Мандала распада

Лида, напуганная тишиной, прижалась к брату. Её волосы пахли дымом. По дороге домой Артём нёс спящую сестру на спине. Она была тёплой и живой. Она была объектом с критической уязвимостью, таймер которого уже был запущен. И этот груз был тяжелее камней Байкала.

Глава 5. Спираль судьбы

(Бурятия, сентябрь 1998 года)

Сентябрь принёс с собой холодные дожди и запах мокрой листвы. Видение у костра начало тускнеть в памяти Артёма, вытесняемое школьной рутиной. Он почти убедил себя, что это был просто дурной сон, побочный эффект от дыма и странных рассказов Доржо. Жизнь вернулась в свою колею.

Но код ошибки, однажды увиденный, не исчезает. Он просто переходит в фоновый режим. Иногда, глядя на проезжающие машины, Артём чувствовал фантомный вкус бензина. Иногда смех Лиды на мгновение казался ему слишком громким, слишком хрупким. Он гнал от себя эти мысли, как навязчивую рекламу. Он начал сомневаться. Может, Доржо просто старый сумасшедший? Может, это была всего лишь игра его воображения? Эта надежда на ошибку, на то, что он просто ребёнок с богатой фантазией, была тёплой и успокаивающей. И оттого – самой опасной ложью.

– Артик, помоги! – Лида влетела в его комнату, размахивая альбомом для рисования. – У меня вулкан не получается! Он похож на серую кучу! А нам задали нарисовать «опасность»!

– Так нарисуй двойку в дневнике, – проворчал он, не отрываясь от книги.

– Ну Артииик! – заканючила она. – Ты же хорошо рисуешь! Пожалуйста! А я тебе за это свой компот в столовой отдам! Два!

Он вздохнул, взял у неё альбом и карандаш. За несколько минут он набросал извергающийся вулкан – с потоками лавы, дымом и летящими камнями. Он сам не понял, почему сделал его таким зловещим.

– Ой! – Лида восторженно и немного испуганно посмотрела на рисунок. Она обвела его палец красным фломастером, оставляя яркий след. – Спасибо! Ты лучший!

Она убежала, оставив после себя запах яблок и гуаши. Артём смотрел на красный круг на своём пальце и на яростный вулкан в её альбоме. Холодное предчувствие снова шевельнулось в груди. Но он отогнал его. Это просто рисунок. Просто обычный день.

Лида кружилась на краю дороги. Её алый шарф – подарок Доржо, цвета системной ошибки – развевался за её спиной, как повреждённый файл. В голове Артёма вспыхнуло слово, которое объяснял отец – «скрипт». Он не до конца понимал его сложное значение, но чувствовал нутром, по-детски: это была как сказка, которую уже начали рассказывать, и изменить её конец было нельзя.

Артём сидел на обочине и чувствовал, как мир вокруг него вибрирует, словно система готовилась к критическому сбою.

– Артик, поймай! – Лида сорвала шарф и бросила его в воздух. Он не полетел – он повис на мгновение, а потом его потащило к дороге, будто невидимой гравитацией.

– Не беги! – крикнул Артём, но слова застряли в горле. Он был не участником, а зрителем.

Где-то вдали заурчал двигатель.

Сначала появилась тень. Потом из-за поворота выехал грузовик.

Тот самый. С бампером, похожим на оскал.

Артём вскочил. Время потеряло свою вязкость. Оно стало пиксельным, раскадрованным.

Кадр 1: Лида наклоняется за шарфом.

Кадр 2: Водитель грузовика видит её, его лицо искажается.

Кадр 3: Визг тормозов. Звуковой файл, который Артём уже слышал.

Кадр 4: Удар. Глухой, физический, как будто кто-то выключил звук у мира.

Кадр 5: Алый шарф летит вверх, теперь уже не красный, а багровый. И в наступившей оглушительной тишине раздался один-единственный, чистый и невероятно громкий звон. Дзинь. Коровий колокольчик на зеркале грузовика издал свой последний звук и замер. Мир замолчал вместе с ним.

Тишина.

Мир качнулся, и Артёма накрыла волна статических помех. В ушах – белый шум. Перед глазами – чёрные точки. Он рухнул на колени, не чувствуя камней, и его вырвало горькой желчью. Он не думал о коде или багах. Он просто смотрел на алый шарф, лежащий в пыли, и одна-единственная мысль, тупая, как удар молотка, билась в его черепе: «Этого не может быть. Этого. Не. Может. Быть».

Водитель выскочил из кабины. Он что-то бормотал. Слова оправдания.

– …выскочила… клянусь, я не…

Артём не слышал. Он смотрел на грузовик. В кузове, не тронутая хаосом, улыбалась позолоченная статуя Будды. Пустая и красивая вещь в центре рухнувшего мира.

Дома царила тяжёлая, удушающая тишина. Артём прошёл по коридору и заглянул в комнату Лиды. Всё было на своих местах: куклы сидели на полке, на стене висел её последний рисунок – кривоватое солнце с лучами-спиралями. На кровати сидела мать. Она не плакала. Она просто сидела, глядя в никуда, и механически, раз за разом, разглаживала ладонью складку на одеяле. Когда Артём вошёл, она вздрогнула и подняла на него взгляд. В её глазах был не только туман горя, но и что-то другое – тёмный, суеверный страх. Она смотрела на него так, словно он был не просто её сыном, а носителем дурной вести, пророком, который принёс беду в их дом.

Артём шагнул к ней, хотел положить руку на плечо, сказать что-то. Но, не глядя на него, она инстинктивно отшатнулась, словно от прикосновения чего-то холодного, неправильного. Её рука замерла в воздухе, а потом непроизвольно потянулась не к нему, а к пустому месту рядом с собой, где обычно сидела Лида. Она прошептала, глядя в эту пустоту: «Лидочка…»В этот момент он понял, что её горе уже вынесло ему свой безмолвный приговор. Артём тихо прикрыл дверь. Дом перестал быть домом. Теперь это был музей его провала.

Он заперся в своей комнате и рухнул на пол. Боль была не физической. Это был системный сбой на самом глубоком, аппаратном уровне. В его душе зияла дыра, как будто кто-то вырвал из материнской платы центральный процессор. Он пытался найти слова, мысли, но находил лишь пустоту. File LIDA.SYS not found. Critical error. System halted. Он закрыл глаза, и перед ними вспыхнула командная строка его сознания: ERROR 404: SISTER NOT FOUND. И он понял, что эту ошибку нельзя отладить. Эту систему нельзя перезагрузить. Она просто сломана. Навсегда.

Доржо появился, когда прилетели первые вороны.

– Я видел! – закричал Артём, сжимая в руке алый, липкий шарф. – Я видел всё! Почему ты не остановил это?!

Лама поднял с земли чётку, выпавшую из кармана Артёма. Одна из бусин была расколота колесом грузовика.

– Ты видел предупреждение, Артём, – сказал Доржо. – Но ты не хозяин этой дороги.

Ночью Артём вернулся на это место. Он был один. Фонарик выхватил из темноты артефакты сбоя:

Осколки стекла, сверкающие, как битые данные.

Капля крови на том самом камне с дыркой, который он так и не отдал Лиде.

След от колеса, закрученный в идеальную, бесконечную спираль.

Он упал на землю и высыпал из кармана щепотку чёрного песка, которую украл в дацане. Ветер тут же подхватил его и унёс во тьму, будто система стирала логи.

Доржо нашёл его утром. Артём сидел на корточках и чертил пальцем по пыли спираль. Снова и снова. Он пытался найти в ней точку входа или выхода. Но спираль была замкнута. В её центре лежал маленький, раздавленный колокольчик, отвалившийся от зеркала грузовика. Он больше не звенел.

Глава 6. Молитвенные флаги

(Бурятия, сентябрь 1998 года)

На холме у дацана сотни цветных флагов бились на ветру, как пойманные в ловушку души. Их шёпот сливался с монотонным гудением монахов, читающих «Бардо Тхёдол» – инструкцию по навигации для мёртвых. Артём стоял в стороне, сжимая в руке алый, затвердевший от крови шарф сестры. Это был единственный реальный артефакт в этом театре ритуалов.

Он смотрел на флаги, и память ударила под дых. Всего месяц назад они с Лидой запускали на этом же холме воздушного змея. Такого же красного. Он помнил, как леска резала пальцы, помнил её восторженный визг, когда змей поймал ветер и взмыл в небо. Тогда эти флаги казались ему весёлыми и яркими. Теперь их трепет на ветру был похож на насмешку, а гудение монахов – на бессмысленный шум помех.

Мать дёрнула его за рукав. Её лицо за два дня превратилось в серую маску.

– Подойди. Нужно попрощаться.

– Она не там! – вырвалось у Артёма. – Её нет в этом… мешке с костями!

Мать не вздрогнула. Она просто смотрела сквозь него, сквозь флаги, сквозь сам Байкал, будто пыталась разглядеть тот берег, куда ушла Лида.

Доржо, возглавлявший обряд, обернулся. Его взгляд был тяжёлым, как свинец.

– Смерть – это когда книга заканчивается, – сказал он, указывая на флаги. – А это – попытка дописать послесловие. Оно нужно, чтобы отпустить.

– Отпустить?! – Артём засмеялся. Смех был похож на скрежет металла. – Ты говорил, что всё предопределено! Почему ты не изменил предсказание?!

Но Доржо уже знал ответ. Он видел это в глазах Артёма – не горе, а ярость игрока, обнаружившего, что правила были написаны против него.

– Твой дар – это не право менять правила. Это лишь возможность их увидеть.

Он протянул Артёму синий флаг.

– Повесь его. Это единственное, что ты можешь.

Артём швырнул флаг под ноги монахам.

– Я могу больше.

Он побежал вниз по склону, давясь слезами злости. Он отошёл от основной толпы, туда, где ритуальный шум стихал, сменяясь лишь хлопаньем флагов на ветру. Он хотел быть один, но чувствовал на себе тяжёлый, неотступный взгляд Доржо. Лама не участвовал в общем гудении. Он стоял чуть поодаль, наблюдая. Не за церемонией. За ним.

И в этот момент его сознание снова поймало сигнал, как радиоприёмник, наткнувшийся на запретную частоту.

Время замедлилось.

Звук: скрип сухого дерева.

Образ: высокий флагшток, накренившийся, как стрелка сломанных часов.

Результат: тело монаха, накрытое синими флагами, как погребальным саваном.

Артём поднял голову.

Тот самый флагшток, стоявший на отшибе, качнулся, подточенный ветром и временем. У его основания одинокий пожилой монах, отвлекшись от обряда, поправлял алтарные чаши, не замечая ничего.

Адреналин. Команда ‘execute’.

– Назад! – закричал Артём.

Он рванул вперёд, не думая. Он просто выполнял новый скрипт. Он сбил монаха с ног за мгновение до того, как мачта рухнула, пронзив землю, как копьё. Синие флаги захлопали, как пойманные птицы.

В тот момент, когда опасность миновала, мир вернулся в свою обычную скорость. И плата за вмешательство не заставила себя ждать. В голове Артёма взорвалась ослепительная вспышка боли, как от короткого замыкания. Он пошатнулся, прижимая руки к вискам. Из носа хлынула тёплая, привычная уже кровь. Он быстро вытер её рукавом, пока никто не заметил.

– Ты… как ты?.. – пролепетал монах, вытирая кровь с разбитой губы.

Доржо подошёл. В его глазах не было ни удивления, ни облегчения. Только холодное, тяжёлое знание.

– Ты сдвинул один камень, – он сжал плечо Артёма так, что мальчик вскрикнул. Боль в плече смешалась с пульсирующей мигренью, создавая чудовищный, болезненный резонанс. Его хватка была не сильной, а жёсткой – не как у монаха, а как у инженера, который из последних сил пытается остановить вибрирующий рычаг вышедшего из-под контроля механизма. В его голосе был не гнев, а холодный страх исследователя, который видит неконтролируемую цепную реакцию. – Ты думаешь, ты победил? Ты просто привлёк внимание системы. Ты создал новую переменную. Теперь она будет пытаться восстановить баланс. За счёт тебя.

Когда лама отпустил его, на плече Артёма багровел след от пальцев. Грубый отпечаток круга с расходящимися лучами. Уродливая, болезненная мандала. Первая метка кармического долга.

– Ты не спас его, – сказал Доржо, глядя на сломанный флагшток. – Ты просто переписал его смерть на кого-то другого. Система всегда закроет счёт.

Вечером Артём пришёл к этому месту. Он высыпал на ладонь щепотку чёрного песка, который всё ещё хранил. Он не пытался увидеть будущее. Он просто смотрел, как песчинки медленно, неестественно медленно, стекают с его ладони. Каждая крупинка была секундой, которую он украл у мира. И он чувствовал, как мир смотрит на него в ответ, ожидая, когда он вернёт долг. С процентами. Позже, перед сном, он дотронулся до плеча. След не посинел и не прошёл. Он остался багровым, горячим на ощупь, будто под кожей тлел уголёк. Это было не насилие. Это было клеймо. Метка, которую система поставила на новую, несанкционированную переменную в своём коде.

Вечером после похорон отец вошёл в комнату Артёма. Он выглядел постаревшим на десять лет. Его обычная уверенность инженера, знающего, как устроен мир, испарилась. Осталась лишь серая, выжженная усталость. В руках он держал рулетку и блокнот, исписанный цифрами и схемами.

– Сынок, – он сел на край кровати, избегая смотреть Артёму в глаза. – Нам нужно поговорить. То, что ты… говорил. Про грузовик. Ты… откуда ты это знал?

Артём молчал. Как объяснить отцу, человеку формул и схем, про вкус бензина и дыру в камне?

– Это совпадение, – наконец выдавил он.

– Совпадение, – медленно повторил отец, словно пробуя слово на вкус. Он открыл блокнот. На странице была аккуратно вычерченная схема места аварии. – Я был там сегодня утром. С рулеткой. Я всё замерил. Тормозной путь, угол поворота, предполагаемая скорость. По всем расчётам, у него не было шансов её увидеть. Солнце било под таким углом… Слепая зона. Это была не ошибка водителя. Это был сбой в системе. Идеальный шторм из десятка факторов. А ты… ты описал его за два месяца до того, как он произошёл. С точностью, которая… которая невозможна.

Он отложил блокнот, его рациональный мир рушился на глазах. Он посмотрел на сына, и в его глазах был не только страх. В них было отчаяние учёного, столкнувшегося с необъяснимым. Он начал лихорадочно искать рациональное объяснение, цепляясь за него, как за спасательный трос.

– Может, это шок… посттравматический синдром… Твой мозг… он пытается защититься, создаёт иллюзии… Обострённая интуиция, выброс адреналина… Должно быть логическое объяснение, Артём! Всегда есть!

Его голос сорвался. Он умолял не сына, а саму вселенную дать ему ответ, который бы не разрушил его мир.

– Мы должны показать тебя врачу, сынок. Хорошему специалисту. Психиатру. Это не стыдно. Это как… как отладка. Мы просто найдём баг в твоём восприятии и исправим его.

Артём понял. Отец не верил ему. Он боялся его. Боялся, что его сын сломался. Что в его идеальной системе появился непредсказуемый, опасный сбой. Пропасть между ними, открывшаяся в этот момент, была глубже и страшнее любой трещины в байкальском льду. Из коридора донёсся звук шагов. В дверном проёме появилась мать. Она молча смотрела на них, на схему в блокноте отца, на лицо Артёма. В её взгляде не было любопытства. Только глухой, серый ужас. Она ничего не сказала, просто развернулась и ушла, оставив за собой звенящую тишину, которая была громче любого обвинения.

Глава 7. Урок гнева

(Бурятия, октябрь 1998 года)

Урок начался с того, что Доржо разбил глиняную чашку ударом посоха. Осколки разлетелись по полу дацана, как битые данные.

– Ты думаешь, это победа? – его голос был холодным и острым, как скальпель. – Ты не спас жизнь. Ты вырвал страницу из книги судеб. Теперь вселенная будет пытаться склеить её обратно, и клей этот будет сделан из твоей боли.

Артём, прижавшись к стене, закричал:

– Я спас человека! А ты говорил о шансах!

– Ты запустил непредвиденный процесс! – Лама схватил его за плечо, где уже багровела метка. Хватка была железной. – Ты играешь с огнём в серверной. Ты не знаешь протоколов. Карма – это не наказание. Это скрипт восстановления баланса. И он сломает тебя.

Артём вырвался и побежал. Позади него другие монахи сторонились его, бросая на него испуганные, почти суеверные взгляды. Он был уже не просто мальчик, потерявший сестру. Он был ходячей аномалией.

Дома его встретила тишина. Мать сидела на кухне и перебирала фотографии Лиды. Она не плакала. Она просто раскладывала их в хронологическом порядке, словно пыталась найти в этом хаосе горя какую-то логику, какой-то порядок. Когда Артём вошёл, она не подняла головы. Она лишь чуть заметно напряглась, как будто в комнату вошёл холодный сквозняк. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле под тяжестью её молчаливого, ледяного отторжения.

Он нёсся сквозь лиственницы, и ветер свистел в ушах: «Ли-и-ида!» – то ли эхо, то ли повреждённый аудиофайл. Он упал у ручья и достал камень с дыркой. Через отверстие мир снова заглючил:

Дацан, охваченный огнём, похожим на цифровые артефакты.

Доржо, рисующий мандалу из пепла прямо в пламени.

Он сам, стоящий над этим пеплом. Его лицо покрыто трещинами, как разбитый экран.

«НЕТ!»

Он швырнул камень в воду, но тот, ударившись о валун, отскочил и упал к его ногам. Упрямый, неотменяемый баг.

В полночь он вернулся на место аварии. Он достал из потайного кармана куртки маленький, туго свёрнутый носовой платок. Тот самый, с которым он не расставался с того дня в дацане. Развернув его, он высыпал на ладонь драгоценную щепотку чёрного песка. Он не отдавал приказ. Он кровоточил своей памятью в песок, проецируя на него свой самый главный файл – образ Лиды.

Песок, как послушное железо, откликнулся на его отчаяние. Он закрутился в спираль. В центре начал формироваться силуэт. Но это не была идеальная копия. Это была сломанная, нестабильная симуляция, отражавшая его собственную боль. Она смеялась, протягивая ему алый шарф, но её лицо треснуло, как разбитый экран, рассыпаясь на грубые, квадратные пиксели. Полигоны её щёк растянулись в уродливые, острые углы. Её смех превратился в зацикленный, скрежещущий звуковой артефакт – один и тот же повреждённый фрагмент, повторяющийся снова и снова.

Артём потянулся, его пальцы почти коснулись её. Но его горе – нестабильное топливо – вызвало системный сбой. Воздух наполнился острым, химическим запахом озона, как от умирающего монитора, прежде чем вся симуляция схлопнулась внутрь со вспышкой холодного синего света, как от короткого замыкания. Остался лишь пепел и едкий запах.

– Ложь! – он разметал пепел ногами.

Он развёл костёр. Бросил в огонь остатки чёток Доржо.

– Верни её! – крикнул он в пламя. – Или возьми меня!

В дыму возникла тень. Не Лида. Его дар, спровоцированный яростью и отчаянием, заработал на пределе, сканируя его собственную временную линию, и выдал на экран дыма самый вероятный результат – отчёт о будущем состоянии системы "Артём Гринев". Это был он сам, но старше. С сединой на висках. Его лицо покрывала сеть мелких морщин, как трещины на высохшей земле. Но страшнее всего был взгляд – в нём была та же самая боль, что разрывала Артёма сейчас, но застывшая, вечная. На шее виднелась тень, похожая на тёмный ожог или татуировку, но дым был слишком густым, чтобы разобрать детали.

– Ты станешь мной, – сказал двойник, и его голос был похож на эхо. – Бесконечным повторением этой боли. Если не остановишься.

Артём в ярости бил кулаком в холодный асфальт, пока не разбил костяшки в кровь, бессознательно потирая заживающую ссадину на другом запястье – свежий, багровый шрам в форме спирали, отметину, оставленную асфальтовой крошкой в момент падения, когда мимо пронёсся тот самый грузовик. Боль. Единственное, что ощущалось настоящим в этом мире глитчей.

Утром Доржо нашёл его спящим у порога дацана.

– Проснись, – лама вылил на него кувшин ледяной воды.

– Я видел… – прошептал Артём.

– Ты видел результат своего запроса, – Доржо разжал его кулак и стряхнул пепел, смешанный с чёрным песком, в ритуальную чашу. Он собирал логи ошибок. – Ты больше не ученик. Ты – опасная, непредсказуемая переменная. Иди. Тебе здесь не место.

Когда Артём уходил, ветер донёс до него обрывок молитвы Доржо. Но слова рассыпались, как битые данные: «Ом… мани… пад… х… error…»

Глава 8. Побег

(Бурятия, ноябрь 1998 года)

Побег начался с огня. В холодных ноябрьских сумерках Артём вытащил во двор старую коробку из-под ботинок – свой личный архив, свой бэкап счастливого прошлого. Он бросал в ржавую бочку для сжигания мусора всё без разбора: детские рисунки с кривыми солнцами-спиралями, грамоту за олимпиаду по физике, фотографию, где они с родителями и Лидой смеялись на берегу Байкала. Пламя жадно пожирало его старую жизнь, превращая бумагу и картон в чёрный, вьющийся пепел.

Дверь дома скрипнула. На крыльцо вышла мать. Она увидела, ЧТО он сжигает. Увидела фотографию, корчащуюся в огне. Её лицо, и так бывшее серой маской, исказилось от ужаса и отвращения. Она не закричала. Она просто посмотрела на него так, словно он был не её сыном, а чудовищем, которое пришло, чтобы стереть последние следы её дочери. Этот взгляд был страшнее любого удара.

Артём не выдержал. Он не обернулся. Он просто побежал. Прочь от догорающего костра, прочь от этого взгляда, прочь от дома, который перестал быть домом. Он бежал, пока лёгкие не обожгло морозом, пока тишина дома не сменилась воем ветра в тайге.

Тайга встретила его как сбой в системе. Ветер в кронах кедров не выл – он шептал повреждённый аудиофайл с голосом его сестры: «Ли-и-ида!..» Снег под ногами был похож на белый шум на экране. Артём шёл без цели, подчиняясь скрипту под названием «побег».

В кармане жёгся камень с дыркой. Его личный debug-инструмент. Он поднёс его к глазу.

Мир заглючил:

На ветке сосны сидела Лида. Идеально отрендеренная 3D-модель. Она качала ногами, и её ступни проходили сквозь текстуру ветки.

Он сам, бредущий внизу по кругу. Бесконечный цикл, из которого не было команды ‘break’.

Доржо, стоящий в дацане над его пустой постелью. Не молился. Просто смотрел. Системный мониторинг. Рядом с ним на столе лежала карта района, и его палец был прижат к точке, где сейчас находился Артём. Он не искал. Он отслеживал.

На третий день голод перестал быть болью. Он стал системным уведомлением, красной иконкой в углу его сознания. Холод пробрался под куртку и начал переписывать код его ДНК. Он нашёл замёрзший ручей. Лёд треснул, обнажив воду, чёрную, как экран выключенного монитора. Артём зачерпнул горсть, но увидел в отражении не своё лицо.

Её.

– Ты не виноват, – прошептал он её голосом, пытаясь запустить скрипт самоубеждения.

– Тогда кто?! – закричал он в ответ, и её отражение пошло рябью, как помехи на экране.

Голос в его голове, холодный и системный, как у Доржо, ответил: «Нет никакого 'кто'. Есть только алгоритм. И ты – его часть».

Артём вышел на берег замёрзшей реки. Ледяной панцирь, покрытый снегом, скрывал тёмное течение под ним. Река не умерла, она просто застыла в ожидании. Он был настолько поглощён этой белой, безмолвной пустотой, что не услышал ни хруста ветки, ни шороха снега. Когда он поднял голову, Доржо уже был там. Он стоял у кромки леса, неподвижный, как старый кедр, словно наблюдал за ним уже давно. Артём не удивился. Он только подумал, откуда простой монах знает, как двигаться по тайге абсолютно беззвучно.

– Карма – это река, даже когда она подо льдом, – сказал лама, указывая на ледяную гладь. – Течение не исчезло. Его путь просто стал неизменным. Ты можешь идти по льду, думая, что свободен. Но ты всё равно следуешь её руслу.

– А если берегов нет? – Артём показал на противоположный склон, где между деревьями на мгновение мелькнул алый цвет. Глюк. Или нет.

– Тогда ты должен понять, что бежать некуда.

Доржо посмотрел на него долгим, пронзительным взглядом, словно сканируя, считывая его состояние. Затем он беззвучно развернулся и шагнул обратно в чащу. Он не исчез. Он просто растворился в тенях между деревьями. Через секунду место, где он стоял, было уже пустым. Артём подошёл к кромке леса. На снегу осталась чёткая цепочка следов, ведущая в никуда – она терялась в густом подлеске через десяток шагов.

Он подошёл к участку, где ветер смёл снег, обнажив тёмный, прозрачный лёд. И увидел.

Под его ногами лёд начал трескаться, но не от тяжести, а словно изнутри. Трещины расползались с неестественной, программируемой скоростью, складываясь в узор. Это была грубая, низкополигональная 3D-модель человеческого лица, проступающая на поверхности льда. Его собственного лица, но с искажёнными, растянутыми текстурами и застывшей, пустой улыбкой. Он моргнул, отшатнулся, и наваждение исчезло. Осталась лишь тёмная, потрескавшаяся поверхность льда, отражающая серое небо.

Сбой рендеринга. Или просто игра воображения, вызванная холодом и голодом.

Побег был окончен. Он не сбежал от системы. Он просто нашёл её исходный код. И он был написан на его лице.

Глава 9. Разрыв

(Бурятия, декабрь 1998 года)

Артём стоял на пороге. Дом пахнул затхлостью и ладаном – запахом закончившейся жизни. Мать сидела за столом и смотрела в никуда. Перед ней, сложенный в идеальный квадрат, лежал алый шарф.