значит, Ее Величество Судьба когда-нибудь непременно сведет его с рыжей занозой, которая незаметно превратилась в потаенную мечту.

Но даже имея такую идею, де Велада никак не ожидал, что «мечта» в один прекрасный момент в буквальном смысле слова чуть ли с ног его не собьет. Рыжеволосая красотка пропищала какие-то извинения и упорхнула куда-то вновь.

Потрясение Луиса Игнасио от произошедшего было столь велико, что его первыми словами, обращенными к сестре после годичной разлуки, были:

– Кто эта девушка и куда она так торопится?

– Узнаю любимого братца, – рассмеялась лежащая в кровати Хасинта. – Вместо «Здравствуй, сестра! Как я рад тебя видеть! Как твое самочувствие?» звучит вопрос «Кто эта девушка?»

Луис Игнасио на шутливую выволочку Хасинты Милагрос лишь улыбнулся. Подошел к кровати, наклонился и, взяв ее руки, нежно поцеловал обе, а потом прикоснулся губами к щеке и произнес:

– Ну, здравствуй, малышка! Я слышал, что тебя можно поздравить с рождением ребенка? Знаешь, я так разволновался, что совершенно позабыл спросить у вашего мажордома, кого же ты произвела на свет.

Хасинта Милагрос усмехнулась.

– Это совершенно неудивительно. Маркиз де Велада в своем репертуаре. Впрочем, как и всегда. Красивых девушек он замечать успевает, а вот задать важные и нужные вопросы забывает, – добродушно пожурила она брата. И после этого ответила на вопрос:

– Сына. Я родила сына.

– Сына? – переспросил маркиз воодушевленно. – Значит, у меня теперь есть племянник, а у твоего мужа наследник? Вот ведь ты молодчина! Тогда поздравляю вдвойне!

Луис Игнасио склонился над кроватью и чмокнул сестру в щеку.

Когда он выпрямился, продолжил говорить иным, уже не таким восторженным тоном:

– Знаешь, сестрица, ты ведь заставила всерьез поволноваться за тебя! Признаюсь честно, когда мажордом сказал, что ты родила и потеряла много крови, у меня все поджилки затряслись. А ты, вижу, ничего, улыбаешься. Бледненькая, правда, как книжная моль, но факт, что шутить можешь, внушает некоторый оптимизм.

Хасинта мягко улыбнулась брату.

– Как славно, что ты приехал, Лучо![115] – она потянулась и взяла ладонь маркиза. – Не ожидала увидеть тебя так скоро. Почему вы с Инес не предупредили? Я ведь сегодня утром думала, что, как только поправлюсь, сразу же позову вас с сестрой в гости. Ты же не один приехал? Где Инес Адорасьон? Устала с дороги и решила прилечь?

– Инес осталась дома. Я не сообщал, чтобы не волновать тебя. Наша сестра в конце зимы болела воспалением легких. Тяжело болела. Признаюсь, иной раз возникали недобрые мысли, что мы с тобой ее потеряем. Но, слава Господу и старику Дельгадо, который упорно лечил ее, Инесита поправилась. Как понимаешь, тащить сестру, едва пришедшую в себя, в столь длительное путешествие – значит, подвергнуть ее ослабленное здоровье неоправданному риску. А крошке Инес ни в коем случае нельзя больше болеть, ведь через год у нее свадьба. Герцог Сегорбе, с которым она помолвлена, писал недавно, что начинает готовиться к этому знаменательному событию.

Хасинта Милагрос после рассказа Луиса Игнасио побледнела еще больше:

– Как ты меня расстроил этим известием, брат! А как Инесита чувствует себя теперь? Только прошу, скажи истинную правду. Я крепкая, всё выдержу.

– В том, что ты крепкая, не сомневаюсь, но насчет сестры можешь не волноваться. Инес абсолютно здорова. Бледновата немного, это да. Исхудала значительно, такой факт тоже присутствует. Но она находится под приглядом дуэньи, а ты ведь знаешь ее: донья Хосефа – не женщина, а стенобитное орудие. Если на кого-то насядет, то в жизни не отвертишься. Теперь у малышки Инес главное в распорядке дня – правильное питание и прогулки на свежем воздухе. Так что, даст бог, сестра скоро окрепнет.

– Дай бог, дай бог, – произнесла Хасинта, задумавшись.

– Лучше расскажи, как ты сама. Как себя чувствуешь? – поинтересовался у сестры маркиз.

Герцогиня Маддалони вздохнула.

– Ну что тебе сказать? Чувствую слабость и усталость. Болезненные ощущения тоже пока не покидают. Но доктор Сангинетти, который принимал роды, сказал, что это вполне нормально. Требуется время, чтобы организм пришел в норму. Но, признаться, я не о себе волнуюсь. Меня беспокоит здоровье малыша. Сын родился недоношенным. Я очень волнуюсь о нем. Хочется, чтобы колыбель разместили в моей спальне, но доктор Сангинетти запретил. Может быть, поговоришь с мужем на сей счет? Пусть кроватку малютки поставят здесь. Мне кажется, если буду видеть и слышать его, станет гораздо легче.

– Хорошо, поговорю с Джанкарло. Но, честно признаться, кажется, в этом вопросе доктор прав. Вам с сыном стоит побыть в раздельности. Ребенку нужна здоровая мать. Ты должна сначала прийти в себя и уже потом начинать заботиться о малыше. Я успел неплохо изучить твоего мужа. Уверен, он обеспечит младенцу наилучший уход.

Хасинта Милагрос улыбнулась:

– В этом ты, пожалуй, прав. Уж в чем в чем, а в этом сомневаться не приходится. Мой муж заботлив и внимателен. Надеюсь, к нашему ребенку он будет относиться с еще большим рвением, чем делает это по отношению ко мне.

Маркиз сначала хмыкнул, а потом подтвердил:

– Зная герцога, уверен, именно так всё и будет.

Помолчав немного, задал вопрос, уже несколько минут не дававший покоя:

– Та девушка, с которой столкнулся в дверях, кто она? Рыжеволосая красотка так приватно общалась с тобой, что можно подумать, что вы с нею лучшие подруги. И одета как аристократка. Так кто же она?

Хасинта Милагрос рассмеялась:

– Я была уверена, что сестра мужа тебя заинтересует.

– Сестра мужа? – переспросил маркиз удивленно.

Затем, поразмыслив, выдал:

– Я помню, что ты писала об обретении герцогом единокровной сестры, но не помню, чтобы в каком-то письме упоминала, что она рыжая.

– А для тебя это обстоятельство столь важно?

– Конечно! – воскликнул маркиз.

А потом вдруг неожиданно для себя поправился:

– В смысле, хотел сказать, что этим качеством она вовсе не похожа на брата. Более того, я бы сказал, что совсем не похожа.

– Так кажется поначалу, но, когда приглядишься тщательнее, то заметишь сходство между ними, – заметила Хасинта. – При более внимательном рассмотрении оно вполне очевидно. Впрочем, у тебя еще будет возможность заметить это.

– Да? Ну что же, посмотрим-посмотрим. А куда эта рыжая белка так неслась? Будто и не белка она, а кошка, бегущая по раскаленным углям[116].

Хасинта Милагрос неопределенно пожала плечами.

– Честно говоря, я сама не поняла. Фьямметта Джада получила письмо с неприятным известием и тут же подорвалась, не объяснив толком план действий. Хотя лично меня это нисколько не удивляет. Поступки Фьяммы невозможно просчитать. Но я писала тебе, что сестра Джанкарло – добрая и милая девушка. И она единственная моя подруга здесь. Я очень дорожу ею. Так что прошу тебя, продемонстрируй Фьямметте лучшую свою версию. Вы точно должны поладить. У вас много общего. И у нее, как и у меня, практически нет иных друзей. Так что я заинтересована в том, чтобы вы нашли общий язык и стали добрыми друзьями.

– Насчет дружбы не обещаю. Ты же знаешь, с женщинами я умею делать что угодно, но только не дружить.

Луис Игнасио провокационно улыбнулся, подмигнул сестре, а потом закончил фразу:

– Однако с твоей подругой обещаю быть паинькой, лапочкой, милашкой… Ну и всё такое.

Хасинта Милагрос сделала вид, что нахмурилась, и погрозила брату пальчиком:

– Но-но! Меня как раз это-то и настораживает. Когда ты говоришь, что будешь паинькой, лапочкой и милашкой, это значит, что выпустишь на вольный выгул всё обаяние. А обаятельный маркиз де Велада – прогнозируемый итог. Прошу, обещай, что не будешь флиртовать с моей единственной здесь и любимой подругой.

Луис Игнасио рассмеялся.

– Ну, этого обещать не могу, а вот то, что не буду ее нарочно привораживать, обещаю.

Герцогиня фыркнула и выразила взглядом скепсис:

– Один с волка волос, и тот со лба[117]. Впрочем, это уже хоть что-то.

Луис Игнасио склонился к сестре и понежил ее щеку тыльной стороной пальцев.

– Не кривись, Синта, ты же знаешь, я всегда делаю то, что обещаю.

Разогнувшись, маркиз огляделся, как если бы искал взглядом, куда присесть. Затем подошел к стулу, на котором до него сидела Фьямметта Джада, и опустился на него.

– Лучо, ты, я вижу, с дороги. Тебе, наверное, нужно умыться, переодеться и перекусить. Прошу тебя, чувствуй себя в палаццо Ринальди как дома. Ты же знаешь, ты самый дорогой человек для меня.

– Ты тоже, малышка. Ты тоже дорога для меня. Давай, приходи скорей в себя и сил набирайся. Ты большая умница. Справилась со сложной задачей. Теперь перед тобой стоит новая цель: нужно поскорее вернуть прежнюю форму.

В дверь спальни постучали, и в комнату вошла камеристка герцогини Симона:

– Ваша светлость, кухарка спрашивает, подавать ли второй завтрак.

– Конечно, подавать! Какие могут быть вопросы?! – ответил за герцогиню брат. – Молодой мамочке надо хорошо питаться, чтобы восстанавливать утраченные силы. Так что неси сюда всё, что кухарка наготовила, и проследи, чтобы ее светлость всё до крошки съела.

Камеристка смотрела на маркиза не отрываясь, как завороженная, поэтому ему пришлось спросить:

– Симона, кажется, если правильно помню?

Служанка зарделась и коротко кивнула.

– Ну и что же ты стоишь, Симона? Ждешь, когда придам шлепка для ускорения?

Камеристка хихикнула довольно и тут же испарились.

Хасинта Милагрос, наблюдавшая за этой сценой, лишь покачала головой:

– В этом мире может измениться что угодно, один маркиз де Велада остается самим собой.

* * *

– Я вижу, ты всё с бумажками возишься, – поддел мужа сестры вошедший в кабинет Луис Игнасио.

Герцог отложил письмо, которое читал, и улыбнулся.

– С приездом, куньято[118], – поприветствовал он вошедшего, поднимаясь из-за стола. Мужчины обнялись и дважды расцеловались: сначала в правую, затем в левую щеку.

– Как добрался? Надеюсь, дорога была не слишком утомительной, – спросил маркиза герцог.

– Как и любая дальняя дорога, – ответил тот.

– Мне доложили, что ты успел побывать в спальне моей жены?

– Я успел побывать в спальне моей сестры, – поправил зятя Луис Игнасио, – но вот сына вашего еще не видел. Кстати, дружище, прими самые искренние поздравления с рождением наследника!

Де Велада похлопал зятя по плечу.

– Когда покажешь племянника родному дяде?

– За поздравление спасибо, – поблагодарил шурина Джанкарло. – А насчет твоего вопроса отвечу так: мой сын слишком мал и слаб. Его кормилица и нянька в один голос твердят, что младенца стоит пару недель поберечь от лишних глаз. Ты же, как понимаю, не на денек к нам заскочил?

– Конечно нет. Я еще успею надоесть вам с Синтой.

– Это вряд ли случится. Мы всегда рады видеть тебя. И, если уж упомянули мою жену, хочу поинтересоваться: какой ты нашел ее? Когда я от Хасинты Милагрос уходил, она спала. Доктор сказал как можно меньше тревожить ее. Вот я и не беспокою.

Луис Игнасио вздохнул.

– Сестра бледна и слаба, но улыбается и шутит. Это хороший признак. А что ваш доктор говорит на ее счет?

– Когда Сангинетти уходил, он дал рекомендацию, чтобы она как можно больше отдыхала. Пару минут назад я послал посыльного за доктором. Наш врачеватель уверял, что обязательно навестит роженицу сегодня, но дело близится к полудню, а его всё нет. А мне за жену слишком тревожно, так что отправил слугу, чтобы поторопил доктора. Ну а сам тем временем занялся разбором корреспонденции. Это лучшее средство, чтобы отодвинуть пугающие мысли.

Джанкарло Мария указал рукой на стол. Там между двух стопок писем, вскрытых и невскрытых, лежало распечатанное послание со знакомым маркизу почерком.

Луис Игнасио, подхватил его пальцами:

– Это письмо с поздравлением от моего троюродного брата?

– Ах, если бы! Ты прав в одном. Это действительно письмо от Адольфо. Твой бискуджино задал мне задачку похлеще, чем Мишель Нострадамус в своих катренах[119].

Маркиз де Велада вернул бумагу на место и вопрошающе приподнял бровь.

– Что ты имеешь в виду?

Джанкарло Мария с силой провел ладонью по лицу.

– Да вот, Адольфо Каллисто пишет, что мне нужно срочно ехать в Рим. Наш партнер по тамошнему банку затеял какое-то новое дело с так называемыми fedi di credito[120]. Что это такое, я тебе точно не объясню. Признаться, не слишком хорошо разбираюсь в этом. Это ди Бароцци в банковской сфере как акула в воде, а я в этой области чувствую себя снулым анчоусом[121] на солнцепеке. Но обязательства есть обязательства, и от них никуда не денешься.