Заколдованное место

Ирма Григ, Андрей Новиков, Гульнара Василевская, Соль Решетникофф, Вияна

Заколдованное место

Дорогие друзья!

«Заколдованное место» —

пять историй, объединенных общей темой,

а также знакомство с героями наших романов.

Надеемся, вы полюбите их так же, как и мы.

Тьмутараканьэйрпорт

Гульнара Римовна Василевская

Угораздило же меня залететь в эту дыру. Забытое всем миром место! Разве это аэропорт? Куры гуляют по летному полю. Плевать они хотели на самолеты. Разбегаются чуть ли не из-под колес. А сами «воздушные суда»! Музейные экспонаты! Еще бы крылья Икара подвесили где-нибудь, чтоб всю историю авиации представить!

Впереди по маршруту нас ждал эпицентр циклона. Вдруг ни с того ни с сего один из двигателей забарахлил, и пилот произвел вынужденную посадку. Так я застрял между Красноярском и Новосибирском, а мне еще до Москвы добираться!

Бреду под моросящим дождем в сторону сарая, который, по-видимому, представляет собой здание аэровокзала. Стараюсь остановить внутреннее брюзжание. Надо успокоиться. Сейчас узнаю, когда будет рейс на Новосибирск. Это все же крупный город, а не какая-нибудь Тьмутаракань. Пришлют резервный борт, не будем долго сидеть. Замечаю боковым зрением девушку, что летела в самолете в соседнем ряду. Она идет в толпе пассажиров к аэровокзалу. Светлая, с косой. Красивая. Подхожу и предлагаю донести ее рюкзак. Она поднимает глаза… с золотинками. В них хочется смотреть. Я ее еще на регистрации приметил.

Девушка поворачивается ко мне, и я снимаю с ее плеча за лямку рюкзак. Ого, не слабо! Тяжелый. В ответ тихое: «Спасибо».

Дальше идем молча. Заходим в здание и глохнем от гула забитого людьми зала, накаленного жаром ожидания. Мы делаем круг почета – все занято. Сесть негде. Подхожу к стене, достаю из своего рюкзака туристический коврик, стелю на пол и приглашаю устраиваться.

Мне удалось удивить девушку. Она улыбается и садится.

– Павел, – знакомлюсь я.

– Люба.

Оставляю ее с вещами и иду узнать про рейс.

Тетка в справочной устало повторяет наседающей толпе:

– Рейса на Новосибирск нет. Информации нет. Когда будет, не знаю. И вообще никуда вылетов нет. Видите, какая погода.

И точно – ветер только разгулялся! Его нарастающие порывы с воем швыряют в потемневшие окна массы воды, которые струями стекают вниз по стонущим стеклам.

Отстаиваю очередь в буфете и возвращаюсь с двумя стаканами чая и с зажатым под мышкой пакетом с пирожками. Люба улыбается, лезет в свой рюкзак и достает яблоко и конфеты.

Пирожки с разной начинкой, поэтому я разламываю первый попавшийся, протягиваю Любе ее половинку, надкусываю свою, вдыхаю и ныряю в детские воспоминания. Бабуля пекла такие же с капустой и луком в тоненькой обертке из теста, через которую просвечивали молотые перчинки. Ее пирожки редко дотягивали до застолья, расхватывались еще на этапе приготовления. Мы с Любой пируем.

Рассказываю ей, что был в командировке в Братске, а теперь возвращаюсь в Москву через Красноярск и Новосибирск. Чем занимаюсь? Энергетик я. А ты? То есть вы? Люба летит в столицу на курсы по реставрации.

За окном черным-черно. Незаметно шум в зале замирает, как будто кто-то невидимый подкручивает реле. Счастливчики расположились на скамьях. На всякий случай опять иду в справочную.

«Ничего не известно. Экипаж уехал. Куда-куда? Отправился отдыхать. Ремонтную бригаду вызвали. Только чего им на ночь глядя ехать? Утра будут ждать. А я что могу поделать? Гостиницы тут нет. До ближайшей? Километров сто. Где живу? В деревне, неподалеку. Только у нас тоже гостиницы нет».

– Как вас зовут? – спрашиваю вежливо, почти вкрадчиво.

– Ну, Зина.

– Зина, Зинаида… Как вас по батюшке?

– Ивановна.

– Зинаида Ивановна, я вас очень прошу, как появится известие про первый самолет на Новосибирск… Запишите, пожалуйста, Павла Демешева! Это я. Мне очень надо.

– Всем очень надо, – говорит тетя Зина спокойно, встает и выходит из своей будки. И я вижу, что она совсем невысокого роста, состоит из сплошных округлостей, включая пучок на затылке.

Зинаида Ивановна идет в буфет, возвращается оттуда к своей рабочей будке с пакетом и бутылкой молока, наполняет миску, что приткнулась рядом, вытряхивает косточки из пакета на картонку. Тут же откуда-то выныривает тощая рыжая кошка. Припала, только острые лопатки горбятся.

Иду к Любе, достаю из рюкзака свитер, скатываю подсохшую куртку, кладу все на край коврика и командую девушке:

– Ложись… тесь.

Она послушно располагается у длинного края, я устраиваюсь за ее спиной, обнимаю и шепчу:

– Извините. Так мы вдвоем поместимся, и будет теплее.

– Я поняла.

Не сплю. Я знаю, что Люба тоже не спит, хотя и не шевелится. Нам тепло. И не только от того, что мы прижались друг к другу. Медленно раскатившаяся по телу волна наполнила каждую клетку током и осела… Вздыхаю. Осела в районе сердца.

Люба тоже еле слышно вздыхает. Чувствую это только потому, что ее волосы легко коснулись моего лица.

– Давайте разговаривать, – шепчу я.

Она осторожно поворачивается ко мне, и ее глаза оказываются напротив моих глаз, губы почти касаются моих губ.

– Люба, почему вы стали реставратором?

– Сколько себя помню, всегда любила рисовать. У нас в Сибири так красиво! Столько храмов. Столько икон надо подновлять. Выучилась на художника. А почему вы стали энергетиком?

– С детства пытался понять, откуда берется электричество. Однажды чуть не засунул отвертку в розетку – увидел, как отец там ковырялся, и лампочка в торшере зажглась. Хотел повторить его опыт, да бабуля вовремя поймала. В кружок меня записали, где цепи разные собирал. Города игрушечные выпиливал из деревяшек и свет к них проводил. Удивлялся, как невидимый ток пробегает по проводам, и загорается лампочка.

Мы продолжаем шептаться, и я узнаю, что Люба – самая старшая в семье, а их у родителей шестеро, и все мальчики, кроме нее. Удивляется, что я один у мамы с папой. Еще восхищается, что был во многих странах. Я, конечно, перья распустил – напел ей про Индию там, про Китай… Люба только по Сибири ездила. Зато пожила на Таймыре. Тут охаю я. Люба летом до дальних скитов добиралась с ненцами на нартах. Оказывается, полозья по траве отлично скользяяя… Мы засыпаем. Она еще спрашивает, почему у меня с собой туристический коврик. Кажется, все-таки ответил, что забирался на Красноярские столбы… Еще она любит чай с вишневым вареньем. И я люблю… Я поцеловал Любу или только хоте…

Просыпаюсь от того, что дятел громко и настойчиво стучит по дереву. Открываю глаза, поднимаюсь – закутанный в шарф старик, в пиджаке и надетом поверх болоньевом плаще, который не сходится на животе, похожий на нахохлившуюся сову, бьет вареным яйцом о край скамьи, а сам смотрит на нас близко посаженными глазами из-под мохнатых козырьков-бровей. Оказывается, уже рассвело.

Люба тоже встает, улыбается мне, потягивается. Я ласково касаюсь ладонью ее щеки, иду в справочную. Тетя Зина сидит на месте, усталая. Узнает меня и, не дожидаясь вопроса, говорит:

– Циклон усиливается. Движется на Москву. Обещали один борт. Я вас записала.

Благодарю, почти кланяюсь, и топаю в буфет. Пирожки закончились, но чаю полно. Румяная веселая буфетчица в белоснежном кокошнике, из-под которого рвется наружу рыжая химия, разливает кипяток из такого же жизнерадостного, как она, трехведерного самовара. А вчера я этого пузана и не заметил!

Люба, умытая и свежая, сидит, смотрит куда-то и еще не видит меня. Встречается со мной глазами, и они радостно вспыхивают. Девушка лезет в свой рюкзак и достает пакетик с кедровыми орехами:

– Везла гостинец на курсы, но не голодать же нам.

Дождь то стихает, то начинает биться в окна, как вырвавшийся на свободу сумасшедший. Люди заняты, кто чем. Старик-сова шумно прихлебывает из эмалированной кружки. Между скамьями носится чей-то ребенок.

Мы с Любой сидим и пьем чай с орехами и конфетами. Заодно выясняется, что оба любим походы, Рембрандта, Наутилус[1]и Арсения Тарковского. Расходимся в одном – Люба обожает собак, а я – кошек.

Звонит мобильный:

– Все хорошо, мама. Нет, еще не долетел. Нас тут по работе задержали. Послезавтра буду. Все хорошо – не волнуйся.

Следом звонок с работы. Я встаю, хожу туда-сюда. Циклон уже добрался до Москвы, и рухнула опора с высоковольткой. Боятся поднимать. Ничего без меня сделать не могут! Даже ненадолго нельзя оставить! Разговариваю то с инженером по технике безопасности, то со своим замом и потихоньку начинаю закипать. Дохожу до противоположного конца зала, все убеждаю, разворачиваюсь и ловлю Любин взгляд. Она смотрит внимательно, как будто не узнавая меня, как в первый раз. Возвращаюсь, сажусь рядом с Любой, опустошенный невозможностью повлиять на ситуацию.

Я вслушиваюсь… Через завывание ветра с дождем прорезается звук. Постепенно он нарастает, превращается в гул… Посуда начинает тоненько дребезжать в буфете. Самолет прилетел! Смотрю в окно – кружит, никак не решается сесть, но потом все-таки приземляется. Ан-24, совсем маленький, ну ничего.

Объявляют регистрацию на Новосибирск. Вмиг выстраивается очередь к окошку. Хватаю Любу за руку и тяну за собой – пошли регистрироваться скорей. Наскоро закидываем вещи в рюкзаки и встаем в очередь.

До нас оставалось человек пять, когда тетя Зина объявляет, что самолет полон, и тут же называет в микрофон мое имя и фамилию. Я хватаю Любу за руку, и мы протискиваемся к окошку.

– Зинаида Ивановна, нас двое. Павел Демешев и Любовь… Как твоя фамилия? – поворачиваюсь к Любе.

– Лазарева.

– Любовь Лазарева. Зарегистрируйте нас, пожалуйста!

– Осталось одно место.

Внутри меня все ухнуло.

– Зинаида Ивановна, голубушка, я вас очень прошу!

– Вы летите или нет? – она строго смотрит из-под очков.

Я смотрю на Любу. Девушка молчит, померкла.

– Лечу! Регистрируйте!

Получаю посадочный и отвожу Любу в сторонку. Говорю, что мне очень надо лететь. В Москве рухнула опора. Она под большим напряжением. Без света вся стройка встала. Говорю, что найду ее в Москве.

– Люба, запиши мой телефон, давай свой!

Она сначала молчит, потом диктует свой номер. Звоню на него, чтобы мой номер записался в памяти ее телефона.

Объявили посадку. Люба провожает меня до двери аэровокзала, дальше ее не пускают. Целую ее в щеку и иду, все время оглядываясь, через летное поле к самолету. Из-под моих ног выскочила курица. Что она делает на поле в дождь? Оглядываюсь назад – двери затворили.

Смешно. Выход на посадку закрыли, а другие двери из аэровокзала открыты, и через них беги до любого самолета. И Люба так может. Догадалась бы. Увидел бы ее еще раз.

Последним поднимаюсь по трапу, снова оглядываюсь – Любы не видно. Сажусь на свое место у иллюминатора. Смотрю в него и ничего не различаю из-за водной пелены. Стюардесса показывает, как пользоваться спасательным оборудованием, потом проверяет ремни.

Срываюсь с места, поднимаю соседа, хватаю с багажной полки рюкзак и бегу по салону, чуть не сшибая бортпроводницу.

– Извините, я не могу лететь.

Стюардесса расставляет руки, пытаясь меня удержать, но я вырываюсь и прошу открыть дверь. Меня выпускают, и вовремя! Трап уже начал отъезжать. Бешено машу водителю. Он останавливается, подъезжает снова. Сбегаю по трапу на зеленую, яркую траву и мчусь к аэровокзалу. Навстречу мне бежит какой-то пузатый человек в мокром костюме и шляпе с опавшими полями с прижатым к животу портфелем. Вместо меня, наверное.

У входа в аэровокзал стоит допотопный пазик. Врываюсь в здание, бегу, огибая людей к «нашей» стеночке. Любы не видно. Оглядываюсь вокруг – пассажиры лежат, сидят, пьют чай, занимаются своими делами. Любы нет нигде. Звоню – ее номер не доступен.

Бегу к справочной. Вместо тети Зины сидит другая женщина.

– А где Зинаида Ивановна?

– Закончила смену и уехала.

– Вы не видели тут девушку? Светленькую такую? Красивую…

– Я тут не за этим сижу.

Возвращаюсь к «стеночке», спрашиваю старика-сову:

– Вы не видели, куда подевалась девушка, светленькая такая, Любой зовут? Мы с ней ночевали здесь.

Старик-сова смотрит на меня из-под бровей-козырьков как в первый раз и молчит. Тут я слышу за спиной дребезжащий голос и оглядываюсь. Это старуха его:

– Глухой он. Краля твоя так рыдала, что диспетчерица ее к себе домой забрала. Я видела, когда в туалет ходила.

Выбегаю из аэровокзала, но пазик уже уехал. Узнаю, у работников, что автобус ходит раз в сутки: «Где живет тетя Зина? В Шмеленках, километров десять отсюда будет».

Пристегиваю на поясе рюкзак и пускаюсь бегом по дороге.

«Тебя уволят! Выпрыгнул из самолета из-за девчонки. Думаешь, не знаю? Замотался бы в Москве и думать бы забыл про нее. Да и как жить на два города? Эта девушка с характером. Едет в Москву учиться! А потом вернется в свою Сибирь и будет реставрировать иконы. А ты? Поедешь жить в Красноярск? Столичный перспективный жених, с машиной, с собственной квартирой. Ты же бесишься от всего, от пробок, от любого затыка на работе. Кофе убежит – уже бесишься! Идешь в поход, а обставляешь себя всеми удобствами. Ты же обрадовался, что осталось одно место на самолет. Ничего не пришлось бы решать. А теперь сам не рад».

Говорю сам с собой и бегу. Дождь все льет, никак не угомонится. Километре на третьем, вижу, что пазик почему-то съехал с шоссе на боковую грунтовку. Сошел с асфальта за следами протектора. Мешок что-ли тащили… Слышу, вроде стонет кто-то в кустах. Мужчина! Голова разбита. Живой!

Перевязываю его, разорвав чистую футболку, пою водой. Это Василий, водитель пазика. Он говорит, а у меня все обрывается внутри. Автобус тормознул какой-то мужик в ватнике. Василий открыл двери, и сразу из кювета выскочили еще двое в тюремных робах с самострелами. Его ударили, а дальше он ничего не помнит.

Мобильный. Только бы была связь. Набираю 112, а там как будто ждали – сразу задавать вопросы. Диктую координаты с телефона, и мне сообщают, что трое заключенных сбежали из колонии. Скомандовали оставаться на месте, ждать оперативный отряд ФСИН[2].

Люба, Люба! Как же я оставил ее? Ждать оперативников? Там женщины. Что уголовникам взбредет в голову? Зачем им лишние свидетели? От этих мыслей меня начинает колотить. Я сажаю Василия на обочине и спрашиваю: «Дождешься оперов?» Он кивает: «Беги. Одни бабы там». Подпираю его со спины рюкзаком, забираю с собой документы, пауэрбанк, налобный фонарик и походный складной нож. Снимаю куртку и укрываю Василия. Рядом кладу бутылку воды. Телефон ставлю на беззвучку, включаю режим отслеживания моего местоположения, бегу по боковой грунтовке, которая ведет в лес.

Я хорошо бегаю, и теперь очень рад, что тренировался на трейлах. По телефону вижу, что пробежал по лесу шесть километров и ничуть не устал. Грунтовка круто сворачивает вправо, я следую по ней и почти налетаю на пазик.

Присев, пячусь назад. Не дышу, слушаю. Тихо. Никого нет? Что с Любой и тетей Зиной? Их убили? Сердце стучит так, что кажется разорвется голова. В пазике никакого движения. Стараясь не хрустеть ветками, подбираюсь в зарослях к дверям автобуса. Они распахнуты, внутри по-прежнему мертвая тишина.

Набираюсь храбрости, вылезаю из кустов, поднимаюсь по ступенькам – никого! Автобус пустой, никаких следов. Слава Богу, крови тоже нет. Куда все подевались?

Прохожусь по салону, заглядываю под сиденья, вижу какой-то шарик. Поднимаю – шерсть… Люба была в шерстяном свитере. Комок круглый и крупный, с перепелиное яйцо. Из него торчат тонкие усики – как специально скрученные.

И тут меня осеняет! Это не усики, это – ножки! Шмель! Люба оставила такой знак в надежде, что их будут искать. Уголовники двинулись в Шмеленки, решили отсидеться там, пока утихнет шум.

Тут начинает вибрировать мой телефон. Прячусь в кустах и беру трубку. Оперативники! Говорю четко, понятно, чтобы на том конце поверили в догадку, чтоб не терять времени на вопросы. Сейчас самое главное – успеть! Передаю координаты автобуса. До Шмеленок около четырех километров.

Иду осторожно, чтобы не наткнуться на бандитов. Схожу на тропинку вдоль грунтовки. Еще светло, следов не видно.

Вышел к Шмеленкам, когда уже стало темнеть. Дождь продолжает сеять. Домов двадцать забираются на пригорок. Который тети Зины? Пробираюсь к крайней избе, что стоит на отшибе. Света в окнах нет. Но дом жилой, во дворе сушится белье. Заглянул в окно, в комнате – никого.

Я чуть не заорал, когда на мое плечо легла тяжелая рука.

– Кого ищешь, мил человек, – голос спокойный, возрастной.

Оглядываюсь – дед как из сказки – с белой бородой и белой рубахе, с посохом в руке.

Спрашиваю, где живет Зинаида Ивановна.

– Полуянова? Видишь на пригорке дом с красной крышей? А чего она тебе сдалась?

Смотрю на дом, там горит одно окошко. Прошу деда войти к нему, а там выдыхаю и расспрашиваю.

Нет, посторонних он не видел. Мужик Зинкин в геофизической партии. Детей трое, старший живет в городе, младшие – у сестры в Полуяновке, в трех верстах от Шмеленок. Я выдыхаю – будем надеяться, что тети Зины дети так в Полуяновке и сидят, маму ждут.

Деду коротко разъясняю, что сбежали зэки, и Зинаида Ивановна в беде, а с ней и девушка Люба. И раз свет горит, там бандиты. Что они с женщинами могут сделать – подумать страшно. Пока я судорожно соображаю, быстро и бесшумно открывается дверь.

Вижу людей в камуфляже. Свои! Быстро пересказываю, что знаю.

Старший расспрашивает деда про хозяйство Полуяновых, что во дворе есть, где сени и входная дверь, какие пристройки. Дед вспоминает важную деталь. В сенях, что под одной крышей с домом, сзади есть маленькая дверка, нагибаться надо, чтоб зайти. «Через энту дверку, Зинка коз загоняет в дом, когда холода наступают, и козлята появляются».

– Дед, – говорит старший. – Надо отвлечь бандитов. Подойдешь к дому, за сараем остановись, покричи Зинаиду, соли у нее попроси. Только из-за сарая не высовывайся! Парень с тобой будет. Павел, пойдешь с дедом?

Я киваю.

– Мы в это время через сени в дом проберемся. Паша, ты тоже на рожон не лезь.

Вышли из дому. Было уже совсем темно. Деду надели темную фуфайку и фуражку, чтоб не светился в ночи, и он выдвинулся, я следом, оперативники – растворились в ночи.

Дошли быстро, дед оказался шустрым и, кажется, совсем не боялся. У меня же сердце ухало как кувалда.

Из дома доносился неявный шум, вроде звяканья посуды, а через мгновение – хриплый рык:

– А ну пей, говорю!

Слышится возня и сдавленный голос тети Зины.

– Вот и умница! Теперь вся ночка наша!

Возникший из темноты старший махнул деду, и тот бодро прокричал:

– Зинка, а Зинка! Соль есть? Я хватился, у меня солонка пустая.

В доме какое-то перемещение. Через минуту раздался голос тети Зины:

– Андрон Никифорович! Ты что ли? – и через паузу. – Постой, сейчас вынесу.

Снова возня какая-то в доме. Опять голос тети Зины:

– Чего-то не вижу тебя. Где ты есть?

Я не успеваю ничего сделать, как дед Андрон выходит из-за сарая и становится перед калиткой. Грудь прикрыта забором, но это же штакетник! А голова вся на виду.

Дверь осторожно приоткрывается, потом распахивается широко. Из дома выходит вся расхристанная Зина с солонкой в руке. Идет и … шатается. Да она пьяна! Доковыляла кое-как половину пути до калитки, как раздался выстрел, и в открытую дверь вывалился лицом вниз уголовник. В то же мгновение выскочивший из-за угла боец сбил тетю Зину с ног и прикрыл ее своим телом. Я бросаюсь из-за сарая на деда, валю его и тоже укрываю собой. И вовремя! Один за одним раздаются выстрелы, и щепки штакетника падают на меня.

Из дома слышатся звуки бьющейся посуды, падающего тела, снова выстрелы. Потом все стихает. Старший кричит, что двоих уложили, а третьего взяли. Я поднимаюсь – дед цел – и бегу к дому. Тетя Зина лежит и не шевелится. Убита?! Боец разворачивает ее, поднимает ко мне ошеломленное лицо: «Спит!» Забегаю и вижу скрученного уголовника, глаза дикие, рычит. Где Люба?

Бросаюсь в другую комнату, вижу ее. Она сидит на полу – глаза огромные в руках – утюг.

– Люба, милая моя, они ничего с тобой не сделали?

Она смеется и плачет, гладит меня по голове. А это я ее должен гладить!

Мы погостили у тети Зины денек, дожидаясь нового самолета на Новосибирск. Познакомились с ее детьми и сходили в гости к деду Андрону.

Тетя Зина рассказала, как ей удалось убедить уголовников отсидеться денек-другой у нее. Она знала, что дети в безопасности, а отключенный телефон встревожит сестру, и она поднимет тревогу. В этом была надежда уцелеть, потому что зэки были голодные и агрессивные. Преступники нашли самогон в доме и, напившись, еще больше озверели, заставили женщин пить. Еще немного, и все могло бы закончиться ужасно. «Вовремя вы подоспели!»

А потом пазик повез нас в аэропорт, за рулем был другой водитель. Василий уверенно шел на поправку. Мы с Любой вышли из автобуса и пошли по летному полю к зданию аэровокзала. Куры нас не боялись.

Погода наладилась, все пассажиры разлетелись, и зал опустел. Дед-сова со своей старухой тоже улетели. Знакомая буфетчица выдала нам чай и пирожки. Самовар вторым солнцем сверкал на свету.

Мы сели на скамью и устроили пир.

– Паша, главный оперативник сказал, что именно ты помог быстро нас найти. – Люба помолчала. – Как хорошо, что ты не улетел тогда!

– Люба, прости меня!

– Жалко тюбики с красками пропали. Один из бандитов специально наступил на них, чтоб раздавить.

– Мы купим тебе новые краски. Ты выучишься на курсах, а я сдам все дела и перееду жить в Красноярск. Хорошие энергетики повсюду нужны. Не смотри на меня так – я все решил.

[1] Наути́лус – Наути́лус Помпи́лиус, одна из наиболее известных советских и российских рок-групп во второй половине 1980-х и в середине 1990-х годов.

[2] ФСИН – федеральная служба исполнения наказания.

Чемодан с судьбой для скептика

Соль Решетникофф

Настигшим жертву хищником самолет вцепился в землю. Содрогнулся, сбрасывая с себя усталость пути, и затих. Писатель Вадим Жук, чья жизнь была расписана по минутам, сжал подлокотник и выдохнул: «Надо забрать чемодан, выпить кофе, перебронировать рейс до Милана».

Рядом сидела Даниэла, его девушка, и, не отрываясь от журнала, увлеченно перелистнула страницу. Откусила круассан. Крошки мелкими уликами преступления против порядка упали на глянцевый лист. Вадим улыбнулся – всякий раз она напоминала, что по соседству с его упорядоченным миром живет хаос.

– Чем больше я интересуюсь астрологией, тем сильнее в нее влюбляюсь. Слушай, прям сюжет для твоего нового романа! – жуя, сказала его девушка. – «В этом аэропорту время живет по своим законам. В периоды ретроградного Меркурия его градусы синхронизируются с координатами скрытого грота Ганимеда в Апеннинах. Тогда происходят аномалии: даты путаются, нити судьбы переплетаются, притягивая отголоски из прошлого». Представляешь, сейчас как раз этот самый ретроградный Меркурий. Мы вот-вот войдем в один из порталов.

– Портал, где теряются чемоданы, – не глядя в ее сторону, заметил Вадим. Его скепсис был непробиваемым бастионом, возводимым годами.

Он перевел взгляд на яркие буквы глянца. Заголовок обещал «десять мест на земле, где время течет иначе».

– Журналистский треп, – Вадим посмотрел на часы. – Когда же они рукав подвезут?

– Ну-ну, мистер Скептик, – хихикнула Даниэла. – Хотела бы я покопаться в твоем прошлом.

Вадим нагнулся, рассматривая в окне иллюминатора огни посадочной полосы. Они то гасли, то вспыхивали, словно метались между принятием и сопротивлением. «Получилась бы хорошая метафора для моего героя. Бедняга! Он никак не примет выбор близкого человека, а мне не удается дописать финал романа. Вот поедим, спланируем поездки по Италии, и, в ожидании следующего перелета, поработаю над рукописью», – подумал Вадим.

Автобус доставил их к терминалу, выгрузил на холодном перроне. Даниэла сильнее закуталась в объемный бомбер:

– Бр-р! Морозилка! Как ты тут жил?

Угрюмый Вадим устремился в сторону зоны прилета.

Здание аэропорта раскинуло перед ними длинные коридоры из металла и стекла. Они поблескивали в свете фар, будто глаза древнего исполина, терпеливо поджидающего вновь прибывших. Из терминала вырвался горячий воздух. Кто-то громко выругался на непонятном языке, но звуки потонули в общем шуме, сливаясь в хаотичный гул. Указатели мигали, меняя направление, стоило лишь отвести взгляд. Вадим потер виски: в них пульсировала головная боль, растягивающая мысли до пронзительного скрипа.

Он отдышался, стараясь сбросить с себя беспокойство – суматоха в толпе его раздражала – и прищурился в поисках табло – очки, как и рукопись, Даниэла умудрилась переложить в багаж.