Песнь Седьмой Печати

Комната была под стать хозяину: аскетичная до крайности. Очаг в углу, где тлели угли, грубо сколоченный стол, пара таких же стульев, и полки – полки, заваленные не столько книгами, сколько пучками сушёных трав, странными камнями, кореньями и черепами мелких животных. Атмосфера была гнетущей, но в то же время какой-то… настоящей. Здесь не было места фальши или городской суете.

– Вы помните Песнь Тишины, – сказала Лира, решив идти прямо к цели. Это была её единственная зацепка.

Элиас усмехнулся, обнажив на удивление крепкие, хоть и пожелтевшие зубы.

– А ты, я вижу, не из тех, кто любит долгие предисловия. Песнь Тишины… Да, было дело, слыхал краем уха. Только вот незадача – мелодия у неё такая, что не всякому слуху доступна. А уж слова… Слова там такие, что после них говорить не хочется. Вообще. Никогда. Зачем она тебе, эта песнь, девица? Хочешь спеть её на городской площади? Боюсь, публика не оценит. Ей сейчас больше по душе похоронные марши. Или что-нибудь про урожай брюквы. Нынче это хит сезона.

– Я верю, что она – ключ, – твёрдо сказала Лира. – К пониманию того, что сделал Феникс Скорби. И, возможно, к тому, как… как это можно если не исправить, то хотя бы…

– Облегчить? – закончил за неё Элиас, и в голосе его прозвучал холод. – Наивная пташка. Думаешь, можно взять и «облегчить» то, что создавалось веками страданий и волей, превосходящей разумение всех богов, вместе взятых, когда они ещё не разбежались по своим небесным норкам от страха? Ты хоть представляешь, о чём просишь?

Он подошёл к столу, взял в руки какой-то обугленный корень, похожий на скрюченную лапу.

– Другие приходили до тебя. С такими же горящими глазами и наивными надеждами. Некоторые – с куда более дурными намерениями. Знаешь, где они теперь? В лучшем случае – удобрение для этого чахлого кустарника за окном. В худшем… о худшем лучше не думать. Особенно на голодный желудок.

– Недавно в архиве Аркхальма был человек, – сказала Лира, внимательно следя за реакцией старика. – Представительный, в тёмном. Интересовался «архитектурой невозможных пространств». Вы его знаете?

Элиас на мгновение замер, и его глаза сверкнули ещё ярче.

– В тёмном, говоришь? Архитектурой? Хм. Быстро он. Значит, тоже учуял след. Что ж, это делает нашу беседу несколько… пикантнее. И опаснее. Для тебя, разумеется. Мне-то что, я и так одной ногой там, откуда не возвращаются. А вот тебе ещё ковылять и ковылять по этой бренной земле. Если повезёт.

Он положил корень и всмотрелся в Лиру так, будто пытался заглянуть ей в самую душу.

– Скажи мне, девица Лира, что ищущая Песнь Тишины, зачем тебе на самом деле нужен Феникс Скорби? Не ври про спасение мира, это я уже слышал. Звучит красиво, но фальшиво, как пение кастрированного кота. Какая твоя, сугубо личная, заноза гонит тебя в это пекло?

Лира молчала, обдумывая ответ. Простого любопытства или абстрактного альтруизма здесь было явно недостаточно. Элиас ждал чего-то другого.

«Заноза… – подумала она. – Да у меня их целый ёж под кожей».

– Я хочу понять, – наконец сказала она медленно, подбирая слова. – Понять, можно ли выковать из абсолютного страдания что-то, кроме ещё большего страдания. Можно ли в самой глубокой тьме найти… не свет, нет. Но хотя бы смысл. Отсутствие смысла убивает этот мир быстрее любой чумы. А его творение… оно либо абсолютный абсурд, либо смысл, настолько чудовищный, что мы боимся на него взглянуть. Я хочу взглянуть.

Элиас долго смотрел на неё, и его лицо было непроницаемо. Ветер за окном выл, словно оплакивая все ненайденные смыслы этого мира.

Наконец, он кивнул, будто самому себе.

– Что ж… ответ не так уж глуп, как у большинства. По крайней мере, в нём нет излишней корысти. Хорошо, «Взглянувшая-в-бездну». Песнь Тишины – это не просто слова или мелодия. Это состояние. Понимание. И чтобы его достичь… или хотя бы приблизиться к нему… придётся тебе кое-что сделать. Для начала.

Он подошёл к одной из полок и снял с неё небольшой, тускло поблёскивающий камень, испещрённый странными, еле заметными рунами.

– Вот. Это называется «Камень Эха». Он принадлежал одному из тех, кто… не справился. Он ловит отголоски сильных мыслей, эмоций, особенно тех, что застыли во времени. Возьми его. Недалеко отсюда, к северу, есть место, которое местные называют «Шепчущие Руины». Когда-то там был… неважно, что там было. Теперь там только ветер да отголоски. Отнеси камень туда. Проведи там ночь. И если утром ты вернёшься, и камень что-нибудь тебе «нашепчет»… и ты при этом не сойдёшь с ума… тогда, возможно, мы продолжим наш разговор о песнях и тишине.

Он протянул ей камень. Тот был холодным и странно тяжёлым для своего размера.

– А если нет… что ж, значит, ты просто пополнишь коллекцию удобрений. И избавишь меня от необходимости придумывать, чем тебя кормить. У меня, знаешь ли, и на одного-то едока припасов в обрез. Особенно такого привередливого, как я.

Лира взяла камень. В его глубине, казалось, клубились тени.

– Шепчущие Руины, – повторила она. – Одна ночь. И что я должна там услышать?

– Тишину, девица, – усмехнулся Элиас. – Ту самую. Или её преддверие. А теперь ступай. И постарайся не слишком шуметь по дороге. А то разбудишь эхо. Оно этого не любит. И завтракать оно предпочитает любопытными девицами.

Глава 5

Камень Эха неприятно холодил ладонь, будто вобрав в себя всю стылость склепов и отчаяние забытых душ. Лира сжимала его, пока костяшки не побелели, словно пытаясь выжать из этого молчаливого артефакта хоть каплю тепла или определённости. Элиас, со своим «постарайся не слишком шуметь», явно издевался. В окрестностях Чёрных Скал и так стояла такая тишина, что слышно было, как по ту сторону небес перешёптываются звёзды, наверняка обсуждая очередную глупость, затеянную смертными.

Шепчущие Руины располагались к северу, в котловине, окружённой такими же безжизненными, выветренными скалами, что и приютили хибару Элиаса. Путь к ним занял пару часов – пара часов напряжённого вслушивания в каждый шорох и всматривания в каждую тень. После визита «представительного мужчины в тёмном» в архив и недвусмысленных намёков отшельника, Лира чувствовала себя мишенью, на которую уже навели арбалет, но ещё не решили, стоит ли тратить на неё болт.

«Или, может, ждут, пока я сама на него наденусь, – прокомментировал её внутренний циник. – Так сказать, в порядке самообслуживания. Экономия на расходных материалах».

Руины открылись внезапно, как язва на теле земли. Некогда это, должно быть, было чем-то значительным – остатки циклопических стен, сложенных из почерневших от времени мегалитов, образовывали причудливый лабиринт. Между ними виднелись провалы, ведущие в подземные уровни, откуда тянуло могильным холодом и едва уловимым запахом озона, как после далёкой грозы. И шёпот… он был здесь. Не просто завывания ветра в каменных расщелинах. Это был тихий, многоголосый гул, состоящий из мириадов звуков – скрипов, вздохов, невнятного бормотания, обрывков фраз на давно мёртвых языках. Он не пугал громкостью, а проникал под кожу, вызывая мурашки и странное, тревожное любопытство.

Лира выбрала для ночлега относительно защищённое место – неглубокую нишу в одной из уцелевших стен, откуда открывался вид на центральную часть руин, где камни, казалось, складывались в подобие разрушенного алтаря. Она разложила свой скудный скарб, достала Камень Эха. В тусклом свете угасающего дня руны на его поверхности, казалось, светились ещё слабее, почти неразличимо.

«Ну, камушек, – прошептала она, устраиваясь поудобнее и прижимая артефакт к груди. – Давай, нашепчи мне что-нибудь этакое. Желательно, не рецепт приготовления любопытных девиц. А то у Элиаса, боюсь, слюнки потекут».

Сумерки сгущались быстро, превращая руины в царство теней и неясных очертаний. Шёпот становился громче, настойчивее. Лире начало казаться, что она различает отдельные «голоса» – то жалобный плач, то гневный рык, то монотонное чтение какого-то бесконечного списка. Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться, отсеять хаос звуков и уловить то, на что должен был откликнуться Камень Эха.