Noli Me Tangere (Не трожь меня)

– Она ждёт тебя у реки, – прошептала Катя, роняя сигарету, так и не успев её прикурить. Она смотрела на Макса с мольбой, ужасом, любовью, сожалением. – Но ты не должен идти. Потому что это уже не она. Она использует её лицо, её воспоминания, её голос… но это не она. Это голодное, злобное существо, и она хочет только одного… тебя. Не ходи туда, Макс. Пожалуйста, не ходи. Останься здесь, где, возможно, у нас есть шанс.

Глава 2. «Noli me tangere»

Грустно без смысла.

Оставить всё, что так близко…

Максим Щитков.

Катя закрыла дверь студии на ключ, и два чётких щелчка повисли в воздухе, как выстрелы в тире, отрывая от реальности, в которой только что кипела жизнь. Теперь здесь воцарилась тишина, давящая и густая, как непрозрачная акварель. В небольшом помещении пахло краской, антисептиком и чем-то ещё – сладковатым, напоминающим ладан, что создавало странную, почти мистическую атмосферу, словно они находились не в студии, а в часовне, посвящённой искусству. Макс провёл рукой по лицу, ощущая, как под пальцами дрожат уставшие мышцы, и не только от физического напряжения. В воздухе витало необъяснимое напряжение, которое проникало под кожу, заставляя нервы звенеть. Его взгляд автоматически нашёл портрет Алисы – тот самый, что висел в центре стены, словно алтарь в храме, идолу которого они оба приносили свои жертвы в виде времени, сил. Лицо на портрете, казалось, смотрело с укором, словно знало о терзаниях, которые они пытались скрыть.

Неоновая вывеска за окном мигала неровно, окрашивая всё в кроваво-красные тона. Свет падал на Катю, подчёркивая резкие тени под её глазами – тёмные, как синяки, свидетельство бессонных ночей и выпитого кофе. Она стояла у стойки с красками, нервно перебирая баночки с пигментами, словно искала среди них ответ на мучивший её вопрос. Её обычно ухоженные ногти были обкусаны до мяса, выдавая бурю эмоций, бушевавшую внутри. Этот маленький жест был красноречивее слов – он говорил о стрессе, неуверенности и, возможно, даже отчаянии. Что-то явно произошло, что-то изменилось, и тишина в студии лишь усиливала ощущение надвигающейся беды.

– Ты видел портрет, – её голос звучал хрипло, как будто она долго кричала. Или плакала. Может, и то, и другое, пока совсем не охрипла. – Значит, она уже начала приходить к тебе.

Макс сглотнул и почувствовал, как по спине пробежал холодок. Слова Кати, её испуганный взгляд – всё это вызывало невыносимое чувство беспокойства. Он медленно подошёл к мольберту, стараясь взять себя в руки, не поддаваться панике, которая всё сильнее сжимала горло. Холст был огромным, почти в человеческий рост. Алиса на нём выглядела почти живой – Катя уловила каждую деталь: лёгкую асимметрию губ при улыбке, едва заметную родинку над бровью, особый блеск в глазах, который появлялся, когда она смотрела на него. Катя действительно знала Алису, любила её… как и он сам.

Но что-то было не так. С первого взгляда это чувствовалось, какая-то фальшь, несоответствие. Тени на картине лежали неестественно, зловеще, будто источник света находился внутри самой Алисы, излучая не тепло, а ледяной холод. Это был не тот свет, который он помнил в её глазах. Это был какой-то… чужой свет.

Он протянул руку, неосознанно желая прикоснуться к полотну, убедиться, что это всего лишь игра света и тени, что его воображение разыгралось. Но Катя резко схватила его за запястье. Её пальцы были ледяными, словно она только что достала их из морозилки.

– Не прикасайся, – она посмотрела куда-то за его спину, её глаза были полны ужаса. – Она этого не любит.

Макс обернулся, но за ним была лишь грязная стена мастерской. Кого или что увидела Катя? Он снова посмотрел на портрет. Алиса, написанная так искусно, теперь, казалось, смотрела на него с укором.

На полу у мольберта валялся смятый листок. Макс поднял его. Ноты. Знакомые ноты «Белой тени», их любимой песни, которую они часто пели вместе с Алисой. Но с изменённым припевом. Мелодия, которую он увидел, была искажена, словно её наигрывал безумец. Бумага была шершавой на ощупь, словно её долго держали в воде, а затем высушили. И запах… Легкий, почти неуловимый запах плесени и чего-то еще, неприятного, сладковатого. В углу – маленькое пятно, похожее на слезу или каплю вина. Или крови?

– Когда она нарисовала это? – собственный голос показался ему чужим, слабым, как эхо в пустой пещере. Он боялся услышать ответ, боялся узнать правду.

Катя достала пачку сигарет из кармана рваных джинсов. Ее руки дрожали, как осенние листья на ветру, когда она пыталась чиркнуть зажигалкой – три раза, прежде чем наконец вспыхнуло пламя. Она глубоко и жадно затянулась, словно нуждалась в этом, чтобы остаться в этом мире. Ее молчание было красноречивее любых слов. Макс знал, что она что-то скрывает, и это «что-то» было ужасным.

– За три дня до… до того, как она пропала, – резкий вдох, длинная затяжка. Дым клубился вокруг её головы, как туман, окутывая её лицо пеленой печали. – Перед последним концертом. Говорила, что чувствует, что что-то не так. Будто надвигалась гроза, которую она одна могла ощутить.

Она отвернулась к окну, спиной ко мне, погрузившись в свои мрачные мысли. На стекле кто-то написал что-то пальцем, возможно, имя или дату, но потом стёр – остались только размазанное, нечитаемое пятно, словно призрак воспоминания. Макс заметил, как напряглись её плечи под тонкой футболкой. Хрупкость, которую она обычно скрывала за бравадой и цинизмом, сейчас была ощутима, почти осязаема.

– Она переписала песню? – он разгладил смятый листок на колене, пытаясь найти в тексте ключ к разгадке. Слова, выведенные дрожащей рукой, казались сбивчивыми и отчаянными, далёкими от привычной оптимистичной лирики. Он надеялся найти в этих строчках хоть что-то, что помогло бы понять, что произошло, что заставило её исчезнуть без следа.

Катя пожала плечами, пепел с её сигареты упал на пол, оставляя серые точки на глянцевом линолеуме.

– Говорила, что ты сам её этому научил. Что это… – она постучала пальцем по виску, – звучит иначе в голове. Она всегда так говорила, когда пыталась объяснить, почему её слова не совпадают с поступками. Но сейчас, без Алисы, эти слова казались ещё более пустыми и бессмысленными.

Катя затянулась сигаретой до самого фильтра, затем резко раздавила окурок в переполненной пепельнице. В комнате уже стоял густой едкий запах табака, смешанный с легким ароматом скипидара и старой краски. Ее пальцы, обычно такие точные в работе, сейчас двигались нервно, словно отбивая какой-то невидимый ритм. Беспокойство пульсировало в каждом ее движении. Она потянулась к полке над мольбертом, и её рука на мгновение застыла в воздухе, словно она боялась коснуться чего-то запретного, потревожить призрак прошлого, витавший в мастерской.

Она оставила для тебя… вот это, – Катя достала из-под стопки эскизов конверт из плотной желтоватой бумаги. Бумага была слегка помятой, с загнутыми краями, как будто его долго носили с собой.

Конверт был запечатан воском – тёмно-бордовым, как засохшая кровь. На оттиске угадывался силуэт гитары – в точности как татуировка на запястье Алисы. Эта маленькая деталь – гитара, отпечатанная на воске, – казалась последней отчаянной попыткой Алисы оставить свой след, заявить о себе. Когда Макс взял его в руки, бумага оказалась неожиданно тяжёлой и слегка влажной, будто её только что вытащили из кармана промокшего под дождём пальто. Эта влажность пробежала по его коже холодом, словно прикосновение самой Алисы.

Катя отвернулась, когда он начал вскрывать конверт. Её дыхание стало неровным, прерывистым. Она чувствовала, как к горлу подступает ком. Она начала теребить серебряный кулон на шее – подарок Алисы на прошлый день рождения. Кулон был выполнен в виде крошечного мольберта, и Катя никогда его не снимала. Это был её талисман, напоминание о той, кого она любила и потеряла. Катя не хотела видеть, что было в конверте, боялась, что это окончательно разрушит хрупкий мир, который она так старательно пыталась построить.

Внутри лежали предметы, сложившиеся в зловещую мозаику прошлого и настоящего, сплетающиеся в тревожную загадку.

1.Ключ был не просто старым, а древним. Потемневшая от времени бронза свидетельствовала о десятилетиях, а может, и веках службы. На его боку, словно клеймо или фамильный герб, красовались выгравированные инициалы «У.Д.» (Утопленник ДК). Странная аббревиатура, звучащая как мрачное прозвище. Зубцы ключа, когда-то острые и чёткие, теперь были закруглены и стёрты по краям, словно им открывали бесчисленные замки, медленно, но верно стирая его индивидуальность. Он пах сыростью и чем-то затхлым, как запах старых подвалов и давно ушедших историй.

2.Билет на автобус до реки – маленький прямоугольник выцветшей бумаги, хранящий в себе отголосок трагической поездки. Дата «18 октября» была напечатана криво, с загибами и провалами, словно на сломанной машинке, или же оператор намеренно искажал буквы, пытаясь что-то скрыть. На обратной стороне, казалось, было послание из загробного мира. Чьей-то дрожащей рукой, с нажимом и сбивчивым наклоном, было нацарапано: «23:45. Последний рейс». Слова пробирали до костей, намекая на фатальный исход, на точку невозврата.

3.Фотография – казалось бы, безобидное напоминание о счастливом дне, их первая совместная фотография у реки. Улыбки, солнце, молодость – всё это было живо и ярко. Но теперь на ней появилась деталь, которой раньше не было, жуткое дополнение к безмятежному прошлому. На заднем плане, между переплетёнными ветвями деревьев, клубилась тень, формируя смутную фигуру в чёрном. Неясная, размытая, словно призрак, но её присутствие ощущалось физически. Она смотрела – или, скорее, направляла свой взгляд прямо на них, проникая сквозь бумагу, сквозь время.

Макс перевернул снимок, и его сердце пропустило удар. На обратной стороне – свежая надпись, выделяющаяся на фоне старой фотографии. Чернила еще не высохли до конца, оставляя слабый запах, похожий на запах только что пролитой крови. «Она не та, кем кажется». Слова, словно отравленные стрелы, вонзались в сознание, сея сомнения и подозрения.

Катя, словно почувствовав его вопрос, остро ощутив сгустившееся напряжение, резко обернулась. Её глаза, обычно мягкие и лучистые, теперь были неестественно широко раскрыты, зрачки расширены, словно в них отражался весь ужас вселенной.

– Это не я писала, – прошептала она, её голос дрожал и срывался, едва слышный в тишине комнаты. – Она… Она приходила вчера ночью. Дописывала это, пока я спала.

За окном внезапно завыл ветер, словно вторя ее словам, превращая их в зловещий хор. Старый деревянный подоконник жалобно заскрипел, протестуя против вторжения холодного воздуха. На стекле выступили капли – то ли дождь, несущий с собой слезы небес, то ли конденсат от их испуганного и прерывистого дыхания. Одна из них медленно скатилась вниз, оставляя за собой мокрый след, похожий на слезу, оплакивающую надвигающуюся трагедию. Атмосфера наполнилась ощущением неминуемой беды, и в голове Макса эхом прозвучал вопрос: кто эта «она» и какую игру она ведёт?

В этот момент где-то в глубине студии упала банка с алой краской. Громкий «бульк» заставил их обоих вздрогнуть. Эхо разнеслось по помещению, заставленному мольбертами и эскизами, словно какой-то невидимый наблюдатель усмехнулся их тревоге. Жидкость медленно растеклась по полу, образуя причудливый узор, напоминающий извилистую реку, петляющую среди камней, или… руку, тянущуюся к ним из темноты, с длинными костлявыми пальцами. Запах химического растворителя, обычно незаметный среди других запахов студии, вдруг стал резким и удушающим.

Катя резко схватила Макса за рукав. Её ногти впились в ткань его куртки, ощущаясь сквозь плотный материал как острые когти. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок. До этого момента он считал происходящее случайностью, глупой шуткой. Но в глазах Кати плескался такой неподдельный ужас, что даже его рациональный ум начал давать трещину.

Тебе нужно идти. Сейчас же, – прошептала она, но в этом шёпоте слышалась паника, переходящая в отчаянный крик. Её голос звучал так, будто она боролась с истерикой, сдерживая её изо всех сил. Он никогда не видел её такой – обычно властной и уверенной в себе, сейчас она казалась хрупкой, сломленной. Её взгляд метался по комнате, словно в поисках выхода, но находил лишь новые подтверждения надвигающейся угрозы.

В углу комнаты, на портрете Алисы, который Макс написал несколько месяцев назад, свежая капля краски медленно сползла по холсту прямо из уголка нарисованного глаза, как слеза. Она оставила за собой тонкий красный след, словно кровь, стекающую по щеке. Эта деталь, обычно такая незначительная, сейчас казалась зловещим предзнаменованием. Макс замер, парализованный смесью страха и непонимания. Случайность? Совпадение? Или что-то гораздо более зловещее играло с ними в эту жестокую игру, дёргая за ниточки реальности, заставляя кровь стыть в жилах? Он пытался найти рациональное объяснение, но в этой атмосфере нарастающего ужаса логика отступала.

Катя резко отдернула руку, оставив на рукаве Макса пять бледных отпечатков ногтей. Ее хватка была такой сильной, что на коже остались ощутимые вмятины. Дыхание стало частым, поверхностным – как у загнанного зверя, готового к прыжку или бегству. Он заметил ту же надпись на запястье Кати – Noli me tangere, выведенную готическим шрифтом. Слова, словно клеймо, притягивали взгляд, напоминая о чем-то древнем и запретном. Она отошла к стене, оперлась ладонями о стол, оставив кроваво-красные отпечатки на белом пластике. Следы ее паники становились все более ощутимыми, превращая мастерскую в место преступления.

– Что это значит? – Макс ткнул пальцем в фотографию, чувствуя, как внутри нарастает холод. Его голос прозвучал резче, чем он планировал, выдавая его собственное растущее беспокойство. В его интонации слышалось требование ответа, отчаянная попытка вырваться из этого кошмара.