Собранье пёстрых глав

Но, вот и выехали! Слава тебе господи. И вскоре дамба. (Смотри выше.)

(Может быть, композиционно, только теперь и место для того, с чего я начал. Это несложно. В клипборд взять и переставь. Но я это Вам доверяю.).

Итак, едем. Небо серовато голубое. Лёвка то впереди, то сзади, то рядом. Ветерок.

Чтобы разговаривать, надо бы рядом. Но навстречу тоже иногда едут. Тогда перестраиваемся в затылок. Поэтому беседа прерывиста.

Едущие навстречу часто мне улыбаются. А я – старый дурень – не сразу понимаю, что это из-за моей бороды сивой. Впрочем, встречные рассматривают друг друга не очень долго. Мелькнули, и всё! Я лица встречных иногда и вовсе не вижу, потому что коленки интересней.

Наконец, первая деревенька. Слева от нас домики в один ряд. Фасадами к морю.

Если есть второй ряд построек за ними, то это сараи (Русскому читателю придётся поверить, что это совсем не то, что нам видно. Но у меня не хватает чего-то очень простого, чтобы это описать.) Итак, сараи (не по виду, но по очевидному назначению и расположению), хлевы, амбары. Но не за всеми домиками. Большинство белые, очень маленькие, (думаю, высота потолков не больше двух метров, и фасады нарочито мещанские не в русском, а советском смысле слова) – Перед фасадами крошечные палисаднички и цветы – часто наши «золотые шары» или мальвы. Не ручаюсь, что названия правильны, но впечатление нарочитой буколичности. А мимо всё мерседесы, бээмвэ и сверкающие полированные бентли. (Конечно, там и вольвы, и форды, но на солнце очень сияют)

Описанный раньше склон к морю справа начинается уже не сразу, а до склона есть ещё лужайка переменной ширины, достигающей иногда метров двадцати,– Шоссе, а вместе с ним и наша велодорожка как бы вильнули «вглубь суши», и справа от нас, правда, к нам спинками (лицом к морю) деревянные скамейки. Деревня вытянулась вдоль берега домиков на сто – сто пятьдесят. И в дальнем её конце пристань, около которой несколько нарядных яхт. На некоторых заметна деловая суета, и два, или три маленьких кораблика более рабочего вида. У входа на коротенький пирс (Интересно, я правильно употребил это слово?) так вот, у входа – маленькая лавчонка, где можно купить рыбки – свежей, копчёной, не знаю, ещё какой, но пахнет до одури вкусно, и откуда-то дымком потягивает.

Этого уже просто нельзя вынести. Возвращаемся (по моему настоянию) к центру деревеньки, где замечен был ресторанчик – (домик, ресторанчик, лавчонка, окошечко, скамеечка) Ресторанчик, всё же побольше всех окружающих построек (построечек) и, кажется, двухэтажный. Внизу помещаются три или четыре компании человек по пять шесть, но есть и небольшие столики на двоих, и мы завтракаем! С пивом! Несмотря, что потом ещё весь день крутить, но как удержаться?! И потом ещё выходим посидеть на скамеечке, жмурясь от бликов на воде до самого горизонта. Я побаивался, сумею ли распрямиться после всего, на седло взгромоздиться. Лёвка сообщает, что это рыбацкая деревня, ну, конечно, кто-то до сих пор держит коров – надо же, чтобы у жителей были свежие деревенские молоко и сливки, и, действительно, есть одна или две семьи рыбаков, но все остальные домики, стоящие по миллиону долларов и больше, давно принадлежат амстердамским дантистам и юристам. И это не то, куда предполагается попасть, а туда ещё ехать и ехать, и, поэтому,

в пути

Итак, солнце припекает, море справа плещется, и поэтому предлагаю смущение преодолеть, и… Впрочем, мы-то преодолеем, но не позвонит ли кто-нибудь в полицию нравов? Рассказываю Лёвке, как в Америке его сверстники – соотечественники- приятели, выехав за город, и съехав с шоссе на полянку, решили поиграть в футбол. Было жарко, они скинули брюки и, оказавшись не в спортивных цветастых, а ослепительно белых, хочу думать, что чистых, увлеклись азартной. Но недолго. – Подъехал наряд полицейских, и долго пришлось объяснять, что «мы не знали, у нас в России все так», Полицейские отпустили, сказав, что они вообще не слыхали, что белые медведи, выходя в места общественные, на себя бельё натягивают. В общем, после некоторых колебаний мы, воровато озираясь, окунулись, и вытершись рубашками, которые всё равно ехали в багажниках, поехали дальше приятно освежённые.

Часам к четырём, а, может к пяти, стала видна колокольня. Мы свернули с дамбы и вдоль прекрасно асфальтированного пустынного «просёлка», и здесь сопровождаемого дорожкой для вело, въехали в небольшую деревеньку. Деревеньку тоже пересекал канал, а, может быть, и два. Ширина каналов не превышала метров четырёх. Берега не имели парапетов, но кое где проступали, укреплявшие берега насыпи из крупного камня. Берега заросли чем-то похожим на наши осоки, но немного. – Зеркало воды было достаточно широким. Имелись мостики. По крайней мере, один из них был разводной. Ну, не разводной, что предполагает две части, но подъёмный. Дома стояли редко. – Каждый имел, окружавший его с трёх сторон сад с хозяйственными постройками. А дорога к передней входной двери и к воротам в сад была уже не асфальтовой, а брусчатой. По улицам и набережным прохаживались утки, свиньи и гуси, часть уток и гусей спокойно передвигалась по своим делам по воде. Животных было не очень много. Улочки были пустынны. (В смысле – людей почти не встречалось) Но были. Брусчатую «площадь» перед одним из домиков шваброй мыла женщина. Мыла мыльной водой. Колокольня, которую мы видели раньше, и на которую свернули, принадлежала, как оказалось, церкви не этой деревни, а где-то дальше. Стоял уже сентябрь, и часа через три должно бы было смеркаться, и пора было в обратный путь. Тишина. Солнце ещё очень яркое, но уже закат. И, мне на досаду, попалась двухэтажная гостиница. – Вот тебе и «Нетуристическое место»(!) Гостиница, конечно, маленькая. И мне в утешение имела такой вид, что когда в следующей жизни я повезу свою молодую в свадебное путешествие в Италию, конечно, я всё-таки выберу маршрут через Голландию, чтобы хотя бы один полный день провести в этой деревне. Приехать, погулять, ночь спать в этом «отеле», чтобы в ней проснуться и гулять снова весь день, заглядываясь на небольшие флотилии уток, слушая мирные похрюкивания свинок, и зная, что сегодня мы никуда не торопимся, и уезжать в свою Италию только назавтра.

Не помню, была ли там школа, но кабачок – Ура! – был. Конечно, не без никелированных новинок, но столы, стулья, скатерти, занавески, фикус, передник на хозяине, и то, что он переговаривался с какой-то женщиной через приоткрытую дверь за стойкой, как-то эти новшества компенсировали. На одной из стен «зала» была табличка, что в тысяча восемьсот таком-то году Его Величество в этот трактирчик заворачивали. Просим, чтобы нам налили именно того же самого, что и Их Величеству. Получаем, и запиваем, на всякий случай, кофеем. И, але! – Але-то оно Але, но ногу залихватски перекинуть, через седло – уже такой скрип в… (нельзя же в современном тексте вовсе без непристойностей!). Хорошо, что велосипеды больше похожи на дамские.

Мечталось, что на обратном пути в той же рыбацкой деревушке, в том же ресторанчике … (это отточие не скрывает никакой непристойности. Просто неспособность описать сладость мечты, и горечь разочарования) Смеркается быстро. Уверенности в том, что пункт велопроката открыт достаточно поздно, нет. Приближаемся к утраченному раю. Темно. Ну, не так темно, что ни зги – дорожку от обочины хорошо различаю, место-то открытое. Дорожка идеальная – уговариваю себя – никаких неожиданных выбоин. Но … Чуть больше света не помешало бы. Фонарей вдоль дорожки нет. По шоссе, которое ниже, но теперь уже справа, проносятся автомобили с яркими фарами. Но на них лучше не смотреть. Потом действительно хуже видно. Навстречу, слава богу, почти никого. (И никто на мою бороду подбадривающее не смотрит). Ни взглядов, ни, простите, опять же, коленок. Но и не до них. Некоторая напряжённая внимательность и отгоняемая тревога. Итак, навстречу никого, но иногда обгоняют. Сзади два щебечущих женских голоса.

– Я, когда к Лене в Бостоне заходила … -

– Простите – говорю я – Вы не о Лене Каждан?

– Да!!! А Вы кто?

– А я её брат Вулик! Здравствуйте!

– О! Я о Вас слышала. Здравствуйте!

– А Вы кто?

Темно. Лиц не видно. Голландия, пустынное место. Ночь. Почти невероятно. Последовали разъяснения, которых теперь уже не помню, и имени не записал. Однокурсница. Конечно: А Вы и с этим знакомы? А, что Вы здесь делаете? А Вы? А что завтра? –Завтра вечером в Москву. Так Вы в Росси живёте? А Вы? (это уже к Лёвке) – А я преподаю в Утрехте. О, мы …Мы вскоре разъехались – они (или мы) свернули где-то, куда-то. Но дорога до города стала легче. Напряжённость отступила.

Велосипеды сдавали в полночь.

Собственно всё. Но сел я это записывать не ради того, что Вы уже одолели. Совсем не из-за этого. А главное было ещё по дороге «туда». Но места подходящего не подобрал. Даже не знаю, как бы это … Только Вы читайте внимательно. Я попробую рисовать (!)

Итак, мы крутим, солнышко греет, ветерок обдувает. Справа, и впереди как я уже говорил, море. (Пусть Лёвка уверяет, что разлившееся устье) То есть, справа и сзади – тоже море, но назад, когда на велосипеде, как-то не часто смотришь. Дамба, как я уже тоже говорил, не прямая, но, вот, где-то, пока ещё довольно далеко как бы резкий поворот налево. Так что получается, что там велосипедисты едут по дороге к моей перпендикулярной. И справа от меня, нет-нет да попадается парус, но там за этой перпендикулярной дорогой яхт этих как-то особенно много. Паруса, в основном, белые. Над ними небо ясное, но с редкими белыми облачками. Облачка очень редкие. И на эти паруса и облачка солнце светит у меня из-за спины. И светит так ярко, что они даже не белые, а светящиеся белым, и слепящая гладь моря – не гладь, конечно, а блики невысоких волн. Без барашков, но блики сверкают, и гаснут.

Теперь – про яхты. Они, конечно, на разном от берега и от меня расстоянии, но настолько от меня пока ещё далеко, что разница между расстояниями между ними по сравнению с расстоянием до меня уже не столь велика. И поэтому они как бы почти одного роста. Об этом росте. Возьмите в руку спичку, так, чтобы спичка была вертикальна, и вытяните свою руку в направлении этих яхт. Теперь могу сказать, что высота парусов получается от спички до половины. Конечно, где-то далеко за ними тоже кто-то плывёт, но те парусочки уж совсем малы, так что даже временами пропадают во впадинах между волнами. Мы-то волн не видим, и поэтому кажется, что они просто временно тонут, как, скажем, поплавки удильщиков во время поклёвки. Ветер, думаю я теперь, дул мне в правый бок. И, следовательно, вся эта толпа? стая? Весь этот рой парусов движется в развёрнутой передо мной картине налево.

Теперь, велосипеды. Там далеко моя дорога сворачивает налево, и по этой перпендикулярной к моему направлению части навстречу мне едут велосипедисты. Скоро они свернут направо и, когда мы встретимся, каждый мне улыбнётся. В тот момент, который я пытаюсь Вам нарисовать, их случилось много. То ли группа большая, то ли случайно так вышло, но вереница длинная. Паруса позади этой вереницы. Обода колёс, шестерни педалей и рули никелированы и ярко блестят. Даже спицы, которые, конечно же, не видны, образуют круги серебрящегося тумана, или дыма. Они (не спицы, а люди) в разноцветных рубашках, брюках, юбках, кофточках. И, хотя, каждый (каждая) одеты, может быть, и не слишком ярко, но вереница празднично пестра.

Паруса и велосипеды движутся навстречу друг дугу, и поэтому кажется, что скорость очень большая.

Итак, картина. Нижняя десятая или восьмая её часть – зелёная полоса левого (для меня) склона дамбы. Над зелёной частью ещё одна полоса почти такой же ширины, заполненная велосипедистами и парусами, тоже шириной в одну восьмую, а дальше до самого верха картины – синева неба с редкими маленькими облачками и синева моря, и граница между небом и морем не видна. И синева эта – точнее всего описывается словом простор. А разделяющая синеву и зелень полоска – праздничная лента, вытканная каким-нибудь Кандинским, только ещё с добавлением ослепительных бликов, и встречное движение парусов и велосипедов с велосипедистками и велосипедистами создаёт впечатление, что лента эта трепещет на ветру, и каждый пролетающий по ней изгиб меняет свои краски и яркость. Передо мною шедевр, но я не на выставке и не в музее. Солнце, оживляющее каждую деталь этой картины, припекает мне спину. И ветер, который в этой картине дует, обдувает и меня. Да, что там?! – Я сам в этой картине. А Вы стоите перед ней, и большая сутулая фигура в правой её части, уезжающая от вас на велосипеде – это я.

И, как же хорошо, что в эти несколько секунд, никто мне навстречу не едет и на меня не смотрит! Лёвка далеко оторвался вперёд и тоже меня не видит! Художник нарисовал меня сзади. Вам видна только моя спина. Но я справа сбоку, и почти ничего не заслоняю. Весь праздник перед Вами. И, как зрителю догадаться, что я плачу?

БЕЗ НАЗВАНИЯ

 Наконец-то кастрюлю сняли

 И напялили на мочало

 Шляпу ту, что носил профессор

 Лет пятнадцать. Ну да. Не меньше.

 Эта шляпа когда-то мысли

 От нескромных скрывала взглядов,

 Берегла от вопросов глупых.

 Там всё кванты и хромосомы,

 Гравитация и нейроны,

 И распад тоталитаризма!

 Я же видел, как этой шляпой

 Толпы дамочек восхищались.

 Может, … я? … им теперь понравлюсь?!

 И очки из-под шляпы этой

 Лучше смотрятся чем с кастрюлей.

 Может, в этом наряде важном

 Даже я поумнею малость?

 Вот, вчера дочь хозяйки дачи

 Утром рано бежала к душу,

 И халат, как всегда, распахнут.

 Но, случайно меня заметив,

 Свой халатик вдруг запахнула,

 Правда, сразу от смеха прыснув.

 Вряд ли, что измениться может.

 Но, когда поднимается ветер,

 И кружат надо мною птицы,

 Мы друг другу радостно машем –

 Птицы – крыльями, я – рукавами,

 Потому что я Огородное пугало.

БЕДНЫЕ СТЁКЛА

ПОЭМА В 4-Х ЧАСТЯХ БЕЗ РИФМ И БЕЗ РИТМА

 А, может быть, и камень терпит боль,

 когда его резец упрямый режет

 Перец Маркиш

"От смеха стёкла дрожали ". Кто-нибудь слыхал, как дребезжат стёкла окон от смеха?

Семейный скандал. Муж грохнул дверью и ушёл. Стёкла – "звяк", и всё. Лаконично. Жена может вслед что-то обидное крикнуть. Но на это стёкла не обратят никакого внимания. От смеха – дольше дребезжат.

Как от смеха, я слыхал только два раза.

***

Начну с грустного. Звяканья стёкол, грохота двери не слышал. Но вообразил. И вы могли, если бы увидели то, что я попробую рассказать.

Тёмный вечер начала зимы в городе Ярославле. Улица в центре. Дома двухэтажные. Народу много. Машины в два ряда меня обгоняют. Снег идёт и тает. Какие-то серые и мокрые языки его лежат на тротуаре. Сверху снежинки крупные. То ветрено, то – дождь. От проезжающих машин всплески тающего снега обдают прохожих. Мокро и холодно. Обувь промокла. Мне и большинству встречных, и обгоняемых, и обгоняющих – всем мокро и холодно. Фонари были не на столбах, а висели на проводах над улицей и сильно раскачивались от ветра и противно поскрипывали. Свет то в лицо, то куда-то вперёд. Никто никуда не смотрит. Головы наклонены и зябко втянуты. У меня ещё и очки заляпаны. Вид хмурых граждан нагоняет тоску. Да я и не смотрю. Чего я там не видел?

Но, что это?! Навстречу мне босой молодой мужик. Всей одежды на нём – трусы и майка. И больше ничего. Трусы черные и длинные. Почти до колен. Тогда эти плавочки только у избранных были. И майка с большими вырезами для рук и головы. Я таких никогда не носил. Сейчас майка и трусы намокли и облепляют. Руки сильные. На лоб свисает красивый чуб. У него и лицо красивое, решительное. В твёрдых шагах и на лице гордость отчаяния, и из-под пяток летят брызги. Мы все вокруг стараемся брызг не поднимать, а он – вот!

Позади босого идет его друг. Одет нормально, но через одну его руку переброшены брюки, ещё что-то (свитер? рубашка?), а в другой – ботинки. Поспешая за босым, он канючит. По лицу видно, что канючит. А когда поравнялись, слышно: "Коль! Ну, Коль, ты хоть оденься!"