Поколение OFF

Михаил Гинзбург

Поколение OFF

Глава 1: Золотая клетка

Город истекал потом под одеялом из свинцовых туч уже которую неделю. Не дождь – нет, тот хотя бы притворялся, что смывает грязь. Это была мелкая, назойливая морось, похожая на плесень, расползающуюся по граниту и стеклу небоскребов. Она превращала улицы в тусклые зеркала, отражавшие лишь бесконечную усталость и неоновые язвы реклам. Джулс Вэнс наблюдал за этим из своего аквариума на сорок седьмом этаже. «Апекс Тауэр». Название отдавало дешевым дезодорантом или презервативами с претензией. И то, и другое он продавал. Успешно.

Кабинет Джулса был стерилен, как операционная для ампутации совести. Панорамное окно во всю стену, стол из вулканического стекла, на котором не задерживалась даже пыль – только отпечатки его пальцев, стираемые уборщицей-невидимкой каждое утро. Воздух, пропущенный через дюжину фильтров, пах ничем. Идеальная среда для выведения новых штаммов желания.

Сегодня на разделочном столе его красноречия трепыхался «СонНова» – таблетки для тех, кто разучился видеть сны или, хуже того, видел неправильные. Клиенты – двое мужчин в костюмах цвета мокрого асфальта и женщина, чье лицо было так натянуто ботоксом, что улыбка напоминала предсмертную гримасу – нервно ерзали на дизайнерских стульях, напоминающих орудия пыток эпохи Возрождения.

«Поймите, – голос Джулса сочился медом с толченым стеклом, – мы продаем не снотворное. Мы продаем… кураторский опыт. Эксклюзивный доступ к вашему собственному подсознанию, но без риска наткнуться на чудовищ из чулана вашего детства». Он сделал паузу, позволяя этой фразе, отполированной до блеска сотней репетиций, осесть в их размягченных мозгах.

«Но… Джулс, – промямлил один из мужчин, тот, что покрупнее, с капиллярной сеткой на носу, как карта забытых дорог, – некоторые… э-э-э… фокус-группы показали… беспокойство. Что если люди… ну… перестанут отличать?»

Джулс позволил себе улыбку – идеально выверенный изгиб губ, не выражающий ничего, кроме превосходства. «Отличать что от чего, Марти? Скучную реальность от безупречно сконструированного сна? Поверьте, это как жаловаться, что ваш личный повар готовит слишком вкусно. Люди жаждут побега. Всегда жаждали. Раньше это были книги, потом кино, потом игры. Теперь – сны. Чистый, незамутненный эскапизм, доставляемый прямо в мозг. „СонНова“ – это не таблетка, это билет в один конец из серой обыденности». Внутренний голос Джулса добавил: «Обратно билеты не предусмотрены, идиот. Читайте мелкий шрифт на упаковке души».

Женщина, Симона, постучала длинным ногтем цвета запекшейся крови по планшету. «Наши аналитики отмечают… некоторую стагнацию в секторе „премиального забытья“. Вовлеченность падает. Люди… они словно устали даже хотеть».

Вот оно. Эта едва заметная рябь на поверхности стоячей воды всеобщей апатии. Джулс видел ее уже несколько месяцев. Цифры в отчетах, пустые глаза на улицах, даже собственные подчиненные, двигающиеся по офису, как сомнамбулы с перегоревшими лампочками внутри. Раньше толпа ревела от восторга при виде новой безделушки. Теперь она лишь вяло моргала.

«Симона, дорогая, – Джулс чуть наклонился вперед, создавая иллюзию доверительности, – стагнация – это просто затишье перед новым цунами желания. Люди не устали хотеть. Они просто ждут, когда им предложат что-то… что пробьет их броню из цинизма и усталости. И „СонНова“ – это именно тот бронебойный снаряд. Мы дадим им сны, настолько реальные, что сама реальность покажется выцветшей копией. Они будут платить за это. Они будут умолять об этом».

Он поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. Стена за его спиной показывала панораму города – серое на сером, прошитое редкими прожилками фар. Город-труп, еще не осознавший, что его сердце остановилось.

Когда клиенты, оставив после себя едва уловимый запах страха и дорогого парфюма, удалились, Джулс подошел к окну. Морось превратилась в полноценный ливень, барабанящий по стеклу, словно тысячи пальцев мертвецов, пытающихся проникнуть внутрь. На огромном экране, вмонтированном в здание напротив, беззвучно корчилась модель, рекламирующая очередную цифровую пустоту. Ее улыбка была слишком широкой, глаза – пустыми озерами.

Джулс достал из кармана гладкий, холодный флакончик «СонНовы» – его личный экземпляр. Он не принимал их. Зачем? Его работа и была одним сплошным, тщательно срежиссированным сном наяву. Но иногда, очень редко, когда город за окном казался особенно безнадежным, а собственное отражение в стекле – слишком похожим на тех, кого он презирал, Джулс подносил флакон к свету и смотрел, как переливается внутри маслянистая жидкость.

Где-то внизу выли сирены. Обычное дело. Город всегда выл. Просто в последнее время этот вой казался каким-то… более надрывным. Словно он оплакивал нечто большее, чем просто очередную жертву несчастного случая или насилия. Словно он оплакивал сам себя.

Джулс отвернулся от окна. Пора было готовиться к следующей встрече. На повестке дня – продвижение нового «эмоционального детокса». Еще один способ продать людям их собственную, красиво упакованную пустоту. Бизнес шел как обычно. Или почти как обычно. Эта едва заметная дрожь в воздухе, эта всепроникающая усталость в глазах толпы… Что-то неуловимо менялось. И Джулсу это не нравилось. Не потому, что он боялся перемен. А потому, что эти перемены он не контролировал. Пока не контролировал.

Глава 2: Сбой в Матрице

Презентация провала – это тоже искусство. Джулс Вэнс владел им в совершенстве. Его последний шедевр, «Душевный Дружок ДотКом», интерактивный питомец на основе искусственного интеллекта, который обещал «безусловную цифровую любовь без аллергии и хлопот с выгулом», затонул с таким оглушительным бульканьем, что отголоски достигли даже задраенных люков его самооценки.

В конференц-зале, пропахшем отчаянием и вчерашним кофе, команда разработчиков и маркетологов напоминала выживших после кораблекрушения, выброшенных на необитаемый остров из отчетов о квартальных убытках. Лица серые, глаза избегают взгляда Джулса, словно он – солнце, способное испепелить их одним лишь фокусом своего недовольства.

«Итак, – Джулс обвел их взглядом хищника, изучающего стадо больных антилоп, – кто-нибудь может объяснить мне, почему нация, готовая часами смотреть, как другие люди распаковывают коробки в интернете, вдруг проявила столь вопиющее равнодушие к существу, запрограммированному обожать их 24/7?»

Молчание. Густое, как патока. Только кондиционер гудел свою заунывную песнь о тщете всего сущего.

«Возможно, – подал голос один из младших маркетоидов, Пит, чьи прыщи на подбородке пылали, как сигнальные огни бедствия, – мы… э-э… недооценили порог… цинизма?»

Джулс едва заметно усмехнулся. Недооценить порог цинизма у этих приматов? Это как недооценить глубину Марианской впадины. «Цинизм, Пит, это наш хлеб с маслом. Мы его пестуем, удобряем, а потом продаем им противоядие. Нет, дело не в этом». Он постучал пальцем по экрану, где застыла диаграмма продаж, напоминающая кардиограмму покойника. «Дело в том, что кто-то, где-то, облажался с дистрибуцией. Или с медиа-закупками. Или просто целевая аудитория впала в коллективный летаргический сон. Что, кстати, становится модным трендом».

Он небрежно махнул рукой в сторону огромного плазменного экрана на стене, где в режиме «без звука» шла какая-то утренняя новостная блевотина. Ведущая с лицом восковой куклы и приклеенной улыбкой что-то лопотала о «синдроме внезапной апатии», охватывающем отдельные районы. На экране мелькали кадры: люди, застывшие посреди улицы с отсутствующим взглядом; художники, тупо пялящиеся на пустые холсты; офисы, где сотрудники сидели, уронив головы на клавиатуры, не от усталости – от какой-то глубинной, всепоглощающей пустоты.

«Вирус лени, не иначе, – хмыкнул Джулс. – Или правительство распыляет что-то новое для усмирения масс. В любом случае, „Душевный Дружок“ был безупречен. Концепция – огонь. Исполнение – выше всяких похвал». «Кроме того, что он никому на хрен не сдался», – добавил его внутренний критик, но Джулс привычно заткнул ему пасть.

Город за окном больше не плакал. Он задыхался. Дождь прекратился, оставив после себя липкую, удушающую влажность. Небо было цвета грязной ваты, и солнце, если оно там вообще было, не решалось пробиться сквозь этот саван. Кондиционеры в «Апекс Тауэр» выли на пределе возможностей, но ощущение спертого воздуха никуда не девалось. Словно кто-то гигантский выдохнул в легкие города, а вдохнуть забыл.

Вечером, в своем пентхаусе, больше похожем на мавзолей для эго, Джулс щелкал каналами. Та же ведущая-манекен теперь с серьезным выражением обсуждала «творческий вакуум» с каким-то бородатым типом в очках, похожим на высушенного энтомолога. Тип утверждал, что человечество исчерпало свой «креативный лимит». Что все истории рассказаны, все песни спеты, все образы созданы. Осталась только переработка вторсырья. Жвачка для глаз и ушей.

«Какая чушь, – пробормотал Джулс, наливая себе скотч цвета старого золота. – Креативный лимит. Просто у этих бездарей кончились идеи, вот они и выдумали красивое название для своей импотенции».

Он отпил. Напиток обжег горло, но не принес обычного удовлетворения. В последнее время все казалось каким-то… пресным. Еда, алкоголь, даже секс – все утратило остроту, словно его собственные рецепторы покрылись слоем пыли.

На экране показали график. «Индекс глобальной вовлеченности». Кривая неуклонно ползла вниз, как больной с высокой температурой. Комментатор что-то говорил о «поколении пустого взгляда».

Джулс выключил телевизор. Сенсационная чепуха. Завтра он придумает новый способ заставить этих зомби хотеть. Он всегда придумывал. Это была его работа. Его проклятие. Его единственное, по-настоящему работающее, обезболивающее.

Просто… этот провал «Душевного Дружка». Он был нелогичен. Не укладывался в его безупречные схемы. Словно в идеально отлаженном механизме появился какой-то крошечный, невидимый глазу, дефект. Глюк в матрице. И этот глюк вызывал у Джулса Вэнса почти физический дискомфорт. Как заноза под ногтем, которую невозможно вытащить.

Глава 3: Чистый лист

Конференц-зал «Зенит» был сердцем коммерческого Вавилона «Апекс Тауэр». Здесь заключались сделки, пожирались конкуренты и рождались химеры маркетинга. Сегодня Джулс Вэнс должен был явить миру очередного монстра – «Персоналити Прайм», услугу по «глубокой кастомизации личности». Подписка на новую версию себя, избавленную от багов вроде совести, страхов и дурацких привязанностей. Идеальный продукт для мира, уставшего от самого себя.

Клиенты – троица из корпорации «НейроЛинк», чьи лица были такими же непроницаемыми, как их финансовые отчеты, – уже сидели за столом из черного гранита, напоминающим алтарь для жертвоприношений. Воздух был заряжен электричеством ожидания и запахом дорогих дезинфицирующих средств, которыми только что протерли все поверхности. Словно готовились не к презентации, а к вскрытию.

Джулс чувствовал себя гладиатором перед выходом на арену. Привычный мандраж, щекочущий нервы, как разряд дефибриллятора. Он всегда превращал этот мандраж в топливо для своего красноречия. Сегодняшняя речь была отточена, как лезвие гильотины. Образы – яркие, как вспышки сверхновой. Аргументы – несокрушимые, как последняя стадия рака.

Он начал. Голос – бархатный, уверенный, обволакивающий. Первые слайды сменяли друг друга на огромном экране, демонстрируя инфографику человеческого отчаяния и диаграммы неудовлетворенных потребностей. Джулс играл на этих цифрах, как виртуоз на струнах чужой души.

«Мы предлагаем не просто обновление, – мурлыкал он, обводя клиентов взглядом, обещающим райские кущи за умеренную плату, – мы предлагаем… перерождение. Возможность стереть случайные мазки вашей биографии и нанести новые, смелые штрихи. Стать тем, кем вы всегда хотели быть, но боялись или ленились».

Он подошел к кульминации. Сейчас должен был родиться тот самый, главный образ, та метафора, которая вонзится в их пресыщенные мозги и заставит подписать контракт на сумму с девятью нулями. Он открыл рот, готовый извергнуть словесный бриллиант…

И… ничего.

Пустота. Абсолютная, звенящая, как вакуум между галактиками. Там, где секунду назад бурлил океан идей, теперь была сухая, потрескавшаяся пустыня. Слова, которые он знал наизусть, которые повторял во сне, испарились, будто их никогда и не было. Мозг – его безупречный, отлаженный, креативный мозг – превратился в белый шум. В чистый лист.

Секунда растянулась в ледяную вечность. Улыбка застыла на его лице, как посмертная маска. Он чувствовал, как холодный пот проступает на спине, под дорогим итальянским костюмом. В ушах зашумело, словно кто-то включил помехи на всех частотах бытия. Лица клиентов начали слегка расплываться, их выжидающие взгляды казались буравчиками, сверлящими его череп.

«Говори. Что угодно. Скажи хоть что-нибудь, мать твою!» – заорал его внутренний голос, но внешний оставался парализован.

Паника, холодная и липкая, как щупальца глубоководного чудовища, начала сдавливать грудь. Он, Джулс Вэнс, бог манипуляций, потерял дар речи. Это было не просто «забыл слово». Это было тотальное обнуление. Словно кто-то нажал на кнопку «delete» в его операционной системе.

И тогда, из самых глубин инстинкта самосохранения, из многолетнего опыта заметания следов и пускания пыли в глаза, всплыло спасение. Или его жалкое подобие.

Джулс кашлянул, прикрыв рот рукой. Изобразил легкое недомогание. «Прошу прощения, – голос прозвучал на удивление ровно, хотя внутри у него все кричало, – видимо, вчерашний… устричный тартар решил напомнить о себе в самый неподходящий момент».

Он нажал на кнопку пульта, пропуская несколько ключевых слайдов. Перескочил через сердцевину своей презентации, через ее душу, если у таких вещей вообще могла быть душа. И начал импровизировать. Говорить общие фразы. Сыпать банальностями, которые он сам презирал. Это было похоже на то, как если бы хирург мирового класса вдруг начал делать операцию на сердце тупым консервным ножом.

Клиенты вежливо кивали. Их лица не выражали ничего. То ли они были слишком хорошо воспитаны, чтобы показать недоумение, то ли… им было все равно. Может, они тоже были пусты внутри?

Когда пытка закончилась и клиенты, обменявшись с ним ничего не значащими рукопожатиями, покинули зал, Джулс рухнул в кресло. Руки дрожали. Сердце колотилось, как пойманная птица.

Он закрыл глаза. Чистый лист. Идеально белый, без единой строчки. Таким было его сознание несколько минут назад. Это было не похоже на обычный творческий кризис, когда идеи просто не идут. Это было… отключение. Словно его мозг – это лампочка, а кто-то просто выкрутил ее из патрона.

За окном, словно по команде, сверкнула молния, и через мгновение грохнул гром такой силы, что стекла конференц-зала задрожали. Небо, до этого момента просто серое и унылое, разразилось яростной, почти истерической грозой. Ливень обрушился на город стеной воды, смывая остатки иллюзии порядка.

Джулс открыл глаза. На столе лежал его блокнот, исписанный заметками к презентации. Он взял ручку, попытался написать хоть слово. Рука не слушалась. Она выводила какие-то каракули, бессмысленные закорючки.

Стресс. Переутомление. Плохой кофе. Он найдет этому тысячу рациональных объяснений. Должен найти.

Но где-то глубоко внутри, там, где цинизм еще не успел выжечь все дотла, шевельнулся холодный, первобытный страх. Тот самый глюк в матрице, который он заметил снаружи, теперь пробрался внутрь. И он понятия не имел, как его оттуда выковырять.

Глава 4: Шепот и предостережения

Следующие дни Джулс Вэнс передвигался по миру, как человек, идущий по тонкому льду над бездонной пропастью. Снаружи – привычная маска непроницаемого профессионала, внутри – тошнотворный коктейль из отрицания и подспудного ужаса. Он списал свой провал на «Зените» на мигрень, на магнитные бури, на ретроградный Меркурий – на любую чушь, которая позволяла ему не смотреть в лицо тому факту, что его мозг, его главный актив, дал сбой.

Но мир вокруг, казалось, решил подыграть его худшим опасениям. Офис «Апекс Тауэр» превратился в паноптикум тихой апатии. Коллеги, эти винтики корпоративной машины, раньше хотя бы имитировали энтузиазм. Теперь они просто… функционировали. Их глаза, отражавшие свет экранов, были пусты, как глазницы черепов. Совещания превратились в ритуальные бдения у гроба креативности; слова падали на полированную поверхность стола и умирали там, не оставив и следа. Джулс ловил себя на том, что разглядывает их, как энтомолог – диковинных насекомых, пораженных неизвестной болезнью.

Город тоже изменился. После той яростной грозы он словно выцвел. Краски поблекли, звуки приглушились. Рекламные щиты – многие из которых были его собственными творениями – кричали в пустоту, их яркие призывы казались истеричными и неуместными в этой атмосфере всеобщего безразличия. Даже вечная автомобильная пробка, этот символ неутомимой городской жизни, казалась какой-то вялой, словно машины застревали не из-за заторов, а из-за внезапной потери смысла движения.

Именно в один из таких дней, когда воздух в офисе казался особенно тяжелым и безжизненным, его секретарша, Меган – женщина, чья улыбка была таким же офисным атрибутом, как степлер, – сообщила ему почти шепотом, что его ожидает некая доктор Эвелин Рид. Журналист-расследователь. Тема: «Аномальные когнитивные явления в условиях постиндустриального мегаполиса». Джулс поморщился. Звучало как название диссертации, которую никто никогда не прочтет.

Он принял ее в малом конференц-зале – стеклянной коробке с видом на такой же стеклянный и бездушный пейзаж. Доктор Рид оказалась женщиной лет тридцати пяти, с копной непослушных темных волос, которые явно не знали ни лака, ни салонной укладки, и пронзительными серыми глазами, которые смотрели на Джулса так, будто он был не венцом творения рекламной мысли, а особенно любопытным образцом плесени под микроскопом. Одета она была в нечто практичное и немаркое, что в мире Джулса было равносильно вызову.

«Мистер Вэнс, – начала она без предисловий, ее голос был низким и лишенным тех заискивающих интонаций, к которым он привык, – я изучаю недавний всплеск… скажем так, специфических расстройств. Люди теряют инициативу, мотивацию, способность к творческому мышлению. Некоторые называют это „синдромом выгорания 2.0“, но я думаю, дело глубже».

Джулс изобразил на лице идеально дозированное сочувствие, приправленное легким скепсисом. «Звучит удручающе, доктор Рид. Но не уверен, чем могу быть полезен я или моя компания. Мы продаем мечты, а не лечим от кошмаров реальности». «Хотя, по сути, это одно и то же», – добавил он про себя.

«Ваша компания, мистер Вэнс, – глаза Иви сверкнули, – как и многие другие, формирует эту самую реальность. Или, точнее, ту иллюзию, которую люди принимают за реальность. Вы создаете желания, вы ими управляете. Мне интересно, заметили ли вы какие-либо изменения в… потребительском аппетите?»

Джулс усмехнулся. «Аппетит у потребителя всегда волчий, доктор. Меняется только меню. Сегодня они хотят одного, завтра – другого. Наша работа – угадывать и предлагать. Иногда мы ошибаемся, конечно». Он вспомнил провал «Душевного Дружка» и неприятный холодок пробежал по спине.

«Я говорю не об ошибках, мистер Вэнс. Я говорю о полном отсутствии аппетита. О людях, которые перестают хотеть. Вообще. Словно из них… выкачали сам механизм желания. Я называю это „сонным истощением“. Как будто их внутренние миры, их сны, если хотите, становятся… пустыми».

Слово «пустыми» эхом отозвалось в сознании Джулса, наложившись на воспоминание о его собственном «чистом листе» в конференц-зале «Зенит». Он почувствовал, как немеют кончики пальцев.

«Интересная теория, доктор, – он постарался, чтобы его голос звучал максимально безразлично. – Почти… поэтично. Но боюсь, это скорее область психиатрии, а не маркетинга. Мы работаем с цифрами, трендами, фокус-группами. Не с метафизикой».

Иви Рид наклонилась вперед, ее взгляд стал еще более пристальным. «Цифры, говорите? А как насчет цифр, показывающих резкое падение продаж товаров категории „люкс“? Снижение посещаемости развлекательных мероприятий? Падение рейтингов даже самых популярных шоу? Люди перестают покупать не только дорогие безделушки, мистер Вэнс. Они перестают покупать эмоции. Они перестают покупать отвлечения. Это не похоже на обычный экономический спад. Это похоже на… на медленное угасание сознания».

Джулс почувствовал, как его тщательно выстроенная стена цинизма начинает давать трещины. Слова этой женщины были слишком точны. Они описывали то, что он сам смутно ощущал, но боялся себе в этом признаться.

«Возможно, – он пожал плечами, изображая скуку, – люди просто… поумнели. Устали от бесконечной гонки потребления. Решили обратиться к вечным ценностям». Он едва не рассмеялся от абсурдности собственных слов.

«Вечные ценности? – Иви Рид криво усмехнулась. – Вы давно были в музее, мистер Вэнс? Или в библиотеке? Там такая же пустота. Только пыли больше. Нет, дело не в просветлении. Дело в опустошении. И я хочу понять, кто или что за этим стоит».

Она встала, маленькая, решительная фигурка на фоне огромного, равнодушного города за стеклом. «Спасибо за ваше время, мистер Вэнс. Если вы или ваши коллеги заметите что-то… необычное, выходящее за рамки статистической погрешности, вот моя карточка».

Она положила на стол кусок дешевого картона с именем и номером телефона. Джулс смотрел на эту карточку, как на неразорвавшуюся гранату.

Когда Иви Рид ушла, оставив после себя едва уловимый запах озона, как после грозы, и миллион неприятных вопросов, Джулс еще долго сидел неподвижно. «Сонное истощение». «Опустошение». Ее слова, как кислота, разъедали его защитный сарказм.

Он взял ее карточку. Хотел было выбросить, но что-то его остановило. Он бросил ее в ящик стола, под ворох ненужных бумаг. Но избавиться от ощущения, что он только что заглянул в приоткрытую дверь очень темной комнаты, он не мог.

Шепот и предостережения. Они становились все громче. И Джулсу Вэнсу это категорически не нравилось.

Глава 5: Пустой холст

Далеко от стерильных высот «Апекс Тауэр», там, где город обнажал свои кирпичные ребра и ржавые вены старых промзон, в мансарде бывшего склада, пахнущей скипидаром, пылью и отчаянием, жила Клара Беллуэдер. Жила – слишком громкое слово. Скорее, цеплялась за существование, как лишайник за холодный камень.

Ее студия была хаосом, но хаосом осмысленным. Холсты всех размеров подпирали стены, некоторые – яростно-яркие, другие – погруженные в глубокие, почти черные тона. Краски – десятки тюбиков, банок, засохших клякс на полу, на старом деревянном столе, на ее вечно перепачканных джинсах. Здесь рождались ее дети – картины, которые кричали, шептали, кровоточили эмоциями. По крайней мере, так было раньше.

Сегодня перед Кларой на мольберте стоял холст. Чистый. Девственно-белый. Идеально натянутый. Он пялился на нее с тупым, безжалостным равнодушием. Уже неделю он так на нее пялился. А она – на него. Пустой холст. Пустая Клара.

Раньше идеи приходили к ней, как внезапные гости: врывались без стука, требовали внимания, цвета, формы. Она едва успевала их фиксировать, ее кисти летали, смешивая оттенки горечи, восторга, ярости, нежности. Теперь ее внутренний мир напоминал выжженную землю после пожара. Пепел и тишина. Ни шороха, ни вспышки. Цвета потускнели, эмоции сжались до размеров высохшего абрикоса.

Она взяла кисть. Пальцы, привыкшие к ее весу, к ее магии, ощущали ее как чужеродный предмет. Обмакнула в ультрамарин – когда-то ее любимый цвет, цвет бездонных ночных небес и глубокой печали. Поднесла к холсту. Рука замерла. Мозг, некогда бывший калейдоскопом образов, теперь выдавал лишь серый статический шум.

«Давай же, – прошептала она сама себе, ее голос был хриплым от долгого молчания. – Хоть что-нибудь. Кляксу. Царапину».

Холст оставался вызывающе пустым. Насмешливо чистым.

Клара посмотрела в окно. Оно выходило на ржавую пожарную лестницу и стену соседнего здания, покрытую выцветшими граффити – призраками чьей-то былой ярости или любви. Небо было того же неопределенного, выстиранного оттенка, что и в последние дни. Безликое, как взгляд равнодушного бога. Город внизу гудел своей обычной жизнью, но этот гул казался Кларе фальшивым, как смех на похоронах.

Она знала, что не одна такая. Старый Маркус, скульптор, чьи руки могли оживить любой камень, уже месяц не прикасался к глине. Говорил, что его пальцы забыли, как лепить. Лили, поэтесса, чьи стихи раньше рвали душу, теперь писала только списки покупок. Ее друзья, ее собратья по цеху – огоньки, которые она так любила, – гасли один за другим. Кто-то спивался, кто-то просто сидел и смотрел в стену. Их студии превращались в склепы.