Зрети отай

Сначала медленно, потом всё быстрее и тише зацокали его копыта. И всё стихло, как будто ничего и не было.

Даня уставился на Канги.

– Ты видел? Мне это не снится?

– А ты слышал? Упало что-то. Посмотри на мостовой.

Даня наклонился и поднял монету. Это был серебряный рубль с изображением Петра I с одной стороны и двуглавым орлом – с другой.

– Карман-то надёжный у тебя есть? Положи и забудь всё, пока я здесь. А когда вспомнишь – никому не скажешь. Разве что Адель. Она умеет держать секреты.

И они пошли дальше.

Прямо перед ними был Троицкий мост, и он тоже был разведен.

Но Летний сад был на своём месте.

Перед ним они увидели мужчину в инвалидной коляске, который пытался преодолеть пару ступенек.

– Можно вам помочь? – и парни легко поставили коляску на верхнюю площадку.

– Как вы кстати! Спасибо.

– Гуляете?

– Вы будете смеяться, но я пришел на свидание.

– И это прекрасно! Кто та дама?

– Та дама – моя внучка. Она и её команда приехали в Ленинград на студенческую регату, которая была вчера. У них очень плотный график. Сегодняшней ночью они прощаются с городом и завтра – уже сегодня! – днём улетают в свой город Горький. Это единственное время повидаться. Да вон они!

К ним подошла компания из четырёх непрерывно щебечущих молоденьких девчонок, лет шестнадцати от роду, похожая на стайку воробьев. Одна из них кинулась деду на шею и нежно заверещала, выкладывая из сумки пакеты, пакетики и коробки – подарки и приветы от мамы, папы, тёти Тани и кого-то ещё.

Три другие рассказали, что их команда заняла второе место в студенческой регате по академической гребле на распашных четвёрках, и это для них – большой успех!

Они оставили свои автографы на авиабилете Канги Лондон-Ленинград.

Компании разошлись, помахав друг другу на прощанье.

Далее они пошли набережными Фонтанки, меняя берега, благо мостов хватало.

Река напоминала улицу, тем более на её каменных «стенах» было много причальных швартовочных колец.

– Наверно в вашем городе основной транспорт – водный? – спросил Канги.

– Царь Пётр так и задумывал. Так и было раньше, давно. И дома ставили «лицом» к воде. Царь мостов не любил: под ними парусники не проходят. Теперь водные маршруты в основном для туристов. Но причалов и швартовок с той поры на реке много, почти у каждого дома.

На одной такой небольшой каменной площадке у воды какой-то человек раскочегарил самый настоящий самовар и угощал нечаянных ночных прохожих чаем с сушками. Вместе с сахаром они лежали тут же на салфетке со стаканчиками. Денег не брал. Вокруг самовара шел неспешный разговор незнакомых ночных людей о роли случайного в жизни.

Хозяин самовара, заметив на набережной парней, махнул им рукой, приглашая в компанию. Им молча налили чай, предложили сахар и сушки. И разговор возобновился.

– Ну так вот, – продолжал хозяин самовара. – Голод и холод. Наша коммуналка вымирает. Мы с мамой, а мне было пять, везём тело тети Нюры. Мама опустилась вон на ту тумбу, – он указал куда-то, – а меня рукой поманила женщина, которая тоже везла неживого и туда же. Она сидела около него прямо на земле. Я подошел. Она разжала ладонь и выдохнула чуть слышно «На!» И всё! Умерла прямо у меня на глазах. На её ладони лежала хлебная карточка с несколькими неиспользованными талонами… Да, вот так…Даже свечку на помин души не могу поставить – звать как, не знаю. И не узнаю… Никогда… А она мне жизнь спасла, умирая.

Канги вопросительно посмотрел на Даню, но тут же, ощутив во рту сушку (а она была поминальным хлебом!), увидел, как вспышку, то, о чем говорил незнакомец. Он ведь был шаманом! Понял всё и содрогнулся.

– Блокада! Наша общая боль. Потом расскажу… – Извини…

Какое-то время они шли молча. Магазины, конторы, административные владения, аптеки, притихшие до утра, жилые дома сменяли друг друга. И тут их чуть не зашибли. Неожиданно резко распахнулась парадная дверь, и прямо в Даню влетел, ударился, отскочил от его ноги и шмякнулся о мостовую щенок. Во след ему неслась махровая матерщина, где из значимых слов угадывались два: сожрал закуску. Ударившись, щенок закрутился и жалобно завизжал. Подхватив его, Даня разразился не менее колоритной тирадой. Дверь приоткрылась, высунулась пропитая рожа, и икнув, по слогам сказала: «У-ва-жа-ю». После чего дверь закрылась уже навсегда.

Канги завопил:

– Переведи!

Но Дане было не до перевода. Они обследовали щенка. На вид ему было месяца три. Лапы целы, открытых ран не видно. Похоже обошлось, и щенка поставили на землю.

– Беги, бродяга!

И пошли дальше.

Но бродяга и не собирался их оставлять; он заковылял следом, постоянно присаживаясь от недостатка сил. Путался под ногами, когда они осматривали коней Клодта на Аничковым мосту, заинтересованно обнюхал его великолепную решетку и даже пытался оставить на ней свою метку, но не устоял на трёх ногах. Наконец, улучшив момент пока ребята присели на подвернувшуюся скамейку, заснул, обняв Данину ногу и положив для верности голову ему на кроссовку.

– И что нам делать с этим подарком?

– Пристроить в хорошие руки.

– И где их взять эти руки?

– Похоже он их уже нашел.

– Ты что?! И не намекай! Адель выставит меня вместе с ним! – испугался Данька.

Парни молча смотрели на посапывавшего во сне щенка. И тут Даню осенило:

– Послушай! Всё равно ходим. Давай отведём этого бродягу… Имя ему надо придумать.

– Пусть будет Макки – ребёнок на моем языке.

– Хорошо. Подойдёт. Отведём Макки на залив, где всякие лодки стоят. Там охрана есть. Будка. Вот им и подарим.

И они пошли быстро и целенаправленно, так что Макки едва поспевал за ними. Временами он совсем выбивался из сил и, сжалившись, его по очереди несли на руках.

Щенка с радостью принял главный сторож. Пёс им был нужен.

Но Даня зря надеялся, что так удачно с ним расстался, да еще пристроил «на работу». Макки его уже выбрал. А из щенков, которые сами выбирают себе хозяина, вырастают очень преданные собаки. Даня узнает об этом, но много, много позже.

Пока Макки жадно ел собачью еду из своей новой миски, Даня с Канги сидели на мостках, болтали ногами, щурились на солнечные блики и пили из эмалированных кружек обжигающий утренний кофе, которым их угостили ребята, охраняющие парусники, катера и лодки на Финском заливе.

– Дань, ну переведи те ругательства!

– Зачем?

– Ну вдруг попользоваться придётся.

– Попользоваться? И Данька расхохотался так, что пара чаек перелетела подальше.

– Ну ты чего?

– Канги, извини, – корчась от смеха, с трудом выговорил Данька. – Я просто представил русский мат с оксфордским акцентом! Ну пусть с испанским! Всё равно – селедка в шоколаде.

– Не понял.

– Ты шоколад любишь?

– Да.

– А селедку?

– Да.

– А селёдку в шоколаде?

– Бр-р-р.

– Ну вот!

– А-а-а.

Солнце уже слегка поднялось над городом. Чуть позже они пошли в гостиницу, поспали, пообедали и вечером отправились на Московский вокзал.

Проводы

Сильно возбужденная Адель прибежала уже к поезду и, отдышавшись, рассказала, что у них на работе сегодня никто ничего толком не делает: все только и обсуждают удивительные события прошедшей ночи.

– Радио и газеты, как водится, молчат, но в народе ходят удивительные то ли новости, то ли сплетни, то ли и правда видели, то ли всё врут.

– Да что?!

– Говорят… Вот за что купила – за то и продаю! Нелепица какая-то, но так говорят.

– Да скажи ты, наконец!

– Говорят: Видели, как Медный всадник гулял по городу в сопровождении двух вполне себе современных парней.

– Ну, если видели, то может и сняли?

– Снимали, но вот фоток ни у кого нет! А видело всё это очень много народа, и все клянутся! Газетам об этом писать запретили. Говорят, редакторов предупредили всех персонально, чтоб – ни слова.

– Тоже мне, военная тайна!! – хмыкнул Данька.

– Но объяснить-то не могут! Никак не могут, а куча народа, включая милицию, видела своими глазами!

Противным голосом закричала проводница:

– Провожающие, покиньте вагон, мы отправляемся.

Уже на платформе, когда лицо Канги медленно проплыло в направлении Москвы и скрылось, загороженное составом, Даню осенило. Он вспомнил: «забудь всё, пока я здесь». И вот Канги «не здесь». А Даня вспомнил! Монета?!

Он кинулся шарить по карманам. Да вот она! Серебряный рубль Петровской чеканки!

– Адель, ты тайны держать умеешь? Он знал, что – умеешь. Он сказал, что, когда уедет, тебе можно будет рассказать. Посмотри! – и Даня протянул ей монету.

– Так это вы гуляли с Медным всадником? – пробормотала Адель и, ослабев от догадки, опустилась на случайную скамейку, держа в ладони настоящую монету времен Петра I. – Кто вы, сеньор Канги?

Канги правильно догадался еще в аэропорту: в ней было кое-что от ведьмы.

– Не знаю – кто он, но человек хороший! – заключил Даня.

Странствия Зрети отай

А Канги уже двигался в сторону Москвы. И колёса постукивали и проплывали мимо пригороды Ленинграда.

У него было двухместное купе, но сосед так и не пришел. Однако, спустя какое-то время, место каким-то образом оказалось занято, что никак не удивило проводницу, когда она приносила чай. Когда же на невинный вопрос Канги на не слишком хорошем русском: «Это еще Ленинград или уже пригороды?» – неизвестно откуда взявшийся попутчик, одетый, кстати, вполне по-местному, ответил по-испански «буэнос диас», – Канги слегка оторопел.

А потом рассмеялся.

Он узнал Старшего Учителя по имени Хиэмови, что значит главный.

А вот смеяться было очень опрометчиво! Хиэмови имел что сказать своему ученику.

Он начал с взбучки за прогулку с Медным всадником. Еще раз и очень строго Канги было занудно объяснено, что лучшие мастера учили его шаманскому искусству не для того, чтобы он щеголял своим могуществом, удивлял случайных прохожих, пускал людям пыль в глаза и т. д. и т. п. И так еще минут пятнадцать. Канги смиренно слушал.

А что скажешь?

На самом-то деле Хиэмови знал по опыту, что Канги сделал ровно то, что делают они почти все. Это что-то вроде «пробы пера», или детской болезни молодого шамана. Хорошо еще, что не поднял в воздух на золотых крыльях львов с Банковского моста, а то парили бы они этой ночью над каналом Грибоедова! Или не посадил на воду между парусниками Финского залива, как какую-нибудь морскую чайку, международный лайнер!

Но отругать-то – надо!

– Перейдём к делу, ради которого ты здесь. Мы многое не говорили тебе до поры. Всё в своё время. А теперь – слушай! Буду постепенно вводить тебя в курс дела.

Настоящее имя ожерелья, которое ты будешь искать, – это музыкальный ключ к его силе, это некий порядок нот, звучание которых его включает. Их нельзя произносить всуе. Его никогда не должны узнать недостойные. Поэтому его я скажу тебе много позже. Но так как нам надо его как-то называть, будем говорить, как в русской описи диакона Емелиана – Зрети отай.

Опасные скитания Зрети отай начались в период Конкисты, когда испанцы коварно перебили всех, кто его охранял. Кроме единственного шамана; его куда-то отослали в момент нападения. Звали его, как и тебя, – Канги. Он первым начал отслеживать дорогу Зрети отай по миру.

Ему удалось узнать, что ожерелье было среди награбленного испанцами золота и серебра в составе самого богатого испанского «Серебряного каравана*», который вез около 30 тонн серебра в Европу. Караван еще в Америке подвергся нападению англичан и был захвачен командой Френсиса Дрейка.

– Знаешь кто такой? Известная личность! О нем сам почитаешь! Много написано.

Канги не зря носил такое имя. Ворон, по имени Голубое перо, – у него была голубая отметина на внутренней стороне левого крыла, – был его другом. Вот его он и попросил отследить путь ожерелья.

Голубое перо сначала летел следом за караваном, который нёс золото и серебро. Потом уже на океанском берегу он увидел, как его загружали в трюмы галеонов.

Ему ничего не оставалось, как спрятаться среди такелажа на палубе.

Команда обнаружила его уже в океане. Но корабельные матросы присутствию птицы обрадовались. Они давали ворону еду и воду, а он веселил их разными выходками, однако в руки не давался.

– Так Голубое перо добрался до Британских островов. Сначала до Плимута, а потом летел за подводами, которые везли сундуки с золотом и серебром, чтобы спрятать их в подвалах Тауэра, а в Тауэре смешался с местными воронами, продолжая выслушивать и высматривать. Нечаянно он узнал, что Королева Елизавета за что-то важное собирается подарить Зрети отай русскому царю. Голубое перо нашел судно, которое собиралось в Россию, и уже присмотрел себе местечко на палубе, но вовремя узнал насколько сильный мороз ожидает их в пути. На палубе не выживешь, верная смерть. Оставалось вернуться и рассказать обо всём Канги.

Обратно до восточного берега Северной Америки Голубое перо благополучно добрался на палубе среди переселенцев в Новый Свет.

Далее надо было просто лететь. И он долетел, поведал обо всём Канги и умер от усталости и старости.

Сам Канги (Первый) был уже очень стар и эстафету принял следующий шаман по имени Уохчинтонка. Его сильной стороной было умение проникать через пространство и время и улавливать там отдельные картинки.

Шаманы, как люди: что-то делают получше, что-то – похуже.

Уохчинтонку удалось увидеть три последовательные сценки из жизни Зрети отай.

Первая. Низкая комната из брёвен с малюсеньким оконцем под потолком, где на полках и лавках лежат бобровые, собольи, куньи, горностаевые и другие меха, шкатулки, короба и сундуки с разными драгоценностями. Среди них приметная, почти чёрная коробка овальной удлинённой формы с ожерельем Зрети отай.

Второй «стоп кадр» можно назвать паникой, или – грабежом: мечущиеся люди, распахнутые окна, двери, беспорядок во всём. Бегущие люди хватают, что под руку подвернулось. Кто-то схватил темную коробку с ожерельем.

И наконец третий. Голубое небо, зеленая дубрава, огромный старый дуб и недалеко от него – маленький дубок с ямой под ним. Рядом лежит знакомая тёмная коробка-шкатулка, ворох бересты и человек, который делает из этой бересты внешний короб для шкатулки с ожерельем. Судя по всему, он собирается её закапывать.

Далее в истории ожерелья идёт период, когда ни единой вибрации от Зрети отай почувствовать никто из шаманов не смог. Позднее стало понятно: оно лежало в земле.

Тем временем у Уохчинтонка появился очень сильный ученик, которого потом, когда он войдёт в силу, назовут Вичаша (мудрейший). Это самый сильный шаман из тех, кого я знаю.

Он придумал, как в чужой стране схоронить Зрети отай на долгие годы, причём сами стражники о своей роли не догадывались.

Всё началось с того, что случай свёл его с юношей, который оказался именно тем, кто был нужен. Ведь золото – это большое испытание для белого человека. Звали этого молодого человека Питер.

О нём, о его времени и его делах я расскажу тебе подробней – оно того стоит, и начну свой рассказ издалека.

Юность Питера

Это ныне можно позавтракав утром в Амстердаме, в тот же день пообедать в Москве. А триста – четыреста лет тому назад всё было совсем иначе; пространства были огромны, безлюдны и опасны.

В начале зимы 7152 г от сотворения мира, или в 1644 г от рождества Христова, торговый караван из нескольких десятков подвод в основном голландских купцов шел из Архангельска на Вологду и далее на Ярославль.

Еще осенью в Амстердаме, объединившись, купцы зафрахтовали голландское судно. Более месяца они шли северными морями до Архангельска, где перегрузили товар на нанятые на месте подводы, и уже по снегу на санях двигались к Ярославлю, где у двух из них были собственные подворья. Дальше пути временных попутчиков расходились.

С ними продвигался четырнадцатилетний Питер, сын купца Андрея Петровича Ладала. Из Ярославля его путь лежал на Москву, где его ждал отец.

Сам Андрей Петрович вынужден был по делам уехать на Московию ранее, а сына оставил присмотреть за внезапно заболевшей женой Марфой, матерью Питера. Её болезнь вначале не вызывала особых опасений, но и оставлять её одну он не хотел. Поэтому Питеру было велено задержаться.

Однако Марфе становилось всё хуже. Лечение не помогало, и через несколько недель она умерла.

С малого возраста Питер рос в кругу отцовых и семейных забот. Он рано был отдан в пансионат, где кроме грамматики, риторики, диалектики, арифметики, астрономии и религии, учили вежливости и умению жить в свете.

Как только он окончил пансионат, отец начал вводить его в курс торговых дел, учил разбирался в тонкостях учёта, знакомил с компаньонами, брал в торговые поездки.

У мальчика была редкая способность быстро понимать незнакомый язык. Одной-двух недель пребывания в чужой стране для него было достаточно, чтобы понимать речь на слух. Несмотря на свою молодость он уже мог быть и толмачем* и переводчиком с нескольких европейских языков, а значит очень ценным в торговых делах человеком.

Отец гордился сыном, возлагал на него большие надежды и ждал его на Москве за рекой в Наливках* в своём доме. О Марфе он еще ничего не знал.

Грустную весть вез Питер отцу. Но услышать её отец не успел.

На кануне прибытия на Москву подвод из Ярославля неожиданно поднялся сильный ветер. До того стоял крепкий мороз, и каждая печь в городе жарко топилась.

Теперь уже не выяснишь огонь какой из них долетел до купеческого дома, но загорелся он снаружи почти одновременно с тремя соседними домами и кучей хозяйственных построек. На бешенным ветру все они охватились мечущимся пламенем и сгорели вместе, как стог сухого сена.

К концу ночи ветер стих и повалил густой пушистый снег. Снег быстро забросал пожарище толстым белым слоем, но кое-где еще пробивались струйки дыма от не угомонившегося в глубине огня. Но и это продолжалось недолго.

Белый саван накрыл обычно деятельную немецкую слободку.

Настало утро, но никто ничего не разгребал. Никого и не было. В ту ночь на Москве случился не один пожар, и жителям было до себя.

Таким и увидел Питер отцовский дом, вернее место, где он стоял, когда уже после полудня с трудом, увязая в глубоком снегу, добрался до Наливкинской слободы.

Бушевавший в Наливках пожар, несмотря на пургу, был замечен с Боровицкого* и Ваганьковского* холмов, и перед обедом Великий князь и наследник престола Алексей Михайлович* повелел седлать коней, чтобы самому съездить посмотреть, что именно сгорело.

Пожары для Москвы были делом обычным.

Уже от храма Григория Неокесарийского*, что в Дербицах, было понятно, что горела Наливкинская слобода.

Слобода была заложена в прошлом веке по повелению Великого князя Московского и Владимирского Василия II* для защиты от набегов Крымских татар с юга, и вначале жил в ней военный нерусский люд. Позднее сюда стали селиться немецкие (от «немые», т. е. не говорящие по-русски) купцы. Здесь и поставил свой двор Андрей Петрович Ладал – известный на Москве богатый заморский гость. И вот прошлой ночью он сам вместе с всем своим добром полностью сгорел до угольков и пепла, а его приехавший сын стоял теперь в горе и задумчивости над пепелищем, плохо осознавая, что единым днём стал полным сиротой и нищим в чужой и не слишком дружелюбной стране.

Шёл лёгкий снег. Мороз начал пробираться под шубу. Было холодно, хотелось пить, согреться и заснуть. А впереди была полная неопределенность.

В Московии

– Кто такой? Что делаешь? – по-хозяйски рявкнул подъехавший со спины всадник. Питер обернулся. По глубокому снегу к нему приближались верховые. Человек 15–20. Впереди на вороном коне сидел совсем молодой человек – не старше Питера, но, судя по почтительности остальных, – главный.

– Из чьих будешь? – спросил он.

– Я сын купца Ладала. Только что приехал… Всё сгорело. И отец сгорел… – сбивчиво сквозь слёзы объяснил Питер.

– Прибыл откуда?

– Три месяца как из Амстердама. На Москву пришел сегодня с обозом из Ярославля.

– По-русски хорошо говоришь.

– Матушка моя из русских была.

– Лет тебе сколько?

– Четырнадцать.

– А в месяце, числе каком родился?

– В марте, 19 числа.

«Как я», – подумал спрашивающий.

– Делать что собираешься?

– Не знаю.

– Ночевать куда пойдёшь?

– Не знаю. Я здесь никого не знаю.

– Со мной поедешь. Васька! – крикнул он кому-то. – Возьми его на коня. Домой!

И кавалькада направилась в сторону Кремля.

Конец дня прошел для Питера, как в тумане. Его куда-то привезли, дали поесть и указали, где спать. В сон он упал как в тяжелое беспамятство; добудиться его не могли больше суток. У него поднялся жар, он бредил и метался.

Проболев четыре дня, слабый, но живой, он уже мог говорить. Кто-то почистил и просушил его одежду. На пятый день его отвели в баню, а потом представили пред ясные очи всесильного московского боярина Бориса Ивановича Морозова.*

Кто его выспрашивает Питер не знал, но понял, что перед ним ктото очень важный и могущественный. Однако по мере разговора стал догадываться, вспоминая рассказы отца.

Борис Иванович был не только «важным и могущественным». Он умел быстро оценивать и использовать подвернувшиеся обстоятельства. Ему было ясно, что отрок не врёт, что он действительно сын богатого купца, тем более, что самого Ладала Борису Ивановичу когда-то представляли. Было понятно, что он европейски воспитан, что про знание нескольких языков скорее всего говорит правду, а также и то, что попал он в очень большую беду, из которой можно и совсем не выбраться без посторонней помощи. Ему всего четырнадцать – день в день, как и будущему царю Алексею Михайловичу, чьим воспитателем был Морозов.

И такую помощь Борис Иванович был намерен отроку оказать. И не просто так из милосердия. Дальновидный царедворец, второй после царя по значимости человек в огромной и богатой северной стране давно вынашивал мысль о собственных «глазах» и «ушах» в Европе. Жизненный опыт его научил: о планах ближних и дальних соседей лучше знать раньше, чем эти соседи окажутся у твоих врат.

И вот случай. Питер уедет не раньше, чем похоронит останки отца, а обледеневшее и заснеженное пожарище раньше весны не разобрать. За это время надо понять, что Питер может и что захочет сделать для своего спасителя.

Зверя и птицу приручают с молодых ногтей. Потом поздно: как ни прикармливай – будет в лес смотреть. Представился случай. Роль добрейшего благодетеля была лучшей для того дела, которое задумал Морозов.

Для Питера это была передышка в череде несчастий. Еще вчера – отрок, сын богатого отца, сегодня он разом стал одиноким человеком, единственным капиталом которого была молодость, воспитанность и умения. Торговать было нечем: огонь сожрал всё.

Впереди была новая неизвестная жизнь без родительской опеки. Но остались уроки и наставления отца и советы матушки. Мудрая матушка говорила: «Видишь – плохо человеку: что по силам – помоги. Оно к тебе вернётся как счастливый случай».

Счастливым случаем была встреча с молодым царевичем и с самим Морозовым. Будет счастьем, если ему предложат хоть какую-то службу.

А служба между тем ждала Питера.

В Посольском приказе было много деловых бумагах и очень мало толковых переводчиков. Но к человеку, предполагаемому для такой работы, надо было сначала присмотреться. А где это лучше сделать, как не на царской соколиной охоте?

Соколиная охота

Занятие охотой русские цари любили с незапамятных времен. Бывали Царские парадные охоты. На них приглашались иностранные послы и знатные гости. Но существовали и будничные охоты, особенно соколиная.

При царствующем Михаиле Федоровиче это было любимое царское развлечение, или потеха.

Охоты проходили в полях и на болотах, по берегам рек и озер, вблизи белых березовых рощ, строевых сосновых боров и могучих дубрав. Главными действующими лицами здесь выступали статные на подбор добрые молодцы, называемые сокольниками. Одеты они были в красные кафтаны, желтые сафьяновые сапоги, в шапки, отороченных богатым мехом и обязательно набекрень ("искривя"), с соколами на рукавицах. Под каждым из них был конь в богатой сбруе и уборе, и целые своры собак разных парод бежали справа и слева от верховых.

Алексея Михайловича к соколиной охоте сызмальства пристрастил отец и всё тот же боярин Морозов, который был воспитателем царевича, его дядькой и сам любил соколиную охоту безмерно. Он и Питера сделал почти постоянным участником царских соколиных охот.