Император во главе

Глава 3 "Есть что бросить в бой"

4 эра, 3 кольцо, окрестности города на границе Хондруфера.

На императорском троне Хондруфера творится бардак: действующая власть слабеет, а военная сила падает под натиском своего заклятого врага – страны, что соседствовала на востоке и на протяжении своей многокольцевой истории гордо величало имя Виллион. Когда в очередных мелких стычках на границе силы Хондруфера редели, на помощь приходили наёмники, что наживались на, казалось, бесконечной войне сильнейших держав Зикамеры. Обездоленные и лишившиеся крова, авантюристы и бывшие солдаты – это разношёрстное общество с радостью записывалось в наёмники, дабы прокормить себя мечом. И именно к ним затесался Катор, когда странный дух поделился планом захвата власти: начинать придётся с низов, и в боях заслужить славу перед императором – этим и решил заняться мальчик, оставшийся без рода и племени. Бои закалили его за несколько колец, выковав из пугливого парня сильного юношу, хоть ещё и не мужа. Благодаря новоиспечённому другу-советнику по имени Олег, Катор обучился тактике и искусству фехтования, отчего сумел снискать признание среди банды наёмников, в которой он жил и жизнью своей рисковал в каждой вылазке против виллионцев, дабы через тернии пробраться к мечте – изменить мир в лучшую сторону. Однако в этот жаркий день глава банды наёмников, Каэль Тюльборн, решил пойти на подлую в отношении к своим людям хитрость: не так давно Катор дослужился до командира и сумел получить под своё командование небольшой отряд новичков – и именно этот отряд глава решил отправить на авангард, пока основные силы спокойно наступают на врага, стоя за стеной из людей юноши. Катор даже без помощи Олега смог понять в этом плане, в чём заключается вся подлость Каэля – отряд новичков просто отправят на передовую, как скот на убой, дабы приблизиться к врагу. Это всё разозлило Катора, но выбора не оставалось – пришлось подчиниться приказу и попытаться выбраться из бойни живым. Копья заострены, щиты подняты – настало время схватки с войском виллионцев.

Впереди всего небольшого авангарда стоял Катор, не имея при себе даже верного скакуна, а внутри бушевала обида, подпитывающая желание во что бы то ни стало выйти из этого боя живым, дабы посмотреть главе наёмников в глаза и своим существованием заявить: "Не недооценивай меня!" Новички за его спиной, завидев в километре превосходящий их размеры отряд, не могли унять дрожь в руках, дабы спокойно держать копья наготове. Вот-вот на них налетят вооружённые до зубов уверенные в своей победе конные войска, обрушив всю мощь на беззащитных солдат неудачи, подгоняемых лишь желанием заработать – тогда как виллионцы сражаются за высокие идеалы и готовы биться за них до последнего.

      Конница врага начала стремительное движение в сторону авангарда, сомкнутого в небольшую, хрупкую фалангу. Катор мигом почувствовал страх своих солдат, и сию минуту резко крикнул: "Копья ровно, щиты поднять! Мы победим, если захотим этого!" – хоть и не воодушевил, но дисциплина внутри строя была восстановлена этими словами, после чего трусливые воины сфокусировались на одной наиважнейшей задаче – отразить натиск врага. Катор вместе с отрядом закрывал большую часть тела круглым щитом в левой руке, тогда как в правой – длинное копьё, что среди десятков таких же выжидало превосходного момента: когда туши резвых виллионских коней наткнутся на острие оружия, увесистого и сокрушающего. Бряцание доспехов и ржание коней становилось всё ближе. Топот сотен – если не тысячи – копыт тучей на сильном ветру готовились раздавить пехотинцев, а хорошо снаряжённые всадники – отсекать головы острым топором и крушить черепа тяжёлой булавой. Колени дрожат, скрипят зубы, глаза невольно закрываются – но прогремел, подобно взрыву, голос командира Катора: "Держать строй! На копья их!" Вот он! Тот самый момент, когда кровь в венах закипает, мышцы крепнут, дыхание выравнивается, а голова проясняется перед осознанием насколько простой, настолько и важной мысли: "Я ведь могу умереть, но могу и убить – мне решать!" – именно это ударило импульсом в мозг солдат после слов Катора. После чего, прямо перед ударом конницы, бедные солдаты неудачи превратились в храбрых воинов, и их копья устремились в тела слишком уверенных в себе всадников, а отряд Катора разорвал воздух пронзительным воодушевляющим криком – так звучит сражение, так горит пламя битвы!

      Не мешкая ни секунды, солдаты передней линии вонзили копья в летящих на крыльях войны коней, и те, истекая кровью, падали, роняя своих всадников, что в столь тяжелых доспехах не могли быстро встать, отчего получали точечный добивающий укол копьём в сочленения брони. В этот момент на задние ряды уже летел град стрел, затмевающий собой свет Сэн, но Катор сумел вовремя дать сухой, точный приказ: "Все! Щиты над головой!" Немедленно команда подчинилась: пикирующий зверь из сотен стрел не сумел прорваться через защиту, что сверху напоминала рыбью чешую, отчего часть снарядов лучников разбивалась, а другая – цепкой хваткой застревала небольшими наконечниками в щитах. Но град стрел не удавалось полностью миновать одними лишь щитами, из-за чего десяток человек падали от нанесённых им ран то в бёдра, то стопы. Сражение продолжалось и готовилось подойти к самой кровопролитной и громкой её части – основные силы врага и союзников вот-вот вступят в бой, начав противостояние мастерства и отваги! Катор, вооруженный одноручным топором и щитом, прорезался сквозь линии врагов, пока в центре сражения царили крики и безостановочные удары то о твёрдый доспех, то о мягкую плоть. Один за другим воины гибли от отточенных навыков Катора точно отражать и бить во брешь в обороне, а также тактично подбирать близ себя противника, что отвлёкся или даёт бой ослабленному союзнику. Удар за ударом, крик за криком, шаг за шагом Катор с отрядом всё глубже входили в стан врага, пока в один момент перед ним не появился столь же резко, сколько и ужасающе, капитан, облачённый в полные, украшенные гравировкой в виде извивающихся виноградных стеблей и рычащих львов латные доспехи, достойные высокородного господина, а его наплечник украшала лента в чёрные и жёлтые полосы, коей награждали прославленных в бою солдат Виллиона. Этот благородный муж мастерски сражался алебардой9, быстро блокируя удары и отсекая врагам конечности так, словно в руках было не увесистое оружие, каждый взмах которого требует усилий, а лёгкое перо, коим писатели орудуют в дали и безопасности от мест, где проливается кровь. Этот капитан был настроен серьёзнее всех, кто находился на этом побоище: даже во время активного боя он отдавал приказания, разрывая голосом окружающий шум, а в действиях не было и капли надменности, радости и удовольствия от битвы – так он холодно и быстро расправлялся с врагами, надвигаясь к Катору, их командиру, дабы обезглавить змею, что осмелилась укусить его конницу. Кровь летела на доспехи, мечи, копья, булавы – всё схлёстывалось каждую секунду и напористо силой солдата намеревалось разорвать человеческие мягкие ткани под металлическим облачением, и среди этого действа наконец встретились взглядами Катор и капитан виллионского отряда, после чего сразу же встреча состоялась у их оружий: лезвие топора ударило о древко алебарды; обух массивного орудия убийств налетел на круглый щит. Грады стрел заменили воителям облака, а Сэном обратилась ярость, слепящая очи в боевом угаре – настал черёд дуэли! Катор в миг вспомнил все стойки и финты, которыми обучил Олег – весь боевой опыт сейчас обрушится на капитана, и тогда смертельная рана на его теле будет нанесена всей армии, после чего наёмники возьмут верх в этом сражении! Удар! Ещё удар! Обманный манёвр! Но ни одна из атак не поразила цели, потому как капитан имел куда больший боевой опыт, чем какой-то молодой наёмник, а все приёмы Катора для него были как прочитанная давным-давно книга – настолько проста, что вычурна, и в его бушующей силе, что, подобно реке, бушевала сжатием каждой мышцы, старый вояка находил потенциал, который перекроет плотиной одним точным движением и не даст парню шанса на развитие. Выказав уважение его способностям, капитан отпустил в его сторону сухое "прощай", после чего что есть силы набросил на юношу добивающий приём: сначала тот быстро перехватил алебарду задом наперёд, после чего ударил тяжёлым набалдашником прямо в грудь, повалив соперника, а уже после, не дав времени Катору даже моргнуть, враг вновь сменил хват и махнул молотящим обухом, целясь в голову. Катор уронил свой щит, потерял равновесие, и теперь пришло время заплатить за свою слабость.

      За доли секунды Катор ощутил какое-то надменное неодобрение, но даже не смог понять сначала, от кого оно шло. Всё в голове помутнело, а перед глазами пробежали последние воспоминания: вот – Катор точит топор и чистит свои сапоги перед битвой, вот – Олег подбадривает его и постоянно напоминает об императорском троне, а вот – самая тёплая, но втоптанная в грязь память… Катор пришёл в себя, от впрыска адреналина всё тело стало легче, а обух алебарды вот-вот сотрёт его черепушку в порошок. Парень молниеносно схватился за щит, лежащий на траве, после чего закрыл им голову – смерть так легко не заберёт его! Всему виной стало воспоминание, омрачённое и поглощённое огнём, – тепло тех лет, когда семья была жива, пока не явился вассал. Злоба привела парня в чувства, и сейчас это же чувство решит исход битвы!.. Если бы не одна беда – щит, снаряжённый Катором, оказался уже на пределе своей прочности, и, после встречи с обухом алебарды, тот разлетелся в щепки, сохранив в руке наёмника лишь кожаную ручку, да прикреплённую пару дощечек. Время будто замедлилось, и Катор наблюдал, как щепки разлетались в разные стороны, а в голову пришло осознание: "Не повезло." – хорошо, что эти слова не были сказаны вслух, ибо… Они были бы ложью! Не успело орудие смерти коснуться лица Катора, как сзади кто-то вонзил меч по самую рукоять капитану прямо в подмышку, где пластины доспехов не давали защиты. Когда Катор сумел разглядеть лицо спасителя за падающим насмерть телом, то одновременно порадовался и разозлился, ибо своей жизнью парень оказался обязан главе банды наёмников, Каэлю Тюльборну, который и отправил его отряд на бойню. "Цел, Катор? Вставай, конец боя близок!" – сказал глава по-дурацки улыбаясь, ибо был доволен своим действом: одновременно и убил капитана, и своего командира спас – чего же не радоваться?

      Когда Каэль Тюльборн отошёл помогать другим союзникам, Катор воспользовался моментом, чтобы без лишних глаз стащить у командира его ленту, ибо у хондруферцев есть негласное правило в таком же нигде не написанном кодексе чести – простому солдату не должно присваивать себе значимые трофеи и "заслуги" павших от его руки врагов, но красивая и мягкая, почти невесомая лента капитана уже лежала на пальцах. "Она принадлежит мне и служить теперь будет во благо только мне." – чуть не произнёс вслух эти слова Катор, довольствуясь находкой и раздумывая над тем, какой высокий потенциал имеет эта вещь для достижения императорского трона, если ей правильно воспользоваться, пока голос Олега из ниоткуда нашёптывал: "Избранным дано пользоваться, император."

      Над трупом капитана стоял Катор, окружённый стихающим сражением – пламенем, тлеющим под напором сильного ветра, носящего среди виллионцев весть о том, что их лидер пал. Этот ветер врезался в каждого солдата Виллиона на этом поле брани, и теперь наёмники теснили врагов, пока их командир всё довольствовался новыми мыслями, а Олег появился над этим всем и разжигал эту страсть, пышущую от амбиций будущего императора Хондруфера. Тогда Олег едва коснулся Катора, после чего заговорил:

– О, великий Катор, эта битва далась тебе и только тебе. Ты сложил тяжёлый груз на чашу весов наёмников – победа твоя, и принадлежит только тебе, как и эта лента. – на пару секунд Олег умолк, сложив все свои руки, после чего продолжил с ухмылкой, задав вопрос, чтобы прояснить для себя кое-что важное – То есть безделушка или же… – не успел Олег договорить, как пламя амбиций Катора охватило его уста.

– Инструмент. Именно, Олег. Инструмент! – этот ответ раззадорил Всеведающего, и тот довольно улыбнулся. – Только что судьба протянула мне руку помощи – и я схватился! – Катор отвёл взгляд от ленты, но, не сбросив мысли о своих планах, обратил взор на сражающегося главу наёмников.

– Тюльборн… Выродок, как и те разбойники, что сожгли без остатка мой родной дом, – кровопийцы и трусы. Я изменю Хондруфер, дабы таким мерзавцам не было более места!

Олег понял, о каких людях Катор говорит, однако не стал ни соглашаться, ни начинать спор. Загадочный дух всего-навсего выпустил небольшой смешок, который Катор и вовсе не заметил, потому как гнев сузил восприятие реальности, оставив наедине с мыслями о людях, что разоряют, губят, наживаются на чужих страданиях – и Каэль входил в их число. Теперь у Катора есть важный инструмент, но что он задумал с ним делать, и как он поможет обрести власть? Известно наверняка лишь одно – пята этого юноши будет непоколебимо ступать по тропе к трону.

Глава 4 "Гладий" Часть 2

3 эра, 475 кольцо, амфитеатр в Гундаре, столице Хондруфера.

Осенний месяц воды10 отдавал сыростью и ливнем в Хондруфере. Красно-жёлтые листья садились в подгоняемую ветром повозку, сотканную из порывов ветра, дабы добраться до земли, где происходила история вашака, доброе сердце и наивный ум которого соседствовали со всепоглощающей тьмой, что ежедневно подкармливалась кровопролитными сражениями на гладиаторской арене. Инстинкты и талант охотника не давали Ахиго проигрывать бой за боем, выходя каждый раз героем арены и любимцем публики, а для себя – убийцей, какими не хотели становиться теперь уже мёртвые его друзья и родственники. Раз за разом он бросался в сражение, чтобы забрать с собой того, кто в ответе за тот ужас, что творится в стенах амфитеатра. И до сих пор Ахиго сохранил весь мрак с того дня, дабы приблизиться к свету хоть на шаг…

      Прямо сейчас Ахиго вновь покидает клетку своей камеры, а выходит в другую – гладиаторскую арену, где сегодня должны схлестнуться сильнейшие воины за право получить свободу и жить полноправным гражданином Хондруферской Империи. В этот раз народ и гладиаторы удостоятся чести видеть воочию действующего императора, Остона Рыжегривого, что воссядет на единственный трон среди трибун и, окружённый со всех сторон слугами, охраной и женщинами, будет наблюдать за сражением, пить и упиваться творящемуся внизу насилию. Именно император определит, удостоится ли победивший гладиатор получить право на свободную жизнь в Хондруфере или же отправится на плаху.

      Народ рукоплещет и кричит при виде своих фаворитов, в числе которых был уже взрослый и мускулистый Ахиго, что снаряжён был рыбацким гарпуном, а из доспехов имел лишь тяжёлый шлем, что своей формой имитировал голову орла – горькая ирония, ибо вашаки ассоциируют свой народ с этими птицами высокого полёта. Когда затрубил горн, Ахиго сразу начал показывать, как стремительно может лететь этот орёл даже внутри клетки: вашак помчался к первому противнику из пятидесяти и моментально нанёс удар в грудь, пронзив копьём лёгкие и тут же вынув орудие убийства. Фанаты Ахиго ликовали, пока те, чьим любимчиком были убитые вашаком гладиаторы, посыпали проклятиями выскочку. А Ахиго, слышавший этот поток ругательств и пожеланий смерти, будто становился только сильнее, ибо что-то внутри пульсировало, придавало сил, отчего острие копья, вонзившись во врага, переставало ощущать плоть, словно удар пришёлся в пустоту. Ахиго это волновало не так сильно, как довольное лицо того, кто наблюдал за этим всем сверху и в растянутой улыбке впитывал все радости этой жизни, пока снизу проходила ожесточённая борьба, где каждый заслуживал хотя бы той толики свободы, которая постижима императору Остону Рыжегривому, что в своих жестах выказывал гладиаторам одобрение, показывая перстень на указательном пальце правой руки – символ древнего бога войны и покровителя воинов давно минувших колец.

      К тому моменту, как Ахиго одолел с десяток соперников, первые капли дождя стали бить вместе с барабанами музыку битвы, а сильный ветер, надвигающий серые тучи, придавал ноты тоски, болезненной и безутешной. И, даже при этом всём, сражение не думало завершаться, ибо трибуны уже единогласно разрывали воздух кличем: "Гладий! Гладий!" – кричали они что есть мочи, придавая своим фаворитам сил, пока слабые падали замертво. И с каждым лёгким – но смертельным – взмахом копья Ахиго, дождь становился всё тяжелее, пока в один момент на арене не осталось всего два гладиатора – два похожих друг на друга зверя, которых посадили в клетку, и теперь остаться должен кто-то один. Ахиго подумал в тот момент: "Этот здоровяк убил столько людей… Если я паду от его руки, много ли потеряю? Если я одолею – много ли получу? Нет. Я здесь не за этим…" Перед тем как пойти навстречу последнему врагу, Ахиго попросил прощения своих павших противников, как вашаки-охотники это делают убитым жертвам, сказав: "Гъямо11, гладиаторы…", после чего встретился взглядом со здоровым антарфером12, чьи глаза были налиты кровью, а лицо кривило жуткий лик животной ярости. Он достал свой серп, что ранее вонзил в оголённое брюхо гладиатора, который теперь лежит на сыром песке, после чего антарфер указал им в сторону Ахиго, бросив вызов вашаку – последнему препятствию на пути к свободе.

      Трибуны замерли в предвкушении и затихли, пока император лично не выкрикнул: "Бейтесь, я жду!" – и чем дольше Ахиго противился этим словам, тем напряжённее становилась атмосфера среди людей, ведь где это видано, чтобы воле императора не повиновались? Остон нахмурил брови и вцепился рукой в трон от негодования, пока его седые длинные волосы колыхались на ветру. Такую длительную гробовую тишину, которой не бывало со дня открытия амфитеатра, прервал Ахиго, что, ощутив какое-то мрачное счастье, снял свой шлем. Длинные алые волосы выпали и освободились, обняв большие плечи. Ахиго явил трибунам свой лик: краснокожий вашак плакал, а лицо расплылось в дрожащей улыбке – он не мог понять, отчего глаза налились слезами, но уже не мог остановиться, будто сладкая победа и прощение одновременно настигли его, крепко обняли и окутали теплом. То было самым позорным зрелищем на арене за всю его историю, однако император не смел отдавать приказы, повелевать или требовать, будто эта сцена отрезала ему язык. Из трибун послышалось улюлюканье – люди разочарованы и ждут зрелищ, но даже бьющийся в ярости гладиатор-антарфер не думал начинать боя, будто понимал, чего хочет Ахиго: что-то близкое и родное вот-вот выйдет из уст вашака, то, что давно хотели услышать все пленённые гладиаторы за всю историю амфитеатра. И наконец… Голос Ахиго вырвался: "Я видел… Я ведь видел! Я видел, как этот антарфер перед боем судорожно отдавал последние с трудом найденные гроши стражнику за розовый порошок!" Речь шла об эвдамните, сильном наркотике минерального происхождения, распространение которого запрещено во многих странах Зикамеры – с ним воины не чувствуют боли, становятся агрессивными, быстрыми и сильными. После этого всем стало очевидно, почему этот антарфер сегодня сражался с необычным для него буйством. И этот гладиатор хоть и разозлился, считая, что Ахиго испугался и теперь хочет в глазах публики сделать условия сражения несправедливыми – но в память вонзился тот самый день покупки эвдамнита: тот страх, то отчаяние, что навело антарфера на риск, ибо, если он проиграет Ахиго, то все те убийства на протяжении долгих колец были напрасны, и тогда он канет в лету убийцей, так и не получив шанс начать жизнь с чистого листа. Именно это воспоминание подавило злость и настороженность, а следующие слова Ахиго и вовсе прогнали их прочь: "Он боялся, как и я когда-то… как и все гладиаторы… и боится сейчас! Вы считаете, что мы здесь звери, что мы убьём кого угодно за свою шкуру, но вы упускаете одно – настоящие звери те, кто смотрит на всё это и смеётся! Кто рукоплещет, когда пускают кровь! Так готовьтесь, звери, ибо вы создали убийцу – и он пикирует, подобно орлу, и вцепится когтями в горло вашего "Величества", трусливого и жалкого императора!" После этих слов Остон оказался невероятным образом оскорблён, а говорить такие слова напрямую его величеству было невообразимой дерзостью, отчего все трибуны выразили отвращение и злость, а антарфер-гладиатор восхитился храбрости Ахиго даже несмотря на то, что в этот момент вашак лил слёзы водопадом. Искренность, недоступная даже для свободных людей того времени, оказалась смелой дерзостью без права на прощение – Ахиго наверняка казнят, и, хоть он сам это осознавал, ещё не терял надежды перед смертью забрать с собой Остона Рыжегривого – императора, по вине которого гладиаторы живут подобно диким зверям.

      Кровь и слёзы смешались с сильным ливнем – месяц воды покровительствовал над этим местом и теперь сам диктовал правила и окружение внутри рукотворной арены. Гладиатор отдал уважение Ахиго, подняв серп над головой и произнеся имя самого смелого по его мнению воина, после чего, дождавшись его готовности, что есть прыти помчался в его сторону – последняя битва началась!

Ахиго схлестнулся в сражении с гладиатором-антарфером, став соперниками под крики озлобленной толпы, и стук капель дождя о боевые барабаны отдавался пульсом в их сердцах. Копьё встречалось с серпом в агрессивных ударах; и пока гладиатор бился с яростью, в глазах Ахиго даже не было намёка на жажду пустить противнику кровь – что-то иное медленно пробуждалось внутри вашака. Что-то куда более зловещее и страшное, чем ярость и насилие. Удар. Блок. Удар. Отскок и выпад – всё это повторялось циклом и звенело на арене лязгами металла и взывало отдышкой и яростным криком антарфера, однако Ахиго, чьи волосы развивались на ветру, смешиваясь с разлетающейся кровью от ран, не выдавал ни звука. Каждый возглас проклятий в сторону Ахиго словно пытался пробить каменную стену, и слова те были способны оставить на ней трещину. Полоса от серпа на теле вашака, глубокая рана в органах антарфера – таков был размен, торговля ущербом и болью до тех пор, пока один из них не обретёт максимальную выгоду, коей являлась смерть врага. И как бы не была сильна воля антарфера, тьма уже овладела вашаком, посему последний удар оказался заряжён войдерумом тьмы – силой, способной поглощать не только материальные объекты, но и ум. Разум Ахиго был пронзён мрачной мыслью о том, что, победив сегодня на арене, он увековечит своё имя тёмными пятнами в страницах истории вашаков; и в этот же момент голова антарфера оказалась поражена – и не размышлениями или внезапным воспоминанием, а разящим плоть копьём, что запросто поглотило войдерумом тьмы черепную коробку, а затем и мозг, оставив в шлеме теперь уже мертвеца зияющую дыру, из которой сочился алый сок, коим упивался и окрашивался песок под пятой.

      Тяжелое дыхание становилось всё легче; копьё омылось кровью последнего врага; "Гъямо" было отдано гладиатору с должным уважением; ветер переменился, укрепив собой ненависть императора, что ждал смерти Ахиго, однако – Остону на зло – нашлись среди толпы те, кто восторгался сражению, упиваясь победой вашака и делясь ликованием. Они встали с мест трибун и рукоплескали, а за ними подхватывали даже те, кто осыпал краснокожего проклятиями. Теперь все они ждали лишь одного – решения императора Остона Рыжегривого: отдаст ли он честь победителю, одарив свободой, или же отвергнет, посчитав сражение скучным и недостойным наград? Правитель понимал, что, отвергнув Ахиго, среди народа поднимется волна негодования, но его гордость была задета: если даже помиловать гладиатора, то среди людей найдутся те, кто посчитает сей жест признаком слабости, а коль слаб император – слаба и империя. Посему Остон потёр глаза морщинистыми пальцами, после чего огласил с негодованием: "Гладиатор, Ахиго. Сегодня ты бился достойно, в твоих венах течёт кровь хондруферца. Смелость, прыть, сила и хитрый ум – всё это неотъемлемые черты каждого полноправного гражданина Империи…" – после этих слов народ возгордился, а Ахиго уже готовился отправиться на свободу, дабы расправиться с надменным Остоном и отомстить за своих родных, однако это был не конец его речи, и тот продолжил, но уже улыбаясь: "Но ни один честный хондруферец не имеет столько же наглости и невежества, чтобы пытаться таким варварским образом уронить тень на императора и его народ!" – Ахиго уже понял, к чему ведёт Остон, отчего сердце наполнилось яростью, а глаза – слезами. "Именем Императора могучей Империи Хондруфер я отвергаю тебя, Ахиго, бесславный гладиатор!" Народ тихо поддержал выбор императора, и тогда решётки арены стали медленно подниматься с таким скрежетом, что голос Остона казался тихим гулом. Все знали, что звук решёток – дурной знак: звери выходят оттуда, дабы разобраться с остатками гладиаторов, что не желали сражаться, или умертвить нежелательных воинов, коим сейчас является Ахиго.