Лофт

Я срываюсь с кровати, бросаю телефон на стол, как будто он обжёг мне руки.

Сердце стучит где-то в горле.

Я не злюсь.

Я в бешенстве.

Я ненавижу его за то, что он делает это.

За то, что он вообще мне пишет.

За то, что даже из другого города, даже пьяный, даже во время секса, он всё ещё находит способ вывести меня из себя.

Но больше всего я ненавижу себя за то, что часть меня была рада услышать его голос.

Я хватаю телефон.

Удаляю голосовое.

Выключаю экран.

Я больше никогда ему не отвечу.

Я повторяю это снова.

И снова.

И снова.

Только вот мы оба знаем, что это ложь.

ГЛАВА 16

Она ударила.

Я прочитал её пост раз пять.

Потом захлопнул ноутбук, выругался.

Потом открыл снова.

И снова.

Сначала со злостью.

Потом со скучающим интересом.

Она не назвала меня прямо, но и не надо было.

"Гнилые голоса прошлого, которые нужно отменить."

Вот так?

После всех этих споров?

После всех этих разъедающих ночей, когда мы стояли друг напротив друга, впивались словами так, будто могли разодрать друг друга на части без единого удара?

Она правда думала, что я просто забуду?

Что я пожму плечами и пойду дальше?

Конечно, я пошёл дальше.

Просто перед этим я немного развлёкся.

Я перечитал всё, что она когда-либо писала.

Каждую колонку.

Каждый пост.

Даже самые старые, ещё когда её никто не знал.

Не потому что меня жрала обида.

Потому что я хотел разобрать её по косточкам.

Она всегда строит из себя моралистку, журналистку с миссией, но никто не может быть таким ёбаным святым.

Где-то должна быть трещина.

Где-то должна быть ложь.

Я искал этот момент.

Хотел поймать её на лицемерии, но чем больше читал, тем больше злился.

Потому что она реально верит во всё это дерьмо.

Не продаёт, не юлит – реально верит.

А таких сложнее всего разъебать.

Я не переставал пить.

Голове плевать на пределы, всё в ней плыло, но это даже помогало.

Я слал ей голосовые.

Она только посылала меня в ответ.

– Коллинз, ну признайся, ты же хотела зацепить именно меня?

Ты ждала, что я прочитаю.

Ну?

Поздравляю.

Прочитал.

А теперь скажи мне, ты хоть раз задумывалась, что, может, твоя правда – это просто красиво упакованная ложь?

Она оставила мне одно сообщение.

Одно-единственное.

"Отъебись, Грейсон."

Я рассмеялся.

Залпом допил виски.

Удалил её номер.

Потом снова записал.

Потом снова удалил.

Женщины сменяли друг друга.

Я вообще о ней не думал в этот момент.

Я думал только о себе.

Об ощущении их ногтей на спине.

Об их горячем дыхании на шее.

О том, как они стонут, как выгибаются.

Потому что это единственное, что хоть немного похоже на жизнь.

На сцене – другое дело.

Там я настоящий.

Я беру в руки микрофон, и мне плевать на всё.

На сцене я бог, и мне не нужен никто.

Свет слепит, гитара врезается в рёбра, я кричу в микрофон, разрываю голос, срываюсь в толпу, отдаю себя целиком.

Басы отдают в грудную клетку, толпа орёт, свет режет глаза.

Я выкладываюсь так, как будто могу испепелить всех нахрен одной своей яростью.

Мне плевать на хейт.

Плевать на её посты.

Я на сцене, а она просто зритель.

Но когда концерт заканчивается, я снова перечитываю этот грёбаный текст.

И понимаю, что почему-то это меня всё-таки задевает.

Но не так, как она думает.

Я не убиваюсь.

Не страдаю.

Я просто злюсь.

Потому что если уж кто-то и должен был меня "разъебать", так это не она.

Она не должна была быть умной.

Она не должна была быть резкой.

Она не должна была говорить правду.

Но она, блядь, сказала.

И это раздражает больше всего.

ГЛАВА 17

Я не сразу понимаю, что он тоже здесь.

Фестиваль кипит, как растрёпанный улей. Толпа плотно сжата, воздух густой от пота, дыма и дешёвого пива. Голоса сливаются в гул, ритмичный, глухой, как биение сердца под барабанами. Где-то орёт гитара, кто-то визжит, кто-то ржёт, кто-то уже не стоит на ногах.

Я здесь не ради шоу.

Я здесь по работе.

Меня отправили взять интервью у Vicious Riot – панк-группы, взорвавшей соцсети своей яростью, протестными текстами, резкими заявлениями.

Они – новое поколение.

Те, кто не боится говорить прямо.

Но потом я слышу знакомое имя.

Грейсон.

Моя кожа покрывается мурашками.

Он в лайнапе.

Он здесь.

На этом же фестивале.

Я не должна обращать внимание.

Мне плевать.

Он уехал в тур, удалил мой номер (или нет?), слал мне свои пьяные голосовые, трахал очередную фанатку.

Мы больше не существуем в одной плоскости.

Да никогда и не существовали.

Но я задерживаюсь за кулисами дольше, чем следовало бы.

Я говорю себе, что просто изучаю атмосферу.

Просто ловлю вайб толпы.

Просто анализирую аудиторию.

Но когда звучит первый аккорд,

Я застываю.

Он выходит на сцену, и всё пространство меняется.

Как будто воздух стал тяжелее.

Как будто он вытягивает на себя свет, звук, дыхание толпы.

Как будто он центр этой грёбаной вселенной.

И я ненавижу это.

Свет выхватывает его из темноты.

Высокий.

Худой.

В рваных джинсах, в чёрной майке, облепившей его грудь и руки, испещрённые татуировками.

Волосы растрёпаны, тёмные пряди падают на лоб, на глаза.

Сигарета в уголке губ, которую он не торопится стряхнуть.

Словно вся сцена – его личная курилка.

Он берёт микрофон, подносит к губам.

И тогда я слышу голос.

Глухой, глубокий, пропитанный сигаретами и виски.

Хриплый.

Раздирающий, как рваная ткань.

Голос, который режет по живому.

Голос, в котором вся злость, вся боль, весь грёбаный мир, который его разочаровал.

И я ненавижу, что он снова действует на меня.

Я стою в полумраке за кулисами.

Я должна уйти.

Я не двигаюсь.

Толпа гудит, ревёт, давит.

Грейсон движется резко, порывисто, как будто ему тесно в своём теле.

Гитара врезается в рёбра, он падает на колени, кричит в микрофон, как будто может разорвать глотку.

Это не просто концерт. Это акт самоуничтожения.

Его взгляд скользит по толпе.

Толпа шумит, гудит, ревёт.

Он поворачивает голову.

Натыкается на меня.

Он замирает.

На секунду.

Совсем на секунду.

Но этого хватает.

Он начинает петь так, будто весь зал исчез.

Будто весь этот чёртов фестиваль растворился.

Будто он поёт только для меня.

Я знаю, что это глупо.

Я знаю, что он играет.

Он любит давить.

Он любит манипулировать.

Он любит раскачивать меня, как наживку на крючке.

Но когда он приближается к микрофону,

Когда его голос становится почти интимным,

Я чувствую себя так, будто он говорит со мной.

"Ты ведь так ненавидишь меня, Коллинз…

Тогда почему всё ещё слушаешь?"

Эти слова звучат только в моей голове.

Но я вижу их в его глазах.

На последнем припеве он разрывает голос, выкрикивая строки, вложив в них всё, что у него есть.

Он падает на колени, волосы падают на лицо, гитара орёт вместе с ним.

Толпа ревёт.

Музыка стихает.

Он остаётся сидеть на краю сцены, тяжело дыша.

Потом подносит микрофон ко рту.

Срывается на короткий смех.

И говорит:

– Соскучилась?

Я замираю.

Это понимает только он.

И только я.

Грейсон поднимает голову, прямо в мою сторону.

Он знает, что я слышу.

Он знает, что я понимаю.

Он знает, что сказал это именно мне.

Я не жду, пока он что-то сделает.

Я разворачиваюсь и ухожу.

Пока он не догнал.

Пока он не успел сказать что-то ещё.

Пока я не успела почувствовать что-то, чего не должна.

ГЛАВА 18

Она думала, что я её не замечу. Думала, что сможет спрятаться в тени за кулисами, стоять там, слушать меня, впитывать каждую ноту – и я этого не увижу?

Чёрта с два.

Я видел всё. Как её дыхание сбилось, как пальцы сжали край её грёбаного блокнота. Как она пыталась держаться прямо, но её взгляд выдавал её с потрохами.

Когда я сказал это в микрофон – "Соскучилась?" – я почти услышал, как её пульс сорвался.

И теперь мне нужно её найти.

Я пробираюсь сквозь лабиринт коридоров за сценой.

В ушах ещё гудит звук концерта, тело всё ещё разогрето адреналином, виски бурлит в крови.

Люди то и дело хлопают по плечу, кто-то пытается заговорить, кто-то суёт телефон для селфи.

Но всё это – фон.

Я вижу её раньше, чем она замечает меня.

Стоит у выхода из технической зоны, слегка нахмурившись, пальцы быстро двигаются по телефону.

Пытается выглядеть занятой. Пытается не думать обо мне.

Только вот я знаю, что именно это она и делает.

Я подхожу ближе, лениво прислоняясь к стене рядом с ней.

– Коллинз, – тяну я, – Так всё-таки моя фанатка? Ты же знаешь, что это уже не стадия отрицания, да?

Она резко вскидывает голову, глаза сверкают гневом.

Но я вижу, как её пальцы чуть крепче сжимают телефон.

– Уйди, Грейсон.

Я ухмыляюсь, делая шаг ближе.

Она не отступает, но её челюсть напрягается.

Она думает, что сможет меня сломать взглядом? Забавно.

– Видел тебя там, – голос мой ленивый, но цепкий, обволакивающий. – Смотрела так, будто хотела сожрать меня глазами.

Я наклоняюсь ближе, так, чтобы почувствовать её дыхание.

– Признайся, Коллинз, скучала?

Она дёргается, но остаётся на месте.

Я понижаю голос, почти шёпотом.

И начинаю петь.

Медленно.

Глухо.

Тот же мотив, который я орал со сцены, но теперь он звучит мягче, интимнее.

Я вижу, как мурашки пробегают по её шее.

Она стоит слишком неподвижно.

Как будто пытается убедить себя, что это не действует.

Но действует.

Я вижу это.

– Ты больной, – бросает она, голос срывается, – Отвали.

Резкий шаг назад – и она срывается с места, словно её выстрелили из катапульты.

Исчезает за углом, оставляя за собой запах духов и чего-то ещё —

чего-то слишком знакомого.

Я не пытаюсь её удержать.

Просто смотрю ей вслед.

Она может сбежать.

Может убеждать себя, что ненавидит меня.

Но я видел всё.

Отель.

Ночной бар.

Пара стаканов виски.

Всё звучит приглушённо, как в тумане.

Я сижу на краю кровати, перебирая струны гитары.

На прикроватном столике набитая пепельница, недопитая бутылка, телефон.

Футболка прилипла к спине, мышцы ноют, голос охрипший.

Сигарета дымится в пальцах, но я даже не делаю затяжку.

Просто смотрю в одну точку.

Я нажимаю на запись.

Голос садится, но это делает его только глубже, интимнее.

В паузах слышно, как я провожу пальцами по струнам, как щёлкает зажигалка.

– Для тебя, Коллинз. – медленно начинаю я.

Перебираю струны.

Мелодия плавная.

Цепляющая.

Проникающая под кожу.

– Не пытайся выключить. Ты всё равно дослушаешь до конца.

Я отправляю сообщение.

Жду.

Минута.

Две.

Пять.

Она не отвечает.

Но через десять минут оно помечено как "прослушано".

Я усмехаюсь.

Она думает, что это конец?

Я кладёт телефон рядом, но рука всё равно тянется к нему снова.

Гашу сигарету, закрываю глаза, но внутри всё равно гудит.

ГЛАВА 19

Я привыкла к критике. Это часть работы.

Ты лезешь в грязь, разбираешь чужие грехи, раскрываешь неудобные темы – и в ответ тебе плюют в лицо. Так устроено. Так всегда было.

Но этот раз был другим.

Я не могла сосредоточиться. Бродила по квартире, потом легла прямо на пол – между кроватью и стеной, облокотившись на шершавую фанеру. Телефон был в руке, экран светился – очередной поток комментов, постов, сториз. Всё с моим лицом, с нарезками из интервью, с подписями в духе: "манипуляторша", "журналистка с комплексом бога", "её давно надо было разоблачить".