Харбин

– Не приходилось… – коротко ответил тот.

– Так вот придётся, – достаточно жёстко проговорил председатель. – За последние годы там были сформированы десятки антисоветских подрывных центров из числа тех, с кем, собственно, вы когда-то и боролись. Глупцы! – неожиданно усмехнувшись, произнёс он. – На что они надеются?.. Что им удастся свергнуть советскую власть? Но ведь эта идея сегодня выглядит архиутопической, если учесть, что наша страна не стоит на месте… Она развивается, она становится сильной… Однако нам не нужна война. А эти люди к ней призывают… Сам собой напрашивается вопрос: как избавиться от этих подонков? Однако не мне вам рассказывать, что в этом случае нужно делать. Нет, я не стану сейчас говорить о деталях операции – об этом вам расскажет товарищ Артузов. Я знаю, вам уже доводилось работать с Артуром Христиановичем, так что в добрый путь! – улыбнулся Менжинский. – Впрочем, у меня ещё к вам будет личная просьба… – он снова порывается встать, но опять у него не хватает для этого сил. – А просьба такая… В Харбине обосновались пятеро негодяев, которых… – он делает паузу. – Которых партия считает своими врагами. Нет-нет, это не какие-то там известные деятели, – заметив в глазах Болохова немой вопрос, торопится объясниться он. – Это обыкновенные шарлатаны, но от них столько идёт сегодня вони! А нам это нужно? Вот я и прошу… Я прошу каким-то образом заткнуть им рты. Ну, не мне вас учить… – заключает он.

Это заявление явно не по душе старшему оперуполномоченному. Оно задевает его профессиональные чувства. Как же так! Ведь он опытный сотрудник, на его счету не одно громкое дело, а тут, понимаешь, ему предлагают ехать чёрте знает куда, чтобы заткнуть глотки каким-то там, как выразился шеф, шарлатанам. Но Менжинский как будто не замечает перемену в его лице.

– А знаете, почему именно вас я об этом прошу? – снова на Болохова смотрят эти внимательные и чуть воспалённые то ли от вечного недосыпа, то ли от прилипшей к человеку какой-то хвори глаза. Глаза умного человека, в глубинах которых пылает огнём вся эта великая современная история, которую невозможно было постичь умом. – Вы же художник, так?

– Бывший… – тут же поправляет его Болохов. – Впрочем, я даже не успел им стать – только учился…

– Тем не менее… – промокнув лицо носовым платком, произнёс председатель. – Вы были знакомы со многими питерскими художниками, так ведь? Насколько мне известно, вашим педагогом в академии был сам Василий Васильевич Кандинский…

При упоминании этой фамилии у Александра как-то нехорошо трепыхнуло в груди. Кандинский уже несколько лет жил в эмиграции, поэтому получалось, что прошлое Болохова так или иначе было связано с именем врага советской власти. Именно врага, потому как партия давно назвала русскую эмиграцию своим главным врагом. А он-то в своих анкетах писал, что чист перед партией, что у него с прошлым нет ничего общего, а тут получается, что его учителем был враг. Выходит, он врал, когда заполнял такие анкеты? Выходит, партия зря ему так доверяла?

– Товарищ Менжинский, но ведь это было так давно… При этом кто же знал, что тот человек окажется…

Он не договорил. Он просто не мог назвать своего любимого Василия Васильевича тем словом, о котором разве что грудной ребёнок не знал. Это было страшное слово, и даже не слово, а свинцовая пуля, которая находилась в постоянном полёте, отыскивая свою цель. «Враг!» звучало как «Пли!» Скажи так – и пуля тут же окажется в чьём-то сердце.

– Да-да, конечно… – подтвердил Менжинский. – И всё-таки, Александр Петрович, он был вашим учителем…

Снова трепыхнуло у Болохова в груди. На этот раз он испугался не за себя. Да неужто?.. Неужто его хотят заставить убить старика Кандинского? Но это же кощунство! Разве можно так?.. Это же имя! Это русская слава! Поднять на него руку – это то же самое, что поднять её на своего родного отца…

Менжинский, будучи человеком прозорливым, тут же по выражению лица Болохова догадался, о чём тот подумал.

– Успокойтесь голубчик, – просит он его. – Мы вовсе не собираемся мстить этому человеку. Да, он не принял советскую власть, но он не стал раздувать меха, попав за границу. Это я так, образно. Но вы меня понимаете… Я говорю о том, что он не занимается злопыхательством. Однако есть дичь помельче, а вот шума от неё как от настоящей… Я говорю о некоторых ваших бывших товарищах по академии, которым удалось обманным путём выехать за границу и не вернуться назад. Да бог с ними, пусть бы не возвращались, но зачем клеветать на советскую власть? Тут и без них шуму вокруг нас хватает… – Менжинский налил из графина в стакан воды и сделал глоток. – В общем, на днях меня вызвал товарищ Сталин и выговорил за то, что, выражаясь его словами, наша контора плохо реагирует на антисоветские выпады со стороны белой эмиграции… Вы, говорит, привыкли стрелять только по крупным мишеням, но этого недостаточно. Ведь существуют ещё и мелкие сошки, которые не меньше портят нам жизнь. Хватит, говорит, с этими клеветниками миндальничать… Подумаешь, великие ученики великих мастеров! Насрать, мол, на них. Мы своих, говорит, великих вырастим, а те пусть заткнутся. Так что вот такие дела… Ну как, Александр Петрович, вы готовы выполнить задание партии? – глядя Болохову прямо в глаза, спрашивает он.

Вот так, ничего нового: дальняя командировка, наган, очередная жертва. Сколько их уже на его счету! А сколько ещё будет?.. Ведь пока где-то в какой-то точке земного шара существуют люди с иными взглядами, с иными амбициями, партия и дальше будет требовать от чекистов решать эти вопросы репрессивными методами. Здесь два пути. Первый – это заманить потенциального врага на его бывшую родину, где дальнейшую его судьбу решит революционный суд. В случае же, если тот вариант не удастся, – просто уничтожить его. Увы, чаще приходится выбирать второй путь, потому что решать сверхзадачи бывает гораздо труднее, чем вытащить из кармана револьвер.

Но кто же на этот раз? Неужели и впрямь кто-то из моих знакомых? – удивляется Александр. Вот бы узнать, кто это… Впрочем, об этом ему скажут позже, а теперь он должен дать свой ответ товарищу Менжинскому. Но что он мог ответить ему? Сказать «нет», сославшись на то, что у него не поднимется рука на бывших своих товарищей, – значит, подписать себе приговор. Коль за дело взялся сам Сталин, о котором ходили недобрые слухи и которого многие считали причастным к смерти вождя, то дело точно пахнет керосином. Ладно, соглашусь, а там будь что будет. Сама жизнь подскажет ему правильный ответ. Но это будет последнее его задание. Всё, хватит. А то ведь чем дальше в лес, тем больше дров. Глядишь, скоро своих начнём стрелять. Вон ведь как передрались эти старые большевики после смерти Ильича! Каждому хочется занять его место. Раньше-то без партийных группировок не обходилось, а теперь и вовсе полный раздрай. Дошло до того, что Троцкого, этого второго после Ленина человека в партии, собираются вышвырнуть за границу. Ну, точно пауки в банке – не меньше. А что ещё будет?..

Болохов хорошо знает историю, и ему порой кажется, что Октябрьская революция в точности начинает повторять собой Великую французскую. Там тоже сначала рубили головы врагам, затем близким врагов, дальше соседям этих близких, а в конечном счёте на эшафот отправили поочерёдно самих вождей революции.

Нет, нельзя сказать, что Александр разочаровался в революции, однако в нём появилась некая внутренняя тревога, от которой уже трудно было избавиться. Хотелось с кем-то поделиться своими мыслями, но если ещё недавно люди открыто могли говорить о политике, то сейчас всех охватил непонятный страх. Видно, жёсткая линия партии, когда даже анекдоты про нынешнюю жизнь стали считаться актом саботажа и подрыва строя, сделала своё дело. Люди закрылись в своей скорлупе и боятся оттуда высунуться. Но ведь это неправильно! – хотелось кричать Болохову. Нужно указывать властям на их ошибки, иначе революция превратится в некоего монстра, который сам себя и сожрёт. Но разве для этого мы шли на баррикады, разве для этого раздували мировой революционный пожар? Нет, нет и нет!..

Вот об этом сейчас думал Болохов, пока не услышал голос Менжинского.

– Что с вами, Александр Петрович?.. Я вас спрашиваю, вы готовы выполнить задание самого товарища Сталина?

Оказывается, Менжинский пытался пробиться к нему своими вопросами, а он его не слышал.

– Простите, Вячеслав Рудольфович, я задумался, – и тут же: – Да, да, я постараюсь… Вы можете положиться на меня.

– Ну, вот и хорошо, – улыбнулся председатель. – Тогда я вызываю к себе начальника отдела контрразведки, – он снимает с телефонного аппарата трубку. – Пригласите-ка ко мне Артура Христиановича…

Глава третья

Гридасовы

1

Лизонька Гридасова не могла пожаловаться на отсутствие внимания к ней со стороны молодых людей. Поклонников прибавилось, когда она пришла на работу в управление «Русского общевоинского союза». До неё в личной канцелярии генерала Хорвата, служившей одновременно и его приёмной, работала машинисткой старушка, поэтому редко кто из посетителей надолго задерживался возле неё, но с приходом девушки всё изменилось. Теперь с утра до ночи здесь крутились молодые офицеры, всякого рода деловые люди, а ещё врачи, адвокаты, чиновники, которые приходили за высокой поддержкой генерала, заодно не упуская случая пофлиртовать с молодой машинисткой. Приходили и её товарищи из «Союза молодых монархистов», где она слыла одним из самых активных членов. Зная безотказный характер Лизоньки, её не оставляли в покое ни днём ни ночью. То её просили написать сценарий к очередному празднику, то организовать встречу с какой-нибудь знаменитостью, то ещё чего. Приходилось идти навстречу, а потом задерживаться допоздна в канцелярии, чтобы закончить работу. А работы хватало. Бумаги, исписанные разными почерками, от каллиграфически-убористого до размашистого и вовсе неразборчивого, несли со всех отделов, и она должна была всё это перепечатать. И не только перепечатать, но и отредактировать, потому что не все авторы текстов были людьми в полной мере грамотными, не все владели грамматикой и синтаксисом, не говоря уже об орфографии.

Но больше всех её донимал начальник личной канцелярии генерала тридцатипятилетний ротмистр Шатуров, этот высокий брюнет с красиво очерченным профилем и несколько нагловатым взглядом. У него были вечно набриолиненные и гладко зачёсанные назад волосы и тонкие смоляные усики, отчего он был похож на какого-то итальянского мафиози и одновременно на законченного бонвивана. О нём ходила дурная слава, будто бы он занимается какими-то тёмными делишками, а ещё как перчатки меняет женщин. Об этом Лизоньку предупредили её университетские подруги, и она постоянно была начеку, испытывая неприязнь к этому высокому красавцу. Но тот воспринял её холодность за обыкновенную девическую стеснительность, которая, как он знал, быстро проходит после того, как молодая особа попадает в руки опытного жигало.

Знать бы Лизе, какую цель ротмистр преследовал, принимая её на работу, наверное, больше бы никогда не переступила порог этой организации, а то ведь решила, что она выиграла конкурс исключительно благодаря своим профессиональным навыкам. До этого она несколько месяцев ходила на курсы машинописи, а когда однажды отец, вернувшись со службы, вдруг объявил о том, что его уволили из правления Общества Китайско-Восточной железной дороги, она тут же решила бросить свой педагогический институт и устроиться на работу. Другого ничего не оставалось. Ведь всё, что у Гридасовых было, а это и родовое поместье, и счета в банке, осталось победившему на родине революционному пролетариату.

В ту пору таких, как Владимир Иванович, увольняли пачками, потому что после восстановления в 1924 году отношений между СССР и Китаем, разрыв которых произошёл в семнадцатом революционном году, КВЖД перешла в совместное советско-китайское управление, что не могло не отразиться на положении служащих дороги. Теперь, согласно соглашению между Пекином и Москвой, работать здесь могли только те, кто имел китайское или советское подданство, ну а монархически настроенный Гридасов ничего не желал менять в своей жизни, потому у него был лишь статус эмигранта. Та же участь ожидала и его детей, потому что с этого момента обучаться в харбинских институтах также могли только подданные этих двух стран. Ситуация казалась тупиковой, если учесть, что Гридасовы младшие даже мысли такой не допускали, чтобы пойти к большевикам на поклон. На их счастье китайское правительство, сознавая нужду в квалифицированных специалистах, пошло навстречу детям русских эмигрантов и предоставило им возможность получить китайское подданство, а с ним и право продолжить образование.

Лизин старший брат Петруша, понимая сложившую в доме ситуацию, первым устроился на работу – стал охранять пакгаузы в порту. Из-за материальной необеспеченности и сравнительно высокой платы за обучение для студентов это было в порядке вещей – совмещать учёбу с добыванием средств к существованию. Многие из них были заняты на КВЖД, работая охранниками, дежурными по станции, обходчиками. Другие занимались репетиторством, преподавали русский язык китайцам или математику и физику в средних школах. Кому-то даже приходилось довольствоваться любым заработком. Одни крутили баранку, другие работали пожарниками, третьи – пекарями, солистами варьете и даже разнорабочими в похоронном бюро. Преподаватели сквозь пальцы смотрели на это, понимая, что студентам надо каким-то образом выживать. Поэтому, несмотря на плотный учебный график, молодёжь умудрялась ещё и зарабатывать деньги. Благо работодатели тоже входили в их положение, давая им возможность являться на службу после окончания занятий.

Лизе найти работу было сложнее, потому как куда ни сунься, всюду требовалась в основном мужская сила. А тут кто-то сказал ей, что в «Русском общевоинском союзе» умерла старая машинистка и её место освободилось. Когда пришла в управление и увидела, сколь много желающих попасть на службу, решила, что ей ничего не светит. Она слишком молодая, а здесь нужен опытный работник со стажем. Более того, она всё-таки решила не бросать институт, а сочетать учёбу с работой, а это, скорее всего, не устроит здешнее начальство. И как же Лизонька была удивлена, когда после профессиональных испытаний вдруг объявили, что именно она выиграла конкурс.

Шатуров, этот красавец в ловко сидевшей на нём офицерской форме, сам тогда ввёл её в канцелярию и показал ей рабочее место.

– Здесь, Lise, вы и будете работать, – улыбнувшись, сказал он ей. – Печатаете вы хорошо, я это сам видел, надеюсь, с работой вы справитесь. Поначалу вы будете получать шестьдесят таянов. Да, это немного, но через месяц, если вы покажете себя… и если мы с вами подружимся, – в этом месте он многозначительно посмотрел ей в глаза, – то мы удвоим ваше жалование.

Ротмистр знал, что говорил. Эта хорошенькая девица, как только он её увидел, сразу пришлась ему по душе. В ней было какое-то весеннее очарование. Так выглядит юная черемушка в период своего цветения. Тоненькая, стройная, с детской пушистой чёлкой на совсем юном светлом лице, тем не менее в ней уже упорно проглядывало нечто женское, что заставляло мужчин обращать на неё внимание.

С этой женщиной можно пойти и в пир, и в мир, и в добрые люди. И почему я не видел её раньше, думал Шатуров. Где её до сих пор прятали? Узнав, что она дочь одного из почтеннейших мужей города, и вовсе загорелся желанием сблизиться с Лизонькой. Вот только она по-прежнему сторонилась его, по-прежнему при виде его глаза её меркли, и она начинала заметно нервничать. Что же это получается, думал ротмистр. Для всех она открытый человек, а его, понимаешь, игнорирует. Ну ничего, он ещё своё возьмёт. И не таких лошадок ему доводилось объезжать. Когда он учился в кадетском корпусе в Петербурге, а затем в юнкерском училище, считай, не один десяток смазливых девиц прошёл через его руки. Среди них было немало тех, у кого папы были генералами и большими чиновниками. И это несмотря на то, что сам Сергей Шатуров был птицей невысокого полёта, что отец его был разорившийся помещик, отсюда никаких особых перспектив у парня не было. Но он был красив, красноречив и в достаточной мере образован, и это производило впечатление на девиц. Всем этим он и пользовался, завоёвывая их сердца. К своим тридцати пяти годам, так и не женившись, он тем не менее продолжал пользоваться успехом у женщин, тем более что все знали: человек он состоятельный, что, имея склонность ко всякого рода авантюрам, он уже здесь, в Маньчжурии, сумел заработать приличный капитал. В основном доход ему приносила контрабанда и наркотики. Пользуясь своим положением и связями, он смог быстро наладить дело. Сейчас на него работала целая армия контрабандистов, которые возили дефицитный товар в ободранную, словно липку, во время Гражданской совдепию, а помимо этого у него в городе было несколько опийных курилен, две из которых находились в принадлежавших ему же домах терпимости. Отсюда эта его не совсем хорошая репутация, отсюда нежелание людей из приличного общества приглашать его на всякого рода собрания и званые ужины. Ему же на это было вроде как наплевать, потому что главным для него были не эти балы, а деньги, которых у него было в достатке. Подумаешь, репутация! Да объяви он сейчас, что уезжает куда-нибудь в Австралию или ту же Канаду, – вряд ли какая из здешних девиц откажется ехать с ним. Пусть даже их родители будут против этого.

Но пока что покидать Харбин Сергей Фёдорович Шатуров не собирался, хотя некоторые его соотечественники, опасаясь новой войны – а то, что она будет, никто уже не сомневался, глядя на то, как японцы и китайцы усиленно готовятся к нападению на совдепию, потянулись на юг. Там, в Шанхае, потихоньку росла новая колония русских эмигрантов.

Однако Харбин по-прежнему оставался главным вместилищем русской эмиграции. За счёт вливания русских капиталов в Маньчжурию и деловой хватки большинства эмигрантов город, которого только чудом не коснулось кровавое дыхание революции, богател на глазах. В основном всё здесь крутилось вокруг КВЖД, по которой денно и нощно на запад и восток шли и шли поезда с грузом. Видно, эта деловая атмосфера и была главной причиной того, почему в городе мирно уживались между собой заклятые враги, воевавшие в Гражданскую по разные стороны фронта. Разве что молодёжь по старой памяти продолжала враждовать между собой, устраивая по вечерам кровавые разборки где-нибудь на пустырях да в тёмных переулках.

Несмотря на общую напряжённость, город не только богател, но и рос вширь. Пристань, Новый город и Старый Харбин – три основных района признанной столицы КВЖД. Помимо них существовала ещё целая дюжина городков и посёлков в черте Харбина. По окраинам его селился небогатый мастеровой люд, согласуясь со старинными цеховыми традициями. Так, к примеру, в Мостовом посёлке жили строители Сунгарийского моста, а те же извозчики и ремесленники – в Алексеевке.

Новый город, покрытый правильной сеткой улиц, был спланирован очень искусно. Здесь уже в начале двадцатого века появился громадный комплекс зданий Управления железной дороги на Большом проспекте, долгое время считавшийся самым большим по площади на всём Дальнем Востоке. По другую сторону Большого проспекта в те же ранние годы появилось нарядное здание Железнодорожного собрания с прекрасными залами и сценой, долгое время считавшееся одним из главных очагов русской культуры в полосе отчуждения. Здесь же были построены здания коммерческих училищ КВЖД – мужского и женского, – первых учебных заведений в Харбине. На Вокзальном проспекте в начале 1903 года появилось здание Русско-Китайского банка, здесь же было построено Гарнизонное собрание.

Большинство здешних зданий – это знаменитые первые «кэвэжэдэновские» двухквартирные краснокирпичные одноэтажные и двухэтажные дома для рабочих и служащих, которые были окружены садами и цветниками. Во дворах – сараи, летние кухни, ледники и подсобные строения.

В центре Нового города на Соборной площади по проекту петербургского архитетора Подлевского в 1899 году был построен собор в древнерусском стиле, который местные из-за тёмного цвета бревенчатых стен называли «шоколадным». От него во все стороны протянулись стрелки широких, окаймлённых молодыми тополями и вязами проспектов – Большого, Хорватовского, Вокзального и Маньчжурского. По ним целыми днями взад-вперёд снуют рикши, автомобили-такси, на которых русская молодёжь зарабатывает себе на жизнь, проносятся деловито автобусы, из окон которых, надрывая глотки, постоянно оглашают своими высокими голосами барыжнешки:

– На Пристань!.. Модягоу!.. Гостиница «Модерн»!..

Деловой частью города была Пристань, раскинувшаяся в низине от вокзала до самого берега насколько широкой, настолько и мутной многоводной Сунгари. Сюда нужно ехать через красивый бетонный виадук, перекинувшийся хомутиной через железнодорожные пути.

Если строительству Нового города Строительное управление КВЖД уделяло максимум внимания, осуществляя его точно по проекту и под строгим контролем, то Пристань развивалась исключительно благодаря частной инициативе и без всяких строительных планов. Возникла она естественным самобытным путём – из первых посёлков русских и китайских рабочих, поэтому и застраивалась своеобразно. Здесь каменные двух– и трехэтажные дома разбогатевших дельцов соседствовали с деревянными избами и глиняными фанзами. Говорят, одним из ярких примеров самоуправства жителей Пристани было возникновение Китайской улицы. Осенью 1898 года группы китайцев и маньчжур самовольно распланировали эту часть Пристани и произвели разбивку участков колышками.

К Пристани прилепились провинциального типа предместья с фанзами и временными жилищами из фанеры – Нахаловка и Чинхэ. Дальше за рекою уже пошли дачи, заимки, затоны, Солнечный и Крестовский острова, где в летнюю пору проводили время многие русские харбинцы.

Если ехать в другую сторону от расположенного на холме Нового города, то можно было попасть в этакие «старорежимные» предместья Модягоу и Гондатьевка, где в основном жили местные, большей частью зажиточные граждане. Оттого Модягоу и называли харбинским «Царским Селом», который постепенно становился эпицентром «эмигрантской» русской части Харбина, в противовес «железнодорожной».

Старая часть Модягоу – это сплошь узкие улочки, такие узкие, что колеса проезжающих машин и экипажей едва не касались стен. И весь он похож на огромный лабиринт, в котором приезжему невозможно ориентироваться и из которого, казалось бы, никогда не выбраться.

Иным был Новый Модягоу. Здесь и улицы уже были шире, и дома побогаче. Вместо покосившихся калиток старика Модягоу – металлические изгороди с коваными воротами. Эта часть Харбина, пожалуй, росла быстрее других. Сюда в конце двадцатых протянули трамвайную линию, и побежали со звоном по рельсам новенькие вагоны, закипели, забурлили улицы разночинным людом. Зимними утрами, похрустывая по снежку, бегут, торопятся в свои харбинские школы, гимназии, училища и институты школьная детвора, гимназисты, реалисты и студенты. Степенно шествуют служащие контор, мчатся в пролётках «баловни судьбы», как называют тут служащих Управления железной дороги, у которых рабочий день заканчивается уже в три часа дня.

Летом разбуженный гудками пароходов на Сунгари город превращается в огромный муравейник. Отовсюду – из Саманного, Корпусного, Госпитального, Гондатьевки, Нового Модягоу, Алексеевки, Старого Харбина – на трамваях, автобусах, авто, в пролётках, рикшах, просто пешком к центру мегаполиса тянутся люди, чтобы заработать себе на жизнь.

До недавних пор, проснувшись утром и позавтракав, вот так же торопился к себе на службу и Владимир Иванович Гридасов. Он слыл большим педантом, и потому не было случая, чтобы он когда-то опоздал на работу. В девять часов он уже сидел в своём кресле и разбирал бумаги. Тут же лежала свежая почта и пресса. Пока не просмотрит всё, к нему лучше не суйся. Все равно выгонит. Характера он сурового, хотя человеком слывёт справедливым. Даже когда в революцию большевики пытались на дороге качать свои права, он находил с ними общий язык и, бывало, шёл им на уступки, как шёл он прежде на уступки профсоюзным лидерам. Зачем, мол, воевать, когда можно просто договориться с людьми. Тем более что они бывают в чём-то правы.

Харбин, по существу, строился на его глазах, превращаясь из большой деревни в современный большой город. Градообразующим предприятием была железная дорога, которую, несмотря на сложный рельеф северной территории Китая, русским удалось построить всего за шесть лет, так что уже в 1903 году по ней прошли первые поезда.

Двухэтажный особняк Гридасовых приютился в одном из тихих переулков Нового Модягоу. Как и все здешние дома, он был построен в европейском стиле, отчего и сам район, и Харбин в целом больше походил на русский город, только здесь до поры всё выглядело свежим и приветливым. Так выглядят обыкновенно все новые города. Азиатская пыль и грязь ушли в прошлое, вместо них появились каменные мостовые, а к тридцатым годам и асфальт.