Вторая жизнь

Светлана Кондратенкова

Вторая жизнь

Эта книга – как заброшенный дневник души. Маленькая, но весомая.

Я прятала её внутри себя, так глубоко, что со временем потеряла часть воспоминаний. Но боль помнит всё.

По обломкам мыслей я собрала эту историю. В ней – тени, страхи и тишина, которая говорит громче слов.

Если после этих слов что-то уже щемит внутри – значит, вы уже понимаете о чём я.

«Кровь. Как много крови. Она повсюду: на руках, на слипшихся волосах, на лице. Повсюду кровь.

– Помогите, там ещё дети!

Боль. Тьма. Затягивает и давит».

Из последних сил набираю в лёгкие воздуха, выдыхаю и открываю глаза. Сон. Дурацкий, режущий сердце. Моё наказание. Записанный на бумаге как договор с собой.

Вытираю руками лицо, словно стирая кровь. Половина пятого утра. Что же, пора. Надеваю тапочки и бреду к плите, варю кофе. Кот знает своё время, трётся о ноги и ждёт свою порцию. Кормлю его. По стёклам и обветшалому кирпичу потоками струится дождь. Небо плачет вместе со мной.

Одеваюсь потеплее и выхожу на веранду. Осень берёт своё, дождь идёт, а я без страха подставляю ему лицо.

– Смой всё, без остатка, – шепчу я.

Сижу долго. Напитываюсь кофе и шумом дождя. Мой утренний ритуал. Прийти в себя, собрать силы, более‑менее прожить день.

Иду кормить собак. Они машут хвостами при виде меня.

– Приятного аппетита, – и чешу каждого пса за ухом.

– Елизавета! – вздрагиваю. – Чёрт! Прости, – ехидно улыбается подошедший мужчина.

– Всё в порядке, – шепчу я и делаю глубокий вдох.

Александр, именно тот человек, от которого я не жду ничего хорошего. Для него моё присутствие здесь – это шутка. Приезжает не часто, но я каждый раз запоминаю его приезд и хочу поскорее спровадить.

Тёмные кудри, спина, на которой играют мышцы, пока он разбирается с продуктами, на руки с выступающими венами, которые таскают тяжёлые пакеты. Но как только я вижу его наглое лицо – всё сразу вылетает из головы.

– Почему сегодня не приехал твой отец? – спрашиваю, глядя прямо в глаза.

– У него дела в городе.

По коже пробегают мурашки. Город. Дорога. Шум. Скорая. И кровь… Глаза застилает тёмной пеленой, перестаю соображать, но быстро бью себя по щекам.

– Всё в порядке. Ты уже давно не там, – шепчу себе.

– Что ты там бормочешь? – нагло ухмыляется Александр.

Его голос меня отрезвляет.

– Сумки в дом не надо нести, справлюсь сама, – говорю, гордо поднимая подбородок.

– Да, пожалуйста, баба с возу – коню легче. Это всё что осталось с твоей зарплаты.

Молча беру купюры.

– Даже не пересчитаешь?!

– Не зачем. Можешь ехать. Спасибо.

– Ах, Лиза… – и подходит ко мне вплотную. От него пахнет шоколадным парфюмом и табаком, он выше меня на голову, поэтому, я смотрю на его футболку с какой‑то надписью на груди. – Когда уже от тебя перестанет разить исключительно собаками и ёлками? – поднимаю глаза выше.

– Если ты сейчас же не скроешься, я спущу на тебя этих самых собак, – говорю глядя прямо ему в глаза.

– Когда, я только пропустил, тот момент, когда мои собаки перестали меня слушаться… – задумчиво потирает подбородок, – Перестрелять бы их.

– Сейчас позвоню твоему отцу, – делаю два шага назад, и достаю телефон.

– Ой, ладно, всё, – Александр закатывает глаза и садится в машину.

Уезжая, он машет мне. От шума мотора замирает сердце.

Только когда машина скрылась, и я почувствую полную тишину, сажусь на пень, где рублю дрова, и заглядываю в телефон, там пропущенное сообщение.

«Антон Д. Не смог приехать сам, чтобы не задерживать продукты, отправил сына, если что пиши». Несколько раз перечитав сообщение, пишу: «Спасибо большое всё получила». Ответ пришёл быстро: «Надеюсь, он нигде не напортачил».

Долго думаю, пожаловаться или нет, но потом в памяти всплывает, сколько всего сделал для меня этот человек с тех пор, как я здесь, и ответила: «Всё хорошо, я вам очень благодарна)». В ответ пришёл подмигивающий смайлик. Губы сами растянулись в улыбку. Убираю телефон и приступаю к работе. Сегодня мне заказали убрать несколько могил и обновить цветы.

Снова дождь моросит по старым окнам. Снова открываю глаза. Снова смотрю в потолок. Сон, как и еда, стали для меня лишь инструментом поддержания жизни. Кот в кровати трётся о мои ноги. Поднимаюсь с постели, застилаю. Всё должно быть чисто, не люблю беспорядок. Надеваю спортивную форму и завариваю кофе.

Выхожу на крыльцо, смотрю, как постепенно рассеивается туман, обнажая огромные, высокие ворота кладбища. Потихоньку бреду к ним на встречу. Мне не страшно: чем ближе подхожу, тем мне спокойнее. Открываю ржавый замок и раскрываю скрипучие створки. Дуновение лёгкого ветерка разыгрывает во мне воображение. Представляю как все люди, которые умерли этой ночью, врываются на кладбище в поисках ушедших близких, что ждут встречи по эту сторону ворот.

Выдыхаю воздух с запахом елей, с этой стороны, шаг и делаю вдох за воротами. И сразу назад. Направляюсь к сегодняшнему месту работы. Прохожу через ряды надгробий, словно окружённая каменными взглядами, не оглядываясь.

Но мимо этих двух пройти не могу. Останавливаюсь возле ограды, вытираю мокрую скамейку и кресты. Слёзы уже не льются рекой, осталась лишь тупая боль в горле.

– В итоге, я все же оказалась с вами, – криво улыбаюсь, поправляя цветы. Сажусь на сырую скамейку, и снова я там.

«– Все готовы?

– Мама, ну зачем так спешить?! Может я ещё передумаю.

– Дорогая, её одобрили! Это твой шанс. Положи и это в чемодан. —

Мама бегает по квартире, в спешке собирая вещи, чтобы успеть на презентацию книги. Моей книги!

– А если ничего не получится? – нервно поджатые губы.

– Вернёмся домой, и ты напишешь новую! Но я уверена, что всё получится, – почти выкрикивает мама, с улыбкой».

Не спеша закрываю калитку. – Надо будет записать, – шепчу, оглядываясь на фотографию. Медленно удаляюсь по тропинке, смотрю, как под резиновыми сапогами сминаются жёлтые листья. Достаю список: «Никольников Фёдор Владимирович, участок № 24. Убрать гробницу, помыть памятник и плитку». Что же, поворачиваю налево, между двумя почти неприметными оградками, и направляюсь к участку.

Кладбище – это город мёртвых, и тут тоже есть районы для богатых и трущобы для бедных. Пройдя между участками девятнадцать и двадцать, вы пересечёте границу районов: переход от ржавых низких оград с деревянными скамейками к огромным каменным склепам. Высокие ограды, мраморные памятники, цветные фотографии в полный рост. Прохожу мимо цыганского барона, и останавливаюсь возле створок, которые кажется больше, чем у центральных ворот кладбища.

– Ну, здравствуйте, Фёдор Владимирович! – отвешиваю низкий поклон у гробницы.

Серьёзные глаза прожигают меня, скулы напряжены, подбородок гордо поднят. Даже с каменной плиты он пытается подавить взглядом.

– Что ж… видимо при жизни вы тоже не понимали шуток, – руки в боки и по‑хозяйски оглядываю территорию и взглядом оцениваю количество работы. Приступим.

Под «строгим взглядом» очищаю участок от опавших листьев, отмываю плиту, вытряхиваю окурки из урны, собираю всё в один огромный чёрный пакет.

– Ну, всё, – завязываю мешок с мусором, – теперь нескоро увидимся, – на прощание смотрю на памятник через ограду. Раньше я даже днём адски боялась ступить за черту огромных, старых, ржавых кладбищенских ворот, а теперь вот, – подумать только! – я здесь живу.

Оттаскиваю мусор, к контейнерам, и убираю и там. Не все добросовестные посетители закидывают мешки внутрь, кто‑то сильно торопится и бросает рядом, а кому‑то просто лень за собой убрать. Ну, вот и обед. Пора возвращаться в сторожку.

Мне здесь совсем не скучно, я уже привыкла быть одна. Кладбище меня успокаивает, и сейчас я и не представляю своей жизни в городе. Но могу понаблюдать, что там происходит, пока иду домой.

Достаю смартфон и захожу в Инстаграм: пустой аккаунт, ни подписчиков, ни подписок. Вот так я иногда связываюсь со внешними миров, точнее слежу, что там происходит в замочную скважину.

«Захарова разоблачила „отчаянную“ ложь британского премьера». Не знаю, кто такая Захарова, и тем более кто сейчас британский премьер, закатываю глаза и листаю дальше. «Робин Шарма рассказывает, как стать лучше». Дальше. «Екатерина Ру „Ожидание“. Жизнь как бесконечная попытка ухватиться за мечту. История об утраченной мечте и попытке вновь осуществить задуманное в условиях, когда правильного выбора нет, а мир решительно несправедлив». Хм… добавить в Избранное. Сначала ты сам рвёшься стать автором, а потом… выбираешь книги написанные другими. Теми, кто стал писателем.

Блокирую экран, и убираю телефон в карман. Поднимаю глаза на свою ветхую избушку. Собаки виляют хвостами при виде меня, и жалобно скулят, выпрашивая, что бы отпустили погулять.

– Ещё не вечер, – охлаждаю их пыл и поднимаюсь в дом, чтобы согреться горячим чаем. Но не успеваю переступить порог, как слышу шум машины. Наверное, кто‑то решил вспомнить, об умершем родственнике. Но нет, этот человек приехал мучить живых. «Даже на кладбище покоя не дадите» – стало явью.

– Ничего не поменялось, – захлопывает дверь машины девушка. Не моя девушка. Она просто когда‑то давно, ещё в той прошлой жизни, была моей подругой. Но сейчас у меня нет друзей, зачем они мертвецу?

– Привет, – спускаюсь к ней.

– Даже не обнимешь?! – поднимает она бровь и раскидывает руки для объятий.

Она изменилась, последний раз у неё было каре, сейчас каштановый волос до плеч. Улыбка на лице такая беззаботная и простая, пухлые губы блестят от гигиенической помады. Зелёные глаза горят жизнью.

– Я только вернулась с участков, мне лень даже пройти несколько шагов, – пожимаю плечами.

– Ой, ты это брось, – делает три больших шага и заключает меня в объятия. – Я скучала, – шепчет мне в волосы.

– Спасибо, – освобождаюсь из плена её рук. – Сейчас сделаю чай.

Мы садимся на веранде, и горячий чай согревает меня. Выдыхаю и смотрю на неё.

– Зачем ты приехала?

– Твой психиатр говорит, что ты от него отказалась, – её взгляд пронизывает до костей.

– Да, – говорю я, таким тоном, как будто сама неуверенна в этом.

– Почему?! – взрывается она. Щёки краснеют, грудь поднимается от нервного дыхания. – Разве не понимаешь, что тебя ждёт?!

– Всё самое страшное уже случилось, – дрожь пробегает волной по всему телу.

Вика обнимает меня, а я кладу голову ей на плечо.

– Прости, – шепчет она, – мне не стоило тебе напоминать.

– Всё нормально, – вытираю нос рукавом. – Мне когда‑нибудь придётся научиться с этим жить.

Сидим так минуту. Я люблю Вику, она столько времени тратит на меня после случившегося. Только она у меня и осталась. Значит одна подруга у меня всё‑таки есть.

– Так что насчёт психиатра? – прерывает она мои размышления.

– Ничего. Он пичкал меня своими таблетками, но это не помогало.

– Давай найдём другого!

– Не стоит, думаю, что справлюсь сама.

– Лиз?

Я поднимаю на неё глаза. Мне нечего ей ответить. Вика громко вздыхает.

– Я устала, и я не хочу ездить пить чай к подруге на кладбище! Пройдёт время, и я буду появляться тут реже, и реже, а потом… и вовсе вычеркну дорогу сюда из своей памяти. – Глаза у неё блестят. – Я не хочу… Понимаешь?! Чтобы моя подруга жила среди могил в лесной глуши. Не этого хотела твоя мама, и не этого хотела бы твоя сестра, – она отворачивается, по её щеке скатывается крупная слеза и падает так и в нетронутую чашку чая.

– Откуда мне знать, чего бы они хотели сейчас, – тихо говорю я, и жду, пока Вика приведёт себя в порядок. Ком в горле нарастает, но не одна слезинка так и не прокатилась по щеке.

После её слёз диалог перерастает в обыденные вещи: собаки, уборка на кладбище, бесящий Александр. Вика рассказывает про новое увлечение, про работу и коллег. Мы вместе смеёмся над парнем, который пытался привлечь внимание подруги, подстроив кражу её сумки. Всё как раньше. Но теперь она не может остаться у меня ночевать.

– Скоро стемнеет, – подмечаю я.

– Да, – она собирается. – Кстати, как твоя книга?

Пауза. Замешательство, – Я её давно уже не пишу, – с улыбкой отвечаю я.

– Да ты, как я погляжу, совсем ничего не делаешь.

– Да, совсем ничего, – пожимаю плечами.

Идём к машине. Вика вздыхает, открыв дверь, и оборачивается ко мне, – Лиз, ты здесь прячешься. Я знаю, – мои плечи напрягаются, я выпрямляюсь. – Но ты же знаешь, что тебе не уйти от своих мыслей и судьбы, – она садится в машину и закрывает дверь. Я машу ей вслед, пока она не скрывается из виду. Выдыхаю.

Прячусь ли я тут? Определённо. Должна ли я вести себя смелее? Весьма вероятно. И я непременно буду так себя вести, как только приведу в порядок мысли. Ещё один день. Мне нужен ещё всего один день. Я снова ухожу в себя, закрывая ворота.

Вечерний ритуал почти такой же, как утром. Кормлю собак, снимаю цепи. Они радостно виляют хвостами и разбегаются кто куда. Беру несколько поленьев и растапливаю печь. Дымок от дров разносится по дому. Смотрю в окно, уже стемнело. Моросит дождь.

Ноутбук с закрытой крышкой привычно ждёт меня на столе у окна. Моё былое увлечение манит меня, и я не могу отказаться от этого даже, если это причиняет невыносимую боль. Сажусь за стол и открываю крышку. Свет от экрана бьёт по глазам. Жмурясь, почти на ощупь, нажимаю кнопки, чтобы понизить яркость. На нем всё так же, как и вчера. Меняется только количество слов в документе. Их становится всё больше. Слова… Разве могут они передать всю боль?! Могут. Определённо могут.

Строчу по клавиатуре. Недосказанное вылезает наружу, буквы в считанные секунду соединяются в слова. Предложения бегут по листу одно за другим, сплетаясь в одну большую историю. И я снова слышу…

«– Вызовите кто‑нибудь скорую!

– Они так резко вылетели. Я их не заметил!

– Что же вы их не вытаскиваете?

– Мертвы.

Шевелю рукой. Почему так больно? Глаза не открываются. В смысле мертвы? У моих героев был счастливый конец! Пытаюсь пошевелиться. Слушаются только пальцы.

– Смотрите! – слышу женский голос.

– Один жив! Срочно сюда! – грубый мужской голос где‑то рядом.

Скрежет металла, запах гари… и палёного мяса. Жмурюсь. Все силы вкладываю, чтобы только открыть глаза. Всё тело словно пылает. Наконец, приоткрываю глаза… Чьё‑то лицо, потом туман. Мне надо им сказать, – Они не умерли, – кажется, шепчу я, но не слышу собственного голоса. Звуки сирены. Боль. Нескончаемая, тяжёлая боль».

Выдох. Опускаю крышку ноутбука и закрываю глаза, смахиваю слёзы. Тру лицо ладонями.

– Сколько это ещё будет продолжаться? – шепчу себе под нос. Боль как волна, медленно отходит от берега, чтобы вернуться снова с неистовой силой и её не унять простыми слова.

Кот проскальзывает под стул, отвлекая меня от накативших мыслей. Смотрю в окно, по стёклам и обветшалому кирпичу потоками снова струится дождь. В голову закрадывается мысль: смогу ли я прожить здесь зиму? Жить без роскоши современной цивилизации не так легко, но и в город я возвращать не хочу. Только от одной этой мысли пробегают мурашки по коже, пробуждая животный ужас. Рывок к кухонному столу. Таблетка. Сердце замедляется, дыхание выравнивается.

– Ты справишься с этим, – убеждаю себя. – Рано или поздно, но справишься.

Чайник кипит. Завариваю кофе и иду на веранду. Собаки уже прыгают и виляют хвостами у крыльца, они знают, когда возвращаться домой.

– Ну, хватит, вы меня выпачкаете, – болтаю я, но всё равно чешу по очереди за загривками. – Сейчас я вас покормлю.

Сажусь в кресло и глотаю горячий кофе, он приятно согревает горло. Собаки играют друг с другом рядом с крыльцом, и кажется, что вот она счастливая, тихая, спокойная жизнь, как у героя из книги. Но если поднять взгляд и посмотреть дальше, то можно увидеть чёрные ворота с потрескавшейся от времени краской. Ворота, которые уже скоро надо будет открывать. Дальше лес, а за ним мир, который внушает теперь лишь страх.

И всё, что у тебя от него осталось – это смартфон, ноутбук и привезённые продукты. Делаю глоток кофе, и вздрагиваю, когда начинает вибрировать телефон.

«Антон Д: Доброе утро! Надеюсь, с тобой всё хорошо, сегодня приедут копать для неизвестного, проводи на участок 213 к 9 часам. Заранее спасибо!

Лиза: Здравствуйте, хорошо, всё сделаю!

Антон Д: Ок».

Смотрю на время – шесть сорок утра. Можно приступать к работе. Как только я поднимаюсь с кресла, собаки радостно бегут к мискам.

– Что же… приступим, – командую себе, надевая ошейники на псов.

И так проходит каждый день. День за днём. Одинаково. Но меня это не беспокоит. Пока я кормлю собак, размышляю. Мысли закручиваются в спираль, создавая всё новые и новые повороты. И не одного про светлое будущее. В голове появляется образ матери и сестры: они больше не улыбаются. Из‑за меня, они застыли как восковые фигуры… Из—за меня они молчат. Они не могут обвинить меня в случившимся, они не могут посмотреть на меня с укором. Со временем я поняла, что корить себя приносит мне удовлетворение. Вдыхаю свежий влажный воздух и иду на обход территории кладбища.

Кстати, здесь не гробовая тишина, как многие думают. С утра до вечера тут щебечут птицы и воруют конфеты с надгробий. Белки, мыши, крысы, жуки и пауки – я научилась слышать их. Они трезвонят без умолку, может, переговариваются с собой, а может, рассказывают сказки покойниками.

Ночью здесь тоже не тихо, поначалу я даже боялась уснуть. Сверчки под окном заводили стрекотания до самого утра, волки и лиса просыпаются для ночной охоты, ёжики снуют туда‑сюда под старыми полами в террасе, филины ухают, словно кого‑то зовут. Постепенно эти звуки стали меня успокаивать, я привыкла с ними жить. Так что нет здесь никакой тишины, ни одной секунды.

Подхожу к главным воротам и со скрипом их распахиваю, пасмурная погода не повод не прийти к любимым, или нелюбимым, и помянуть. Несколько бабушек уже стоят у ворот и ждут приближающуюся Газель. Машина поднимается на небольшой холм, к воротам, буксуя в грязи. Бабульки смотрят, как нехотя покойник движется к кладбищу.

– Пусть лучше грязь, чем мёрзлую землю долбить, – замечает одна. Остальные охотно закивали, поддерживая её.

Когда Газель подъехала, четверо мужчин спустили гроб и вопросительно посмотрели на меня.

– Добро пожаловать! – улыбнулась, – Следуйте за мной.

Краем глаза увидела, как бабульки перекрестились, и уставились на меня.

– Это его хоронить на безымянной стороне? – на всякий случай уточнила я.

– Его, кого же ещё?  – пробормотала одна из бабулек.

По пути я захватила под навесом у сарая пару старых табуреток используемых как подставки для гроба, деревянные колья и верёвку, и веду процессию дальше. Вот так, как король со свитой, мы дошли до небольшого глинистого участка с выкопанной ямой. Я установила колченогие табуретки, только бы не развалились под весом, мужчины опустили на них гроб. Бабульки накрыли полотенцем соседнюю могилку, достали из сумок бутылку водки, хлеб, огурцы и сало и накрыли поминальный стол. «Стандартный наборчик», отметил я. Речей не было. Неспешно подняли гроб и опустили с помощью старых потрёпанных верёвок, которые чудом не порвались под весом скорбного груза. Бросили по горсти земли. И мужчины торопливо взялись за лопаты. Закончив могильщики выпил по рюмке, и перекрестились.

– При живой семье в безымянной могиле хоронят, – причитала всё та же бабулька и качала головой.

– И не говори, неблагодарные, – поддакнула вторая.

Я оглядываюсь на них, потом на холмик.

– Может вы ему хоть крест поставите? – обратился ко мне один из мужчин.

– Не положено, – вздыхаю я. Втыкаю в свежую землю табличку «№ 213», вбиваю колышки по периметру и верёвкой обозначаю границы, чтобы хоть как‑то отметить, что тут кто‑то лежит.

Пока я занимаюсь, своей работой, компания распивает бутылку. Напоследок оставили одну полную рюмку на могиле.

– Пусть земля тебе будет пухом, – сказал последнее слово мужчина. Бабульки вторили ему.

Проводив их до ворот, облегчённо вздыхаю, общение с людьми всё сложнее мне даётся, и с каждым разом хочется побыстрее вернуться к собакам. За воротами гости напоследок перекрестились и вместе спустились с холма к машине, обсуждая семью умершего.

– Да дрянью она была, вот и всё. Добилась своего! – сплюнул мужчина и сел в Газель, захлопнув дверь.

Немного постояв у ворот, иду делать обход. Но мыслями завладел похороненный мужчина без имени. Кем он был? Почему его семья не приехала на похороны? Как я бы поступила, если бы узнала, что у моей мамы и сестры нет креста над ногами? Вздохнув, я двигаюсь к сторожке.

– Даже умерший не может оставаться без креста, – шепчу себе под нос, открывая сарай с инвентарём. Это место для меня очень жуткое, чуть ли не на пороге стоят гробы с приоткрытыми крышками. Вот‑вот кто‑нибудь вылезет… По стенам – кресты и венки.

Обведя стену взглядом, нашла то, что мне было надо. Небольшой старый деревянный крест, скорее всего убранный с могилы, после установки памятника. Лак на нём уже местами почернел от времени, сбит неровно.

– Такой точно никому не нужен, – аккуратно вытаскиваю его наружу, протираю от пыли. Покойник, конечно врятли, оценит жест доброй воли, но зато моё сердце будет спокойно. Решительно я иду по тропинке к свежей могиле, сердце стучит так быстро, что горло перехватывает. Никогда раньше не самоуправствовала на кладбище. Правильно я поступаю? Ускоряюсь, хотелось бы уже поскорее выполнить задуманное.

– Эй! Тут есть кто‑нибудь? – женский голос выдёргивает меня из мыслей. Тревога взвывает как пожарной сиреной.

В бежевых полусапожках на каблуках она утопает в растаявших лужицах грязи. Тёплый палантин укрывает плечи вязаного платья серого цвета. На губах красная помада. Смотрю на неё, и не понимаю, что она здесь делает. Она же приветливо улыбается мне и машет рукой. – Извините!

Опускаю крест на землю и собственнически облокачиваюсь на него, – Вы заблудились? Вам показать дорогу до выхода?

– Нет, – бросает женщина, дойдя до меня.

Смотрю на эту аномалию и не верю своим глазам. И тут, до меня доходит – это Вика отправила ко мне своего психолога.

– Я не нуждаюсь в ваших услугах, – отрезаю сходу, поднимаю крест на плечо и, собираюсь идти дальше.

– О чём вы?! В каких услугах? – она касается моего плеча.

– Извините, я, похоже, ошиблась. Что вы хотели?

– Мне надо найти одну могилу, – она улыбается. – Его должны были похоронить сегодня.

Смотрю на крест, потом на неё, – Вы не похожи на скорбящую, – констатирую я, оглядывая её с ног до головы.

– А вы скорбящих только по одежде распознаёте?

– Я как раз несу крест к этой могиле, можете пойти за мной.

Беру крест и снова отправляюсь в безымянный сектор.

– Насколько я знаю, ему не положен крест, – произносит женщина через несколько шагов.

– Да, я знаю. Просто эти бабульки… Да и этот умерший… Мне его жаль.

– Жалеть надо живых, а не мёртвых.

– Да, но просто, к нему даже его семья не пришла. Я слышала его семья обеспеченная.

Женщина за моей спиной хмыкает.

– Мы пришли, – показываю рукой на холм и уступаю дорогу женщине.

Она идёт вперёд к красной верёвке, обозначающей границу участка. Смотрю, как вздрагивают её плечи. И правда, скорбящая. Она поворачивается ко мне. Глаза полны слёз, они скатываются крупными каплями по щекам, а на губах… играет лучезарная счастливая улыбка.

– Я свободна, – еле слышно проговаривает она, вытирая слёзы. И смеётся.

По моему телу бегут мурашки. Боже правый, только сумасшедших мне тут не хватало… Но останавливать эту женщину мне не хочется. Что‑то в ней неправильное, что‑то, что есть у меня самой.

– Простите, простите… – тараторит она. – Всё впорядке. Это ему крест?

– Да, просто меня попросил мужчина, – молчание, – И я подумала, что не стоит…

– Похоронить его безымянно было моим решением, – отрезала она. – И кто вы такая, чтобы решать, кому стоит, а кому нет?! – слёзы снова наворачиваются у неё на глазах. Губы подрагивают.

– Я только хотела, чтобы всё было правильно, – мои слова звучат, как оправдание, но больше я не могу ничего возразить.

– Уже давно в этом мире нет ничего правильного, – у неё начинается настоящая истерика. Она рыдает взахлёб, её дыхание прерывается, макияж ручейками плывёт по щекам, а на губах почти не остаётся красной помады. Снимаю с себя рабочую куртку и накидываю ей на плечи, – Пойдёмте в сторожку, я напою вас чаем, – и веду к дому. Мы идём молча, и наше безмолвие нарушают лишь тихие всхлипы.

– Мы можем пойти в дом или остаться на веранде.