Солум: (Не) Одинок

Инспектор залез в машину и подсел к нему на заднее сидение. Гилберт украдкой стёр слезу. Как бы его не придушить от досады! Это им был разрушен его прекрасный мир! И плевать, если это был мир грёз!

– Ты наверное считаешь, что я испортил твою счастливую жизнь? – спросил инспектор и приторно улыбнулся сквозь маску. – Это и понятно. Тебя одурачили. Уж не знаю, почему ты решил пойти по стопам своего отца в таком юном возрасте, а не попытался привлечь внимание инспекций, чтобы попасть туда, где о тебе позаботятся – то есть в приюте.

– Привлечь внимание? Вы – первый, кого взволновала моя ситуация. Пока бы я дождался вашей помощи, сто раз бы умер с голоду! – мрачно процедил Гилберт.

– Если бы ты привлёк внимание комиссии, а не утаивал своё положение, то знал бы, что государственный комитет столицы выделяет твоему так называемому дяде приличные деньги на твоё содержание. И которые видимо тратились на усугубление его алкогольной зависимости.

Гилберт покрасел, как рак, от гнева.

– Вы лжёте! Этого не может быть! С чего бы вашему государственному комитету выделять деньги дяде на моё содержание, когда моего отцу не давали на то же самое ни копейки?! Он работал день и ночь!

Инспектор покачал головой и снял маску, из-под которой показалось испещрённое рытвинами грустное лицо.

– Это совсем разное. Если бы ты до сих пор учился в школе, то знал бы, почему.

Гилберт уязвлённо отвернулся к окну. Выходит ему следовало продолжать ходить в школу в соседнюю деревню, затем только, чтобы упасть там в обморок от голода, и тогда бы испекция точно им заинтересовалась! Или унижаться и рассказывать учителям про свои невзгоды! Да он лучше откусит себе руку.

«Если бы учился, то знал бы, почему!», – раздавалось эхом в его голове. Да уж, если б он знал, то дядюшке было несдобровать!

Машина в это время как раз ехала по его улице, и Гилберт увидел, как возле его дома из красного дерева дяде скручивают руки полицейские.

«Так тебе и надо, мразь!», – подумал Гилберт, наблюдая, как тот мучается от боли. Скорее бы покурить! Интересно, можно ли достать сигареты в приюте? Выпускают ли они вообще детей играть на улицу?

«Если бы учился, то знал бы…», – далёкий гром на небе, казалось, слился в одно целое с этой фразой, которая поразила его также сильно. Улицы за окном размывались дождём. Он потратил так много времени в погоне за тем, что не принесло ему никакого счастья: за деньгами и мнимой любовью. И только теперь понял, как узок его кругозор. Он знал до мельчащих подробностей, как класть кирпич, отмерять размеры и выравнивать высоту, как меньше тратить сил, используя рычаг, и тонкости во всех других работах, на которых он старался заработать. Но он уверен, что не сможет написать грамотно ни строчки, ни оценить красоты какой-нибудь поэмы или пьесы или картины. Он не знает, откуда берутся деньги у государства, и почему эти деньги раздают так несправедливо. Он столько всего ещё не знает, о чём его сверсники из приюта, должно быть, давно знают!

– Да ты не волнуйся, – внезапно поворошил его волосы инспектор, улыбнувшись во весь рот, наполовину которого занимали серебрянными зубами. – К приюту быстро привыкнешь. Я тебя, должно быть, сильно озадачил, вижу по лицу.

Гилберт хотел убрать его руку со своей головы, но почему-то не смог. Он отвернулся к холодному окну и усталость за все напрасно потраченные годы вылилась по его щекам. Ему даже не было жаль тех скопленных денег, которые он прятал в матрасе своей кровати. Или было. Две пачки крупных пейеров.

– А мне не вернут деньги, которые я оставил в доме? – всё же спросил он. Инспектор убрал руку и улыбнулся сдержанно.

– Они тебе больше не понадобятся, мы тебя всем обеспечим.

Гилберт взглянул на него с сомнением, но инспектор быстро отвернулся к переднему стеклу машины, таинственно улыбаясь и еле заметно потирая кисти рук.

«Понятно», – подумал Гилберт. Лучше бы он не говорил. Теперь они перевернут весь дом, но найдут его деньги, чтобы изъять их и присвоить себе. Взрослые отвратительны.

Дождь всё лил и лил, и вскоре Гилберт погрузился в сон, облокотившись головой об окно. Этот сон был больше похож на глухую темноту, в которой периодически раздавались чьи-то возгласы… Громогласные крики со стройки, жалобы покупателей в обувном, получателей телеграм на дом, детские непослушные крики, претензии старшего маляра к его работе, похвалы дяди Иннокентия…

Глава 3. Приоритеты

Жизнь в пристоличном приюте «Номер пять» следовала строгим правилам: когда вставать, когда есть, когда гулять и когда спать. Гилберт уже привык к строгим правилам на стройке, где серьёзная ошибка могла стоить жизни, так что подчиняться здесь ему не составило труда. Но это была скучная и однообразная жизнь. Все воспитатели поголовно были женщинами, но не такими, которые могли бы подарить настоящую заботу. Они были явно недовольны своей жизнью, своей работой и этим местом. И Гилберт, наверное, мог бы их понять, но всё равно внутренне сжимался всякий раз, слыша их крики на «всех дармоедов». И иногда ему сильно хотелось их ударить.

Еда в приюте была отнюдь не вкусная, но отчего-то очень сытная. И когда раз в год проходили медицинские осмотры Гилберт стал замечать, что как-то набрал веса и вроде стал ещё выше.

Таких больших, как он, в приюте было меньшинство: только он и ещё один парень, которого всего считали больным на голову, и Гилберт не мог не согласиться, видя, как тот ест мел и устраивает истерики на пустом месте.

С остальными же ему почему-то не составило труда подружиться, и он снова прослыл авторитетом для молодёжи, как для тех ребятишек, что подворовывали деньги у прохожих на своей улице. Детдомовские слушали его рассказы про стройку с большим интересом, и всякий раз просили его рассказать ещё. А Гилберт каждый раз начинал грустить после такого расточительства души. Ему хотелось обратно. Пусть даже его недостаточно любили, но там было его место. А здесь он просто существовал, плыл по течению в ожидании чего-то другого…

Тот строгий инспектор, что забрал его из дома, с тех пор ни разу не появлялся в приюте. Но спустя два года, проведённых в приюте, Гилберт случайно услышал от воспитательниц, что тот умер во время пьяной драки. «Вот так номер», – подумал тогда Гилберт.

Несмотря на то, что приют находился на окраине самой столицы, денежных средств им явно не хватало: однотонно выкрашенные в бледно зелёный цвет бетонные стены особенно подчёркивали одиночество постояльцев и, вообще, «видали виды». Последнее выражение Гилберт подцепил в книжке. Деревянные кровати и двери в комнаты также нуждались в ремонте. Однажды ночью его кровать проломилась под ним, и Гилберт оказался на полу. Не в силах терпеть это убожество, Гилберт поднялся, разбудил воспитательниц и потребовал чемодан с инструментами, хранившийся у них про запас для нужд сантехников. Затем потребовал у перепуганных работниц ключ от приютского склада, где хранилось всевозможное барахло, и, заперевшись там на ночь, сострогал себе цельную панель на кровать. Он ещё бегал в комнату и замерял размеры рулеткой, подсвечивая фонариком, чтобы не будить остальных, но рука у него была давно намётана, так что к утру он уже имел новую рабочую кровать. Воспитательницы также оценили её, поэтому с того дня взяли его в оборот: если что -то сломается, у них «мальчик починит». Мебель, чайники, карнизы, проводка. Это Гилберта не напрягало, но и не вдохновляло: к бесплатному спасибо за свой труд он не привык.

Главной его загвоздкой было достать курево. Детдомовских отпускали гулять два раза в день под строгим надзором, хотя рук воспитательницам на всех всё равно не доставало. Гилберт продержался без сигаретки месяц-полтора, надеясь, что обойдётся и без этого, но потом начал придумывать и подстраивать всякие приключения с детьми, помогая воспитателям их потом искать. И всё с тем, чтобы достигнуть своей цели: магазина на дальней стороне улицы, где они гуляли максимум раз в неделю. Благо Гилберт выглядел взрослее своих лет, и продавали ему всегда без проблем. С деньгами было сложнее: приходилось просить своих маленьких подопечных попрошайничать в тот момент, пока он с воспитателями якобы их ищет. Зато когда Гилберту наконец хватило на первую пачку, он не стал пускаться во все тяжкие, а максимально экономил, наслаждаясь каждой сигареткой. Ему было особенно приятно оттого, что то был результат их общего дела. Правда, приходилось хорошенько прятать эту заветную вещь от «молодых» – так сильно им хотелось тоже попробовать! Дурачки. Гилберт предпочёл бы вообще не знать этой вещи никогда.

Надежда на получение обещанного образования рухнула почти сразу, как Гилберта разместили в приюте. Учить его было откровенно некому: воспитательницы всегда были в своих бытовых заботах. По утрам приходил седой учитель из приходской школы и учил самых маленьких грамоте, примитивному счёту и почитанию Императора. Грамоту Гилберт вспомнил, на удивление, быстро, потому эти занятия ему быстро наскучили. Единственный плюсом детдома была довольно большая библиотека разнообразных книг. Когда Гилберту не нужно было ни с чем помогать, а маленькие не доставали его с расспросами, он брал из платяного шкафа книгу за книгой, садился у окна и читал. Поначалу читать было очень сложно: всё-таки свой навык он как-то растерял. Но делать было всё равно больше нечего, и Гилберт заставлял свой мозг складывать слоги в слова, а слова в предложения. Через два месяца он так освоился, что уже спокойно мог прочитать целую книгу за обеденный перерыв и сонный час.

Спустя год у него сформировалось некоторое мнение о книгах. Гилберт терпеть не мог волшебные сказки и любовные истории, для него это было сродни одному и тому же недостижимому мифу. К весёлым приключениям Гилберт относился скептически: это ему хотелось бы попробовать, но только с людьми ответственными и надёжными, а вовсе не со странными и недалёкими типами, которые часто становились героями таких книг. Исторические книги ему нравились больше прочих, особенно про различные битвы. А словари с другими языками – церанским, таврийским и критским – он вообще не открывал, хотя те и были достаточно распространены в мире. Гилберт считал, что всё равно он вряд ли когда-либо окажется за границей. Кроме столицы и её окраин он нигде не бывал за всю свою шестнадцатилетнюю жизнь.

Книги про математические науки были нереально сложными, исписанными длинными столбиками непонятных символов, и Гилберт не понимал, зачем они вообще находятся в этой библиотеке. Зато ему очень нравились книги про шахматы. Про эти выдуманные, но такие невероятные баталии! Среди оборванных плюшевых медведей, железных конструкторов и прочих «игрушек» на складе Гилберт нашёл себе одну старенькую шахматную доску с фигурами. И играл сам с собой. Разыгрывал партии, решал задачки. Порой ему казалось, что авторы насмехаются над ним, говоря, что «это задачка подойдёт детям младших классов», хотя он решал её далеко не с первого раза.

Ребятишки рано или поздно заметили его новое увлечение и потребовали научить играть и их. Гилберт был строг: если ученик начинал баловаться или, что ещё хуже, кидаться фигурами в случае неудачи, то больше он его не учил. Ну или пугал тем, что больше не будет учить, и звал следующего. Так или иначе постепенно за два года все детдомовские, коих было человек с пятьдесят, уже умели прилично играть в шахматы. Даже тот, чокнутый «большой» парень – ему неимоверно понравилась эта игра. Гилберт в душе очень гордился своими подопечными, но самим им говорил только, что ещё есть куда стремиться. Самого его никто не мог обыграть, сколько бы не пытался. И из-за этого ему было как-то неловко.

Время шло. Приближалось время его выпуска. Гилберт чувствовал только что сыт по горло этой бедной жизнью. Да и жизнью вообще. Полгода назад в приюте случилась эпидемия гриппа. Ему сильно повезло не заразиться, но почти половина ребят тогда тяжело заболели, а семнадцать из них вовсе скончались. С тех пор в приюте настал траур. Гилберт хотел забиться в постель и плакать там в одиночестве, но только и делал, что помогал ухаживать за больными, а после выносить их тела, потому как приезжие из столицы врачи боялись к ним прикасаться. Словно к каким-то диким зверям.

Теперь когда он смотрелся в зеркало с трещиной, то ему казалось, что смерть смотрит прямо из его тёмно-карих, практически чёрных, глаз. И преследует его.

Воспитательницы внезапно стали лояльнее. Когда они вместе похоронили последнюю партию ребят на заднем дворе приюта, они вдруг пригласили его к себе в кабинет «на чай». Гилберт был в таком изнеможении, что выкурил при них, не стесняясь, четыре сигареты. Все молчали. Это был кабинет с застеклёнными толстенными окнами голубого оттенка и серым освещением. Когда вскипел чайник, Катрина, что была постарше остальных, налила всем по кружке. Все пили и молчали.

– Ты уж извини, что мы тебя загрузили, – внезапно сказала Мари, та, что обычно больше всех наседала на него по мелким делам, будто он был им всем обязан.

– Да ничего, – коротко ответил Гилберт. – Мне для них ничего не жалко. Было.

Самая молодая воспитательница, Фила, лет тридцати, кого Гилберт ещё мог бы назвать немного доброй, вдруг залилась горькими слезами.

– Как это всё ужасно! – высказала она то, о чём все думали, но не могли сказать. – И за что нам все эти испытания? Бедные детишки!

Другие воспитательницы принялись утешать её и гладить по голове, приговаривая что-то. Гилберт сидел за столом напротив, подперев голову рукой и смотрел на это зрелище так, будто оно ему чем-то нравилось. Будто ему уж не нужно плакать, если он просто посмотрит, как кто-то делает тоже самое.

– Спасибо за чай, – бросил он, уходя, как только зрелище закончилось. В пачке ещё было много сигарет, которые можно было выкурить без всякого предосуждения!

Гилберт договорился с воспитательницами, чтобы на приют выписали несколько столичных газет и общегосударственных. Денег теперь хватало даже на это, так как людей в приюте стало заметно меньше. Газеты приходили каждую неделю или даже чаще, и Гилберт штудировал каждую, надеясь найти хоть одну статейку или заметку о том, что произошло у них в приюте. Или в других учреждениях. Или какое-либо упоминание об эпидемии гриппа. И не находил ничего! Все заголовки и все газеты пестрили одним и тем же – в столице готовится революция! На императорскую семью совершено нападение, маленькая принцесса Киёра в критическом состоянии после нападения! Революционеры, совершившие нападение схвачены! Но какие ещё потрясения ждут столицу этой весной? Правительство всеми силами пытается подавить революцию, угрожающую жизни и здоровью граждан! Будет усилена охрана императорского дворца, столицу будут патрулировать отважные солдаты, а гражданам настоятельно не рекомендуется связываться с опасными террористическими группировками!

Гилберт сплюнул прямо в урну, отправив туда очередную газету. Конечно, куда им до их «маленьких» проблем, когда нужно спасать свои задницы!

До бедных вечно никому дела нет. Или может это так только в Эсперии? В этой великой стране? Может революционеры не так уж и неправы? В тайне он стал обдумывать, не присоединиться ли ему к ним. Но Гилберт понятия не имел, как с ними связаться. Для начала нужно было выпуститься из приюта. И он ждал дня своего совершеннолетия. И вместе с тем думал, что не сможет ничего сделать для революции, если будет по-прежнему таким же бедным и никому не нужным человеком, не имевшим ни одного родного человека. По старому телевизору, и в газетах всё чаще стали появляться предложения поступить на службу в армию. Дескать, укрепляют войска, в связи с нарастающей мощью страны соседа – Церы. Обещали баснословную зарплату.

Гилберт долго ходил вокруг да около. И всякий раз обольщался на эту сумму. Десять тысяч пейеров. Да каждый месяц – с ума сойти! Гилберт даже спать по ночам не мог. Что бы он сделал с этими деньгами? Первым делом бы отправил в приют. Чтобы перекрасили стены, отремонтировали проводку, и позаботились о своевременной врачебной помощи детям. Думая об этом в последнюю ночь перед выпуском, Гилберт впервые за долгое время смог заплакать. Закрывая локтём лицо и рыдая навзрыд. Это было словно освобождение.

На следующее утро его немногочисленные вещи уже были уложены в два небольших чемодана. Две пары брюк, три пары рубашек, две футболки, вторая пара обуви, спальный мешок, предметы гигиены. Шахматную доску он решил оставить в приюте, чтобы его «ученики» продолжили его дело и научили ещё кого-нибудь этой занимательной игре. Хотя ему и очень хотелось взять её с собой.

– Ну и куда ты теперь подашься, Гилберт? – спросила Катрина, помогая ему донести чемоданы и останавливаясь с ними у порога приюта. Синевато-серая округа была наполнена слабым светом, пробивающимся сквозь тучи. По расписанию приехал автомобиль. Приличного вида, серый. Гилберту что-то напомнил этот скрип колёс по гравию.

– Не знаю, – сказал он неопределённо, не глядя на Катрину, хотя ответ и вертелся у него на языке.

– Ну ты заходи иногда. Мы будем рады, – сказала воспитательница неожиданно тепло. Гилберт повернулся, чтобы посмотреть на неё.

– Я пойду на службу. Заработаю денег и отправлю вам сюда, чтобы… – Гилберт не договорил, потому что внезапно оказался в крупных, грубых, но таких тёплых объятиях Катрины. Она даже заплакала. Гилберт верил с трудом, но всё же похлопал её по спине.

– Я ещё зайду, – пообещал он.

Пышная фигура заплаканной воспитательницы удалялась по мере того, как какая-то модная машина увозила его вдаль от приюта.

По закону при наступлении совершеннолетия ему как детдомовскому полагалась личная однокомнатная квартира, несколько тысяч пейеров на первое время, и сейчас Гилберт не хотел ни о чём думать. Они промчались мимо каких-то цветных прилавков внутри столицы, невероятно больших улиц, заполненных автомобилями, и даже небо казалось тут каким-то более светлым, чем в пригороде. Но Гилберту было плевать. Голова кружилась от этого многообразия цветов и образов.

Добравшись наконец до своего законного жилья и получив ключи от инспектора, Гилберт завалился на шикарную заправленную белую кровать и закурил прямо в ней, не снимая обуви, которая почему-то свисала с края кровати. А потом уснул, как убитый.

На следующее утро он собрался и пошёл в военкомат, ни о чём не беспокоясь. Баснословная сумма, как оказалось, полагалась только офицерам, а рядовым, как он, платили только две тысячи пейеров. Но это всё равно было намного больше, чем у воспитательниц в их приюте, насколько они ему поведали. И Гилберт согласился. Дал расписку в собственном использовании, и получив указания насчёт формы, отправился закупаться в находившийся неподалёку военный магазин. Таких вообще было много по городу. Продавец вовсю нахваливал его будучи в форме рядового и говорил, что такое занятие подходит молодым людям, вроде него. Гилберт смотрел в чистое зеркало в полный рост и не понимал, когда он успел так вырасти. Он едва помещался в изображении, и так походил теперь на отца, особенно в этом непривычно красивом костюме тёмно-синего цвета. Не хватало только отрастить волосы и зачесать их назад.

– Беру, – сказал он наконец, так твёрдо, что продавец сначала вздрогнул, и только потом обрадовался и снова принялся заискивающе улыбаться.

Глава 4. Военная академия

На подготовительных курсах в военной академии все поголовно были одного возраста с Гилбертом, и для него это было в новинку. Хотя он и слегка выделялся ростом, но в целом походил на среднестатистического курсанта двенадцатого государственного отделения: стриженный, черноволосый, средней степени подтянутости и с хмурым выражением лица. Едва зайдя в первый раз в зал для построения, Гилберт определил их всех как таких же банально нуждающихся в деньгах, как и он сам. Этот факт должен был сблизить его с остальными, как ему казалось, но явных попыток познакомиться он сам не предпринимал. Казалось, его язык онемевает, когда он пытается это сделать, и если бы на занятиях не требовалось давать громкий ответ или сокурсники не спрашивали у него о погоде или времени, его голосовой аппарат, наверное, совсем бы отрафировался.

Занятия по военным стратегиям, строевой подготовке и картографии ему безумно нравились, и он был бы, наверное, лучшим учеником академии, посвящающим себя учёбе полностью, и оцененный преподавателями… Если бы не его абсолютная неспособность к языкам. Церанский, который им обязательно требовалось выучить, сидел у него уже в печёнках, но он никак не мог классифицировать все правила и исключения так, чтобы в голове выстроилась стройная модель. Если в эсперийском похожие правила он банально выучил с течением жизни, то церанский был ему ни по плечу.

Однажды в столовой Гилберт сидел над кружкой чая в их короткий обеденный перерыв и думал над бренностью бытия, когда к нему вдруг подсел парень с откровенно недовольным выражением лица и, закинув ногу на ногу, ни с того ни с сего представился:

– Я Виктор.

– Рад за тебя, – сказал Гилберт дерзко на автомате, и только потом опомнился и подумал, что нужно быть дружелюбнее, чтобы с ним хоть кто-то общался.

– Нет, ну они издеваются с этими картами! – как ни в чём не бывало продолжил собеседник, потряхивая коленом, закинутым на ногу, и активно жестикулируя. – И когда прикажете их мне рисовать?! Итак завал с церанским, стратегиями и сдача нормативов на носу! А я домой прихожу только затем, что помогать матери с огородом и мелкими шалопаями. Ты как?

– Что как? – не понял Гилберт, отставив чай в сторону и вслушиваясь в историю собеседника.

– Ну того! Этого! У тебя же поди задание по картографии уже выполнено? Будь другом, Ги-илберт, дай списать! – настойчиво просил он, указывая на него пальцем.

– Откуда ты знаешь моё имя? – удивился Гилберт.

– Да кто ж его не знает! – всплеснул руками собеседник. – На занятиях только тебя одного и слышно, умник ты хренов! Ну, во всём окроме церанского, ха-ха-ха! – тут собеседник залился смехом, стуча по столу кулаком. – Говорят, будто ты не первый год не можешь пройти курсы, поэтому всё время остаёшься на следующий поток! Всё остальное выучил, но церанский так и не можешь сдать! Ха-ха!

Гилберт, наверное, покраснел, как рак, по крайней мере так ему ощущалось. Отстающий! Вот как все про него думают! Всё потому, что ему было стыдно знакомиться!

– Это неправда, – сказал он громко, так что соседние столики обернулись на них.

– Да ну! – удивлённо воскликнул собеседник. – Таки дашь карту скатать? А я тебе церанский дам списать, а? – предложил он, зачем-то выставляя вперёд протянутую ладонь. С таким жестом дети обычно просили у него монеты или конфеты, и Гилберт не знал, что делать.

– Ну дам. После отбоя, – сказал он неуверенно.

– Отлично! – собеседник прям воспылал от радости: встал с места и резко опустил руку, согнутую в локте, вниз. Затем он отошёл от его столика и направляясь к окну, громко похвастался:

– А мне Майер даст списать! Поняли, лузеры?

«Лузеры» прыснули со смеха и стали о чём-то перешёптываться. Гилберт надеялся, что они вскоре сменят тему, поглядывая на их тени, размывающиеся ярким светом из окна, и, оставив чай на столе, вышел вон из столовой. К своему изумлению он пошёл вовсе не на следующую пару… Внезапно он обнаружил, что стоит перед зеркалом в мужском туалете. Из-за стрижки под лыску он и правда выглядел не очень привлекательно, но всё-таки не как конченный двоешник за тридцать. «Побрить бороду что-ли?», – подумал он, поглаживая рукой свою аккуратную бородку, не такую уж и большую на его взгляд. Вдруг дверь туалетной кабинки скрипнула и он услышал чей-то сдавленный сдох. Гилберт оторвался от зеркала и, как током поражённый, прислушался.

– Здесь кто-то есть! – сказал женский голос шёпотом. Послышалось странное шуршание и цмоканье языком.

– Тебе показалось! – прозвучал настойчивой мужской голос. Снова шуршание, цмоканье и странный стон. Гилберт схватился обеими руками за раковину и смотрел то в неё, опустив голову, то на туалетную дверку в зеркальном отражении. Ощущение, что он проник в какую-то запрещённую тайну не покидало его, но он уже не мог уйти незамеченным. А ещё ему хотелось…послушать. И понять, что там происходит. Светло-синяя дверь кабинки периодически вдрагивала, как от удара. Неужели это то непонятное и секретное занятие для взрослых, из-за которого рождаются дети? Но почему прямо в стенах военной академии?

Действие вскоре закончилось. Гилберт не шелохнулся, смотря в раковину, только слышал своё учащённое сердцебиение, скрип двери и быстрый топот лёгких ног по полу. Похоже, девушка вышла. Гилберт поднял голову и увидел позади мощного старшекурскника, вальяжно выходящего из кабинки и поправляющего ворот своей формы. Он закурил и посмотрел в потолок, а только потом подошёл к сослуживцу и положил руку ему на плечо, сжимая.

– Какого дьявола ты тут подслушиваешь? – спросил он хрипло, пуская дым в его сторону. Гилберт выдохнул, набираясь сил, и повернулся в сторону гада.