Песнь Седьмой Печати

Михаил Гинзбург

Песнь Седьмой Печати

Глава 1

Морось цедила с неба уже которую неделю – мелкая, въедливая, будто само мироздание непрерывно сочилось тоской по чему-то безвозвратно утраченному. Город Аркхальм под этим нескончаемым плачем давно утратил остатки былого достоинства, превратившись в лабиринт сырых, осклизлых камней и теней, в которых копошилась жизнь, больше напоминавшая судороги агонии. Ветер, когда он решался заглянуть в узкие проулки, приносил с собой не свежесть, а лишь смрад гниющей листвы из заброшенных садов да едва уловимый, тревожный запах чего-то… иного. Чего-то, чему Лира пока не находила имени, но что ощущала кожей, как предвестие последнего аккорда в затянувшейся похоронной симфонии.

Её комната на последнем этаже старого, накренившегося дома, казалось, впитывала всю эту вселенскую сырость до последней капли. Стены, некогда оклеенные картами звёздного неба, теперь пестрели разводами плесени, похожими на неведомые созвездия отчаяния. Книги – её единственные верные, хоть и молчаливые, собеседники – страдали не меньше. Их пергаментные страницы коробились, кожаные переплёты покрывались зеленоватым налётом, а древние чернила расползались, унося с собой крупицы знаний, которые Лира так отчаянно пыталась спасти от окончательного забвения.

Она сидела, ссутулившись над потёртой дубовой столешницей, заваленной развёрстыми фолиантами, хрупкими свитками и инструментами для расшифровки – лупами с треснувшими стёклами, тонкими серебряными иглами и склянками с выдохшимися реагентами. Огарок свечи, купленный по цене недельного запаса хлеба у такого же полусумасшедшего старьёвщика, как и все, кто ещё пытался торговать в Аркхальме, бросал на её лицо дрожащие, вытянутые тени, превращая сосредоточенную гримасу в маску древнего божества, вершащего непостижимый ритуал.

«Феникс Скорби…» – почти беззвучно шептали её губы. Имя, которое большинство произносило со страхом или презрением. Легенда о Титане, укравшем у богов (когда те ещё существовали, или делали вид, что существуют) не огонь, но нечто куда более опасное – знание о Совершенной Боли, и за это обрёкшего себя на вечные муки в тюрьме собственного творения. Для остальных – страшилка, предостережение от излишнего любопытства. Для Лиры – единственный, пусть и призрачный, маяк в океане всеобщего угасания. Если кто-то и мог знать, как остановить медленное гниение мира, то это он – Архитектор своей вечной кары. Или хотя бы его тюрьма, средоточие немыслимой энергии.

«Чушь собачья, конечно, – пробормотала она себе под нос, склоняясь над особенно неподатливым фрагментом манускрипта, где буквы плясали перед глазами, как пьяные блохи. – Порядочные титаны воруют огонь, на худой конец, рецепт хорошего пива. А этот… совершенную боль. Оригинал, ничего не скажешь. Наверное, и патент оформил».

Этот внутренний зубоскал, этот едкий комментатор её собственных действий, был единственным, кто не давал ей окончательно погрузиться в пучину учёного помешательства. Он возникал всегда, когда пафос ситуации или её собственных мыслей грозил превысить допустимую норму.

Снаружи что-то глухо ухнуло – то ли обвалилась часть соседней крыши, то ли очередной отчаявшийся горожанин решил ускорить свою встречу с тем, что придёт после. Лира даже не вздрогнула. К таким звукам Аркхальм приучал быстро. Город едва переводил дух под саваном серой хмари, и каждый новый день лишь добавлял ему морщин и трещин.

Пальцы, выпачканные в пыли веков и самодельных чернилах, осторожно разгладили ветхий пергамент. Лупа поползла по строчкам, испещрённым символами, похожими на застывшие крики. Большинство из них оставались немы, как истуканы давно забытого племени. Но один… один символ, повторявшийся с настойчивостью похоронного звона, вдруг сложился в её сознании. Не в слово, нет. Скорее, в ощущение. В образ.

Это был не ключ, не ответ. Всего лишь крошечный, почти невидимый крючок, за который можно было попытаться уцепиться. Изображение спирали, сходящейся в точку, но не в обычную, а в точку, из которой сочилась… тьма? Нет, не тьма. Пустота, обладающая тяжестью.

Лира откинулась на спинку скрипучего стула. Свеча мигнула, угрожая погаснуть. Она не испытала ни радости, ни триумфа. Лишь знакомую тяжесть в груди, холодное удовлетворение наркомана, получившего очередную дозу, которая лишь на краткий миг отсрочит неизбежную ломку.

«Ну вот, – прошептала она в полумрак комнаты, где танцевали тени от книг, похожие на скрюченных от старости мудрецов. – Кажется, наш Феникс не так уж хорошо спрятал вход в свою персональную преисподнюю. Или просто оставил приглашение для самых любопытных идиотов».

Она поднялась, подошла к единственному окну, затянутому мутной плёнкой вместо стекла. Морось всё так же лениво сеялась на городские крыши, превращая Аркхальм в акварельный набросок отчаяния. Внизу, по улице, скрипя всеми суставами, катилась тележка зеленщика – одного из немногих, кто ещё рисковал выходить в такую погоду.

– Эй, мастер Хоббс! – крикнула Лира, приоткрыв раму. Голос её был неожиданно звонким в этой тишине.

Старик внизу поднял голову, на которой живописно расположился полусгнивший капустный лист. – А, это ты, книжная крыса! – проскрипел он, беззлобно. – Опять до утра со своими покойниками возилась? Небось, снова конец света вычисляешь? Так я тебе и без книжек скажу – он уже тут, дорогая. Просто мы слишком заняты, чтобы это заметить.

Лира усмехнулась. – Не угадали, мастер Хоббс. Я ищу дорогу в место похуже. И, кажется, нашла ориентир. – Похуже Аркхальма? – Хоббс почесал подбородок. – Ну, это ты загнула. Разве что к самому Дьяволу на чай. Только учти, у него, говорят, печенье чёрствое.

Он хохотнул своей шутке и, махнув рукой, покатил тележку дальше, его силуэт вскоре растворился в серой мгле. Лира смотрела ему вслед. «Печенье чёрствое… – повторила она. – Пожалуй, это самое меньшее, что меня там ждёт».

Она вернулась к столу. Символ спирали, казалось, пульсировал на пергаменте едва заметным, нездешним светом. Её личный путь в преисподнюю. Или, если повезёт, из неё. Для всего мира.

Глава 2

Утро не принесло Аркхальму облегчения. Та же серая пелена, тот же накрапывающий дождь, словно небо до сих пор не могло решить, стоит ли этот мир полноценного ливня или достаточно и такой вот меланхоличной взвеси. Лира, впрочем, пробудилась с той решимостью, которая приходит либо после долгого, целительного сна, либо после ночи, проведённой в компании призраков и полубезумных теорий. Её случай, разумеется, относился ко второй категории. Символ спирали, эта «пустота, обладающая тяжестью», жёг ей веки изнутри.

Городской архив встретил её запахом тлена, который здесь почему-то казался гуще, чем на улице. Возможно, потому что тут тлели не только камни и души, но и сама память – тысячи пергаментов и книг, которые уже никто не читал и о которых, скорее всего, никто и не помнил. За конторкой, напоминавшей оборонительное сооружение из поваленных фолиантов, дремал Хранитель Записей, магистр Феодул – сморщенный старичок с носом, похожим на перезрелую сливу, и глазами, которые, казалось, видели лишь пыль и собственные сновидения.

– Магистр Феодул, – Лира кашлянула, стараясь не слишком резко вырывать его из объятий дрёмы. Говорили, резкое пробуждение магистра чревато недельным запретом на посещение архива. А то и проклятием. Мелким, конечно, вроде вечной икоты, но неприятным.

Феодул дёрнулся, уронив с носа очки в медной оправе. Те звякнули о столешницу с таким звуком, будто потревожили вековой покой.

– А? Что? Пожар? Опять эти сектанты с факелами? Я же говорил городской страже… – он заморгал, фокусируя взгляд на Лире. – А, это вы, девица Лира. Чем обязан такому раннему (хотя какой сейчас час, поди разбери) визиту? Опять ищете доказательства, что мир – это гигантская устрица, а мы все в ней жемчужины? Или сегодня что-то новенькое?

Лира привыкла к его манере. Феодул был из тех, кто давно махнул рукой на всё, кроме собственных причуд и строгого порядка в каталогах, которые, впрочем, тоже никто не проверял.

– Кое-что поинтереснее устриц, магистр. Я ищу упоминания о символе… – она быстро набросала на клочке пергамента вчерашнюю спираль. – В контексте ритуалов запечатывания или, возможно, древних тюрем. Что-то связанное с удержанием… значительной силы.

Феодул долго разглядывал рисунок, водя по нему кончиком носа, будто пытаясь унюхать его смысл.

– Хм. Спиралька. Миленько. Похоже на то, как моя старуха вяжет носки, когда слишком много выпьет той своей яблочной настойки. Только у неё обычно в другую сторону закручивается. А так – весьма. Насчёт тюрем… Ну, знаете ли, девица, в наше время всё что угодно может сойти за тюрьму. Вот я, например, чувствую себя узником этого пыльного склепа. А сила… Силы нынче только на то и хватает, чтобы до туалета дойти и не заблудиться по дороге.

Он хихикнул, довольный своей остротой. Лира терпеливо ждала.

– Меня интересуют очень древние источники, магистр. Добожественной эпохи, если возможно. Легенды о Титанах…

Феодул сразу посерьёзнел. Сморщенное лицо его приняло выражение кислой брезгливости.

– Титаны? Опять эти сказочки для впечатлительных девиц? Послушайте, Лира, нет никаких титанов. Были просто… большие люди с дурным характером и манией величия. А все эти «тюрьмы» и «запечатывания» – выдумки жрецов, чтобы паству в узде держать. И вам не советую в этом копаться. Знаете, как говорят: не буди лихо, пока оно… э-э… не выспалось. Да, точно. Иначе придёт и попросит завтрак. А у нас и на обед-то не всегда хватает.

Он махнул рукой в сторону дальних, самых тёмных стеллажей.

– Вон там, в секторе «Мифы, Легенды и Откровенные Заблуждения», можете поискать свои спиральки. Если потолок на вас не обрушится или крысы не съедят раньше. Только свечу берите свою, казённые нынче дороги, а толку от них, как от козла молока – светят тускло и пахнут скверно. И не шумите. У меня тут мысли важные бродят. Обед обдумываю.

Лира поблагодарила его кивком, гадая, из чего может состоять обед магистра, если он его так тщательно обдумывает. Скорее всего, из пыли и разочарований, как и у большинства обитателей Аркхальма.

Сектор «Мифы, Легенды и Откровенные Заблуждения» полностью оправдывал своё название. Полки прогибались под тяжестью фолиантов, покрытых таким слоем пыли, что казалось, здесь не ступала нога человека (или любого другого существа) со времён тех самых титанов. Воздух был спёртый, пахло плесенью и чем-то неуловимо тревожным, будто сами истории, запертые в этих книгах, источали эманации своих безумств.

Часы, если бы они ещё шли в этом городе, тянулись медленно. Лира перебирала один ветхий том за другим, её пальцы покрывались липкой пылью, а глаза слезились от напряжения. Символ спирали мелькал то тут, то там, но всегда в неясном, аллегорическом контексте – как знак бесконечности, цикличности времени, или просто как декоративный элемент. Ничего конкретного. Никаких тюрем, никаких Фениксов Скорби.

«Может, старый ворчун Феодул прав, – подумала она с досадой, разглядывая очередную расплывшуюся гравюру, изображавшую нечто среднее между кальмаром и философским трактатом. – Может, это всё просто… красивые завитушки. И я гоняюсь за тенями собственных фантазий».

Она уже собиралась сдаться, когда её внимание привлёк тонкий, ничем не примечательный свиток, засунутый между двумя массивными томами, словно нежеланный выкидыш. Он был почти полностью истлевшим, но на уцелевшем краешке виднелась крошечная, едва заметная пометка, сделанная другими чернилами, явно позже основного текста. Пометка была сделана её спиральным символом.

Сердце Лиры забилось чаще. Это было оно. Та ниточка, которую она искала.

Развернув свиток с предельной осторожностью, она обнаружила текст, написанный на давно мёртвом диалекте, но несколько ключевых фраз ей удалось разобрать. Говорилось о «Страже Разлома», о «Том, кто держит Пустоту в узде» и о «Месте, где Бездна смотрит на мир». И в самом конце, почти на грани рассыпающегося пергамента, карандашная приписка, сделанная явно другим почерком, более современным, но уже выцветшим:

«Спираль ведёт к Нему. Ищи Элиаса Отшельника, у Чёрных Скал. Он помнит Песнь Тишины».

Элиас Отшельник. Имя, которое нигде прежде ей не встречалось. Но интуиция, этот ненадёжный, но порой единственный советчик отчаявшихся, кричала, что это – тот самый след.

Лира быстро переписала заметку и имя, стараясь запомнить точное начертание символа. Когда она подняла голову, ей на мгновение показалось, что в дальнем конце пыльного прохода мелькнула тень. Она замерла, прислушиваясь. Тишина. Только её собственное учащённое дыхание да шелест пергамента в руках.

«Показалось, – решила она, хотя неприятный холодок пробежал по спине. – В таком месте и не то привидится. Ещё немного, и я начну здороваться с книжными червями».

Однако, когда она вернулась к конторке Феодула, чтобы формально поблагодарить его и сообщить об уходе (старик уже снова клевал носом, обдумывая, видимо, ужин), он неожиданно поднял голову.

– А, девица Лира, – пробормотал он, протирая глаза. – Нашли свои завитушки? Кстати, тут перед вами был ещё один… э-э… любитель древностей. Тоже всё про какие-то символы выспрашивал, про места силы. Такой… представительный мужчина, в тёмном. Уж не ваш ли знакомый?

Лира замерла.

– Представительный? В тёмном? Не припомню таких знакомых, магистр. А что именно он спрашивал?

Феодул пожал плечами.

– Да кто ж их разберёт, этих учёных. Что-то про «архитектуру невозможных пространств» и «энергетические узлы». Я ему тоже посоветовал ваш любимый сектор. Может, вы там и разминулись. Он, правда, не такой терпеливый оказался. Покрутился минут десять да и ушёл, буркнув что-то про «дилетантов» и «потерянное время». Наверное, торопился куда-то. Может, на обед.

Лира почувствовала, как по коже снова пробежал холодок, на этот раз куда более явственный. Представительный мужчина в тёмном, интересующийся «невозможными пространствами». Это уже не было похоже на игру воображения.

Её путь только начинался, а за спиной уже ощущалось чьё-то незримое, но настойчивое присутствие. И это не добавляло оптимизма. Скорее, придавало её поискам привкус гонки, где финишная черта могла оказаться краем пропасти.

Глава 3

Возвращение в келью под крышей, в этот пропахший пылью и угасанием ковчег её прежней жизни, было сродни погружению в холодную воду после короткого, обманчивого тепла костра. Слова магистра Феодула о «представительном мужчине в тёмном» неприятно царапали сознание, вытесняя даже зыбкое удовлетворение от находки имени Элиаса. Соперник. Тот, кто не просто интересуется, а действует – быстро, решительно, и, судя по всему, с куда большими ресурсами, чем она, Лира, со своими медными грошами да стопкой ветхих манускриптов.

«Архитектура невозможных пространств, – хмыкнула она, машинально поправляя стопку книг, грозившую обрушиться. – Звучит так, будто он собрался строить дачу в одном из кругов ада. И, похоже, наш Феникс Скорби у него главный прораб на этом проекте».

Она подошла к окну. Морось чуть поутихла, сменившись низкими, тяжелыми тучами, которые ползли по небу, словно гигантские мокрицы, напившиеся свинца. Аркхальм внизу казался вымершим. Даже вечно скрипучая тележка мастера Хоббса сегодня не нарушала тягостную тишину.

Страх – холодный, липкий, как паутина в заброшенном склепе – попытался было опутать её. Кто он, этот человек в тёмном? Обычный учёный-конкурент, спешащий урвать свой кусок славы или знаний? Или нечто более зловещее – агент какого-нибудь тайного ордена, оберегающего древние секреты с рвением цепных псов? Или, чем чёрт не шутит, один из тех, кто не прочь использовать «энергетические узлы» для чего-то такого, от чего уцелевшие волосы Аркхальма встанут дыбом?

«А может, – её внутренний зубоскал не дремал, – это просто налоговый инспектор из преисподней? Проверяет, не утаил ли наш Феникс часть своей «совершенной боли» от декларации».

Но шутки плохо помогали. Впервые за всё время её поисков к интеллектуальному азарту примешался вполне ощутимый привкус опасности. И это, как ни странно, лишь укрепляло её решимость. Если есть кто-то ещё, кто так же отчаянно (или корыстно) ищет путь к Титану, значит, она на верном пути. И значит, медлить нельзя.

«Элиас Отшельник, – она достала клочок пергамента с драгоценной записью. – У Чёрных Скал. И «Песнь Тишины». Что за тишина такая, песню которой нужно помнить? Тишина могилы? Или тишина, которая была до того, как мироздание решило побаловаться Большим Взрывом и прочими сомнительными экспериментами?»

Решение пришло не как озарение, а скорее как камень, сорвавшийся с давно подмытого склона – неотвратимо и тяжело. Она пойдёт. Пойдёт к этим Чёрным Скалам, найдёт этого Элиаса, и если тот не захочет делиться своей «Песнью Тишины» по-хорошему, она… ну, что-нибудь придумает. Отступать теперь было всё равно что признать, что вся её жизнь, все эти годы, проведённые в обнимку с полуистлевшими фолиантами, были лишь изощрённой формой самообмана.

Сборы были недолгими. Что может взять с собой в неизвестность обитательница умирающего города, у которой из всех сокровищ – лишь острый ум да ещё более острое любопытство? Походная сумка из грубой кожи, видавшая виды, но всё ещё крепкая. В неё отправились: кремень и кресало, небольшой, но острый нож, которым она чаще вскрывала неподатливые книжные застёжки, чем резала хлеб, несколько сменных полотняных обмоток для ног, фляга для воды (пустая, воду придётся искать по пути), и самый ценный груз – несколько наиболее важных манускриптов и тетрадь с её собственными записями, обёрнутые в промасленную кожу. Деньги? Несколько медных монет, которые вряд ли пригодятся там, куда она направлялась. Еда? Буханка чёрствого хлеба, который она припрятала от себя же на «чёрный день», да горсть сушёных ягод сомнительного происхождения.

«Пир для королей, – прокомментировал её внутренний голос, оглядывая скудные припасы. – Особенно если короли – это крысы, которые попытаются всё это у тебя отнять».

Она окинула взглядом свою комнату. Этот маленький, заваленный книгами мир, который был ей и тюрьмой, и убежищем. Пыльные карты на стенах, продавленное кресло, стопка неоконченных переводов. Впервые за долгое время она почувствовала что-то похожее на укол сожаления. Здесь всё было знакомо, предсказуемо, даже плесень на потолке располагалась в строго определённом, почти родном порядке. А там, за порогом…

Лира тряхнула головой. Сентиментальность – непозволительная роскошь для тех, кто собрался на свидание с Титаном.

Она закинула сумку на плечо, в последний раз проверила, на месте ли нож, и, не оглядываясь, шагнула за дверь.

Скрипучие ступени лестницы проводили её вниз, в сырой полумрак подъезда. Улица встретила её привычным безмолвием и запахом безнадёжности. Но сегодня Лира смотрела на знакомые обшарпанные фасады, на заколоченные окна и редких, спешащих по своим делам прохожих, как будто видела их впервые – или в последний раз.

Путь к Чёрным Скалам, согласно туманным указаниям из старых карт, лежал через Заречье – некогда процветающий купеческий район, а ныне – почти полностью заброшенные руины, где, по слухам, обитало всё то, чему не нашлось места даже в самом Аркхальме. Место, которое обходили стороной даже городские стражники, если у них оставалось хоть немного здравого смысла.

Чем дальше Лира углублялась в Заречье, тем ощутимее становилась тишина. Не та мирная, обволакивающая тишина, о которой пишут в книгах мечтательные поэты, а тяжёлая, давящая, будто сам воздух здесь был пропитан застывшим ужасом. Дома скалились пустыми глазницами выбитых окон, улицы заросли сорняками, сквозь которые проглядывали остатки брусчатки. Ветер здесь пел иные песни – тягучие, тоскливые, завывая в пустых дымоходах и раскачивая одинокие, ржавые вывески, на которых уже невозможно было разобрать названия давно исчезнувших лавок.

Погода, словно подыгрывая общему настроению, начала портиться окончательно. Тучи сгустились настолько, что день превратился в глубокие сумерки. Холодный ветер пробирал до костей, заставляя Лиру плотнее кутаться в свой плащ. Она шла быстро, стараясь не смотреть по сторонам, хотя боковым зрением улавливала какие-то неясные движения в глубине пустых дверных проёмов и заваленных мусором подворотен.

Аркхальм оставался позади, тонул в серой мгле, как обречённый корабль. Впереди лежала неизвестность, Чёрные Скалы и встреча с Элиасом, хранителем «Песни Тишины». Лира не знала, что ждёт её там, но одно она знала точно: пути назад уже не было. Она сделала свой выбор, и теперь оставалось лишь идти вперёд, в самое сердце угасающего мира, навстречу своей судьбе, какой бы она ни оказалась. И, возможно, навстречу тому самому чёрствому печенью, о котором говорил мастер Хоббс. В конце концов, после аркхальмского хлеба её уже мало чем можно было удивить.

Глава 4

Дорога к Чёрным Скалам оказалась не столько дорогой, сколько направлением, указанным выцветшей картой и чутьём отчаяния. Заречье с его безмолвными руинами сменилось холмистой, бесплодной местностью, где ветер выл так, будто ему только что сообщили о повышении налогов на завывания. Низкорослые, корявые деревья цеплялись за каменистую почву с упорством смертников, не желающих расставаться с жизнью, какой бы паршивой она ни была. Небо здесь казалось ещё ниже, ещё тяжелее, придавливая к земле редкие проблески Лириной и без того сомнительной отваги.

Чёрные Скалы она увидела издалека – уродливые, базальтовые клыки, вонзавшиеся в серое брюхо неба, словно проклятие, застывшее в камне. У их подножия, среди хаоса валунов и чахлого кустарника, Лира и надеялась отыскать Элиаса Отшельника. Задача не из лёгких, учитывая, что отшельники обычно не вывешивают рекламных плакатов «Приходите все, расскажу страшные тайны, недорого».

Его жилище оказалось не пещерой и не башней, как рисовало воображение, а чем-то средним – полуобвалившимся строением, вросшим в склон одного из утёсов так органично, будто скала сама породила этот архитектурный курьёз. Дверь, если так можно было назвать несколько скособоченных досок, держалась на честном слове и ржавой петле. Из трубы, сложенной из дикого камня, вился тонкий, почти невидимый дымок – единственное доказательство того, что это место обитаемо.

Лира помедлила, прежде чем постучать. Одно дело – вычитать имя в пыльном свитке, другое – вот так, без приглашения, заявиться к человеку, который, по слухам, «помнит Песнь Тишины». Звучало это так, будто он как минимум ужинал с вечностью, а то и вовсе был её домашним питомцем.

– Ну, была не была, – пробормотала она, вспомнив про «представительного мужчину в тёмном». – Хуже, чем встреча с коллектором из налоговой службы преисподней, уже вряд ли будет.

Она постучала – три неуверенных удара костяшками пальцев. В ответ – тишина, нарушаемая лишь стонами ветра в скалах. Лира нахмурилась и постучала снова, на этот раз громче.

– Мастер Элиас! – крикнула она, стараясь придать голосу твёрдость. – Я пришла издалека. Меня зовут Лира. Я ищу… Песнь Тишины!

Последние слова она произнесла почти наугад, но, кажется, это сработало. За дверью послышалось шарканье, затем скрип – такой, будто сама скала сдвинулась с места. Дверь приоткрылась на узкую щель, и в ней показался глаз. Один. Старый, выцветший, но на удивление острый и пронзительный, как шило.

– Песнь Тишины, говоришь? – раздался из-за двери скрипучий, как несмазанная телега, голос. – А ты не слишком ли громко для той, что ищет тишину? Чего тебе надобно, девица? Если милостыню просить, так у меня у самого из всех богатств – только ревматизм да дурные воспоминания. Если заблудилась – так иди себе дальше, куда глаза глядят, всё равно все дороги нынче ведут в одно и то же место. Весьма неприглядное, доложу я тебе.

– Я не за милостыней, мастер Элиас, – Лира постаралась говорить спокойно, хотя глаз, изучавший её, вызывал лёгкую дрожь. – И не заблудилась. Я ищу знание. О Фениксе Скорби. О его… творении.

Щель расширилась, и дверь со стоном отворилась полностью. На пороге стоял старик – высокий, сухой, как прошлогодний чертополох, одетый в нечто, напоминавшее заплатанный мешок. Длинные седые волосы, спутанные ветром и временем, падали на плечи, а борода, такая же седая и неухоженная, доставала почти до пояса. Но глаза… глаза его горели тем же острым, чуть насмешливым огнём, что и тот, первый, увиденный в щели.

– Феникс Скорби, – повторил он, медленно пропуская Лиру в единственную, тускло освещённую комнату, пропахшую дымом, травами и ещё чем-то древним, почти неземным. – Имя, которое лучше не произносить на ночь, если не хочешь, чтобы тебе приснился весь каталог человеческих страданий в картинках. А его творение… Ну, это смотря что ты называешь творением. Некоторые вот мои дырявые носки считают верхом дизайнерской мысли. Заходи, не стой на пороге, а то ещё подумают, что я гостей принимаю. А я гостей не принимаю. Особенно таких любопытных.