Олька

– Не помнишь, – заключила подруга. – Ты никогда не поменяешься, Оль.

Ты никогда не поменяешься. Кристина ошибалась, и Олька это чувствовала. Что-то было не так. Что-то перестало быть прежним. Изменилось, пусть пока и не совсем. Во всяком случае, сейчас ей хотелось знать, сколько стоили эти сапоги, и где она потеряла три тысячи семьсот рублей.

За стеной был слышен тихий разговор, Алина деланно рассмеялась. Сучка. Олька решительно отставила чашку и вышла из-за стола. Надо покурить. Сегодня она была одна против целого мира, и шансы были примерно равны.

– Оль! Не забудь про реестры! – напомнила главбухша из своей берлоги, – я уже убегаю.

– Не забуду, Евгень Евгеньевна. Сейчас покурю и отнесу.

– Смотри. А то Глеб опять уедет, останемся без подписи.

За стеной скрипнуло кресло, Олька поморщилась и бросила взгляд на дверь. Чем они там занимаются? Вряд ли любовью. Хотя…

Хотя.

Глава 9. Станция конечная

Глеб всегда звонил неожиданно. Как бог на душу положит: утром, вечером, ночью, не разбирая времени и обстоятельств. Даже сегодня в законный Олькин выходной. Названивал в обычной своей настырной манере, будто речь шла о жизни и смерти. Она вынула пиликающий телефон из кармана шубы. Три пропущенных, а на экране светился еще один входящий.

– Ты где? – пропустив приветствие, спросил он.

– Да, так, гуляю, – она никогда не говорила ему, про старую квартиру. Квартиру на Малом Строченовском, которую она почему-то оставила за собой. Из каких-то неясных побуждений, неясных даже для нее самой. Впрочем, про это она никому не говорила: ни Никите, ни Денису, ни Евгень Евгеньевне, когда они выходили покурить и случался обычный пустой треп. Нерешаемые проблемы каждого словно хронические болезни лекарства от которых или стоили дорого или еще не были изобретены. Главбухова ипотека, которой не было видно конца, автобусы Никиты, вынужденного добираться из поселка со смешным названием Филимонки. Каждый раз, когда он произносил это самое Филимонки, ей хотелось хихикнуть. Затем следовала Денчикова очередь в детский сад, ссоры с женой и кредитный «Фольксваген». Деньги, проблемы, быт – лишком далекие от нее понятия. В те моменты Олька помалкивала, щурила кошачьи глаза, прошлое было ее собственностью. И делиться ни с кем она не желала. Да и что она могла рассказать? Прошлое осталось здесь в маленьком месте, отделенном от ворчащей Москвы полуразрушенным кирпичным забором. На Малом Строченовском сорок один.

Двор, заросший цветами, темные липы в морщинах. Она по-прежнему приходила сюда. Может быть ей нравилась тишина? Пара сигарет, гадкий растворимый кофе и отключенный мобильник. Кресло у окна, распахнутого в любую погоду. Тикающие в коридоре старые часы. Там она могла позволить себе быть собой, без дежурных улыбок, без обязательных никому не нужных по большому счету вещей. Вежливого холода, той фальшивой маски, за которой скрывались неуверенность и страх ошибиться. Обратной стороны монеты, за которую продалась. Ценой ошибки, как она подозревала, была бы ее новая жизнь, стремительно летевшая, словно Ольку подхватил ураган и нес ее в ворохе бумаг туда, куда она понятия не имела. Остановиться было уже не в ее силах.

– Слушай, Ольк, ты документы по «Сарматтрейду» подготовила? Иваныч только звонил… – казалось, он никогда не отдыхал. Никогда не жил просто для себя, бежал заводной машинкой по полу. Олька подумала, что когда-нибудь эта сжатая пружина лопнет, завьется со стальным звоном и время остановится. Механизм развалится на острые шипастые внутренности, выставив напоказ то, что когда-то работало. В потеках масла, внутреннего мира владельца, который это тщательно пытался скрыть.

– Подготовила, Глеб Борисович. Только печати не поставила, бухгалтерия уже разошлась. Ден должен был им позвонить, я ему написала.

Небо над Москвой порвалось, и из прорех посыпал снег. Она шагала к старому дому мимо скелетов зимних деревьев. Трубка у уха ощутимо нагрелась.

– Почему? – в динамике фоном шел звон посуды, тихая музыка, смех и разговоры. Глеб где-то ужинал.

Она пожала плечами, действительно: Почему? Потому что пятница, потому что было восемь часов вечера. И цифры к ней попали уже после того, как все разошлись и офис затих.

– Ладно. В понедельник отправим, – он хотел еще что-то добавить, Олька это чувствовала, но не стал. – Пока!

– До свидания, Глеб Борисович, – положив трубку, она представила, как он привычно поджимает губы и о чем-то думает. О чем- то важном, может быть даже о том, что не сказал. Вертит за ножку винный бокал, ковыряется в нарезанном стриплойне или улыбается кому-то. Кому-то красивому, но не ей. Может быть даже Алине. Впрочем, в этом она сильно сомневалась, за год много чего произошло. Прошла зима с весной, лето сменила поздняя осень. Теперь стрекот счетной машинки не вызывал у нее ровно никаких эмоций. К Глебу они заходили обе и занимались там вовсе не сексом.

Принять деньги здесь и выдать где-нибудь в Дубае за вычетом комиссии. Две-три переброски, невинные на первый взгляд сделки, позволяющие делать большие деньги в относительной тишине. Так это работало до нее. Но теперь они выдавали больше, чем принимали. Пара процентов сверху, казалось бы, невыгодно, и это стало тем фокусом, над тайной которого ломали голову конкуренты. Дела у Глеба шли в гору. Договариваться с контрагентами стало намного легче.

Поначалу Олькин баланс никак не складывался. Но потом сошелся. И это оказалось совсем простая схема, сложившаяся только потому, что она совершенно ничего не понимала. Ничего не понимала, но старательно корпела над бумагами полгода, целых полгода, словно разгадывала сложную загадку. Сидела, пытаясь понять, как все работает. Принять здесь, выдать там. Комиссия, транзакция на криптокошелек. Что такое криптокошелек она не знала, а узнать поленилась. Поэтому просто придумала перечислять суммы от арабского офиса, без движения денег. Максимально упростив схему. Наличные оставались у Глеба, а за границей двигались по вполне легальным сделкам. Они платили больше, чем принимали, пока все пыхтели на крипте, теряя деньги на разнице курсов и расходов клиринга.

Глаза Глеба впервые блеснули, когда она изложила эту свою простую идею. Они сидели на веранде, с единственным выходом из его кабинета. Его собственный Малый Строченновский, куда он сбегал время от времени, отключая телефон. Сидели в плетеных креслах из фальшивого пластикового ротанга. Перед ними, за огромным зданием бывшего цеха открывавшего уголок реки и железнодорожный мост шумела золотая июльская Москва.

– А ты хороша, рыжая! Сама сообразила? У тебя талант, – в голосе читалось уважение, на лице застыло странное выражение, будто он впервые увидел ее. Зрачки чуть расширились, и она заметила в них, что то, что совсем не напоминало обычную сосредоточенность. Олька пожала плечами и улыбнулась, если бы он видел, как она чертила кривые линии на грязной салфетке на кухне съемной квартиры, по левую руку рюмка коньяка, а справа Кристина с рассказами об очередных друзьях. О ненависти, которую те щедро оплачивали. Как оказалось, совершенно чужой и далекой ненависти, которая теперь совсем не трогала. Если бы он видел тот момент, когда части пазла наконец сошлись. Тогда Олька на радостях даже позвонила Надьке из Костомукши. Но потомственная грибница сбросила вызов, а в ответ невразумительно написала, что разводится со своим кренделем и астральное окно у нее временно закрыто. Посоветоваться с высшими силами не получилось, зато Олькина простая схема Глебу пришлась по душе, решив что-то в ее судьбе. Четко поделив ее жизнь на «до» и «после». В плетенном ненастоящем кресле в тени цеха, заслонявшего обычную суету. Мрачного здания, на кровле которого росла худосочная поросль, еле державшаяся за жизнь.

Вздохнув, она вытянула руку в тонкой перчатке. Снежинки падали в сложенную лодочкой ладонь. Глеб не сказал ничего о чем-то важном для нее, а ведь хотел, она это чувствовала. Привычно бросив взгляд поверх домов, она повернула в проулок. Малый Строченовский проезд дом сорок один.

В воротах ее встретил заплаканный Димочка. Одинокая фигурка в коротких брючках среди мерзкой московской зимы. Из штанин торчали синие щиколотки. На лице расплывалось горе.

– Ольга Владимировна! – растягивая букву «в» в Ольгином отчестве произнес он, – Ольга В-в-владимиров-в-вна! Хорошо, что в-в-вы пришли.

По-бабьи всхлипывая, он ткнулся ей в плечо. Обнял, зарылся щенком в мягкий мех. Снег сыпал на них белыми хлопьями с серого неба. Ошеломленная Олька погладила Димочку по голове.

– Что случилось, Дим?

Сосед прекратил всхлипывать и засопел.

– Кися Пися умер… Убили, – глухо произнес он. Помолчав добавил, – у вас духи новые.

– Монталь, – сказала Олька. Глянув на убитого горем соседа, она оставила незаданные вопросы на потом. Подхватив еле переставляющего ноги Димочку, вошла в ворота. Сквозь его тонкий пуховичок чувствовалась слабая ручка. Димочка тоненько скулил и всхлипывал. Решительно поддерживая его, она шагала вперед. Они прошли вдоль стены с хмурыми темными окнами, мимо умерших люпинов черным сухостоем торчавшими из снега и повернули за угол.

Во дворе уже все было готово к похоронам. Лежала яркая обувная коробка, стояла лопата, рядом мрачно слонялся дядь Женя.

– Привет, красавица, – грустно поздоровался он.

– Привет, дядь Жень, что случилось-то?

– Котика нашего, какая-то блядь стрельнула.

Они сидели с Аллой Матвеевной в старой беседке у накрытого на старом чистеньком полотенце поминального обеда и молча смотрели, как Димочка с дядь Женей долбят могилу коту. Зимние похороны всегда мука. И для покойного и для провожающих. Промерзшая земля откалывалась темным непрозрачным стеклом, а иногда и совсем не отходила, шла белыми росчерками царапин. Одетый в старую синюю куртку дядь Жень тяжело крякал, опуская лопату, Димочка суетился вокруг него, создавая больше суеты, чем помогая.