Светлячки во Тьме

Михаил Гинзбург

Светлячки во Тьме

Глава 1: Трещина в обыденном

Ночь сочилась сквозь щели в жалюзи приемного покоя нездоровым, городским светом – смесью натриевых фонарей и неоновой рекламы, создававшей на стенах иллюзию болезненных синяков. Воздух был спертым, тяжелым от запахов антисептиков, чужого страха и чего-то неуловимо кислого, как предчувствие беды. Осень в этом году выдалась затяжная, скупая на краски, будто природа сама пребывала в апатии, не решаясь ни на полноценные заморозки, ни на прощальное тепло. Сейчас, в начале ноября, стылый ветер завывал по карнизам, принося с собой мелкую, настырную морось, превращавшую асфальт в черное зеркало.

Майя Чен, тридцатидвухлетний ветеран этого ежедневного театра абсурда под названием «Скорая Помощь Городской Больницы №Х», ощущала эту ночь каждой клеткой своего изможденного тела. Усталость была не просто физической – она въелась под кожу, смешалась с кровью, стала хроническим состоянием души. «Еще одна ночь в морге для тех, кто пока дышит», – подумала она, делая очередной глоток остывшего кофе из бумажного стаканчика, вкус которого напоминал разведенную горечь бытия.

– Май, там дед помирает в третьей смотровой, – голос Лёши, ее напарника-фельдшера, прозвучал неожиданно близко, выдернув ее из вязкой задумчивости. – Кардиограмма – хоть похоронный марш играй. Давление почти по нулям. Родственники уже слетаются, как воронье на падаль. Просили тебя глянуть, вдруг ты, наша ясновидящая, чудо сотворишь.

Лёша был из тех циников, чей юмор балансировал на грани фола, но за этой бравадой скрывался толковый специалист и, как ни странно, человек с большим сердцем, просто хорошо его прячущий.

– Ясновидящая сегодня в отгуле, – буркнула Майя, поднимаясь. Ноги гудели. – А чудеса закончились вместе с моей последней зарплатой. Что там у него, кроме очевидного желания покинуть этот лучший из миров?

– Да стандартный набор пенсионера: сердце ни к черту, сосуды тоже не первой свежести, плюс пневмония до кучи. Старикан еле дышит, но глазами так вращает, будто чертей увидел. Может, и правда увидел, кто их там разберет, в их последнем акте.

В третьей смотровой действительно пахло концом. Сладковатый, чуть приторный запах угасания мешался с ароматами лекарств. Вокруг койки суетилась медсестра, а в углу тихо всхлипывала женщина средних лет, вероятно, дочь. Сам пациент, высохший старик с пергаментной кожей и ввалившимися глазами, тяжело хватал ртом воздух. Его взгляд был устремлен куда-то поверх голов, в нем плескался такой первобытный, концентрированный ужас, что Майе на мгновение стало не по себе.

Она подошла, взяла его холодную, почти невесомую руку, чтобы нащупать пульс. И в этот момент мир для нее сузился до одной точки. Исчезли звуки больницы, приглушенный плач дочери, даже собственное дыхание. Вместо этого ее накрыло ледяной волной чужого, запредельного страха. Это был не просто страх смерти, а нечто более глубокое, более древнее – ужас перед абсолютной, непроглядной тьмой, перед распадом, перед полным и окончательным исчезновением. Он был настолько сильным, настолько личным, что Майя на секунду ощутила его так, будто это она умирает, будто это ее сознание стоит на краю бездны. Сердце пропустило удар, потом еще один, забилось часто-часто, отдаваясь в висках.

«Что за черт…» – пронеслось в голове.

Она резко отдернула руку, словно обожглась. Наваждение схлынуло так же внезапно, как и нахлынуло, оставив после себя тошнотворную слабость и липкий пот на лбу. Пульс старика под ее пальцами уже не прощупывался.

– Время смерти… два тридцать семь, – произнесла она механически, стараясь, чтобы голос не дрожал. Обычные слова, обычная процедура. Но что-то внутри нее треснуло. Это было не сочувствие, не профессиональная эмпатия, к которой она привыкла. Это было… вторжение.

– Ну вот, а ты говорила, чудес не бывает, – Лёша заглянул в смотровую, его лицо было нарочито невозмутимым. – Отмучился бедолага. А ты чего бледная, как покойник? Неужто дед тебе на ушко свою последнюю волю шепнул? Типа, «не дайте Лёше доесть мой больничный кисель»?

Майя выдавила слабую улыбку. – Что-то вроде того. Пойду еще кофейку наверну, а то боюсь, составлю ему компанию прямо здесь. Этот ноябрь меня доконает. Ветер такой, будто вселенская скорбь по радио транслируют.

Она вышла из смотровой, чувствуя, как по спине катятся мурашки, не связанные с больничным сквозняком. Трещина в обыденном, едва заметная, прошла по ее миру, оставив после себя привкус чужой смерти и необъяснимый холод внутри. И предчувствие, что это только начало.

Глава 2: Фантомные боли

Выходной встретил Майю свинцовой тяжестью в голове и мерзким ощущением недосыпа, словно кто-то выкачал из нее все силы, оставив лишь пустую оболочку. Город за окном ее небольшой квартиры на седьмом этаже типовой панельки тоже не радовал: низкие, брюхатые тучи цеплялись за крыши, грозясь вот-вот пролиться очередным унылым дождем. Ветер, не унимавшийся со вчерашней ночи, продолжал свою траурную песнь в проводах, и от этого звука становилось только тоскливее. «День сурка с поправкой на апокалиптические завывания», – хмыкнула Майя, наливая себе уже третью чашку кофе, такого крепкого, что сводило скулы.

Ощущение ледяного ужаса, пережитое у койки того старика, не отпускало. Оно засело где-то глубоко внутри, как заноза, периодически напоминая о себе тупой, ноющей тревогой. Майя пыталась отмахнуться, списать все на банальное переутомление – ночи без сна, постоянное напряжение, нескончаемый поток чужих страданий рано или поздно должны были дать о себе знать. «Просто нервы шалят, – убеждала она себя, – обычный профессиональный сдвиг по фазе. Еще пара таких смен, и я сама начну видеть чертей, а не только пациенты».

Она слонялась по квартире, пытаясь занять себя чем-то осмысленным: включила музыку, но та показалась слишком громкой, слишком навязчивой; взялась за книгу, но строчки расплывались перед глазами, не складываясь в слова. В конце концов, она просто уселась у окна, наблюдая за серым, безрадостным течением городской жизни. Внизу, на перекрестке, вереница машин нетерпеливо сигналила, пешеходы, закутанные в шарфы и капюшоны, спешили по своим делам, стараясь не замечать друг друга. Обычный ноябрьский день, пропитанный ощущением скорого увядания.

Внезапно ее взгляд зацепился за велосипедиста, молодого парня в яркой куртке, который слишком резво пытался проскочить перекресток на мигающий зеленый. Из-за угла вывернул серый седан, водитель которого, очевидно, тоже куда-то опаздывал. Майя даже не успела подумать – все произошло в одно мгновение. Удар был несильным, почти скользящим, но парень не удержал равновесие и завалился набок, неловко выставив правую руку, чтобы смягчить падение.

И в ту же секунду острая, пронзительная боль обожгла правую кисть Майи. Такая резкая, такая реальная, словно ее собственную руку защемило между молотом и наковальней. Она вскрикнула, инстинктивно отдергивая руку от подоконника, на который опиралась. Кофе из чашки, стоявшей рядом, плеснул ей на джинсы. Пальцы свело судорогой, запястье прострелило так, будто внутри взорвалась петарда.

«Какого…?!»

Зажмурившись от боли, она посмотрела на свою руку. Ни царапины. Кожа была бледной, но целой. А боль никуда не делась – тупая, пульсирующая, она разливалась от пальцев к локтю. Внизу, на асфальте, велосипедист сидел, морщась и держась за правую кисть. Водитель седана уже выскочил из машины, что-то встревоженно ему говорил.

Майя смотрела на них, не в силах отвести взгляд, а ее собственная рука продолжала гореть чужой болью. Это было абсурдно. Невозможно. Но так реально. Она чувствовала фантомный хруст костей, которого не было, ощущала жар травмированных тканей, которых у нее не повреждали.

Минут через пять, когда парню помогли подняться и он, прихрамывая и все еще держась за руку, отошел в сторону с водителем, боль в руке Майи начала стихать. Медленно, неохотно, она отступала, оставляя после себя лишь легкое онемение и противную слабость в пальцах. И еще – липкий, холодный страх, куда более осмысленный, чем вчерашняя тревога.

Это уже не было похоже на простое переутомление. Это было что-то другое. Что-то неправильное.

Она подошла к зеркалу в прихожей. Из него на нее смотрела бледная женщина с темными кругами под глазами и выражением затаенной паники во взгляде. «Так, Чен, – сказала она своему отражению нарочито бодрым голосом, в котором, однако, дребезжали истерические нотки, – кажется, у тебя два варианта: либо ты окончательно свихнулась и тебе пора записываться на прием к коллегам из соответствующего отделения, либо…»

Либо что? Она не знала. Но трещина в обыденном, вчера еще едва заметная, сегодня расползлась, превратившись в уродливую, зияющую рану. И Майя с ужасом поняла, что стоит на самом ее краю, а внизу – неизвестность.

Глава 3: Городской шепот

Следующая смена началась с ощущения дежавю: тот же спертый воздух приемного покоя, тот же тусклый свет, те же измученные лица пациентов и их родственников. Только к этому привычному антуражу добавился новый, тревожный фон – Майя теперь прислушивалась не только к историям болезней, но и к самой себе, к странным внутренним «эхо-сигналам», которые то и дело возникали в ее сознании. Рука больше не болела, но фантомное ощущение чужой травмы оставило неприятный осадок, словно напоминание о собственной уязвимости перед чем-то непонятным.

Город за стенами больницы жил своей нервной, лихорадочной жизнью. Обрывки новостей по радио в ординаторской, случайные фразы в коридорах, панические посты в социальных сетях, которые Майя мельком просматривала в редкие минуты затишья – все это складывалось в мозаику мелких, но странных происшествий. Где-то стаи ворон атаковали прохожих, в другом районе одновременно вышли из строя все светофоры, вызвав транспортный коллапс, а жители одного из спальных районов жаловались на необъяснимый низкочастотный гул, от которого трескались стекла и выли собаки.

«Массовая истерия на фоне осеннего обострения и магнитных бурь», – пыталась убедить себя Майя, сортируя очередную порцию анализов. Но что-то в этом «обострении» было слишком уж… согласованным. Словно невидимый дирижер взмахнул палочкой, и разрозненные инструменты городского безумия вдруг заиграли в унисон.

– Чен, ты сегодня какая-то не в своей тарелке, – Лёша возник рядом с неизменной чашкой кофе в руке, отхлебнув из нее с видом знатока. – Витаешь в облаках больше обычного. Опять мировой заговор чудится или просто не выспалась?

– И то, и другое, и можно без хлеба, – отмахнулась Майя, потирая виски. Приемное отделение сегодня было особенно шумным. Десятки людей, десятки судеб, десятки эмоций – и все это теперь ощущалось ею с какой-то новой, болезненной остротой. Раньше это был просто фон, профессиональный шум, от которого она научилась абстрагироваться. Теперь же он превратился в настоящую какофонию. Страх очередного сердечника, привезенного с приступом, смешивался с глухой тоской матери, чей ребенок проглотил какую-то мелкую дрянь, раздражение мужчины с вывихом лодыжки переплеталось с тихим отчаянием старушки, которую привезли с подозрением на инсульт. Все эти эмоции бились о ее сознание, как волны о скалу, вымывая остатки спокойствия.

– Если ты про этот бред в новостях, то расслабься, – хмыкнул Лёша, присаживаясь на край стола. – Народ всегда любил страшилки. Вчера кошек обсуждали, которые с ума посходили, сегодня – голубей-убийц. Завтра, глядишь, инопланетяне высадятся. Кстати, привезли тут одного «контактера». Утверждает, что ему чип вживили зеленые человечки с Нибиру. Обычная шизофрения, обострение.

Майя кивнула, стараясь не показывать, как сильно ее задевают эти слова. Шизофрения. Обострение. Именно эти диагнозы она сама себе ставила последние пару дней.

– Ты только не начинай сама чипы искать, – подмигнул Лёша. – А то нам без тебя скучно будет. Кто еще сможет так артистично закатывать глаза на начальство и ставить на место буйных пациентов одним взглядом?

Он попытался ее подбодрить, но Майя лишь устало улыбнулась. Ей было не до шуток. Ощущение того, что мир вокруг медленно, но неотвратимо сползает в какую-то аномальную зону, становилось все сильнее. И самое страшное было то, что она, кажется, начинала улавливать его скрытую, тревожную музыку.

Позже, когда поток пациентов немного схлынул, Майя вышла на больничный двор, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ноябрьский ветер был колким и сырым, он пах прелыми листьями и близкой зимой. Небо по-прежнему было затянуто плотной серой пеленой, сквозь которую едва пробивался мертвенный свет угасающего дня. Она подняла голову, вглядываясь в это безрадостное пространство. И на мгновение ей показалось, что сквозь привычный городской шум – гул машин, далекие сирены, лай собаки – она слышит что-то еще. Тихий, едва различимый шепот, похожий на вздох огромного, усталого существа.

«Мне точно пора в отпуск», – подумала Майя, поежившись не то от холода, не то от внезапного, иррационального страха. Но где-то в глубине души она понимала: отпуск уже не поможет. Трещина в обыденном продолжала расти, и этот шепот, реальный или воображаемый, был лишь одним из ее проявлений. Мир менялся, и Майя чувствовала это каждой своей обостренной нервной клеткой.

Глава 4: Красное на белом

Ночь превратила больничные коридоры в гулкие, слабо освещенные тоннели, где каждый звук отдавался преувеличенным эхом. Усталость накатывала волнами, и Майя уже с трудом отличала реальность от полусонных видений, которые роились на периферии сознания. Казалось, сам воздух пропитан напряжением, ожиданием чего-то неотвратимого. «Спокойно, Чен, – в очередной раз приказала она себе, – это просто еще одна длинная ночь. Скоро рассвет, а там и до конца смены рукой подать». Но внутренний голос, обычно такой послушный, на этот раз звучал неубедительно.

Сирена «скорой», нарастая, ввинтилась в относительную тишину ночи, и ее резкий, надрывный вой заставил Майю вздрогнуть. Что-то в этом звуке было особенно тревожным, не просто констатация очередного несчастья, а предвестник чего-то из ряда вон выходящего.

Через несколько минут в приемный покой вкатили сразу три каталки. Картина была жуткой. Кровь – много крови – на одежде, на простынях, на бледных, как мел, лицах. Фельдшеры, обычно невозмутимые, выглядели растерянными и говорили сбивчиво, перебивая друг друга.

– Массовая авария на трассе, – выдохнул один из них, молодой парень, которого Майя видела впервые. – Непонятно, что произошло. Машины всмятку, будто их… будто их чем-то огромным раздавило. И туман… странный, густой туман посреди ясной ночи.

Майя кинулась к первой каталке. Молодая женщина, лет двадцати пяти, без сознания. Голова неестественно запрокинута, на шее рваная рана, из которой толчками вытекала темная кровь.

– Зажим! Быстро! – скомандовала Майя, ее собственный голос показался ей чужим, резким.

Она начала действовать автоматически, наработанные годами рефлексы взяли верх. Но когда ее пальцы коснулись холодной кожи пострадавшей, пытаясь нащупать сонную артерию, мир снова качнулся. На этот раз это было не просто ощущение чужого страха или боли. Это был калейдоскоп обрывочных, ярких, как вспышка, видений.

…Ослепляющий свет фар встречной машины… резкий, оглушительный скрежет металла… ощущение полета, невесомости… а потом – острая, невыносимая боль в шее и темнота, затягивающая, как болото…

Майя отшатнулась, едва не упав. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Видения были настолько реальными, что на мгновение ей показалось, будто это она сама сидела за рулем той искореженной машины, это ее жизнь обрывалась на мокром асфальте.

– Доктор Чен! Вам плохо? – обеспокоенно спросила подбежавшая медсестра.

– Все… все в порядке, – выдавила Майя, цепляясь за край каталки, чтобы удержаться на ногах. – Давление упало, наверное. Продолжаем!

Она заставила себя снова сосредоточиться на работе. Второй пострадавший – мужчина средних лет, множественные переломы, тяжелая черепно-мозговая. Третий – пожилая женщина, почти без видимых повреждений, но с нитевидным пульсом и остановившимся взглядом. Снова это ощущение… предсмертный ужас, тихий, всепоглощающий.

Каждый контакт с пациентами отзывался в ней этой новой, мучительной способностью – не просто сопереживать, а переживать чужие последние мгновения, чужую агонию. Это высасывало из нее все силы, оставляя внутри лишь звенящую пустоту и ледяной холод.

Она металась от одного пациента к другому, отдавая команды, делая уколы, пытаясь вырвать их из лап смерти, но ее сознание было перегружено. Красное на белом – кровь на больничных простынях, кровь на ее перчатках, красные вспышки чужих воспоминаний на белом фоне ее собственного, гаснущего рассудка.

Когда самого тяжелого пациента увозили в операционную, а двум другим оказывали помощь в реанимации, Майя почувствовала, что больше не может стоять. Ноги подкосились, и она тяжело опустилась на стул в углу ординаторской. Комната плыла перед глазами.

– Май, ты выглядишь так, будто сама только что с того света вернулась, – голос Лёши прозвучал где-то далеко, как из-под воды. Он протянул ей стакан воды. – Серьезно, тебе бы отдохнуть. Ты сегодня сама не своя.

– Наверное, ты прав, – прошептала Майя. – Просто… тяжелая ночь.

Доктор Зайцев, заведующий отделением, строгий, но справедливый мужчина предпенсионного возраста, который застал ее в таком состоянии, лишь покачал головой.

– Чен, вы у меня скоро загнетесь с таким рвением. Возьмите пару дней отгула. Срочно. Это не просьба, это приказ. Не хватало еще, чтобы я своих лучших врачей по частям собирал.

Майя не стала спорить. Сил на это просто не было. Она лишь кивнула, чувствуя, как волна облегчения смешивается с подспудным страхом. Отгул – это хорошо. Но что она будет делать наедине с собой, со своими мыслями, со своими новыми, пугающими «способностями»? Что, если это не просто усталость? Что, если трещина в обыденном расползлась настолько, что уже никогда не затянется?

Красные пятна все еще плясали у нее перед глазами, даже когда она закрыла их. И тихий, едва слышный шепот, который она теперь улавливала все чаще, казалось, становился громче, настойчивее, словно пытался что-то ей сказать. Что-то важное. И очень страшное.

Глава 5: Бессонница и Сеть

Вынужденные выходные обрушились на Майю не спасительным отдыхом, а тяжелым, вязким безвременьем. Город за окном продолжал жить своей серой, ноябрьской жизнью, но для нее он словно замер, превратившись в декорацию к собственному внутреннему кошмару. Сон не шел. Стоило ей закрыть глаза, как перед внутренним взором вспыхивали обрывки чужих страданий, красные пятна крови на белом, искаженные ужасом лица. Она проваливалась в короткие, тревожные полудремы, из которых выскакивала с колотящимся сердцем, не в силах отличить реальность от навязчивых видений.

Квартира, обычно бывшая ее убежищем, превратилась в клетку. Тишина давила, каждый шорох заставлял вздрагивать. Майя чувствовала себя оголенным нервом, реагирующим на малейшие раздражители. И этот постоянный, низкочастотный гул тревоги, который теперь не покидал ее, словно кто-то невидимый настраивал ее на волну вселенской паники.

Кофе уже не помогал, только усиливал дрожь в руках и учащал сердцебиение. Она пыталась читать, но буквы расплывались, мысли путались. Телевизор извергал поток бессмысленной информации, от которой становилось только хуже. В какой-то момент отчаяния она села за ноутбук, дрожащими пальцами вбивая в поисковик обрывки своих симптомов: «острая эмпатия», «ощущение чужой боли», «спонтанные видения», «постоянная тревога».

Результаты были предсказуемы. Большинство ссылок вели на сайты, посвященные эзотерике, паранормальным явлениям и теориям заговора. «Синдром эмпата», «индиго-переход», «пробуждение кундалини» – от этих терминов Майю передергивало. Она, врач с рациональным складом ума, всегда относилась к подобным вещам с изрядной долей скепсиса, если не сказать презрения. «Ну вот, Чен, докатилась, – пробормотала она, закрывая очередную страницу с рекламой чудодейственных амулетов, – скоро будешь хрустальным шаром обзаводиться и порчу по фотографии снимать».

И все же, среди гор информационного мусора, она наткнулась на несколько малоизвестных форумов и блогов, где люди описывали переживания, смутно напоминающие ее собственные. Они говорили о возросшей чувствительности, о необъяснимых приступах тревоги, о странных снах и предчувствиях, которые в последнее время стали посещать их все чаще. Многие связывали это с некими «глобальными изменениями», «вибрациями планеты» или «энергетическими сдвигами». Звучало дико, но… что-то в этом находило отклик в ее душе. Хотя бы осознание того, что она, возможно, не одна такая «сумасшедшая».

Один из пользователей, под ником «Кассандра_77», писал: «Это началось несколько месяцев назад. Сначала просто сны, очень яркие. Потом – как будто слышишь мысли других, особенно когда им плохо или страшно. А теперь… теперь я иногда чувствую, будто сам город дышит. И этот вздох полон страха. Власти молчат, ученые отмахиваются, но что-то происходит. Мир меняется, и мы меняемся вместе с ним, только не все это замечают».

Майя несколько раз перечитала это сообщение. «Город дышит… вздох полон страха». Это было пугающе созвучно ее собственным ощущениям, тому едва различимому шепоту, который она начала улавливать.

Ее цинизм, выкованный годами работы в медицине, отчаянно сопротивлялся. Этого не может быть. Это все бред. Стресс. Усталость. Галлюцинации. Но маленький, настырный червячок сомнения уже прогрыз брешь в ее рациональной броне. А что, если?.. Что, если мир действительно не так прост и однозначен, как ей всегда казалось? Что, если существуют вещи, которые не укладываются в рамки учебников по анатомии и физиологии?

Она закрыла ноутбук. Голова гудела от обилия информации и недостатка сна. На улице начало темнеть, серый ноябрьский день плавно перетекал в такую же серую ночь. Майя подошла к окну. Город внизу зажигал огни, превращаясь в мерцающее, беспокойное море. И ей снова показалось, что она слышит его – тихий, глубокий вздох, полный затаенной тревоги.

«Нужно поспать, – решила она. – Просто поспать. А завтра… завтра будет видно».

Но она знала, что сон не принесет облегчения. И что «завтра» уже никогда не будет таким, как «вчера». Трещина в обыденном расползалась все шире, и Майя чувствовала, что ее неумолимо затягивает в эту темную, неизведанную пропасть. И где-то на самом дне этой пропасти ее ждал ответ. Или окончательное безумие.

Глава 6: Холодный фронт

Прогноз погоды обещал обычный ноябрьский день: облачно, временами небольшие осадки, температура около нуля. Ничего из ряда вон выходящего. Но когда Майя, после очередной почти бессонной ночи, заставила себя выйти из квартиры, чтобы хотя бы купить продуктов, ее буквально сбило с ног ощущение ледяного, пронизывающего холода. И дело было не столько в температуре воздуха, сколько в самом ощущении этого холода. Он был неестественным, злым, будто исходил не от капризов атмосферы, а из каких-то неведомых, мрачных глубин.

Город съежился под его натиском. Прохожие, закутанные до самых глаз, передвигались короткими перебежками, спеша укрыться в тепле магазинов или подъездов. Даже машины, казалось, ехали медленнее, неохотнее, словно преодолевая невидимое сопротивление. Небо приобрело странный, свинцово-фиолетовый оттенок, тяжелый и давящий.

Майя поежилась, плотнее запахивая старенькое пальто. Но холод пробирал до костей, заставляя дрожать не только тело, но и что-то внутри, на уровне подсознания. Вместе с этим физическим ощущением пришла и волна чужих эмоций, на этот раз не отдельных вспышек, а мощного, всепоглощающего коллективного страха. Это был не панический ужас, а скорее глухая, первобытная тревога, исходящая, казалось, от каждого камня, от каждого дерева, от самого асфальта под ногами. Город боялся. И Майя чувствовала этот страх так остро, будто он был ее собственным.

«Что происходит?» – эта мысль билась в ее голове набатом. Это уже не спишешь на личные проблемы или расшатанные нервы. Это было нечто глобальное, ощущаемое на физическом уровне.

Она шла по улице, почти не разбирая дороги, погруженная в свои тревожные мысли и ощущения. Дойдя до небольшого сквера, обычно оживленного даже в такую погоду, она остановилась. Сквер был почти пуст. Лишь несколько ворон сидели на голых ветках деревьев, неестественно притихшие, не издавая ни звука.

И тут это случилось.

Внезапно, без видимой причины, одна из ворон сорвалась с ветки и камнем рухнула на замерзшую землю. За ней – вторая, третья… Через несколько секунд весь сквер был усеян черными, неподвижными телами птиц. Они падали молча, без криков, без судорог, словно кто-то невидимый просто выключил в них жизнь.