Панорама

Да я и сама в это верила, смотрела эти фотографии, испытывая уколы ревности и страшно завидуя; казалось, что счастье – это так просто, нужно только пойти в отель такой-то, поесть в ресторане таком-то, купить тот самый крем, те самые шмотки, заплатить такому-то коучу, и все это обойдется гораздо дешевле, если применить промокоды. Я наблюдала, как передо мной проходит жизнь других людей, и потому забывала о своей собственной: она казалась мне абсолютно неинтересной. Я не могла ни потреблять, ни быть продуктом потребления, как некоторые мои подружки, у кого были более покладистые родители. Они снимали себя в интимной обстановке, и чем более она была интимной, тем настойчивее их побуждал продолжать алгоритм сетей. Чем больше участков тела они обнажали, тем более видимыми становились и тем большее вознаграждение получали. “Лайк – цифровой эквивалент кусочка сухого собачьего корма”, – твердил мне отец, облысевший профессор философии. Он запрещал мне все это. Мы с ним жили вдвоем в коттеджном поселке, и я умирала со скуки. Он говорил мне: “Почитай книжку”, как будто напоминал: “Прими лекарство”, и искренне верил в то, что я его буду слушаться.

Тогда я любила книги. Проблема была не в том, что я перестала их любить, а в том, что я не знала, как сделать так, чтобы они работали. У них не было ни боковой кнопки, ни спящего режима. И даже когда мне удавалось сосредоточиться и осилить две или три страницы, я чувствовала, что у меня внутри все трясется от раздражения, страницы были слишком длинными, слишком многословными, они обращались не ко мне, и я сама должна была прилагать усилия, чтобы их прочесть и понять. Мой смартфон был куда более мощным, он ничего от меня не требовал, наоборот, предвосхищал мои желания и все, казалось, давал задаром. Позже я поняла, что он питался моей скукой, и я платила всем этим людям своим временем. Я верила заманчивым речам этих щебетуний, которые всячески демонстрировали женскую солидарность и сочувствие, а на самом деле наживались на моих подростковых комплексах.

Спустя несколько лет после смерти отца я вдруг почувствовала, что теперь я на его стороне. Я была слишком сосредоточена на себе и не обращала внимания на него, мне было стыдно жить так, как мы жили. Я стыдилась нашего старомодного коттеджа, фигурки кошки в прихожей, корзинки для мелочей в виде раковины морского гребешка, стыдилась нашего стационарного телефона, фотографии матери, которую он хранил, хотя она сбежала от нас, коврового покрытия в его комнате и обоев в моей, однообразия наших будней – всего того, что нельзя было выложить в инстаграм и из-за чего сегодня мне неудержимо хочется плакать, стоит мне увидеть в чьей-нибудь прихожей корзинку в форме ракушки.

XII

Филомена Карель

В стеклянных виллах-калейдоскопах одновременно зажегся свет. Отовсюду веяло нескромным благополучием. В Пакстоне я собиралась встретиться с одной из соседок Руайе-Дюма, Филоменой Карель. В тот вечер, когда они исчезли, она первой подняла тревогу. Они с мужем и двумя детьми жили в минималистском доме-шаре на прилегающей улице. Филомена встретила меня домашним лимонным пирогом, который испекла не она. Дети были в школе, муж на работе – “он управляет строительной фирмой”, – а белый бишон-фризе лежал на диване. Она включила нагревательный экран, изображающий огонь в камине. Дождь на улице перестал.

– Вас не затруднит вытереть ноги? Этот ковер стоит целое состояние. Мы заказали его в Бенгалии – даже не знаю, где это. Впрочем, это не важно.

Одной рукой она поставила передо мной чашку чаю с кардамоном, выплеснув несколько капель на ковер. Она их не вытерла. Я сказала ей, что ее дом оформлен очень красиво.

– Когда есть деньги, это несложно.

Она взяла себя в руки, но все еще немного смущалась.

– Вы знаете, я очень много работала, чтобы всего этого достичь. Я помогла мужу создать предприятие, и мы вместе выиграли тендер, объявленный Виктором Жуане, когда произошла Революция: с тех пор Виктор стал нашим другом. Мы принимали реальное участие в развитии Открытости. Я даже несколько лет выступала как активистка. Тогда, сразу после Revenge Week, я была двадцатилетней бунтаркой и хотела изменить мир: нужно было все переделать. Я присоединилась к сообществу “Юнона”: оно сумело обеспечить соблюдение правил Открытости там, где их невозможно было соблюдать, например, во врачебных кабинетах. Мы добились того, чтобы французские медики всегда вели прием по двое. Мужчины-гинекологи отныне не имели права оставаться с пациентками наедине… Эта идея распространилась повсюду в Европе и даже в Соединенных Штатах, где также ввели правило, что пациентку принимают два врача, и я этим горжусь. Только знаете, что я вам скажу… Теперь, когда я получила то, к чему стремилась, теперь, когда общество полностью очистилось, я иногда тоскую по тому времени и по той яростной борьбе. По живой женщине, которой я была… – Она заправила в пучок выбившуюся белокурую прядь. – Но вы ведь, как я полагаю, пришли не обо мне говорить, мадам… Дюберн, правильно?

Филомена была похожа на шведок из фильмов Бергмана, независимых женщин и полновластных хозяек дома, деятельных, но отстраненных, блондинок без излишней холодности, элегантных в любое время суток и неуловимых. Она сидела, держась очень прямо, и шарила по столу, пытаясь нащупать портсигар:

– Это роскошь, которую я иногда себе позволяю. Я заказываю их поштучно в “Ла Сиветт”, там мой отец в свое время покупал сигары…

Время здесь шло по-другому, наверное, из-за двойного остекления, которое обеспечивало безупречную изоляцию, и это действовало почти угнетающе. Я не удивилась бы, если бы стрелки часов здесь вращались в обратную сторону.

Внезапно она уставилась на меня, ожидая, что я скажу. Я включила диктофон и задала ей обычный вопрос:

– Когда вы видели их в последний раз?

Она, слегка улыбнувшись, поднесла к губам сигарету, задумалась на несколько секунд и направилась к стеклянной стене.

– Вы бы лучше спросили, когда я потеряла их из виду. Когда я бывала дома, у меня появлялось ощущение, будто я живу у них в гостиной. Я знала все их привычки, знала, что они просыпаются поздно даже в будни, что их сын всегда опаздывает в школу и бежит сломя голову, чтобы не пропустить трамвай. Я видела, как отец выходит из дому поздним утром, а возвращается только вечером, к ужину. Он перебивался разовой работой – то здесь, то там. Иногда подрабатывал в убогой книжной лавке в Сверчках. Само собой разумеется, я там никогда не была. Поселиться в Пакстоне было желанием Розы. Раньше она имела колоссальный успех, выставлялась во всех известных галереях от Берлина до Токио, боролась за охрану окружающей среды, за права женщин, словом, участвовала во всех кампаниях. В 2029 году, после Revenge Week, она построила себе этот дом с широким обзором, и второй, поменьше, для своей сестры, которая помогала ей вести дела. Роза никогда не пропускала ни одного приглашения на ужин и сама устраивала грандиозные праздники у себя дома. Мы были добрыми подругами. А потом она встретила Мигеля. Он приехал из Сверчков: ему пришлось неожиданно подменить своего друга, который должен был отвезти полотна Розы на один из ее вернисажей. Кое-кто поговаривал, что он позарился на ее деньги… в общем, он ее соблазнил. С тех пор как он поселился у нее в Пакстоне около пятнадцати лет назад, он нарушал все наши правила. По ночам отключал красный свет, хотя это было запрещено. Когда к ним в дверь звонили, он делал вид, будто не слышит. С моим мужем у него несколько раз дело чуть до драки не дошло. Мигель нарушал наше спокойствие. А Роза не вмешивалась. Она постоянно сидела дома, почти не выходила, отказывалась от всех приглашений и тратила последние сбережения. Мигель запер ее в собственном доме…

К стеклянным стенам подошла группа из одиннадцати человек – пять пар и одна женщина, одетая как экскурсовод, в синей бейсболке и куртке с логотипом компании Glück. Пары вытащили мобильные телефоны и стали снаружи снимать по очереди все комнаты в доме. Филомена торопливо потушила сигарету, поднялась и без всякой нужды включила пылесос – умный робот-пылесос, который мыл пол только там, где он испачкался (подозреваю, чай она расплескала нарочно), втягивал пыль только там, где она была, и чистил пеной ковер. Я молча наблюдала эту сцену, сбитая с толку. Когда группа удалилась, Филомена села на место.

– Иногда я занимаюсь такого рода рекламой и получаю за это немножко денег. Бренды довольны, я тоже. Мне кажется, вы живете в Бентаме? Они тоже живут в Бентаме… в раю для среднего класса. Туристические агентства наткнулись на золотую жилу и стали устраивать экскурсии в наш район. Эти молодые пары ищут вдохновения для оформления своего дома, прикидывают, какую бытовую технику купить, как обустроить свое любовное гнездышко. Мне рассказывали, что в Бентаме существуют дома-близнецы, почти точные копии моего дома – разумеется, в бюджетном варианте. Надо сказать, это довольно приятно.

Дети Филомены вернулись из школы. Ее дочке Нинон было, наверное, лет пять-шесть, она сложила ладошки, поприветствовала меня насмешливым намасте и схватила с кухонного стола мадленку: “Мэй дома? Нет?” Мэй, их няню, кухарку и помощницу по хозяйству, Филомена отпустила до завтра. Артур, старший брат Нинон, у которого на шее висела лазерная ручка-указка, пожал мне руку. Я спросила у него, знаком ли он с Мило.

– Вообще-то да. Но не особо.

Я не отставала.

– Мы учимся в одном классе, но у него друзей почти нет. Он помешался на животных, он был такой один. – Артур бросил взгляд на мать, стоявшую прямо у меня за спиной, потом снова заговорил неуверенным голосом: – Он их мучил. А нам это не очень-то нравилось. Ну ладно, мне еще уроки надо делать. Можно я пойду?

Филомена проводила меня. Слова сына ей явно пришлись не по вкусу. Я почувствовала это по тому, как она словно отдалилась. Она рассеянно пожелала мне приятного вечера, сказала, что я могу не стесняться и приходить, когда захочу, и прибавила еще несколько вежливых фраз, которые мы произносим не задумываясь.

Дойдя до конца улицы, я обернулась и посмотрела на дом-шар. Стекло походило на пластик. Шведская киногероиня распустила пучок и снова закурила сигарету.

XIII

Я сняла скотч, которым была заклеена дверь дома Руайе-Дюма. Мне хотелось проникнуть в тайну этих стекол, которые порой казались неприступнее каменных стен. Я рылась в шкафах, открыла холодильник, по десять раз возвращалась на одно и то же место. Внимательно рассматривала автопортреты Розы, сваленные в углу. Все они были подписаны с обратной стороны черной тушью: Роза Делаж, ее девичья фамилия. Цвета глубокие, осенние. Позади Розы постоянно проступал какой-то неясный силуэт, словно таинственная аура. Роза никогда не была одна на своих портретах. Рядом с ней присутствовала тень. Чем позднее были написаны картины, тем внушительнее становилась тень. Чем позднее были написаны картины, тем больше они меня пугали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Перевод А. Качалова.

2

Генеральные штаты – высший совещательный орган, созывавшийся французскими королями в критические моменты в XIV–XVIII вв. (Здесь и далее – прим. перев.)

3

Закон Годвина – выведенная Майком Годвином (р. 1956) закономерность: по мере развития дискуссии в сети вероятность использования сравнений с нацизмом или Гитлером приближается к ста процентам.

4

Японская марка эксклюзивных перьевых ручек.

5

Жан-Пьер Клари де Флориан (1755–1794). Сверчок (Le grillon). Русский вариант басни (под названием “Кузнечик”) Р. Ф. Брандта.