Последний свидетель

На одной – его мать, смеющаяся во весь голос, с потоком волос, который разлетался от ветра. На другой – отец, в клетчатой рубашке, с усталым, но добрым взглядом. Он держал Оливера на плечах. Мальчику было лет шесть. Он смеялся. Чисто, громко. Без подозрения, что впереди будет другая жизнь. Он прошёл вглубь.

Комната, где когда-то стоял старый проигрыватель. Где вечерами звучали пластинки: Луи Армстронг, иногда Стрейзанд – музыка, которую отец ставил, когда хотел «успокоить» маму после тяжёлого дня. Диван, провалившийся посередине, где он в первый раз целовался с Амелией. Был дождь. Света не было. Только она, запах её кожи и то, как она дрожала, потому что боялась – не его, а чувства. Это был дом их любви. Их юности. Их исчезновения. Он опустился на старый стул, тот самый, что всегда скрипел под отцом. Руки положил на стол. Почувствовал шероховатость скатерти. Закрыл глаза. В этот момент он не был следователем. Не был тем, кто ищет других. Он был мальчиком, которому снова шестнадцать. Который ждал звонка в дверь. Амелия, с мокрыми волосами и книгой под мышкой, войдёт с порога, скажет, что забыла, какая глава была по истории, и попросит чаю с мёдом. Но дверь не звонила. В доме стояла тишина. Такая, в которой слышны собственные мысли. Он понял: ему нужно будет столкнуться с этой тишиной – лицом к лицу.

С тишиной дома, в котором когда-то было всё. И с девушкой, которая исчезла, унеся с собой самое важное: веру, что любовь может не исчезнуть. Девушка с глазами, которые улыбались раньше, чем губы.

Он всегда считал, что она не входит в комнату – она вливается в неё, как утренний свет сквозь занавески. Её взгляд замечали первым. Глубокие, почти тёмные глаза, в которых можно было утонуть, и всё же – не хотелось спасения. В них была ясность, редкая, почти невозможная – как будто она видела чуть больше, чем остальные, но не говорила об этом вслух. Волосы – длинные, темно-каштановые, с отблесками меди и золота, когда заходящее солнце скользило по ним. Распущенные, слегка растрепанные – будто каждый день был начат с ветром в лицо. Она никогда не приглаживала их до конца. Словно свобода была для неё не просто понятием – это была привычка, состояние, дыхание. И эта её улыбка. Улыбка с тайной. Не игривая, не нарочитая – просто всегда немного будто знающая. Как будто она уже видела финал истории, но всё равно хотела услышать, как ты её расскажешь. Когда она говорила, слова ложились мягко. Голос не громкий, но проникающий – с тем особым оттенком, когда речь готова вот-вот перерасти в смех. Её руки всегда были в движении – рассказывали вместе с ней, объясняли, рисовали в воздухе. Она писала, рисовала акварелью, складывала бумагу в цветы и птиц. И каждая вещь, которую она касалась, как будто становилась чуть более живой. С ней всё было ближе, яснее.

С ней было ощущение, что всё только начинается. Он помнил, как однажды сказал ей:

– Когда ты входишь, становится светлее.

А она улыбнулась – и ничего не ответила. Потому что знала. Не как тень прошлого,

а как мгновение, подвешенное где-то между тогда и сейчас —

полное света, ожиданий и слов, которые так и не были произнесены. Амелия была не просто воспоминанием. Она – как затяжной вдох перед чем-то важным. Девушка, которая, казалось, рождена для того, чтобы остаться – в доме, в сердце, в жизни.

Но она ушла. Как ветер. Без шума, без предупреждений.

Просто… исчезла. Её голос ещё звучал в его памяти – тихий, с той самой едва уловимой вибрацией, когда слова не говорят всё, а оставляют место чувствам.

Руки – лёгкие, творческие, всегда касающиеся чего-то: бумаги, его плеча, его щеки.

И мечты – мечты, которые они строили на веранде его дома, в жаркие июльские вечера, когда воздух пах пылью, травой и только что скошенным прошлым. Они любили друг друга тихо, будто это было чем-то слишком священным, чтобы называть громко.

Шептали о будущем – о побегах, городах, в которых никогда не были, о музыке, которую будут слушать, когда станут «настоящими взрослыми». Каждую ночь он провожал её домой.

И она всегда оборачивалась. Дважды.

Первая – будто проверяя, всё ли позади в порядке.

Вторая – будто надеялась, что он всё-таки остановит её. Схватит за руку, скажет: «Не уходи. Останься здесь. Со мной.» Но он ни разу не сказал.

И теперь эти два взгляда жили внутри него, как угольки – не сгоревшие до конца, не давшие тепла. Ночь её дня рождения была соткана из тёплого света костра, звёздной пыли и обещаний, тихо сказанных между строк. Амелии исполнилось девятнадцать.

Всё вокруг будто знало об этом – озеро дышало зеркальной гладью, лес отступил, давая им укрытие, и даже ветер шептал в кронах деревьев чуть мягче, чем обычно. Они собрались с друзьями в том самом месте, что стало их тайной территорией – полянка у воды, куда вело только одно тропиночное слово – «вместе».

Смех разливался между деревьями, искры от костра поднимались в небо, пытаясь дотянуться до звёзд.

Оливер помнил каждый штрих – запах дымящегося дерева, хлопки открываемых бутылок, слабые аккорды старой гитары, которую кто-то держал больше для красоты, чем для игры.

Но больше всего он помнил её. Амелия.

Сидела на пледе, босая, с огоньком в глазах и щеками, розовыми от вина и веселья. Её волосы – тёмные, чуть спутанные – отражали огонь, словно в них прятались крошечные солнечные искры.

Она смеялась. Легко, без усилий, – так, как смеются только по-настоящему живые. В какой-то момент они отошли от компании – будто по зову, понятному только двоим.

Оливер достал из кармана маленькую коробочку.

Он даже не знал, дрожали ли у него пальцы от волнения или от того, как близко она стояла. Внутри – простое ожерелье.

С кулоном в форме журавля.

Оригами, превращённое в металл. – Это… чтобы ты всегда помнила, как красиво умеешь исчезать, — сказал он тихо, почти не веря, что произнёс это вслух.

– Я не исчезаю. Я просто учусь быть на ветру, – ответила она с полуулыбкой. Он сам надел цепочку ей на шею – аккуратно,, слегка касаясь ее кожи. И в этом прикосновении было всё: и доверие, и глубина, и нечто не названное, что только между ними и могло существовать. Тишина между ними была светлой, наполненной. Ветер тронул листву, костёр треснул, как аплодисменты чему-то слишком хрупкому.

И тут кто-то закричал издалека:

– С Днём рождения, Амелия!

Крики, смех, хлопки.

Она смутилась, лицо окрасилось в розовый, но она улыбнулась – широко, искренне.

Повернулась к Оливеру. И поцеловала. Это был не просто поцелуй – это было обещание, заключённое в дыхании. Позже они шли по знакомой улице. Медленно. Будто каждое их движение должно было остаться навсегда.

Амелия говорила о Париже. О Стамбуле. О горах в Норвегии, где ночи длятся вечность.

Но больше всего – о нём и о ней, где-нибудь в будущем.

О доме, который можно построить на краю чего-то настоящего.

О жизни, в которой свобода – не бегство, а выбор. У калитки она остановилась.

– Ты правда думаешь, что мы справимся? – спросила она.

– Да, – сказал он. Без колебаний. Она прижалась к нему, и он чувствовал, как бьётся её сердце.

Они стояли так, обнявшись, в ночной тишине, под светом редких фонарей.

И потом был поцелуй. Долгий, тихий. Как дыхание времени. Она обернулась, когда подошла к двери. Потом снова. Дважды.

И исчезла в темноте прихожей. Он не знал тогда, что это был последний вечер. Последний раз. Последний взгляд. Но с тех пор он всегда помнил это оборачивание.

Как вопрос, на который так и не успел ответить. Теперь он был здесь.

В доме, который не просто хранил воспоминания – он их воскрешал.

Каждая доска пола скрипела знакомо, каждая тень знала его имя.

Прошло двадцать четыре года с тех пор когда он уехал в первые. Целая жизнь. Но всё было на своих местах – как будто время боялось вмешиваться в это пространство. И Оливер знал: этот месяц не будет просто отдыхом.

Это было возвращение. Столкновение. Путешествие внутрь себя.

И, быть может, – в старую, нераскрытую загадку. Он избегал этого места. Все эти годы – как от огня.

После исчезновения Амелии и мучительных поисков, он уехал в Техас и дал себе клятву: жить заново. Забыть. Пережить. Ему пришлось поверить в предательство.

Всё говорило именно об этом – холодная логика, слова подруги, отказ полиции, мёртвый телефон, и та последняя открытка с:

«не ищи меня.» Он хотел сопротивляться. Искать. Верить, что всё – ошибка.

Но каждый шаг навстречу правде вел его только в тупик. И он сдался. Выжил. Начал всё с нуля.

Строил жизнь, как выстраивают стену – кирпич за кирпичом, скрывая трещины. Родителей он навещал редко.

Раз в год. Иногда реже.

Предпочитал, чтобы они приезжали к нему – пусть на день-два.

Он не мог находиться здесь долго. Этот дом был слишком жив, слишком наполнен голосами, которых уже не было. А потом случилось горе. Сначала отец. Болезнь, быстрая, как пожар.

Он поехал к нему. Был рядом. Но будто сквозь стекло.

А вскоре – и мать. Не выдержала. Словно сердце, потеряв ритм, замерло следом. Похороны. Много людей. Голоса. Цветы. Запах дождя. Он не помнил лиц. Не помнил, кто говорил, кто плакал, кто держал его за плечо.

Он только кивал. Благодарил. Улыбался, чтобы не разрыдаться.

И уехал. Закрыл дом. Физически – и внутри себя.

Запер его, как шкатулку с тем, чего не мог больше трогать. Прошло десять лет. И вот он здесь. Один.

Не в поиске покоя – в поиске истины. Или хотя бы следа.

Оливер прошёл по коридору. Пальцы коснулись стены.

Той самой, где в детстве мать вела отметки его роста.

Он увидел цифры, поблекшие, как сны. Зашёл в свою старую комнату.

Там всё осталось почти так же: старая полка с книгами, комод, зеркало, плед, подаренный матерью на семнадцатилетие.

И под подоконником – выцарапанное сердечко с двумя буквами:

O + A Он сел на край кровати. В доме было тихо. Слишком.

Только ветер шевелил шторы, и где-то скрипнула старая балка. – Я вернулся, – прошептал он, не зная, к кому обращается.

К родителям? К ней? К себе?

Огонь потрескивал в камине, отражаясь тёплым светом в стеклянной поверхности старых рамок, развешанных по стенам. Пламя отбрасывало мягкие тени, и комната, которую время будто бы забыло, снова оживала. Изношенное кресло скрипнуло под ним, как старый друг, приветствующий спустя годы. Альбом в руках Оливера был тяжёлым – не весом бумаги, а весом памяти. Он держал его бережно, почти благоговейно, будто боялся смазать время прикосновением. Вот он – маленький, босоногий, с лейкой в руках, поливающий клумбу у крыльца. На следующей – его отец, с серьёзным лицом, стоящий у машины, которую собирался чинить, и мать, рядом, с легкой улыбкой и чашкой лимонада. Фотография, где он с Амелией – редкая, выцветшая, случайно сделанная кем-то на летнем празднике: они в толпе, но их взгляд – друг на друга. Как будто мир вокруг них перестал существовать. Он коснулся её изображения пальцем. Так аккуратно, как будто это могло вернуть её. – Где ты?.. – вырвалось у него почти шёпотом. Сквозь открытое окно тянулся вечерний ветер, принося запах хвои и далёкой влаги. Дом тихо дышал, как будто и он помнил.

Глава 4 «Дом, где живёт тишина»

Дом будто знал, что он вернулся не за ответами, а за прощанием. За закрытием круга. Оливер просыпался рано. Тело, привыкшее к городскому ритму, всё ещё ожидало шума улиц, вибрации телефона, разговоров, но здесь был только шелест деревьев, треск половиц и часы на стене остановились, словно боялись вновь напомнить о прошлом. Он мыл окна, чинил старую раковину, подметал двор. Готовил себе простую еду. Вешал бельё на верёвке за домом. Делал всё, чтобы не думать. Но тишина знала, куда бить. Он пытался писать. Несколько раз садился за стол с блокнотом. Но слова не шли. В голове звучали не его мысли – её голос. Амелия. Та, что исчезла. Та, что предала. «Сбежала… Просто ушла. Так бывает», – говорил он себе.

Но сердце, упрямое, не соглашалось. Он вышел на веранду, ту самую. Где она мечтала. Где они мечтали вместe.

Смотрел в туманное утро, кутая руки в рукава.

«Ты не за ней приехал», – твердил он.

«Ты приехал, чтобы отпустить».

Солнце клонилось к закату, растекаясь по небу тёплой охрой и мягкими розовыми мазками. Оливер вёл свою машину по старой главной улице, где тени домов казались стражами ушедших времён. Машина гудела ровно, гравий под колёсами шуршал почти успокаивающе. Он открыл окно, впуская в салон запахи родного города – пыль, бензин, мокрые листья и что-то ещё, что нельзя было определить, но что было знакомо до боли. Как старый мотив, который вдруг слышишь снова после долгого молчания. Он заехал в небольшой супермаркет – в том же здании, где когда-то была лавка мистера Дрейка. Теперь там неон, пластиковые тележки и автоматические двери, но продавцы всё ещё улыбались немного медленно, по-деревенски. Он купил самое необходимое: хлеб, масло, сыр, кофе, пару банок тушёнки, немного овощей, бутылку бурбона. Уже на выходе из магазина он вспомнил о баре. Было рано для сна, слишком рано, чтобы сидеть в тишине дома, и слишком поздно, чтобы пытаться делать вид, что день ещё только начинается. Бар Билла всё ещё находился на углу главной улицы, под вывеской, которая выцвела настолько, что теперь «Bill’s Place» читалось как «B… ce». Внутри пахло тем же, чем и двадцать лет назад – вымоченным деревом, пивом и старым временем.

Пол скрипел под ногами. Свет был приглушённым, чуть янтарным. Несколько завсегдатаев сидели у стойки, кто-то смотрел матч без звука на старом экране в углу, а в самом баре звучала тихая блюзовая композиция, едва различимая под гулом холодильника с напитками.

За стойкой стоял Билл – постаревший, седовласый, но всё ещё прямой, как доска. Его лицо порезано морщинами, а глаза – серо-голубые, как зимнее озеро. Он увидел Оливера, прищурился, потом глаза его расширились: – Ну надо же… Оливер? Малый Саймондс? Господи… – он вытер руки о полотенце и медленно вышел из-за стойки, чтобы обнять его. – Я сразу не узнал. В тебе теперь больше твоего отца. Хотя взгляд – мамин, точно. – Привет, Билл, – улыбнулся Оливер, тепло, немного смущённо. – Рад видеть, что ты всё ещё здесь. – А ты думал, я продам этот сарай? Никогда. Это ведь уже музей нашей жизни, – хмыкнул Билл. – Родителей твоих помню, будто вчера дело было. Хорошие люди. Тебя с тех пор, как ты уехал в Техас, почти не видел. Только слышал, что ты там… вроде как стал кем-то вроде сыщика? Оливер кивнул. – Как-то так. Он заказал бутылку местного пива и пошёл за один из столиков у окна, откуда можно было видеть улицу, мерцающую фонарями и редкими прохожими. Он только сделал первый глоток, когда за спиной раздался знакомый голос: – Я, конечно, думал, что увижу привидение раньше, чем тебя. Оливер обернулся. Гарри. – Кто бы мог подумать. Ты всё-таки вернулся. Гарри Уэллс сидел у окна, как будто никогда и не уезжал из Эддеса. Но теперь в его образе было что-то новое – уверенность, поросшая годами власти. Его плечи стали шире, взгляд твёрже, а подбородок украшала короткая, аккуратная щетина. На нём была форма с нашивкой капитана окружной полиции округа Сэджвуд – теперь он не просто местный парень, а человек с настоящим весом. Когда-то Гарри был совсем другим. Сын шерифа, он рос с осознанием, что может чуть больше, чем остальные. Его фамилия открывала двери и закрывала глаза. Он не был злым – скорее, дерзким. Бесстрашный, шумный, красивый, он держал в тонусе всю местную детвору. Гарри всегда знал, что может очаровать кого угодно – особенно девочек, которые в школьные годы буквально соревновались за его внимание. И всё же в своей компании друзей он был щедрым и весёлым. Он угощал из своего кармана, придумывал авантюры, делился самым последним – и был душой компании. Он шёл по жизни легко и уверенно, как будто весь мир был на его стороне. И, по сути, так оно и было. Теперь он стал взрослым, но в его улыбке всё ещё жила та старая легкость. Он заметил Оливера и крикнул его имя – громко, как всегда, так, что на него обернулись все в баре. Гарри не церемонился. Подойдя к столику, он поставил свою кружку с пивом на деревянную поверхность, чуть сдвинул стул ногой и с шумом опустился напротив Оливера. – Ты, чёрт возьми, как привидение, – сказал он, – появляешься раз в десятилетие и каждый раз – на похороны. Оливер улыбнулся краем губ.

– Приятно видеть, что ты не растерял свою деликатность. Гарри фыркнул, откинулся назад и оглядел его.

– Ну ты и постарел, брат. Хотя, вру – выглядишь лучше, чем ожидалось. Даже не верится, что ты снова в этих краях. Что, решил всё-таки распрощаться с прошлым? Оливер не ответил сразу. Он просто сделал глоток из бутылки, глядя сквозь мутное окно, куда клонился вечер. – Просто тишины захотелось. И чтобы всё стало… тише внутри. Гарри внимательно на него посмотрел, чуть склонив голову.

– Твой дом пустует уже десять лет, знаешь. Люди тут вспоминали о тебе только когда всплывала тема твоих родителей. А теперь ты снова здесь. Это ведь не просто так, Оливер. – Нет, не просто. Но и не ради загадок. Я приехал ради себя. Гарри кивнул, потом усмехнулся:

– Ну, если что – я тут теперь не просто так, – он постучал пальцем по нашивке на форме. – Капитан округа. Мелочь, а приятно.

Он хмыкнул.

– Ты помнишь, каким я был? Оливер покачал головой, ухмыльнувшись.

– Да тебя боялись все пацаны в округе. Ты был сын шерифа и вёл себя, как будто это даёт тебе иммунитет от всех правил. – А оно и давало, – подмигнул Гарри. – До поры. А потом, знаешь ли, в какой-то момент приходится всё отрабатывать по полной.

Он сделал глоток и добавил тише:

– А иногда – платить.

Повисла короткая пауза, наполненная старыми воспоминаниями. – Ты изменился, Гарри, – сказал Оливер. – И, похоже, не в худшую сторону. – А ты – всё тот же. Слишком честный для этого мира. Они молчали, каждый в своих мыслях. За стойкой Билл протирал стаканы, телевизор над баром бубнил без звука, вечер плавно перетекал в ночь. Гарри провёл пальцами по краю кружки, глядя куда-то вглубь бара, как будто там, среди тусклого света ламп и запотевших бутылок, прятался нужный ему ответ. Потом снова взглянул на Оливера: – Знаешь, я ведь тогда с тобой почти не говорил, когда она исчезла. Дело вел не я, но я был рядом. Пацаном ещё, только начинал. А ты тогда рвался всё выяснить. Настырный был, глаза как угли. А потом… ушёл. Оливер ничего не сказал. Лишь кивнул едва заметно. Гарри продолжил, чуть наклонившись вперёд:

– Не обессудь, Оливер, но тогда всё было однозначно: она сбежала. Чисто по бумагам – «человек ушёл по собственной воле и не желает быть найденным». По-человечески – хрен знает почему, но дело быстро закрыли. В записях так и осталось.

Он пожал плечами.

– Бабы они такие. Клянутся в вечной любви, а потом… хоп – и никого нет. Мы с тобой это теперь оба понимаем, да? Ты, как я слышал, стал детективом. Так что почти коллеги. Сколько мы таких случаев видели… Оливер сделал долгий глоток, прежде чем ответить. – Да. Женщина может уйти. Может бросить, предать, даже не попрощавшись. Но… сбежать навсегда от своих родителей? Ни звонка, ни письма, ничего – годами? Гарри, для этого нужна причина. Не просто обида или измена. Что-то серьёзное. Гарри не ответил сразу. Он смотрел на друга молча, и в этом взгляде не было ни насмешки, ни обвинения. Только взрослое, выстраданное понимание. – Ты всё ещё не отпустил. – Я приехал, чтобы отпустить. Только теперь понимаю, насколько это сложно. Гарри откинулся на спинку стула и выдохнул, как будто собирался сказать что-то важное, сделал паузу, отпив из стакана, и его взгляд стал сосредоточенным. – Слушай… Раз уж мы о прошлом. Я потерял кое-что важное, но не в том смысле, как ты. Я остался здесь, потому что жена всё ещё рядом. Да, у нас тоже были сложности. Жена – она… как сказать, не так легко мне это даётся, но что-то всё-таки держит.

Он вздохнул, глядя в стакан, будто искал в нём ответы.

– Я не ждал, что всё изменится, но каждый день я думаю о том, как важно быть рядом с теми, кто действительно нуждается в тебе.

Гарри скользнул взглядом по столу, потом снова поднял его на Оливера.

– У нас с ней есть сын, ему шеснадцать. Он больше всего на свете хочет, чтобы я был рядом, и я остаюсь, потому что понимаю – это мой шанс. Мой шанс не пропустить то, что будет дальше. Вот почему я здесь, остался в этом городе. Время как-то пролетело, и ты начинаешь ценить простые вещи, даже если они кажутся обыденными.

Он сделал паузу, медленно глядя на Оливера.

– Иногда, – продолжил он тихо, – это всё, что у нас остаётся. Кто-то, ради кого держишься. Кто-то, кто, несмотря ни на что, остаётся важнее всего. Оливер задумался. Гарри говорил с такой уверенностью, что ему стало не по себе. Это молчание между ними казалось всё более глубоким. – Может быть, мне тоже пора перестать искать что-то, что уже не вернётся, – сказал Оливер, и голос его стал тише, как будто он говорил вслух свои собственные мысли. Гарри не ответил сразу. Он просто кивнул, и в этом молчании было больше поддержки, чем в любых словах.

Гарри поставил бокал на стол, покачал головой и слегка усмехнулся: – Чёрт, столько лет, а сидим как в молодости. Только пива меньше уходит… да и седины больше.

Он посмотрел в сторону окна, где вечер начинал стекать по стеклу серым светом, потом снова на Оливера.

– Приходи завтра к нам на обед. Без разговоров. У меня дома все будут – жена, сын, мать. Ты же помнишь её – после отца она будто в бронзу застыла.

Он замолчал на секунду.

– Мы потеряли его три года назад. Отец был не просто шерифом, он держал весь город в кулаке – иногда слишком сильно. Но он был камень, Оли. Когда он ушёл, я почувствовал, что земля под ногами просела.

Гарри поднял взгляд.

– Мы не говорим об этом вслух, но… иногда просто нужно, чтобы рядом был кто-то из старых. Кто помнит. Кто не смотрит на тебя как на значок и должность. Он улыбнулся чуть теплее: – Слушай, приходи завтра на обед, Нора будет рада тебя видеть. Ты её должен помнить – она же из той самой династии богатых предпринимателей, помнишь? Самая завидная невеста того времени. Все смотрели на неё, как на символ чего-то недосягаемого. Ну и конечно же она досталась мне. – Гарри усмехнулся, глядя на Оливера. Марк, сын мой, уже выше меня, умнее – и, как я подозреваю, не без проблем. А мама… ну, она всё ещё варит тот самый гуляш, как в девяностых. Будет пирог, разговоры, дом…

Гарри посмотрел на Оливера с тихой решимостью:

– Это не спасение, но, может, один вечер поможет выдохнуть. А иногда – этого достаточно. Гарри поднялся из-за стола, глянув на часы. – Ладно, Оли, мне пора – дел выше крыши. Рад был тебя видеть. Не забудь, завтра в час. Адрес тот же, дом со ставнями у старого клена. Он хлопнул Оливера по плечу и поспешно вышел из бара, оставив за собой только лёгкий запах одеколона и отголоски былого товарищества. Оливер остался сидеть один, глядя в полупустой бокал. В голове звенел голос Гарри – тот, юношеский, наглый и самоуверенный: «Я заслуживаю лучшее. Самое лучшее. Самая красивая девушка должна быть со мной. Я не делюсь.» Он тогда говорил это почти с вызовом, и никто не осмеливался спорить. Гарри не терпел конкуренции. Особенно в любви. Нора… Оливер помнил её. Высокая, хрупкая, с холодным взглядом и ровной осанкой, будто всю жизнь репетировала бал. Дочь из богатого дома, воспитанная с ясной мыслью: «Мы не как все». Они почти не общались. Нора держалась особняком, сдержанно приветствуя, если вообще замечала. Деньги к деньгам – так всегда было. Ну что ж, нашли друг друга. Гарри и Нора. Может, с возрастом всё это ушло. А может, просто утвердилось глубже. Оливер сделал последний глоток. И в этот момент к столу подошёл Билл. Он убирал пустые стаканы, не глядя прямо, но с лёгкой тенью в голосе произнёс: – Забавно… Гарри, к себе тебя позвал? – и после короткой паузы добавил, с недоверчивой складкой в голосе: – Не знаю… Не всё в этом мире так гладко, как кажется. Оливер улыбнулся – чуть в сторону, чуть себе. Гарри, как и раньше, чувствовал себя королём в этом маленьком царстве, только теперь с официальной короной – начальника полиции. Всё по порядку: влияние, авторитет, власть. Ему сам бог велел командовать. Оливер выдохнул, покачал головой и, всё ещё улыбаясь, сказал: – Друг детства. Развёл руками, будто признавая – что уж тут поделать. Билл задержался на секунду, вглядываясь в его лицо. Затем кивнул, и в голосе его появилась простая, тихая теплота: – Я рад, что ты вернулся. Он ушёл, оставив Оливера в полутёмном баре – наедине с воспоминаниями и запахом пролитого пива.

Оливер вышел из бара и вдохнул прохладный вечерний воздух. Ветер нес запах мокрой земли и старых листьев, как будто сам город выдыхал воспоминания. Он сел в машину, но не поехал сразу домой – решил просто прокатиться. Посмотреть, изменилась ли эта тихая обитель прошлого. Некоторые улицы были ему почти незнакомы: дома выросли новыми фасадами, модерновыми окнами и ухоженными заборами. Город явно пытался идти в ногу со временем. Но кое-где всё оставалось прежним – как будто застывшим. Проезжая мимо дома Амелии, Оливер невольно сбавил скорость. Сердце сжалось. Дом стоял таким же, каким он его помнил двадцать лет назад. Небольшой, с облупившейся краской на ставнях и покосившимися ступенями у входа. Старый сад, некогда ухоженный, теперь заросший и дикий. Почти все окна были закрыты, только на кухне горел тусклый свет, мягкий, теплый… почти домашний. Он остановился на обочине, погрузившись в тишину. Свет в кухне вдруг погас. Всё снова погрузилось в темноту. Оливер молча завёл двигатель и поехал дальше. Уже почти проехав мимо своего дома, недалеко от парка, он заметил женскую фигуру. Женщина шла по дороге неуверенно, покачиваясь, на высоких каблуках – блондинка, явно не трезвая. Он сбросил скорость. Она вдруг резко остановилась, будто заметив его. Замахала сумочкой, потом всмотрелась в лицо за рулём… и – как будто испугавшись – бросилась к ближайшему дому, оборачиваясь. Дом был знакомый. – Агата?.. – пробормотал Оливер с недоумением. Он вспомнил её сразу. Агата – лучшая подруга Амелии. В их юности – королева вечеринок, с идеальной осанкой и острым языком. Самоуверенная, красивая, держащаяся выше всех остальных. Прямая противоположность мягкой, почти воздушной Амелии. Но та женщина, которую он только что видел… казалась чужой. Спотыкающаяся, испуганная, неуверенная в себе.