Фьямметта. Пламя любви. Часть 1

– Пошла бельчат кормить, не иначе, – прокомментировал ее действия возничий. – А миндальный орех – это вы зря кинули. Миндаль – для белок яд.

Услышав это, Фьямма расстроилась.

– Так я же не нарочно это сделала. Мне и в голову не могло прийти, что в дупле кто-то есть.

Немного поразмыслив, предложила:

– Микеле, а давай поступим так: я дам тебе пару серебряных карлино[88], а ты залезешь на дерево и достанешь из дупла тот злополучный орех.

Кучер почесал затылок. Конечно, плата была очень щедрой, но лезть в дупло и спасать белок…

– Знаете, ваша светлость, я вот что подумал. Эта белка не дура. Она наверняка знает, что такие орехи есть нельзя. Это животное выбрало себе дупло возле миндальной рощи. Но рыжая плутовка давно просекла, что грызть можно, а чего нет. Будь это иначе, белки бы уже и в помине не было. Тут столько миндаля, что, начни она питаться им, давно бы со свету сгинула. Вы лучше вот что – насыпьте ей семечек у корней дерева. У меня, кажется, еще немного в штанах завалялось. Тогда-то она точно ваш злополучный орех грызть не будет.

Коккьере сунул руку в карман панталон и вынул оттуда несколько тыквенных семечек.

– Вот. Это и будет ваш откуп.

Фьямметта обрадовалась, сгребла семечки и понесла к старой липе в качестве подношения белке.

Кучер, глядя на эту сцену, лишь усмехнулся в усы:

– Ну и ну! Рыжая белка другой рыжей белке гостинец несет.

Фьямметта Джада, ссыпав семечки на землю у основания ствола, развернулась, отряхнула ладошки и с чувством выполненного долга произнесла:

– Всё, Микеле, дело сделано. Можно ехать.

Кучер хмыкнул, помог маркизе забраться внутрь кареты, сложил ступеньку, захлопнул дверцу и, взгромоздясь на сэрпу, пустил лошадей в бег легкой рысцой.

* * *

Буквально влетев в кабинет брата, Фьямметта Джада, забыв поздороваться, первым делом спросила:

– Ну что? Какие новости? Как себя чувствуют Синта и новорожденный?

Джанкарло оторвался от письма, которое читал, и ответил:

– Слабы оба. Жена потеряла много крови. Сын родился недоношенным. Прогнозы неплохие, но требуется время.

– А врач? Что говорит врач?

– Доктор Сангинетти поехал к себе. Ему нужно отдохнуть. Ночь была тревожная и непростая. Он сказал, что заедет позже и назначит Хасинте восстанавливающее лечение. Синта сейчас тоже отдыхает. Сангинетти уверил меня, что ей следует побольше спать. По его словам, сон должен придать герцогине сил. Вот поэтому я жену и не беспокою. Решил заняться разбором скопившейся корреспонденции.

– Уф, ну слава Богу, – начала говорить Фьямма, развязывая ленты шляпки, – а то я всякого уже напридумывала.

Она вынула шляпную булавку, сняла головной убор и плюхнула его на край письменного стола, сдвинув тем самым аккуратную стопку бумаг, лежавших там.

Джанкарло Мария проследил за этим действием. По всей видимости, ему не слишком это понравилось, потому что он взял шляпку, поднялся из-за стола и, подойдя к двум креслам, стоявшим в углу кабинета, разместил ее на геридоне[89], расположенном промеж них.

Впрочем, никакого замечания сестре Джанкарло не сделал. Он вообще старался обходиться с нею гораздо мягче, чем следовало бы. Герцог Маддалони, познакомившись с Фьямметтой Джадой, быстро понял: отец непомерной любовью к единственной дочери испортил ее настолько, насколько это вообще было возможно. Нет, ничего вопиюще плохого в характере Фьяммы не было. Она отличалась искренностью, прямотой, сострадательностью. Но! Все положительные качества перечеркивали необузданное своеволие, строптивость, отсутствие должных манер и невоздержанность в речах.

Ее язык был колким, а подчас и довольно язвительным. Она никогда не лезла за словом в карман и всегда говорила то, что думает. Любому дураку могла в глаза сказать, что он дурак. По счастью, на близкий круг это не распространялось. Синту Фьямма искренне любила и считала подругой. А по отношению к нему… Брат и сестра всё еще притирались друг к другу, поэтому старались общаться осторожно, с некоторой оглядкой.

Вот и теперь Фьямма заметила, что герцог переложил ее головной убор с письменного стола на геридон, и хотела извиниться за невоспитанность, однако сделать это помешал маленький вредный бесенок, сидевший внутри. Она молча подошла к низкому столику у кресел и взяла шляпу в руки.

– Я пойду, пожалуй. Не буду тебе мешать.

– Ты не мешаешь, – ответил брат спокойно. Помолчав немного, спросил:

– Ты приехала одна или с доньей Каталиной?

– Одна. Я получила твое послание после завтрака. Дуэнья в это время, по обыкновению, отдыхает. Я не стала ее тревожить.

– Но у нас с тобой, если помнишь, уже был разговор на сей счет. Я просил тебя не разъезжать одной по дорогам королевства.

– Так я же была не одна, а с коккьере! – воскликнула Фьямма. – К тому же вряд ли бы присутствие пожилой женщины в карете помешало бы разбойникам, случись таковые, исполнить задуманное злодейство.

– Оттого я и просил тебя, чтобы в любые поездки брала с собой выездных лакеев. Они вооружены и в случае чего смогут выступить твоими охранниками. Но ты из-за детского упрямства по-прежнему игнорируешь мои просьбы.

– Это не из-за упрямства, просто всё время забываю про лакеев. А что касается сегодняшней поездки, я очень торопилась приехать сюда, вот и не взяла с собою никого. И вообще, ты же видишь, ничего страшного со мной не случилось.

– Когда случится, поздно будет, – заметил герцог неодобрительно. Помолчав немного, спросил:

– Как тебе отдыхается в Поццуоли? Дети Ланцы не слишком досаждают?

Фьямметта Джада была рада смене темы, так что ответила весьма воодушевленно:

– Нет, что ты, напротив, без них там было бы скучно. Вчера днем, например, я вместе с ними ловила лягушат и стрекоз, а вечером учила обоих мальчишек играть на гитаре.

Запнувшись на минуту, Фьямметта добавила:

– Кстати, о вилле. Хотела спросить тебя, кому пришла в голову столь потрясающая идея строить ее именно в Поццуоли, да к тому же назвать ее «Эдемом»?

Джанкарло Мария, выражая непонимание, изогнул бровь, а Фьямметта Джада продолжила:

– Сейчас еще ничего, ветер с моря дует, а вот когда тянет серой с Сольфатары[90], там же дышать невозможно! В такие дни вонь стоит адская. Так может пахнуть лишь преисподняя, а вовсе не райский сад. Если бы не семейство Ланца, которое по своей воле захотело поехать туда, я бы подумала, что ты хочешь извести неугодную сестрицу.

Заметив неодобрительный взгляд брата, Фьямметта Джада решила извиниться:

– Прости. Не слишком удачная шутка, согласна. Не обращай внимания. Я понимаю, что ты хотел как лучше, и благодарна. Правда. В Поццуоли действительно красиво, и в такие дни, как вчерашний, когда ветер дует с моря, там великолепно. Гораздо лучше, чем в пыльном и грязном Неаполе. Но мне действительно интересно, неужели это отец захотел построить виллу в таком странном месте?

– Нет, он к этому не имел никакого отношения. Эта вилла принадлежала семейству моей матери. Мне она досталась после ее смерти. К сожалению, герцогиня умерла, когда мне было всего десять лет. Как понимаешь, в таком возрасте вопросы, подобные твоему, ребенка волнуют мало. Так что вряд ли смогу удовлетворить твое любопытство. Мотивы, которыми руководствовались предки с материнской стороны, строя виллу именно в Поццуоли, мне неизвестны.

Как ни странно, Фьямма ответила совсем невпопад:

– Знаешь, я только сегодня думала о магии чисел. Ты не находишь странным тот факт, что и я, и ты – мы оба потеряли матерей, когда нам было по десять лет? У меня иногда складывается такое ощущение, что Господь играет нами, как пешками, выводя какие-то математические или божественно-магические формулы. Тебе так не кажется?

– Нет, не кажется. Думаю, это простое совпадение.

– Уверен?

– Уверен.

Немного помолчав, Фьямметта спросила:

– Можно я загляну к Синте? Не переживай, будить не буду. Просто посижу с нею рядом. Понимаешь, я безумно волнуюсь за нее.

Джанкарло Мария впервые улыбнулся:

– Не возражаю, конечно. Жена твоему присутствию будет только рада.

* * *

Фьямма смотрела на осунувшееся лицо подруги и думала, под каким соусом она смогла бы преподнести Анджело Камилло нежелание иметь детей. Нет, отказываться от потомства в принципе Фьямметта Джада не собиралась. Она прекрасно понимала, что когда-нибудь придется стать матерью, но, глядя на болезненно-бледное лицо Хасинты, Фьямма абсолютно точно поняла: рождение ребенка – это отнюдь не развлечение, поэтому его нужно отложить на самый отдаленный срок.

Фьямметта поднялась со стула, на котором сидела, и подошла к окну.

«Интересно, – подумала она, – а можно каким-то образом избежать нежеланной беременности, не отказываясь при этом от того, что обычно происходит между мужем и женой под покровом ночи за закрытыми дверями спальни?»

От супружеского долга в браке с Анджело Камилло Фьямма отказываться не хотела. Конечно, ее, как и любую девственницу, пугала такая перспектива, но и одних поцелуев с женихом было недостаточно. А теперь, когда виконт ди Калитри отправил младшего сына на учебу в Епископальную семинарию в Теджáно[91], стало катастрофически не хватать и этих поцелуев.

В последнем письме Анджело Камилло сообщал, что вернется в июне в Неаполь. К сожалению, сроков он не указал. Июнь наступил, и Фьямма продолжает каждый день мучительно ожидать известий от жениха.

– Фьямма, это ты? – окликнула проснувшаяся Хасинта.

Девушка обернулась и увидела на улыбающемся личике подруги с трудом проступивший румянец.

– Как хорошо, что ты приехала! – голос Хасинты со сна был слабым и хрипловатым. – Знаешь, мне не хватало тебя в последние дни.

– Мне тоже тебя не хватало, amiga[92], – ответила Фьямма с улыбкой.

Она подошла ближе и опустилась на стул, стоящий возле кровати. Взяла выпростанную руку подруги в свою.

– Зато я могу поздравить тебя с рождением сына. Ты такая молодчина, Синта! Конечно, было бы лучше, если бы ты смогла договориться с наследником брата потерпеть еще пару неделек и не вылазить из твоего животика, но уж как есть, так есть. Главное – вы оба живы и относительно здоровы. Вам стоит поднабраться сил, и всё будет в порядке.

– Ты его видела?

– Кого?

– Малыша, разумеется.

– Нет еще, не успела. Я сразу к тебе пришла. Не терпелось взглянуть на молодую мамочку. Как ты вообще?

– Терпимо, а ночью было очень трудно. Доктор Сангинетти сказал, что ребенок сильно порвал меня.

– Вот потому-то я и не хочу иметь детей! – воскликнула Фьямма.

Хасинта Милагрос рассмеялась.

– Не хочешь, потому что не любишь по-настоящему.

– Неправда, – возмутилась Фьямметта, – я люблю Анджело! Но вот рожать детей не желаю совершенно. Посмотри на себя: ребенок тебя целиком высосал. Больной Вакх[93] на картине, что висит в вашей гостиной, по сравнению с тобой – румяный красавчик.

Хасинта Милагрос мелодично рассмеялась.

– Глупышка, ты даже не представляешь, какой вселенской радостью наполняется сердце, когда частичку тебя и человека, которого безумно любишь, кладут на твою грудь. Этот миг окупает всю боль и страдания. Я уже не говорю о том, какой гордостью наполняется душа, когда осознаешь, что сумела подарить наследника любимому мужчине.

Фьямметта Джада хлопнула себя по лбу.

– Святая Мадонна! Какая же я глупая! Говорила с братом и совершенно забыла поздравить его с этим знаменательным событием. Так переживала за вас, что поздравления напрочь вылетели из моей дырявой головы. У Джанкарло, когда я вошла, был такой расстроенный вид, что я подумала о худшем. В такой ситуации, как понимаешь, было не до поздравлений. А потом он вновь стал отчитывать меня за то, что приехала в Неаполь без сопровождения. Вот о самом важном-то и позабыла.

– Ничего, поздравишь позже, – успокоила Фьямметту Хасинта. – Главное, что ты теперь здесь, с нами, а остальное неважно. А насчет выволочки за поездку без сопровождения, тут твой брат прав. Пойми, cuñada[94], ты сильно рискуешь. Добром это точно не кончится. Хорошо, если тебя всего лишь ограбят, но ты молода и красива. Поверь, найдется много желающих покуситься на твою честь.

– Хорошо, уговорила. Сегодня же пойду и куплю себе терцероль[95]. Благо, что отец научил меня неплохо стрелять. Даю слово, amiga, отныне буду разъезжать исключительно в сопровождении кремнёвого охранника.

– Ты прямо как мой брат, Фиа, всё сводишь к шутке. А мне, знаешь ли, вовсе не до них. Дай слово, что с этого дня выезды будешь делать исключительно в компании двух выездных лакеев.

Фьямметта Джада втянула воздух ноздрями и протяжно выпустила его.

– Хорошо, Синта. Уговорила. Даю тебе слово.

В этот момент дверь спальни тихонько приоткрылась, и в нее протиснулась голова Орсины, камеристки юной маркизы.

– Ваша светлость, извините, что побеспокоила. Тут для ее сиятельства маркизы письмо доставили. Мажордом сказал, что синьорина Фьямметта гостит в палаццо Ринальди, вот я и вызвалась отнести послание. Я думала, вы еще спите, поэтому решилась передать письмо ее сиятельству лично. Посчитала так: пока вы отдыхаете, синьорина Фьямметта успеет ознакомиться с ним.

– Ты всё правильно сделала, Орсина. Отдай письмо маркизе, а мне принеси что-нибудь попить.

– Отвар шиповника подойдет? Я слышала, как доктор распорядился кухарке приготовить его для вас.

– Подойдет, только попроси Кармеллу слегка подсластить.

– Как прикажете, ваша светлость.

Служанка отдала письмо Фьямметте и, сделав книксен, удалилась. Вернулась она быстро, неся на подносе графин с коричнево-красным напитком. Пока герцогиня утоляла жажду отваром шиповника, Фьямметта Джада читала письмо. Отставив пустой стакан на поднесенный поднос, Хасинта Милагрос взглянула на подругу и насторожилась – так переменилось выражение ее лица.

– Фьямметтина, что случилось? На тебя смотреть страшно. Клянусь Мадонной, бледностью сейчас ты перещеголяла даже меня.

Фьямметта Джада оторвала глаза от письма, которое читала, и еле выдавила:

– Анджело Камилло разорвал нашу помолвку.

Эта новость стала снегом посреди лета и для Хасинты.

– Как разорвал? Почему разорвал? – спросила она недоуменно.

– Не знаю. Ничего не знаю. В его письме какой-то сумбур. Единственное, что поняла, – Анджело не приедет в Неаполь, потому что виконт ди Калитри отправил его в Рим. При содействии дяди епископа он зачислен на богословский факультет Папского Григорианского университета[96].

– И что теперь?

– Теперь? – Фьямметта Джада потерла в растерянности лоб. – Теперь…

Она выглядела задумчивой, как если бы перебирала в голове различные варианты возможных действий. Через минуту выдала:

– Теперь я еду в Рим. Я не дам Анджело разрушить всё то прекрасное, что между нами было.

Не до конца оформившаяся в голове идея стала выглядеть как настоящий план.

– Но, Фиа, послушай…

Хасинта Милагрос не успела договорить, потому что Фьямметта Джада, как моментально зародившийся вихрь, подорвалась с места, подлетела к подруге, чмокнула ее в щеку и, удаляясь из комнаты, прокричала:

– Передай мои самые искренние поздравления с рождением сына брату!

Лежащая на постели герцогиня пискнула в ответ:

– И это всё, что ты хотела сказать мне?

– Еще хотела сказать, что люблю тебя и горжусь тобой, молодая мамочка! – это Фьямметта Джада выкрикнула уже в дверях. Когда она повернула голову вперед, чтобы выпорхнуть в коридор, то буквально врезалась лицом в грудь незнакомого мужчины в дорожном костюме, пытающегося войти в спальню.

– Ой, простите, я вас не заметила, – буркнула она и, обогнув незнакомца по дуге, побежала по коридору, звонко стуча каблучками по паркету. Фьямметта даже не почувствовала удивленно-заинтересованный взгляд, направленный прямо ей в спину.

Глава 2

Проводив сестру взглядом, Джанкарло Мария улыбнулся и впервые возблагодарил Господа за то, что эта несносная девица появилась в его жизни. Да, Фьямметта Джада неидеальна, но она вся как на ладони. В ней нет подводных камней и опасных течений. Взбалмошна и упряма, но искренне привязана к тем, кого любит и считает семьей. В ее поведении нет ни капли притворства. Она может хитрить, лукавить, молоть чепуху, но никогда не станет лицемерить и притворяться. Черное всегда назовет черным, а белое – белым. Ему потребовался год, чтобы понять это и до конца принять, что у него есть единокровная сестра, которую нужно любить и о которой следует заботиться.

Совсем иные чувства пятый герцог Маддалони испытывал в тот момент, когда узнал, что такая родня вообще существует. В те дни душу Джанкарло раздирали острые противоречия: сыновний долг боролся в нем с детской обидой на отца. Вторая жена родителя и мнимая сестрица казались ему презренными авантюристками.

Арканджело Гуитто, давний поверенный семьи, знающий все лазейки законов лучше, чем дьявол, и имеющий совесть судейского крючкотвора, запятнанную чернильными кляксами, на этот раз побожился, что Фьямметта Джада Ринальди и в самом деле является родной дочерью четвертого герцога Маддалони. Впрочем, стоило только Джанкарло воочию взглянуть на «сестрицу», как отрицать очевидное стало совершенно бессмысленно.

В чертах рыжеволосой девушки явно проглядывало фамильное сходство как с отцом, так и с ним самим. Оно было не столь явным, но оспариванию не подлежало. Осознание сего факта вынуло камень-основание из того барьера, который новоявленный герцог Маддалони мысленно возвел между собой и девятнадцатилетней сестрой.

Рассказ Арканджело Гуитто об обстоятельствах повторного брака его нанимателя вынул еще парочку камней из возведенной сознанием преграды.

По большому счету о причинах такого поступка отца Джанкарло догадывался. Пьетро Винченцо Ринальди стал вдовцом довольно рано, когда единственному сыну едва исполнилось десять лет. Брак родителей был выгодным, но не слишком удачным. Сколько Джанкарло себя помнил, герцог и герцогиня не переходили в общении на «ты». Они относились друг к другу со сдержанным и довольно прохладным терпением. Никаких теплых чувств к своей половине прилюдно не демонстрировали. Для обоих союз был навязанным, а браки по расчету редко становятся счастливыми. Для герцога и герцогини Маддалони семейные узы явно были ярмом на шее.

Мать Джанкарло умерла рано. У нее было слабое сердце. До четырнадцати лет Джанни жил с отцом вдвоем. Он не знал, были ли у отца женщины после смерти матери. Поводов для подозрений герцог Маддалони не давал, а собственными глазами Джанкарло видел родителя лишь в компании книги или бутылки хорошего вина.

Отношения между отцом и сыном были сдержанными и прохладными. Они старались избегать проявления искренних эмоций. Маленький Джанни отцовской любви не ощущал с рождения. Он рано понял, что не был для родителя желанным ребенком. Наследник фамилии – да, любимый сын – никогда. Со временем он привык и сам не проявлять эмоций. Глубоко спрятанная любовь и демонстрируемая почтительность – вот те чувства, который младший Ринальди испытывал по отношению к отцу.

В четырнадцать лет Джанкарло был зачислен на философский факультет Болонского университета. Вынужденную разлуку с родителем он воспринял с некоторым облегчением. Во время каникул не рвался домой, стараясь использовать свободное время для путешествий по Италии и ближайшим странам Европы, благо денег на его содержание отец не жалел.

Из писем из дому Джанкарло знал, что отец после отъезда сына в Болонью перебрался из Неаполя в родовой замок в небольшом городке Сант-Агата-де-Готи. Джанкарло жизнь в Кастелло Бланкефорте не прельщала, он не стремился туда и никаких подробностей о существовании отца не знал.

Когда тайны всплыли наружу, теперь уже пятый герцог Маддалони стал винить себя за то, что так мало интересовался жизнью единственного родного человека. Все скрытые подробности Джанкарло узнал из уст поверенного Арканджело Гуитто, посвященного в непростые перипетии этой загадочной истории.

Выяснилось, что четвертый герцог Маддалони женился вторым браком на неровне. Его второй женой стала дочь подесты[97] Сант-Агата-де-Готи, Сильвана Аличе. Ее отец, Нани Паскуале Россетти, был довольно богатым патрицием[98] родом с Сицилии. На момент венчания девушке было девятнадцать лет, герцогу – сорок четыре.

Этот брак, хоть и был союзом по сильной и страстной любви, по сути являлся морганатическим[99]. «Хромым браком»[100], как такие женитьбы называют в народе. Вторая супруга герцога не получила титул учтивости, а вот их дочь, рожденная в законном браке, с появления на свет была маркизой.

И именно этот момент для Джанкарло оказался самым болезненным. Тот факт, что отец отважился родить птенца в январе[101], был им, как ни покажется странным, воспринят довольно спокойно, и он гораздо проще пережил бы, если бы у отца появился бастард или адюльтерный ребенок. Но это была вполне законная дочь, рожденная в союзе, скрепленном церковью, а значит, имеющая все права, в том числе на имя, титул и наследство. Такое событие могло бы обрадовать лишь инфантильного бессребреника. Джанкарло Мария Ринальди таковым не являлся вовсе.

По словам Арканджело Гуитто, вторая супруга герцога была скромной и абсолютно неамбициозной. Ее семья не бедствовала, и сама она не рвалась к тому, чтобы подняться по социальной лестнице на ступеньку выше.

Сильвана Аличе боялась оказаться не принятой сыном мужа и аристократическим обществом Неаполя и упросила супруга не представлять ее королевскому двору и высшему свету. Но и Пьетро Винченцо не был готов ради любви противостоять целому миру. На пятом десятке доказывать чванливым ханжам, что ты не осел, – так себе развлечение. Поэтому-то герцог и решил скрыть факт женитьбы ото всех, включая сына. Он тайно наслаждался обществом молодой супруги, скрывая красавицу-жену и новорожденную дочь от злых и завистливых глаз.

Жил герцог Маддалони, по сути, на два города: бóльшую часть времени проводил в Сант-Агата-де-Готи и изредка наведывался в Неаполь. Его приезды в столицу с каникулами сына совпадали нечасто, и юный маркиз не догадывался о том, что у отца есть другая семья.

Молодость вообще эгоистична. Она зациклена на себе, на собственных интересах и удовольствиях. Ей недосуг справляться о чаяниях и заботах других людей. Сына не волновало отцовское желание уединиться в отдаленном замке. Он воспринимал его как обыкновенное чудачество родителя. Нравится отцу сидеть в этой дыре – так тому и быть. Главное, чтоб в его жизнь тот вмешивался как можно меньше.

Из дневников четвертого герцога Маддалони, врученных поверенным, Джанкарло узнал, что отец не хотел поднимать шум в свете и привлекать внимание к неравному браку. Он втихую наслаждался семейной идиллией, которая, к несчастью, продлилась очень недолго. Когда дочери герцога исполнилось десять лет, ее мать скончалась в родовой горячке сразу после рождения второго ребенка. Младенец, а это был мальчик, последовал на тот свет за матерью.

Судя по записям в дневнике, отец тяжело переживал потерю любимой женщины и третьего ребенка. Джанкарло Мария помнил это время. Герцог Маддалони окончательно удалился от света и безвылазно сидел в Кастелло Бланкефорте. По признанию отца, доверенному дневнику, весь смысл его жизни с той поры сосредоточился на горячо любимой дочери. Он холил, лелеял и всячески баловал любимицу. Та платила родителю искренней заботой и любовью.

По словам Хасинты, которая близко сошлась с сестрой, горе дочери после известия о смерти отца было столь велико, что она впервые в одиночку приехала в Неаполь, дабы лично присутствовать на траурной мессе.

Когда Джанкарло услышал об этом, в его памяти всплыл момент, связанный со странным поведением шурина после той мессы. Маддалони отлично помнил, что Луис Игнасио у всех расспрашивал, знает ли кто-нибудь что-нибудь о рыжеволосой девушке, которая присутствовала в церкви во время панихиды. Джанкарло было тогда не до причуд родственника жены, славящегося любвеобильностью, но, когда Хасинта рассказала, что Фьямметта Джада посетила заупокойную литургию, он вспомнил тот факт преотлично.

Пообщавшись с Фьяммой лично, Джанкарло Мария выяснил, что сестра лишь после смерти отца узнала о существовании старшего брата. Оказывается, их родитель хранил тайны не только от сына, но и от дочери. Информации о мотивах такого поступка не было ни у поверенного, ни в отцовских дневниках. Эти тетради по большей части были заполнены романтически-сопливой чушью о любви к юной красавице-жене и рассказами о проделках обожаемой дочери.

Читая отцовские признания, Джанкарло Мария впервые понял, какие гадкие чувства – зависть и ревность. То, в каких выражениях Пьетро Винченцо Ринальди писал о Фьямметте Джаде, навевало грустные мысли о том, что единственного сына отец не любил вовсе. В этом трудно признаваться, но никогда по отношению к себе или к матери Джанкарло не слышал из уст родителя таких цветистых выражений, полных искренней любви и щемящей нежности, которыми изобиловали страницы отцовских тетрадей, адресованные дочери и жене.