Мандала распада

– Ты станешь мной, – сказал двойник. – Если не остановишься.

Артём швырнул в костёр камень с дыркой. Взрыв искр ослепил его. Он в бессильной ярости бил кулаком в холодный асфальт, пока не разбил костяшки в кровь. Боль немного отрезвляла. В ушах, заглушая звон в голове, прозвучал голос Доржо из прошлого: «Дар будит только адреналин – как спичка, что зажигается от трения».

Утром Доржо нашёл его спящим у порога дацана. В руке Артём сжимал пепел, смешанный с чёрным песком.

– Проснись, – лама вылил на него кувшин ледяной воды. – Ты видел?

– Видел, что стану тобой, – прошептал Артём.

– Хуже. Ты станешь тем, кто ломает мандалы, чтобы собрать их заново. – Доржо разжал его кулак, стряхнув пепел в ритуальную чашу. – Иди. Твой путь больше не мой.

Когда Артём уходил, ветер донёс до него обрывок молитвы – то ли Доржо, то ли его будущего „я“: „Ом мани падме хум… Ом мани…“ – но шестёрка слогов рассыпалась, как бусины с порванных чёток.

Глава 7. Побег

(Бурятия, ноябрь 1998 года)

Артём стоял перед школьным костром, куда бросил учебники. Пламя пожирало формулы и даты, превращая их в пепел с запахом горелой бумаги. Учительница кричала что-то о «потраченном будущем», но её голос сливался с треском горящих страниц. Он повернулся и пошёл прочь, даже не заметив, как огонь перекинулся на сухую траву. Ветер понёс дым в сторону дацана, будто маня Доржо.

Тайга встретила его хрустом льда под ногами и воем ветра в кронах кедров. Артём шёл без цели, пока не споткнулся о корягу, похожую на скрюченную руку. В кармане жгло – камень с дыркой, будто уголь. Сквозь отверстие он увидел:

– Лиду, сидящую на ветке сосны. Её ноги качались, не касаясь земли.

– Свой силуэт, бредущий по кругу, как пленник мандалы.

– Доржо, читающего молитву над пустой постелью.

«Я не вернусь», – прошептал Артём, но тайга ответила эхом: «Не-не-не…»

На третий день блужданий он нашёл замёрзший ручей. Голод уже не был острым – он превратился в тупую, ноющую боль в животе. Холод пробрался под тонкую куртку и теперь жил в его костях. Он пытался жевать кедровые иголки, но они лишь царапали нёбо. У ручья он наткнулся на молельный камень с выбитой свастикой. Рядом валялись обглоданные волками рёбра оленя.

– Жизнь кормит смерть, даже здесь, – прошептал он, вспоминая, как Доржо сжигал рисовые зёрна.

Лёд треснул под его весом, обнажив воду чёрную, как нефть. Артём зачерпнул горсть, но вместо отражения увидел Лиду. Или не её, а лишь порождение своего измученного, замерзающего сознания.

– Ты не виноват, – прошептал он её голосом, пытаясь убедить самого себя. – Грузовик, камень, рис… это не ты выбрал.

– Тогда кто?! – закричал он, и образ задрожал.

Голос в его голове, такой похожий на голос Доржо, ответил: "Нет никакого 'кто'. Есть только узор. И ты – его часть".

Доржо нашёл его у слияния двух рек. Артём сидел на камне, бросая щепки в водоворот, где сталкивались течения.

– Карма – не цепь, – сказал лама, указывая на реку. – Это река. Ты можешь плыть по течению или выбрать берег. Даже утонуть.

– А если берега – иллюзия? – Артём показал на противоположный склон, где между деревьями мелькнул алый шарф.

– Тогда создай свой берег. – Доржо бросил в воду горсть риса. Зёрна поплыли, образуя спираль. – Но знай: каждый выбор – тоже зерно. Рано или поздно взойдёт.

Перед уходом Артём заглянул в полынью. На дне, подо льдом, лежала статуя Будды с грузовика – та самая, что улыбалась в день смерти Лиды. Её лицо было его лицом.

– Ты видел? – обернулся он к Доржо, но лама исчез. На снегу остались лишь следы, ведущие в обе стороны реки.

Артём пошёл против течения, не зная, что через двадцать семь лет эта же река вынесет к его ногам чётки с гравировкой „22.07.2025“.

Глава 8. Разрыв

(Бурятия, декабрь 1998 года)

Артём стоял на пороге, в руке – камень с дыркой, в груди – пустота. Дом пахнул затхлостью и ладаном. Мать сидела за столом, перебирая фотоальбом. На столе лежал алый шарф Лиды, сложенный в идеальный квадрат.

– Где ты был? – спросила она, не поднимая глаз.

– В тайге, – ответил он, но мать уже листала страницы. На снимке Лида смеялась, обнимая плюшевого медведя.

– Она бы не убежала, если б ты был рядом.

Артём сглотнул ком в горле. За окном завыл ветер, будто повторяя: «Если б.… если б.…»

Школа встретила его шепотами. «Сумасшедший», «видит мертвых», «лама его проклял». На уроке геометрии Артём вывел на полях тетради спираль. Учительница крикнула:

– Гринев! К доске!

Он подошёл, но вместо формулы увидел в окне Лиду. Она махала рукой, её палец указывал на лес. Мел выпал из его пальцев, расколовшись на пять частей – пять элементов сансары.

– Вон! – учительница ткнула в дверь. – Пока не научишься жить в реальности!

Артём, выходя из класса, мельком взглянул на пол. Мел раскололся на пять осколков. Интуитивный холод прошёлся по спине. Пять. Число не отпускало его, вызывая необъяснимую тревогу. Ему показалось, что это не просто куски мела, а пять будущих надгробий, пять обещаний потерь, которые ему предстоит понести. Он тряхнул головой, и видение исчезло, оставив лишь холодное ощущение неотвратимости.

Вечером, дома, он увидел, как мать стоит у комода, где лежал алый шарф Лиды. Она не плакала. Она просто смотрела на него, и её пальцы медленно, почти незаметно, сжимались в кулаки, пока костяшки не побелели. В её молчании было больше ярости, чем в любом крике.

Доржо пришёл ночью. Артём сидел на крыше, глядя, как луна отражается в дырке камня.

– Ты пытаешься убежать от себя, – сказал лама, бросая ему чётки. – Считай бусины, когда голос страха заглушит разум.

Артём поднял чётки. 107 целых бусин и одна, расколотая надвое, – та, что он подобрал на дороге. Место последней, 108-й, главной бусины-сумеру, зияло пустотой.

– Где последняя?

– Её забрала Лида. – Доржо тронул его лоб. – Когда найдёшь замену, обретёшь покой.

Ветер заиграл с чётками, заставив бусины стучать, как костяшки домино.

Утром мать разбила чашку. Артём замер, услышав звон – тот самый, что предшествовал падению флагштока. Время замедлилось:

…осколки летят к её босым ногам… кровь на полу… крик…

Он рванул вперёд, схватив мать за руку. Чётки на его запястье звонко ударили по полу.

– Ты… ты видишь? – прошептала мать, дрожа.

– Вижу, – он поднял чётки. Первая бусина была в трещинах, как его судьба.

Она вырвала свою руку из его, отшатнувшись. В её глазах был не просто страх – был ужас. Она смотрела на него не как на сына, спасшего её, а как на чудовище, принёсшее в её дом законы иного, неправильного мира. Она молча отвернулась и ушла в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь. Эта дверь закрылась для него навсегда.

Перед уходом Доржо оставил на столе свиток:

«Сансара – не круг, а спираль. Каждый виток – шанс завязать узел или развязать».

Артём развернул свиток. Внутри лежал чёрный песок и один светлый, почти белый, волос, связанный в узел. Он сразу узнал его – такой же волос он сам вынул из расчёски Лиды за день до её смерти, когда она попросила его заплести ей косу, потому что торопилась к Доржо за обещанным шарфом. Видимо, лама нашёл его на одежде Артёма в тот страшный день.

Он насыпал песок на пол, создав мандалу, и положил в центр волос. Чётки на его руке дрогнули, 107 бусин замерцали, как звёзды.

Ночью мать нашла его спящим на полу среди рассыпанного песка. На стене тень от чёток рисовала дату: 22.07.2025.

Глава 9. Шрамы

(Чита, 2005 год)

Годы после разрыва с Доржо и бегства из дома слились в серый, беззвучный туман. Артём доучился в школе, почти не разговаривая, хороня себя в учебниках физики и математики. Он выбрал Читу и специальность инженера не из призвания, а из отчаяния. Ему нужна была работа, где миром правят законы и расчёты, где есть только прочность бетона и сопротивление материалов. Где нет места призракам и шёпоту времени. Это была его попытка построить клетку для своего дара.

Семь лет прошли, как один долгий, затаённый выдох. Семь лет Артём учился молчать. После школы он, к удивлению матери, поступил на инженерный в Чите – подальше от Байкала, поближе к бетону и формулам, в которых, как он надеялся, нет места призракам. Мать, провожая его на вокзале, дала ему небольшой холщовый мешочек.

– Это песок с Ольхона, – сказала она. – Он видел тысячу штормов. Пусть напоминает: волны всегда возвращаются.

Артём тогда не знал, что это не обычный песок, а монацитовый, сочащийся слабой, почти неощутимой радиацией. Доржо бы назвал это кармическим эхом, а физик – бета-распадом.

Поезд привёз его на вокзал, пахнущий ржавой водой и углём. Чита встретила девятнадцатилетнего Артёма серым небом и бетонными многоэтажками, похожими на гигантские мандалы, нарисованные пьяным богом. В кармане – камень с дыркой и чётки Доржо.

Он снял комнату в общаге, где обои отклеивались, как старая кожа. На стене – трещина в форме спирали.

На лекциях по сопромату Артём выводил формулы, словно заклинания. Профессор хвалил его: «У вас аналитический ум!» Но ум был занят другим – он считал бусины на чётках под партой, чтобы заглушить голоса.

Однокурсник Сергей, с лицом, как у Лидиного плюшевого медведя, спросил:

– Ты всё время что-то шепчешь. Молитвы?

– Расчёты, – солгал Артём.

– А я вот верю: если перед экзаменом трижды плюнуть через левое плечо…

Артём не слушал. В окне аудитории мелькнула тень грузовика.

Они шли через пути, сокращая путь до общаги. Сергей смеялся:

– Вчера так нажрался, что чуть под поезд не попал!

Артём вдруг остановился. Его субъективное время растянулось, как раскалённый металл:

…гудок тепловоза… вибрация рельса… треск костей… не шарф, а красный пакет из магазина, обмотанный вокруг шпалы…

– Не иди, – выдохнул он.

– Чего? – Сергей шагнул на рельсы.

– Сойди. Сейчас.

Однокурсник фыркнул, но послушался. Через пять секунд состав пронёсся, срывая кепку с головы Сергея.

– Ты как узнал?!

Артём молчал. В ушах звенело, будто он сам стоял на рельсах.

На следующий день Сергея насмерть сбила машина на пешеходном переходе. Артём стоял в толпе зевак и смотрел на след шины, закрученный в спираль. Он не спас его. Он лишь сменил рельсы на асфальт, поезд на машину. Карма не простила долг – она просто выставила счёт по другому адресу.

Артём не пошёл на похороны. Он заперся в своей комнате в общаге, сел за стол и начал чертить. Не спирали. Он выводил на листе бумаги эпюры напряжений для железнодорожного моста – идеально точные, выверенные линии, в которых не было ни капли хаоса. Он пытался запереть свой дар в клетку логики. Но когда он посмотрел в тёмное окно, в отражении он увидел не себя, а пустоту на том месте, где должен был быть Сергей. Он не спас. Он лишь отсрочил приговор.

Он не стал бить зеркала или кричать. Ярость его юности сменилась холодной, вязкой тяжестью. Он достал камень с дыркой и посмотрел сквозь него на трещину в стене. Голос Доржо прозвучал в памяти, тихий и неотвратимый: «Карма не прощает долгов. Она лишь меняет кредитора».

Артём вернулся к столу и рядом с безупречным чертежом моста вывел дату: 22.07.2025. Трещина-спираль в его сознании делила её пополам…

Новость разлетелась по общежитию мгновенно. Люди начали избегать Артёма. Он видел, как замолкают разговоры, когда он входит в коридор. Слышал обрывки фраз за спиной: "…он же ему сказал не ходить…", "…сначала поезд, потом машина…", "…он как чёрная метка…". Он стал призраком ещё до того, как его дар окончательно свёл его с ума.

Глава 10. Инженер

(Чита, 2010 год)

Артёму было двадцать четыре. За плечами – диплом инженера и почти четыре года работы на этой стройке, куда он устроился ещё будучи студентом, сбегая от призраков в мир бетона и арматуры.

Чертежи стали его монастырём. Пять лет после гибели Сергея – той самой смерти, которую он лишь отсрочил на сутки, – Артём строил стену между собой и миром. Стена была из бетона, стали и сопромата. Он с головой ушёл в работу, начав ещё студентом, и к двадцати четырём годам стал инженером, которого ценили за холодный ум и внимание к деталям. Никто не знал, что эта дотошность – не профессиональное качество, а отчаянная попытка заглушить дар. Он научился игнорировать тихий шёпот времени, списывая его на усталость или нервы, и это почти работало. В кармане он всегда носил мешочек с песком от матери. Он давно понял, что это не просто сувенир с Байкала. Непропорциональная тяжесть, едва уловимое тепло… скорее всего, монацитовый. Доржо назвал бы это кармическим эхом. Артём, инженер, думал о нём как о своём личном камертоне – слабой, но постоянной антенне, настраивающей его дар на помехи в потоке времени.

Неделю назад ему привиделось, как с башенного крана срывается крепление и бетонная плита летит вниз. Он поднял панику, остановил работы на полдня. Проверка ничего не выявила. Прораб назвал его истеричкой, а коллеги с тех пор прозвали «Вангой». Плита так и не упала. Дар впервые дал сбой, или он просто неверно истолковал трещину в будущем? Эта ошибка заставила его сомневаться во всём, и теперь он игнорировал мелкие «звоночки», боясь снова выглядеть сумасшедшим.

Трансформаторная будка гудела, как монастырский гонг. И этот гул был другим. Он был не фоновым шумом, а предвестником. Таким же, как тишина перед ударом поезда. Он давно понял, что его «замедление времени» – не магия. Это была биохимия, доведённая до абсурда. Его мозг был сверхчувствительным приёмником, а монацитовый песок в кармане – слабой, но постоянной антенной. В момент смертельной опасности, когда будущее готовилось «разорваться», адреналиновый шторм в его крови действовал как усилитель. Его мозг на доли секунды входил в резонанс с этой аномалией, обрабатывая информацию с нечеловеческой скоростью. Для него проходили минуты, для мира – мгновение. Он не замедлял время. Он ускорял себя до скорости самой катастрофы.

– Гринев! – прораб тыкал пальцем в схему. – Переноси розетки в бытовку. Хватит шаманить!

Артём кивнул, но в мыслях уже видел: …искры… запах горелой пластмассы… языки пламени, лижущие брезент…

За обедом он намеренно опрокинул термос с чаем на распределительный щит. Коллеги заорали, но Артём смотрел, как вода стекает по трещине в форме спирали:

– Здесь будет замыкание. Через два часа.

– Ты электрик или экстрасенс? – засмеялся монтажник Петрович.

Артём поднял обгоревший кусок изоляции, найденный утром. На нём чётко читалось: «Ом» – будто кто-то выжег мантру.

Видение настигло его у бетономешалки. Субъективное время снова замедлилось:

…вспышка в будке… крик "Горим!"… люди, мечущиеся как муравьи в банке… и в остром запахе озона, предвестнике электрического разряда, ему вдруг померещился тонкий аромат гари – тот самый, что остался в волосах Лиды после ритуального костра…

Он рванул к трансформатору, сбивая замок ломом. Внутри – перекрученные провода, пахнущие озоновой смертью.

– Вырубайте рубильник! – закричал он, но понял, что не успеют. Его инженерный ум кричал: «Протокол! Смертельное напряжение! Не лезь!». Он не думал о риске, он действовал на рефлексах, усиленных "ускорением" дара. Он схватил лом, обмотанный толстой изолентой, и, используя его как рычаг, с силой ударил по рукоятке автомата.

За долю секунды до того, как оголённый провод коснулся корпуса, он выбил рубильник. Раздался оглушительный треск, ослепительная сине-белая дуга на мгновение выжгла тени, и вспышка опалила ему руку. Он успел отпрянуть, прежде чем ионизированный воздух пробил бы его насмерть.

И наступила тишина.

Когда дым рассеялся, все увидели: почерневший от короткого замыкания автомат, оплавленная медь на контактах и обугленный кабель. Артём сидел, прижимая обожжённую руку к груди. В горле стоял вкус пепла.

– Как ты… – начал прораб, но Артём перебил:

– Проверьте проводку на объекте. И купите новые огнетушители.

В дыму, который теперь казался безобидным паром, у забора он увидел Ольгу – инженера из смежного отдела. Её рыжие волосы смешались с остаточным образом пламени в его памяти.

Она подошла ближе, её взгляд был не просто цепким, а оценивающим, как у инженера, который смотрит не на следствие, а на причину. Она видела не панику и хаос, а точную последовательность действий: его рывок к трансформатору был слишком своевременным, слишком выверенным, чтобы быть простой случайностью.

– Выглядите так, будто не просто потушили пожар, а стёрли его из расписания, – сказала она. Её голос был ровным, с лёгкой хрипотцой. – Вы словно видите сквозь бетон, Гринев.

Она развернулась и ушла, оставив Артёма с ощущением, что его впервые за много лет увидели по-настоящему – не как сумасшедшего или героя, а как… аномалию. Её слова ударили точнее, чем пламя. Впервые за долгие годы кто-то посмотрел на его проклятие и назвал его силой. И это пугало больше, чем любое видение.

Вечером в медпункте врач обрабатывал ожог:

– Похоже на цифры – 22.07? – тот провёл пальцем по шраму.

Артём одёрнул руку:

– Дата моей свадьбы.

Он солгал, зная: это день, когда сансара раздавит его, как грузовик Лиду.

На крыше он смотрел на чертежи новой очереди строительства – системы охлаждения для будущего объекта. Проект был странным, избыточно сложным. В расчётах устойчивости конструкций он видел тот же математический паттерн, что и в спирали на асфальте. Ему казалось, что инженеры строили не электростанцию, а гигантские часы. Или, скорее, якорь, призванный удержать реальность на месте, не дать ей расползтись по швам, которые видел только он.

Цепная реакция сансары

Глава 11. Ольга

Полуденное солнце плавило асфальт, превращая стройплощадку в гигантскую сковородку. Бетономешалки выли на низких тонах, а воздух гудел от ударов кувалд по арматуре. Артём, пригнувшись у распределительного щита, щупал провода тыльной стороной ладони. На запястье болтались чётки Доржо – 37-я бусина, треснутая ещё в день смерти Лиды, звенела при каждом движении.

– Вы Гринев? – Голос прозвучал резко, как треск трансформатора.

Артём поднял голову. Перед ним стояла женщина в бежевом костюме, с рыжими волосами, собранными в тугой пучок. Её каблуки вязли в гравии, словно брошенные якоря.

– Прораб говорит, вы как-то… предугадали замыкание. Словно видите сквозь бетон. – Она перехватила его взгляд, зелёные глаза сузились.

– Просто опыт, – буркнул Артём, выпрямляясь. Он машинально закатал рукава рабочей рубашки, испачканные в пыли и копоти.

Ольга шагнула ближе, папка с чертежами прижата к груди. Её взгляд скользнул по его рукам и зацепился за левое запястье.

– А шрам на руке? – Она указала на спираль, выжженную на его запястье. – Это… буддийское что-то?

Артём резко опустил рукав. Ветер рванул с Байкала, сорвав с её папки лист. Бумага метнулась к трансформатору, зацепившись за ржавую арматуру.

Лист трепетал на ветру, обнажая линии электропроводки. Артём потянулся, и время замедлилось: сквозь сетку проводов проступила тень грузовика с крыльями на брезенте. Того самого, что раздавил Лиду.

– Боитесь, что ветер унесёт? – Ольга стояла в метре, руки на бёдрах. – Или там секреты?

Артём сорвал лист. Бумага дрожала в его пальцах, как живая. Карандаш из кармана сам выскользнул, будто влекомый невидимой силой. Он перевернул чертёж и начал рисовать – линии сплетались в спираль, в центре зияла точка, словно дыра в камне из детства.

10 лет не касался песка… Почему сейчас? – Артём сжал карандаш так, что дерево треснуло.

– Вы… рисуете? – Ольга выхватила лист. Её зрачки расширились, будто она увидела не схему, а портал в иной мир.

Артём молчал. Пальцы были в серой пыли, как тогда, когда Доржо учил его сыпать мандалы. Гудок грузовика прорезал воздух – на брезенте кузова колыхался силуэт крыльев.

– Вы сектант? – она отодвинула чертёж, будто он был заражён.

Артём посмотрел на её живот (уже зная о зародыше внутри):

– Нет. Но если Бог существует, он живёт в атомах.

Ольга ушла, аккуратно сложив лист в сумку. Артём смотрел ей вслед, пока тень грузовика не поглотила её фигуру.

В бытовке пахло маслом и потом. Артём мыл руки, наблюдая, как чёрные струи воды рисуют на полу спираль.

«Мандала – это не рисунок. Это карта ума», – эхом отозвался голос Доржо.

Стук в дверь. Ольга стояла на пороге с двумя кружками кофе.

– Объясните этот рисунок, – она протянула лист. Спираль теперь была обведена красным маркером.

– Я же сказал – случайность, – он оттолкнул кружку.

Она ушла, но через щель в двери Артём увидел: она бережно спрятала чертёж в папку.

Доставая камень с дыркой, он приставил его к глазу. Сквозь отверстие проступило: Ольга качала малыша с глазами цвета тайги, а на стене за ними трещины складывались в мандалу.

– Максим… – прошептал Артём, не зная, откуда взялось это имя.

Где-то за периметром стройки взревел грузовик. Крылья на брезенте взметнулись, будто приглашая в погоню.

Весь остаток дня она не могла сосредоточиться. Инженер в ней требовал логики, фактов. Но факт был в том, что его рывок к трансформатору и удар по рубильнику за мгновение до неминуемого замыкания были действиями, которые невозможно объяснить простым опытом или удачей. Никто не мог знать о перегреве кабеля без приборов. Вернувшись в офис, она подняла его личное дело и служебные рапорты за последние два года. Картина, которая вырисовывалась, была странной: несколько записей о "потенциальной опасности" – трещина в балке, износ изоляции, – сделанных за день-два до того, как эти проблемы действительно были обнаружены. Это были не предсказания. Это были аномальные инженерные отчёты.

Её прагматичный ум требовал данных, а источником аномалии был человек, который сейчас сидел у озера Кенон.

Артём сидел на берегу озера, перебирая чётки. Ветер гнал волны, оставляя на песке узоры, похожие на трещины из его видений.

– Ты снова здесь прячешься? – Ольга села рядом, завернувшись в шаль. Она пришла не утешать. Она пришла понять.

Он не ответил, сжимая камень с дыркой. Сквозь отверстие виднелся закат, расколотый на сотни осколков.

– Доржо говорит, я должен принять сансару. Но как принять то, что убивает?

Ольга взяла его руку, заметив следы крови на платке.

Она увидела не сектанта и не сумасшедшего. Она увидела человека, раздавленного непосильной ношей.

– Я читала твои старые рапорты, – тихо сказала она, сменив тактику. – Даты мелких происшествий, которые ты предсказывал… они совпадают. Как?

Он резко обернулся, и их взгляды встретились. В её глазах не было страха или жалости – только упрямое, почти научное любопытство.

Она выдержала его взгляд и сделала рискованный шаг, положив руку на его чётки.

– Лида… Я нашла старые газеты. О той аварии. Ты был там.

Артём замер. Впервые за годы кто-то произнёс имя сестры не с сочувствием, а как факт, как часть уравнения.

– Ты борешься, – сказала она почти шёпотом, словно делая вывод из проведённого эксперимента. – Это не безумие. Это борьба.

Он не ответил, но перестал сжимать камень. В её прагматизме он впервые за много лет нашёл точку опоры.

Глава 12. Беременность

Дождь барабанил по карнизу, будто торопясь вымыть город из памяти. Ольга сидела на краю ванны, сжимая тест так, что пластик трещал. Две полоски алели, как порезы на бледной бумаге. Артём застыл в дверном проёме, капли дождя стекали с куртки на линолеум, пахнущий сыростью и сталью. На запястье болтались чётки – треснутая 37-я бусина звенела при каждом шаге.

– Ты же говорил, что не хочешь детей. Но это… – её голос дрогнул, словно оборвался на полуслове.

Он не ответил. В луже у её ног свет лампы преломился, превратив воду в спираль. Сквозь завитки он увидел:

Новорождённый с зелёными глазами Ольги.

Мальчик лет трёх, рисующий мелком спираль на асфальте.

Свежая могила с датой: 22.07.2025.

Внутренний монолог Артёма:

Не сон. Трещина в будущем. Это не просто картинка, это… квантовый отпечаток, наиболее вероятный путь, застывший в миллисекундах будущего. И я его чувствую, как радиацию – невидимую, но разрушающую. Зерно, которое прорастёт смертью.