Божественная тень. Звезды и дым

Айла Арте

Божественная тень. Звезды и дым

Пролог

Мерцающие невесомые нити тянулись из мирового веретена, которое беспрерывно вращала Ананке, и ложились на мозолистые ладони. Первые руки принимали их, вплетая серебро жизни, вторые соединяли между собой, третьи же обрывали одним взмахом металла.

То, что изречено. То, что суждено.

Часть. Доля. Участь.

Дающая жребий. Прядущая. Неумолимая.

Круглый зал, высеченный в недрах скалы, с каменным сводом всегда был создан для них. Здесь никогда не ступала нога ни бога, ни человека – эти чертоги принадлежали лишь круговерти жизни. Раньше искусные и не очень мастера изображали их сгорбленными старухами в безмерных балахонах, но на высоких стульях сидели юные прекрасные девы. Они могли быть любыми, и старыми, и молодыми, такими же изменчивыми, как сама судьба.

Они пряли и пели, сопровождая музыку сфер. Одна – о настоящем, вторая – о прошедшем, третья – о будущем. И не было конца и края, усталости и отдыха, сожаления и сочувствия, радости и печали ни в мерном стуке колеса, ни в этих песнях. Миры рождались и умирали, а три сестры, не дрогнув, не замедлившись, не обернувшись, ткали нити жизни, ибо не было ничего важнее.

Клото, нареченная Пряхой, стала неуклонным и спокойным действием судьбы. Лахесис, именуемая Судьбой, олицетворяла случайность. Последняя же, Атропос, прозванная Неотвратимой, была участью, перерезающей нити.

Боги забыты. Но это не имеет значения. Мойры продолжают плести свои нити и безжалостно разрывать каждую из них в положенный срок.

И каждая нить была подобна предыдущей, лишь по-особенному переплеталась с другими и находила конец в свое время. Еще никогда сестрам не доводилось видеть то, что открылось их глазам в этот день вечности.

Серебро замерцало на пальцах Лахесис, заискрило, и впервые за века мойры оторвались от своих дел, чтобы склониться над одной единственной нитью, что завязалась в узел и раздвоилась.

– Пророчество, – спокойно сказала Атропос.

– Чью нить мы держим? – ровно спросила Лахесис.

– Фемиды – невозмутимо ответила Клото.

Они бы обязательно вскрикнули, застонали, ужаснулись, но в этих чертогах не было места эмоциям. Однако узел означал смерть, неустойчивую и изменчивую судьбу. Она была неподвластна богам, но над пророчеством не имели силы даже мойры.

А эта линия жизни не просто принадлежала богине. Фемида – сам закон. Падение закона – падение смертного мира. Никто не готов пожертвовать миллионами и ждать новой Черты.

Три сестры не всегда оставались в стороне. Иногда лишь наблюдали, иногда предрекали. И однажды, пусть и не гордились этим, но все же стали орудием богов. То было давно, и с тех пор мойры только выполняли предназначение.

Но то было пророчество. И в этот миг, подобный короткой вспышке, они сами стали его частью. От которой не отказываются, не отворачиваются, не бегут. С которой ничего невозможно сделать.

Пророчество свершится.

И вращалось веретено, и струились нити, и руки делали свою работу, и тихие звуки отражались от каменных сводов, и качались листья на венках, покрывающих головы, и поскрипывали высокие стулья.

И началом конца прозвучало в чертогах судьбы:

– Нам придется вмешаться.

1

Самое прекрасное, что боги подарили смертным – рассветы и закаты. Оры стерегли небесные врата и запрягали солнечную колесницу, но не было ничего красивее момента, когда они разливали краски до самого горизонта.

Я приходила сюда смотреть на небесные явления, которых не было в моем мире – ярко розовые и нежные как детские воспоминания. Затеряться среди людей, не знавших моей истинной природы. Я была той, кем меня создали – тенью, жертвой слепой судьбы, рожденной на заклание – с бурлящем внутри протестом и силой, и только здесь могла примирить каждую из сторон. Представить, что для меня возможен долгий свободный полет, что крылья не перевязаны тугой шершавой бечевкой, оставляющей следы и раны, что я могу выбрать место своего гнезда и не возвращаться назад. Никому не хочется жить во лжи, но не всегда мы вправе выбирать.

Можно было не бояться, что дар выдаст себя, и я пользовалась им сполна. Потянулась за чередой привычных запахов и расслабилась: лимоны, кипарис, кофейные зерна, сочная скошенная трава, розы. Таким ароматом была для меня вся Эония.

Свернула за угол, где солнце опалило улицу, слегка поморщилась и двинулась знакомой дорогой. Здесь всегда было жарко или душно, ливни не приносили отдыха, как будто Гелиос делал двойную работу и приближал свою колесницу слишком близко к земле. Простая футболка прилипла к телу, но к счастью, остался всего квартал.

Я могла разложить весь район по частям: через минуту с правой стороны из магазина выйдет пожилая женщина с батоном свежего хлеба, потому что сегодня ждет в гости внуков, через две на обочине припаркуется синий автомобиль, чей владелец работает в офисном здании напротив, через три меня обгонит парень со стаканом чая в смешной футболке, что торопится на занятия в университет. А после со мной обязательно поздоровается пожилая продавщица из цветочного магазина на углу.

Когда это произошло впервые, я подумала о случайности. Но радушные приветствия продолжались каждый раз, будто женщина читала в моих светлых глазах тоску, что необходимо разбавить теплотой. И однажды она пригласила меня зайти. Кирия Фотида выращивала розы с пионами, а эту лавку когда-то держал ее муж. Но после его смерти ей пришлось взять работу на себя. Она безмерно любила цветы, хотя каждый из них напоминал о потерянной любви и разъедал душу, бросить дело мужа просто не могла. Историю жизни женщина рассказала мне сама, пока я собирала вместе с ней букеты. Ее восторгало мое умение сочетать цветы, я же тихо над этим посмеивалась, чувствуя, как дар делает все за меня.

– Милая, зайдешь?

– Не сегодня, кирия! Но как-нибудь загляну обязательно, – я улыбнулась, и женщина понимающе кивнула.

Ежедневная рутина квартала успокаивала. Все было так правильно, так понятно, так по-человечески.

Наконец впереди показался кирпичный невысокий дом. Обвитый плющом по одной стороне, он выделялся среди остальных, будто его переместили сюда из другого времени. Впрочем, только такой она и могла выбрать. Я вытерла лоб тыльной стороной руки и забежала на третий этаж, без стука открыла дверь – самым привычным жестом в моей жизни.

Мелина даже не вышла, так и осталась сидеть на кухне, играя бокалом, который блестел в лучах света из окна. Она сидела ко мне спиной, и ее силуэт мягко растворялся, словно художник растер карандашный эскиз пальцами. Опасный хищник, притворившийся хрупкой ланью.

Я оставила легкий поцелуй на ее щеке и села напротив.

– Еще только середина дня, а ты уже наполовину состоишь из алкоголя?

– О, милая, благодари богов, что только наполовину! Бассариде неприлично и непростительно оставаться трезвой к полудню.

Я усмехнулась. Каждый раз один и тот же аргумент. Но она была права, нельзя изменить свою сущность, даже если затеряться среди людей. Рыжие волосы, зеленые глаза, пухлые губы, пышные формы, всегда короткие и откровенные платья – она была создана, чтобы касаться травы голыми ступнями в безумном танце, не прекращая его ни на секунду, мять гроздья винограда и позволять испить терпкий сок прямо из ее рук, не спать ни одной ночи до конца времен. В ней сплетались первородная дикость и грация, необузданное женское начало и способность ставить на колени. Когда я впервые увидела ее, мне казалось, будто это сама стихия. Она страстно двигалась в центре зала, в то время как я скромно сидела в углу. Это была моя первая человеческая вечеринка. Я только начинала выходы в Эонию и безумно хотела узнать, чем живут эти смертные. Иланг, мускус, пудра – запах Мелины заполнял пространство, стирал все на своем пути. Конечно, я поняла, что передо мной божество. Как и она. Мел подошла первой, и уже через час мы сидели в ее квартире. Такие разные, но нуждающиеся друг в друге.

Диониса никто не видел сотню лет, а его свита сама выбирала судьбу. И я завидовала им. Завидовала Мелине. Обязательства, долг, предназначение – ничего из этого не связывало ее с Элизием. Настолько, что можно было жить в маленькой квартире, пить, веселиться и никогда не вспоминать, что ты не принадлежишь этому миру.

Кто знает, чем олимпийцу не угодили веселья Элизия, но, если один из Высших богов прекратит существование, баланс мира изменится, такое невозможно не заметить. Поэтому мы были уверены, что он не мог развеяться эфиром по полям, но исчезнуть – вполне. Так сделали многие.

– Ты надолго? – Мел подняла на меня горящий изумрудами взгляд, где плескалось тепло.

– Нет, сегодня вернусь обратно. Ты же знаешь, в прошлом месяце я провела с вами слишком много времени. Нужен…перерыв.

– Тот, который ты придумала себе сама? Признайся, хоть раз твой круг давал приказ оставаться в Элизии?

Я поджала губы, чтобы честное «нет» не успело вылететь и облечься в слово. Мелина прекрасно знала, почему я делаю это, почему мучаюсь, почему не могу остаться с ней. Она спрашивала, не ожидая ответа, в слепой надежде на то, что однажды я разрешу себе все.

Дверь хлопнула, заставляя подругу слегка вздрогнуть, и мы почувствовали легкий порыв ветра. Даже не глядя я знала кто пришел. Грейпфрут. Бергамот. Бриз.

– Привет, Нот! – мы напели одновременно.

Он выглянул из коридора и помахал нелепо, как мальчишка. Озорной взгляд, всегда растрепанные светлые волосы, небрежность, с которой он двигается, вечная улыбка. К тому же мы никогда не знаем, где его носит. Бог южного ветра.

– Рэй, ты рано, – Нот взял кончик моих белых волос и пощекотал нос, потому что ему известно, как я это ненавижу.

Перехватила его руку и сладко улыбнулась.

– Не хотела заставлять тебя скучать по мне еще дольше.

Он смеялся так, будто собрал в груди всю радость жизни. Не могу винить тех женщин, что падают перед ним на колени.

Нот запрыгнул на подоконник, стряхивая невидимые пылинки с линялых джинс.

– Линос?

– Не сомневайся, он придет. Стоит кому-то из вас появиться в моем доме даже на пять минут, и оставшихся двоих тянет магнитом, – Мел закатила глаза.

Что ж, так оно и было. Никто не мог объяснить эту незримую связь, но нас часто интуитивно тянуло в одну сторону. Я закрыла глаза, отпустила разум и мысленно проследовала по коридору. Третий этаж, второй…Слива, пион и чернила. Улыбнулась.

– Он уже поднимается.

Нот появился в жизни Мел почти одновременно со мной. Она просто привела его на ночь, а он остался навсегда. Тогда они пытались построить какие-то отношения, но это был даже не бурный божественный роман. Их хватило меньше, чем на месяц, к концу которого они собирались друг друга придушить. Но стоило прекратить делить постель и хранить друг другу верность, как стало очевидно, что они могут быть отличными друзьями. Слишком похожие, слишком зависимые от свободы. Бог стал все чаще составлять нам компанию, и в один момент мы так привыкли к его горячему ветру, южному жару и бесконечному солнцу, что не готовы были отпустить. Главное правило гласило – не вспоминать о том, как они с Мел познакомились. И мы следовали ему неукоснительно.

А потом Нот нашел Линоса. Тельхин, жадный до знаний, сунул нос куда не надо, а Нот оказался рядом. Никто из них никогда не делился подробностями этой истории. Но, присоединившись к нам, а мы даже не поняли, как это произошло, он словно дополнил идеальную фигуру. Треугольник резал острым концом, квадрат же держал баланс.

И вот мы здесь.

Линос бросил на стул серый пиджак, налил стакан воды и сел, пока я пыталась понять, как мужчины умудряются носить пиджаки и костюмы в такую погоду, оставаясь при этом обложками самого желанного журнала.

– Рад видеть всех в сборе.

Его каштановые волосы были идеально уложены, в бездонных ореховых глазах плескалось познание всего мира, и сам он как непоколебимый камень и самый твердый металл. Если Мел была одной природы с Нотом, то я больше походила на Линоса. Всегда собранный, уверенный, с обостренным чувством порядка вещей. Такова была его сущность. Я же своей не знала.

– Лучше скажи, за какой бездной тебе понадобились очки? Может, у божеств теперь тоже садится зрение, а мы не в курсе? – Нот вскинул брови.

Линос покрылся красными пятнами, взялся за дужки и аккуратно снял аксессуар.

– Я выгляжу в них презентабельно.

«Более нормальным» – прочитала в его взгляде. Каждый из них провел в смертном мире больше сотни лет. И каждый был одинок. Элизий давно не был домом, но и быть собой в Эонии они не могли. Люди не чувствовали эфир в нашей крови, слишком разбавленный и слабый, и ничего о нас не знали. Покрытые пылью легенды, поросшие сорняками мифы. Мы давно не были вершителями судеб, все, что от нас требовалось – существовать, чтобы поддерживать Эонию.

– Чем занимались, парни? – перебила Мел.

Нот запрокинул голову, вбирая в себя весь солнечный свет. Его загорелый профиль, обрамленный пшеничными кудрями, подсвечивался, в то время как другая половина лица ушла в тень. Противоречиво, как и он сам. Бог ничего не делал наполовину – веселился до стертых ног, горевал до потери сознания, любил отчаянно, ненавидел до смерти.

– Бросил Агату, как только лучи рассвета коснулись кровати. Даже немного жаль, она такое умела вытворять своим языком…

– Ради всех богов, избавь от подробностей! – рыкнул Линос.

– Кто такая Агата? – уставилась на него я.

– Очевидно, очередная несчастная, – скривилась Мелина.

Я с недоверием прошлась по Ноту взглядом с ног до головы.

– У тебя были отношения?

– Рэй, я тебя умоляю. Он подцепил ее вчера. Как до этого Дору, Ксанту, Лидию…Подставь любое имя. Ночью чувства захватывают его с головой, а наутро пуф! – Мел вскинула руки – И все исчезает.

Нот схватился за сердце, будто подруга метнула в него копье.

– Ауч! Она мне действительно нравилась.

– Ну. Продлилось это недолго, – Линос скрестил руки на груди.

– Что насчет тебя, умник?

– Дай подумать! – Лин потер подбородок и начал загибать пальцы – Читал, читал и…читал.

Посмотрела на его бледную кожу, крошечное пятно от ручки на вороте поло, листки бумаги, торчащие из кармана. В этих мелочах весь Линос, тельхин, ничего не жаждущий больше, чем знать. Он даже не догадывался, сколько томных вздохов девушки бросали ему в спину. Загадочный, притягательный. И недосягаемый.

Три пары глаз медленно сосредоточились на мне. Зная, что рассказывать нечего. В Элизии ничего не менялось. Никогда.

– Самое время начать петь гимны моего имени, потому что я кое-что принес.

Линос вернулся в коридор, и я заерзала на стуле. Аромат, сопровождающий тельхина, был заметен сразу, но изо всех сил мне приходилось сдерживать слюну и не испортить сюрприз. Через минуту на стол опустилась неприметная коричневая коробка, от вида которой мы застонали в унисон.

– Держи себя в руках! – Мел уже сорвала верх и готова была запустить пальцы в тесто, но Лин стукнул ее по руке – Кирия Хиона передавала привет.

Эта женщина из кондитерской через квартал делала лучшую на свете портокалопиту, за которую готовы были драться даже боги. Мы нашли ее случайно, после очередной разгульной ночи, когда под утро Мел начала жаловаться, что зверски голодна. Мой нос просто не мог проигнорировать невероятный запах свежей теплой выпечки и терпкого сладкого апельсина. Тогда кондитерская за раз лишилась семи пирогов, три из которых единолично съела бассарида, издавая шипение каждый раз, когда кто-то из нас протягивал к пирогу руку ближе, чем на несколько сантиметров. Бедная кирия всерьез опасалась, что гостью просто стошнит от этого количества еды. Не запомнить такую компанию было сложно, и она всегда радовалась, когда кто-то из нас приходил за портокалопитой.

На этот раз, как и всегда, сложно было остаться в сознании и не убежать с пирогом в дальний угол, отбиваясь от остальных всем, что попадется под руку. Мел протяжно вздохнула, но умерила пыл и разорвала мягкое тесто пальцами, не обременяя себя поисками ножа.

Я поднялась со своего места, подхватила кусок со стола и перебралась к окну. Запрыгнула на подоконник, слегка подталкивая Нота бедром, чтобы он подвинулся, закинула ноги так, что оказалась сидящей боком к друзьям. Затылок упал на плечо ветреного бога, он небрежно обхватил меня рукой, позволяя отвернуться к стеклу.

Пока они тихо обсуждали, как на днях из центрального городского фонтана выловили какую-то сумасшедшую, которая оказалась нереидой Аретузой, и что теперь ждет ее за неподобающее поведение в Эонии, я отщипывала кусочки теста сладкими от апельсина пальцами, попеременно отправляя их в рот или передавая Ноту, и неотрывно наблюдала, как закат окрашивает крыши домов, топит улицы, превращая город в розово-красный, словно смотришь на него через цветной осколок. Этот краткий миг, провожающий день, лучшее, что было подарено людям. Как будто Гелиос, влюбленный в Селену, может сказать о своих чувствах лишь единожды, даруя ей последние самые красивые лучи, в тот момент, когда они ближе всего друг к другу. Впрочем, может так оно и есть.

Я не улавливала нить разговора, наслаждаясь всем, что меня окружает – размеренным дыханием Нота, мелодичным смехом Мел, низким голосом Линоса, уютом, что они неосознанно создают в маленькой квартире. И тем, что я могу просто любоваться заходом солнца рядом с ними.

Как только сумерки вступили в свои права, а свет над Эонией стал электрическим, из груди вырывлся вздох.

– Тебе пора? – прошепал Нот, улавливая перемену, и мягко провел по моим волосам.

– Как всегда.

Я спрыгнула с подоконника и направилась к двери, обернувшись на пороге. Мелина стиснула меня в объятиях и шепнула:

– Что насчет бара? В пятницу.

Линос, как дикая кошка, кинулся вперед, резко вскинул руку и развернул к себе Мел, дернув за плечо. Наверное, он бы даже смог лишить ее головы одним укусом.

– Это день Библиотечных игр! – в его глазах полыхала тысяча разожженных пожаров.

Сдерживая смех, я коснулась Лина в успокаивающем жесте.

– В десять вечера. Мы все придем, – Мелина фыркнула, но молча согласилась.

– А мне вы нужны будете немного раньше. Есть одно дело, – вставил Нот.

Спрашивать о подробностях главного любителя интриг было бессмысленно. Я скользнула в удушливый вечер, где асфальт начинал остывать и окутывать прохожих жаром. Дорога обратно занимала время, но была для меня секундой. С каждым шагом легкие все больше сжимались, выталкивая воздух, кровь стучала в висках и тяжелело тело. Иди, иди, просто иди. Однажды мотылька все равно сожрет пламя, так зачем сопротивляться?

Бездна, каждый раз одно и то же. Цепи тянули обратно, впивались в мозг. Напоминали, что я лишь придумала себе возможность другой жизни. Тот, кто с самого рождения связан узами, всегда будет думать, что состояние свободы – это сумасшествие.

Практически задыхаясь от зноя и мыслей, я добралась до руин. Здесь всегда было прохладно и туманно, будто кто-то накинул на глаза полупрозрачную ткань. Легкий озноб прошелся по спине. Люди избегали этого места, и даже мне было неуютно в его тотальной всепоглощающей тишине. Но я бывала здесь так часто, что эта тишина однажды стала успокаивающей, обволакивающей и понимающей. Сочувствующей и принимающей, как материнские руки.

Я опустилась на колени и провела ладонями по осыпающейся холодной кладке, представляя, что под моими пальцами – разбитое прошлое. Может, когда-то это был Пантеон, где на заре мира воспевали таких, как мы, который через столетия превратился в последний оплот религии. И пал вместе с человеческой верой. Только вот если ты ни во что не веришь, это не значит, что высших сил нет. Вера ничего не определяет. Мойры вечно плетут людские судьбы – так было и так будет. Падут храмы и заветы, а боги лишь посмеются.

Поднялась и устало размяла шею. А потом шагнула за Черту.

***

Эонии никогда бы не существовало без Элизия – пристанища богов. Каждому Пантеону был дарован смертный мир, за который они были в ответе. Мы никогда не видели других миров и богов, просто знали, что они есть.

Никто уже давно не приносит жертвы, не возносит молитвы, не рассказывает о нас детям перед сном. Древние создания, забытые людьми. Наука и технологии, отвергающие религии и чудеса, правили умами и душами. Но человечество продолжало любить и ненавидеть, взращивать землю и хоронить близких, дожди, как и тысячи лет назад, падали с неба, и светило солнце. Это были наши силы. Только благодаря эфиру богов Эония жила. В общем, в том и была наша роль – существовать. Даже делать ничего было не нужно.

Иногда я пыталась представить себя простым божеством, от которого мало зависит баланс мира. Или Высшим, запертым в Элизии, чьи силы слишком важны. Или смертным. Каково это – выбирать путь, зная, что твоя жизнь конечна? Решать, кем тебе быть, как поступать и ради чего вставать по утрам. Ответ на эти вопросы я желала получить больше всего.

Мел, Нот, Линос и десятки других хоть и могли позволить себе игру в смертных, но всего лишь игру. Найти друзей, завести семью – и видеть, как все покроется тленом. Связаться с человеком значит обречь себя на страдания. Никто не пойдет на такое и не рискнет своим сердцем. Так же, как никто никогда не сможет узнать тебя настоящего, принять эфир, текущий по венам. Та же вечная жизнь, но с легким привкусом свободы в приятных декорациях. Впрочем, меня бы устроило даже это.

Божества, боги, Высшие, Пантеон, смертные – каждый хотя бы знал, кто он есть. Я же была осколком, примеряющим роли, отголоском великой силы. Разбавленный в крови эфир позволял проводить время в Эонии, но с Элизием я была связана нерушимыми узами. Пытаясь собрать себя по кускам, каждый раз лишь рассыпалась. Отчаянно хотела понять – я полноценное создание или всего лишь тень? Достойна ли проживать свою жизнь или только смиренно ожидать возможную смерть? У меня не было права уйти, скрыться, бросить все. Куда бы я не бежала, предназначение настигнет меня, если так ляжет нить в руках мойр.

– Астрея!

Я обернулась. С небольшого холма, минуя кипарисы, сбегала фигура. Сандалии едва касались земли, светлые волосы будто парили по ветру. Она придерживала юбку, оголяя сильные стройные ноги, и улыбалась, а после раскинула руки для объятий. Я встала, стряхнула травинки с хитона, готовая принять ее. Атлетическое гибкое тело врезалось в мое, и мы чуть не опрокинулись навзничь. Она нежно провела рукой по моей щеке и обхватила плечи.

– Так и знала, что найду тебя под Аполлоном.

Я закатила глаза. Это правда, что статуя солнечного бога нравилась мне больше прочих, и я часто проводила время в ее тени. Но из уст Алексии звучало так, будто я столетиями грею его постель.

– Куда ты пропала? – заглянула ей в глаза.

– Ты же знаешь, у меня много поручений.

Алексия была рядом столько, сколько я себя помню. Единственная во всем Элизии, кому я с легкостью могла бы подарить часть своей души. Она всегда принадлежала нашему кругу и была доверенной богини, хотя никто не знал истинной силы ее эфира.

– Давно ты здесь сидишь? Пойдем домой. Я только вернулась из круга Гефеста и требую моральной поддержки! Там всегда так уныло, пыльно и занудно, все только и делают, что работают. Зачем ковать столько мечей, мы что, все еще в древней цивилизации, скажи мне? Никто не воюет уже демоны знают сколько веков. О, но я принесла глиняный сосуд с изображением муз! Там их двенадцать, представляешь? Не терпится его показать! – она подпрыгнула и хлопнула в ладоши.

Она так тараторила, что я не сдержала смех. Самые обычные для божеств вещи восхищали и радовали ее словно ребенка. Алексия была похожа на фарфоровую куколку. Которая в нужный момент могла достать из-за спины нож. Ее внешностью обманывались часто, и каждый раз она доказывала свое право называться защитницей круга.

Мы направились прочь из парка, простиравшегося на километры вокруг. Сочные травы, мерцающие на свету, цветы таких ярких оттенков, что больно смотреть, любые растения, кусты и деревья, какие известны человечеству за всю историю. Это место стало любимым – свидетелем отчаяния и принятия.

В первые годы создания я ходила здесь так часто, что примяла траву, и она не росла еще десятилетия. Тогда же мне открылись первые из разбросанных по всему парку скульптур. Но самой первой была Каллисто. На Элизий уже опустилась ночь, а я все стояла и смотрела на белую фигуру в струящемся платье и с тоской в глазах, что прикрывала руками живот. Невероятно красивая, но сломленная и раздавленная. Та, что нарушила свое слово ради любви, и оказалась никому не нужна, что не смогла спасти ребенка и доверилась не тому богу. Ее скорбь била меня наотмашь, отзывалась глубоко внутри. Ноги этой статуи я орошала слезами каждую ночь, и этих ночей были сотни. Еще десятки раз, поджав колени, сидела рядом и неотрывно смотрела на Большую и Малую медведицы, гадая, могла ли судьба нимфы быть другой. Может ли быть другой моя.