Отравленным место в раю

Но самое главное – когда Иванов пробирался к выходу из большого деревянного мужского дома в первый раз, он натолкнулся на военную палатку. Точно такую же, как и у него. И в ней явно кто-то жил.

11

Муренин ещё раз прочитал заметку про яд церберин уже не так внимательно, отвлекаясь, вспоминая, как несколько лет назад был почётным кормителем птиц казуаров. Тогда за меценатство ему даже выдали специальную грамоту от Московского зоопарка – с синей печатью и двумя размашистыми подписями.

Если уж на то пошло, Муренин никогда не был сторонником содержания животных в неволе, хотя его основная работа оказалась с этим связана: лабораторные мыши, на которых приходилось ставить эксперименты, всегда жили в клетках. Он понимал, что, если, как того требуют зоозащитники, освободить животных, те долго не проживут. И погибнут, если даже выпустить их не в пригородном лесопарке, а вернуть в места, где жили предки. Ведь от родных зарослей и болот мало что осталось.

Роман представил себе казуара – нелепого шерстяного страуса с шишкой на голове, и настроение немного улучшилось. Механизм этого, в общем-то, понятен: человеку становится веселее при виде ещё менее гармоничного существа, чем он сам. Воспоминаниями о нелепой птице Муренину удалось слегка отвлечься от раздумий о проклятых письмах Сергеича. Скорее всего, уже неживого.

Бывшего начальника он не любил, но и плохого Сергею Сергеевичу Фарникову никогда не желал, предпочёл бы, чтобы с ним в нынешней заварухе ничего не случилось. Кто знает, может, он и бежал куда-нибудь в джунгли, вырвался от мучителей в последний момент, в тайном кабинете пластического хирурга изменил форму лица, уплыл за моря в маленьком уютном отсеке танкера, перевозящего пшеницу… Кстати, деньги на венки для Сергеича не собирали, так что рано хоронить.

Хотя кто будет эти деньги собирать? Профсоюза нет, теперь каждый сам за себя, дни рождения и поминки по месту работы не проводят. Да и не работает уже Муренин в Бюро по сертификации продуктов питания. Оно закрылось, и про бывшего начальника узнать не у кого. Даже если появятся новости, если он вдруг пришлёт письмо из Аргентины или позвонит по спутниковому телефону с необитаемого острова, про это никто Роману не расскажет.

12

Над письменным столом висел карандашный портрет Оли, его новой знакомой. Рисовать Роман не умел, хотя мечтал научиться, как и многие разносторонние натуры. Всякий художник сделает более-менее похожий набросок, а у Муренина и этого не получалось. Он умел срисовывать по клеточкам, но фотографии Оли, чтобы перевести изображение, у Муренина пока не было. Так что узнать её по рисунку при всём желании оказывалось невозможно. Но он-то знал, что на рисунке Оля.

Какая разница, в каком стиле нарисовано и похоже ли на оригинал, когда и так знаешь, кто изображён?

Это может быть вообще чистый лист в рамке. Ведь большую часть жизни мы фантазируем. Придумываем себе достоверность.

По рисунку нельзя было определить, блондинка Оля или брюнетка. И глаз у неё на самом деле было как у всех – два, а не как на картинке. А цвет колебался между голубым и серым; его иногда называют стальным, подразумевая холодность и злобность. Существуют такие определения, происходящие от названий химических элементов.

Этими словами подчёркивается, что хороший человек и металл – явления противоположные.

Опять же, свинцовые тучи, железные нервы. Ну и что, что глаза стального цвета, если они красивые?! Красивее стальных только зелёные.

Кроме того, бюст у неё, в сравнении с изображённым на рисунке, лишь намечался. Хотя то, что на абстрактной картинке можно было принять за грудь, вряд ли ею являлось. Скорее всего, это траектории движения электронов в атоме или орбиты спутников вокруг планеты с ещё не придуманным названием. Наверное, предполагалось, что девушка почему-то окружена враждебными стихиями, от которых Муренин её защитит.

На самом деле Муренину нравилось, когда грудь вот такая, небольшая. Правда, в советских книгах по сексологии, которые он в детстве и подростковом возрасте находил у тётки в шкафу между глажеными простынями, когда рылся в поисках конфет, а потом и мелких денег, и прочитывал целиком, краснея, прислушиваясь к шагам на лестнице и звуку ключа во входной двери; так вот, в этих книгах говорилось, что любовь мужчин к женской небольшой груди происходит от скрытой испорченности. Он внимательно вглядывался в себя, но порочности не замечал.

Над столом висело несколько карандашных портретов, срисованных с картин и фотографий. Кроме того, несколько портретируемых, наиболее ему близких и симпатичных, были изображены в свободной форме, не абстрактной – её он не очень понимал – а именно смутной. Сам он, конечно, знал, кто где изображен. А вот редкие гости, рассматривавшие картинки перед совместной выпивкой, или родственники, появляющиеся после долгого отсутствия, узнать персонажей не могли. Даже самих себя. На портретах в свободном стиле, например, были его мать и писатель Ремизов. Муренин никому не признавался, кто это. Мать приезжала раз в год и каждый раз подозрительно всматривалась в рисунки над письменным столом сына. Случайный же гость, если бросал на картинки взгляд, опасливо его отводил.

13

Муренин поднялся из-за компьютера и, потягиваясь, подошёл к книжному шкафу – самодельному монстру из труб и досок, правда, покрытых хорошим мебельным лаком. Шкаф высотой до самого потолка, шириной от стены до стены вмещал по три ряда книг на каждой полке и стоял здесь ещё со времён молодости бабушки с дедушкой.

На полке повыше размещался только один ряд книг, их было видно в глубине. Остальное пространство занимали музыкальные пластинки – от древних шеллачных до дисков фирмы «Мелодия». Кроме того, там лежали более поздние звуковые носители. Стопки укрыты суровой старинной коричневой бумагой с небольшим слоем пыли. Большинство пластинок уже не на чем слушать. В доме нет ни граммофона, ни проигрывателя, но рука не поднимается их выкинуть – всё-таки история и воспоминания.

На полке, расположенной ниже, как раз на такой высоте, чтобы было удобно доставать и разглядывать, лежат разные бумаги, некоторые – в картонных папках. Всё свалено случайным образом, но Муренин знает, что и где искать.

Хотя довольно часто находит в куче что-то новое для себя, разные древние артефакты или вообще листки, исписанные незнакомыми людьми. Такое иногда случается: бумажку кто-то забыл, уронил, проходя мимо, принесло ветром в окно или просто подбросили шутки ради, а то и с недобрыми намерениями – в качестве компромата. Периодически, раз в несколько лет, Роман перебирал листки и ненужные выкидывал. Но эту страничку в косую клетку он точно не выбросит. Не так уж и много листков, не вызывающих неприятных воспоминаний. Здесь Мурениным были выписаны некоторые естественнонаучные факты. Почерк ещё разборчивый. Это сейчас, когда тексты набираются на клавиатуре, записи от руки стали совсем не читаемы.

У казуара уродливый рог на голове.

Птица казуар не умеет летать.

Казуар в джунглях живёт двадцать лет, в зоопарке – сорок лет.

Казуар не любит других казуаров.

Казуар достигает двух метров высоты и шестьдесят килограммов веса.

Казуар бьёт врага с разбега сразу двумя мощными лапами.

Острый коготь казуара протыкает жертву (коготь двенадцать сантиметров длиной).

Каждый год в мире несколько человек гибнет от ударов казуаров.

Казуар-самец убивает соперника в схватке за самку.

Казуары-самцы часто спасаются бегством от самок, которые всегда крупнее.

Во время спаривания казуары издают страстное кудахтанье.

Во время кудахтанья казуары становятся неосторожны, подпускают охотников, которые их убивают.

Брачное кудахтанье казуаров папуасы имитируют, подманивают и убивают птиц.

Папуасы любят мясо казуаров (выше ценится только мясо свиней).

Казуары активны на рассвете и лунными ночами.

Казуары любят фрукты и мышей.

Casuarius casuarius (Linnaeus, 1758).

– Ну вот, скоро и я стану старше казуаров, выросших в неволе, – пробормотал Муренин, дважды перечитав пожелтевшую бумажку. – А ведь были и мы помоложе.

14

Нелетающих птиц – казуаров – несколько лет назад, в 1995 году, привезли в Московский зоопарк. В неволе они размножаются плохо, вряд ли родились в клетке, наверное, были где-то отловлены. Популяция казуаров осталась на острове Папуа – Новая Гвинея; когда-то в изобилии жили и в Австралии, но там их теперь почти нет, что обусловлено перенаселённостью территории, прогрессом и всем остальным, не способствующим выживанию диких животных в естественной среде обитания.

Так уж получилось, что судьба Романа переплелась с этими странными птицами. Изучая повадки казуаров, Муренин пролистал некоторое количество справочников по орнитологии. В то время у научных сотрудников ещё существовал так называемый библиотечный день, который действительно можно было провести в библиотеке. Никто не требовал подтверждения, что в этот день ты листал журналы, а не пил пиво или не стоял в очереди за дефицитными товарами. Кроме того, дома в старых энциклопедиях Муренин нашёл несколько коротких ознакомительных статей. О казуарах не так-то мало и написано. Например, Книга рекордов Гиннеса объявляет их самыми опасными птицами для содержания в зоопарках, основываясь на частоте и тяжести увечий, причинённых персоналу. Правда, дальнейшие изыскания Муренина показали, что эти мрачные птицы опасны только с виду, а против человека они бойцы никакие. Люди сильнее: они вытеснили смешных недостраусов из родных мест и практически уничтожили. Счёт слишком неравный.

Опять же, местные жители до сих пор употребляют в пищу мясо казуаров: система, биогеоценоз и вообще такова история развития человечества. Ещё совсем недавно эти племена были, что называется, людьми каменного века с луками, стрелами и кремниевыми топорами. Им сложно объяснить, почему охота и поедание диких животных – зло. Но вряд ли они отличаются по устройству от людей, живущих на других территориях. Просто так получилось: жили не там, где жить прилично, и попали в зависимость к более вёртким пришельцам. Так сложились обстоятельства, и теперь над туземцами смеются болваны, считающие их ниже себя. Вот и Муренин попал в переплёт со своей наукой, которая теперь никому не нужна. А бывшие троечники презирают нищих отличников.

Да что люди? Даже дикие свиньи мешают казуарам жить, и происходит это тысячелетиями. Свиньи топчут и жрут огромные казуарьи яйца, гадят в гнёздах, пугают птенцов до смерти. И это при том, что казуары – третьи по размеру птицы в природе. И могут проткнуть своим двенадцатисантиметровым когтем с разбегу кого угодно. Просто дикие свиньи Sus scrofa (Linnaeus, 1758) умеют ловко уворачиваться, и их намного больше.

15

День, радикально изменивший жизни сотрудников лаборатории по выдаче сертификатов на продукты питания, начинался обычно. Утро не предвещало ничего особенного. Львовна появилась часа через два после начала рабочего дня, ближе к обеду. Выражение её лица было сложным. Муренин это заметил, ещё когда начальница проходила мимо его стола, но не придал значения. Вообще, люди с утра не всегда похожи на себя дневных. А тем более вечерних. Довольно долго Инга Львовна возилась в кабинете. Вышла в белом рабочем халате. Такое бывало редко, только когда нужно было имитировать для очередной комиссии проведение химических анализов на неработающих спектрометрах.

– Ну что, – сказала Инга Львовна, – не забыл ещё, как работать с лабораторными животными? Надо на мышах прогнать один препарат.

– Что это вдруг? – Муренин оторвался от книги. – Новый спектакль какой-то? Так далеко наша деятельность ещё не заходила.

– Если бы спектакль! Вроде что-то посерьёзнее. Сергеич распорядился, – ответила Инга Львовна.

– Ничего себе, – Муренин заулыбался и потянулся на стуле.

– Да, вот так. Не забыл, как вводить препарат? Подготовь рабочее место, инструменты, сходи в виварий. Нам мышей привезли, узнай, как там. Срочно заказали животных по высокой цене. Уколы будешь делать прямо здесь, под вытяжкой. Хорошо, что её не вынесли на помойку, даже вроде подключена. Раствор привезли готовый. Уколешь и рассадишь мышей с препаратом по чистым клеткам, я потом их по временным точкам раскидаю.

– Ого, так это надо халат рабочий искать, перчатки резиновые. А шприцы-то есть какие-нибудь? Хотя я в шкафу на верхней полке видел коробки с одноразовыми, не знаю, правда, что там внутри.

– Так, только введи препарат. И никаких лишних вопросов, я сама пока не разобралась. Если по правилам, нужно кого-нибудь нанять, из практикующих. Да и не здесь, конечно, а в настоящей лаборатории. Это против всех правил безопасности. Раньше-то мышей запрещали приносить в комнаты, работали в виварии, сам помнишь. И непонятно, исправна ли вытяжка. Это Сергеич халтурку взял – какие-то аллергены. Ладно, без разницы. Скажем так: дружественная группа по разработке линейки антигистаминов попросила нас провести простой контрольный эксперимент. Органы на образцы брать не будем, чистый опыт на выживаемость. Но умереть мыши не должны – это точно. Сергеич говорит, что простая формальность, мы даже и эффекта никакого не заметим. Какие-то пищевые красители, мышам ничего не будет.

Инга Львовна вытянула сигарету из пачки.

– Ну, поднеси мне зажигалку. Ведь раньше небось воспитанный был, за дамами ухаживал. – Руки у неё немного подрагивали.

– Извините, исправлюсь, – сказал Муренин. – Сейчас подожгу.

– За опыты заплатят сверх, не беспокойся. – Инга Львовна глубоко затянулась. – Даже, может, и хорошо заплатят.

Она помолчала, сигарету не докурила, загасила о пачку бумаги. Это что-то новое: руководительница была аккуратисткой.

– И вытяжки нужно включить. Кажется мне, не всё просто. Но это так, утренние мысли вслух. Паранойя старческая.

– Ага, старушка, – Муренин усмехнулся и попытался поймать Львовну за халат, но та сделала шаг в сторону.

– Дурак.

Хотя отошла с неохотой, вот если бы не вся эта неожиданная и непонятная суета…

Муренин поплёлся шарить по древним шкафам. Где-то попадались старые белые халаты, да и перчатки тоже. Халаты рабочие, затёртые, но чистые, а не те бутафорские, в которых они появлялись перед клиентами и подписывали бумаги. Их нынешняя униформа медицинские халаты только напоминала, была из дорогого материала, с логотипом, вышитым на груди золотыми шёлковыми нитками, с красным переливающимся крестом на рукаве.

Заказывали в модной мастерской – там у Инги Львовны подруга-дизайнер. А вот опыты лучше делать в старом, ведь халат может испачкаться. Их для этого и выпускали когда-то на фабриках пошива медицинской одежды. Муренин нашёл в углу шкафа несколько халатов. Надел сначала один, тот оказался мал. Начал натягивать второй – подошёл. Перчатки тоже нашлись. Скорее всего, срок годности вышел, но вряд ли им что-то сделалось.

Вытяжки – специальные шкафы, закрытые откидывающимися колпаками из непробиваемого стекла (вдруг внутри что-то взорвётся?), к ним подведены воздуховоды с фильтрами для работы с опасными химическими веществами. Вытяжки, похоже, не включали лет семь. Эбонитовые чёрные ручки провернулись с трудом. Красные кнопки со стёршимися надписями «Вкл.» сработали надёжно: стало видно, как засасывается пыль, шевелятся бумажки и откуда-то выползшие окурки, воздух уходит в специальную трубу.

Интересно, куда потом идёт этот воздух? Фильтры, конечно, остались, задержат любую гадость. А воздух? В тайную переговорную? В комнату отдыха с баром из дорогого дерева? Всё перепланировано… В бывших лабораторных комнатах сделали приличный ремонт. Что из оборудования мешало – выдернули из стен, отпилили куски труб, задрапировали недешёвыми материалами. А вообще какая разница, что и куда сейчас поступает? Указание дано – надо выполнять.

Когда-то на дипломной работе их заставляли учить инструкцию по введению мышам раствора. Сначала, конечно, надеть медицинские перчатки. Введение препарата внутрибрюшинное, перед инъекцией пациент фиксируется настолько крепко, что у него не возникает даже мысли о сопротивлении. (Интересно, а какие ещё могут быть мысли у мыши-пациента в этот момент?) Схватить объект за шиворот большим и указательным, остальными пальцами той же руки придерживать. Игла инъекционная состоит из трубки и канюли. И зачем в памяти осталась какая-то канюля?

Клетки с мышами и чистые пустые клетки за несколько заходов принёс бородатый техник из вивария. «Интересно, чем он занимается в остальное время, ведь такие эксперименты явно нечасты?» – подумал Муренин.

Чтобы отловить мышь из мышиного стада, клетку ставят на боковую стенку, при этом дверца оказывается сверху – в таком положении удобно запустить внутрь руку и схватить грызуна. Остальные мыши не разбегутся. Получается, что они сидят в колодце, будто в долговой яме, откуда пленников забирают поодиночке и уже за лабораторным столом решают их судьбу.

Львовна разложила на фильтровальной бумаге несколько шприцев с набранным готовым раствором, чтобы Муренину было сподручнее колоть. Эксперимент обычно планируется так, что сначала вводят препарат первым пяти мышам и закрывают их в клетке. Потом, через десять минут, обрабатывают вторую пятёрку. И так далее.

Но всё получилось по-другому. После укола первая мышь дёрнулась, начались судороги, она перестала дышать. То же произошло со второй и третьей.

– Слушай, Львовна, да это же полная жопа, они все дохнут. Я не успеваю даже в клетку посадить. Какие тебе тут временные точки?..

– Так, всё. Заканчивай. Антракт. – На лице у Инги Львовны появились испуг и растерянность.

– А мы за ними не отправимся? Что-то тут не ладно, – зашипел Муренин.

– Помолчи, не наше дело.

Инга Львовна засуетилась, начала по одной выдёргивать из пачки сигареты и тут же сминать их. Похоже, она не знала, как быть.

– Давай домой. Только сначала молока попей, в нашем холодильнике должно стоять, против отравления. Хотя откуда здесь молоко? Спирта надо. Сейчас быстро разведу.

Она потянула Муренина за рукав халата.

– Эй, ты, смотри, не отключайся. – Это было предпоследнее, что Муренин услышал от Инги Львовны.

– На, выпей и вали, – вроде бы ещё добавила она. – Если сможешь…

Спирт он выпил. Насколько разбавленный, в этой ситуации было всё равно. Бывает, что помогает и кто-то выживает.

16

Самым элегантным кошмаром был сон, в котором Муренин уверенным оборотнем бежал в сумерках по широкой, ровной осенней аллее, как положено, на четырёх ногах, легко и быстро; он был вепрем, сильным и смелым животным, время от времени хрюкал; скорее всего, от этого звука Роман и проснулся. Проснуться было жаль, ощущения от обёрнутости в другое существо оставались приятными. Обычно просыпаешься и радуешься, что кошмар закончился, ведь страх, даже приснившийся, вреден для здоровья. Но в этот раз Муренин проснулся и сразу выпал в жестокое нездоровье. Во сне он чувствовал себя значительно лучше.

Кроме того, Роман начал припоминать, что превращение в кабана было не единственным, трансформаций в разных животных за бесконечную ночь произошло немало. В каких – уже не вспомнить, ведь часто память не может вместить всего и предлагает только последнее.

Теперь Муренин ощущал себя человеком, то есть, похоже, обернулся в самого себя. Было светло. То ли утро, то ли день. Он лежал на кровати, наполовину разобранной, в своей комнате, в одежде, в которой ходил на работу; рядом валялся скомканный медицинский халат. Муренин сразу узнал его. В этом халате он делал инъекции лабораторным мышам. Как добрался домой – не помнил. Как ехал от станции метро «Ленинский проспект» до метро «Перово», как шёл к станции, а потом от метро, как попал в подъезд и поднимался по лестнице, как отпирал дверь в квартиру – всё это стёрлось из памяти.

«Да. – Его пробил холодный пот. – Дверь, дверь закрыть надо. И где ключи?»

Кроме того, Муренин обнаружил, что правая рука затянута медицинской перчаткой; во время опыта на нём были обе – так положено по инструкции. После всего безумия он правой рукой стянул перчатку с левой, а левой с правой уже не смог, не левша же. Пока лежал, рука в перчатке вспотела. Силиконовая поверхность не пропускает воздух, ощущение такое, будто кисть попала в желудок какого-то мерзкого существа и теперь там переваривается, и это только начало: со временем мерзкий гад затянет человека внутрь целиком. Муренин попытался разорвать полупрозрачный материал, но перчатка только тянулась, оказалась крепкой – именно такой она и должна быть. Наконец сползла. Муренин отшвырнул мокрый комок, но сил на бросок не оказалось, и расстояние получилось небольшим. Скорее всего, перчатка упала на пол, по крайней мере, её не было видно на покрывале.

После борьбы с куском силикона он обессилел и потерял сознание, какое-то время вообще ничего не чувствовал. Потом очнулся, похоже, довольно быстро, потому что было примерно так же светло. В этот раз он приподнялся на локте, усилием воли сдвинулся с места, сполз на пол. Подняться не получалось. Отдышался, привстал. По стенке на полусогнутых ногах двинулся в коридор; всё болело, ломило, голова кружилась.

Входная дверь оказалась закрыта, ключи торчали внутри в замочной скважине. Это хорошо. Муренин постоял, понимание приходило медленно, отставало от зрения. Действительность осознавалась с некоторыми задержками. Подёргал за ручку – входная дверь заперта; случайно задел ключи – они зазвенели. Как хорошо, что ключи с внутренней стороны, а могли бы остаться снаружи. Или он мог потерять их по дороге и теперь лежал бы на лестничной клетке под дверью.

Уф. Теперь нужно вернуться к кровати, не упасть. Хотя почему бы и не полежать здесь, в прихожей, на полу? Дома же. И светло. В туалет бы, но нет сил. Но надо. Он мягко завалился на спину. Главное, не ударился затылком. Смотреть вверх не было сил, зажмурил глаза, потому что потолок с переменной скоростью вращался против часовой стрелки. Муренин опять отключился.

На самом деле, похоже, сознание его не угасало, скорее всего, переходило из одной формы в другую, переключались какие-то фазы. Он стал уменьшаться, это было что-то новое, необычное, но полностью не исчез; на каком-то этапе перестал терять объём тела и превратился в мышь; ощущать себя мышью оказалось приятно и даже радостно. Какая разница, в какое животное ты обернулся? Из предыдущего сна помнил, что оборотнем быть весело. Он встряхнулся и быстро побежал, маленькие мышиные лапки работали уверенно, ими было приятно управлять. Забежал под шкаф – там оказалось отверстие, ведшее в нору, про неё он раньше ничего не знал. В норе тепло, она расширялась. Надо было зачем-то бежать вперёд. Становилось всё светлее. Неожиданно он понял, что это свет тревожный – таким мигают лампочки, сопровождающие звук сирен. А ещё он осознал: это горит красным шишка на голове гигантского казуара, страшной и опасной птицы. Ещё эта шишка жужжала и искрилась, как старинная электрическая лампа. И вращалась, как стробоскоп на крыше милицейской машины.

– Сейчас схватит и сожрёт, – констатировал Муренин.

Он видел раньше, как казуары поедают мышей – ловко, бесстрастно. Глаза их в это время становились пустыми. Серотонин – гормон удовольствия – замораживает взгляд.

Но теперь он знал, что надо делать. Роман опять начал раздуваться, казуар стал ему не страшен: он и сам был гигантом, превосходящим размером мерзкого полустрауса. Такой кусок в глотку проклятой птице не полезет. Но сколько же можно так увеличиваться? Ничто не мешает, свобода, раздувайся сколько хочешь! Опять стало легко и приятно. Подул ветер, подхватил Муренина и понёс к чёрному горизонту.

17

В зоосадах к казуарам относятся не очень серьёзно. Технической документации, призывающей к бдительности, не верят, ведь это всего лишь птицы, а не тигры и не крокодилы.

Московский зоопарк всегда был любимым местом публики. Москвичи и гости столицы часами стояли в очередях в билетные кассы. Тем же, у кого не было возможности сюда попасть, зверей в клетках показывали в добрых детских фильмах и мультиках. Ближе к годам перестройки зоопарк начал приходить в запустение, помещения и оборудование подгнивали, подламывались даже решётки у загонов хищников, что могло привести к опасным происшествиям. Со временем перестало хватать корма. Несколько раз дирекция через журналы и газеты обращалась за помощью к энтузиастам. Со всей страны стали приходить продуктовые посылки от юных натуралистов: присылали и полезные семена, и сухие плоды, и съедобные корни. Кто-то жертвовал деньги, хотя время наступило тяжёлое, многие и сами голодали, да и деньги быстро обесценивались.

В середине девяностых Муренин как-то встретил в овощном магазине Стаса Морлея. Когда-то они ходили на семинары по английскому языку и философии, вместе учились в аспирантуре. Теперь Стас работал менеджером в магазине. Жил неплохо, состоял при деле. Муренин же едва сводил концы с концами, оставался научным сотрудником, зарплату давали редко и небольшую. Стас обрадовался встрече, заинтересованно спросил, нет ли у Муренина лабораторных мышей в виварии, как в те времена, когда они ещё занимались наукой и ставили эксперименты на животных. И это вопрос не праздный. Потому что зверям в зоопарке нужно помогать с питанием. И что он, успешный менеджер овощного магазина, носит фрукты двум привезённым недавно казуарам, и что для правильного рациона очень нужны живые мыши. Что казуары – это вообще фантастика, Муренин такого точно не видел и даже не знает, что это – ну, скажи правду! Заодно и всё остальное посмотри, ведь давно небось не был, а тут и вход для меценатов бесплатный. Муренин сначала хмыкал и уклонялся от ответа, но потом, когда Морлей достал из-под прилавка несколько бутылочек пива, пообещал помочь с грызунами. И через несколько дней они вдвоём привезли корм – подгнившие бананы, яблоки и живых белых мышей. Птицы к тому времени были закреплены за Станиславом Морлеем, о чём свидетельствовала запись шариковой ручкой на табличке с названием животных на русском и латыни. Простым карандашом дописали и Романа Муренина.